Холод бьет мое тело, будто хлыстом, удерживает в студеном аду. Хватка такая ледяная, что я горю. Из глубины легких извергается воздух и прорывается сквозь мои сжатые губы. Тысячи пузырей взрываются в белой воде, как пассажиры, спасающиеся бегством с тонущего судна. Я мечусь между бесконечными накатами волн, атакующими меня со всех сторон. Рот полон едкой воды, которая стекает по горлу. Темноту над головой прорезывают лучи, скользящие по поверхности реки, короткие всполохи красного как кровь света - на стенах из серого пенобетона, а потом я проваливаюсь в темноту.

И ко всему прочему рука Эдварда…

Я просыпаюсь на мягком матрасе, погребенная под горой из одеял, еще мокрых, но уже от пота. Желтоватые стены окрашивает яркий солнечный свет - вся комната залита лучами позднего утра. Голова гудит, каждую секунду на глаза давит очередной приступ боли. Задняя стенка глотки горит от горького привкуса речной воды, а тошнота накрывает меня будто при похмелье.

Я сажусь на кровати, чувствуя, как по простыням за мной тянется тяжелый хлопковый материал, и понимаю, что одета в толстый халат. На ногах — шерстяные носки. Я затягиваю халат потуже, но даже комнатная температура прокатывается холодом по моей горящей коже. Под халатом на мне трусики и лифчик.

Кто бы ни раздевал меня, он точно джентльмен. Хотя мое пикантное бельишко не слишком уж много места оставляет воображению…

Сумочка, которую я забыла в «Бугатти», лежит на тумбочке. Я обыскиваю содержимое и нахожу все, кроме сотового. Похоже, это неслучайно. Останки моего платья — изодранная куча мокрых влажных лент — лежат на полу. Споткнувшись, я иду мимо них, острое покалывание вновь терзает мои ступни, и на мгновение я возвращаюсь в лес: ветки, скалы и сосновые иглы вонзаются под кожу, - но теперь ноги мои ступают по мягкому плюшевому ковру. Боль понемногу притупляется, и через пару шагов по направлению к двери спальни я обнаруживаю под носками плотно обернутые бандажи.

Глухой топот по ту сторону двери сопровождает звяканье стеклянной посуды. Открывается дверь, и на пороге показывается Рэндалл, одетый в повседневную одежду и несущий деревянный поднос: кружки, кувшин из нержавеющей стали и два блюда с облачками пара над ними.

— Доброе утро, мисс Свон, — с широкой улыбкой и удивлением в глазах говорит он. — Я принес вам поесть. Вы наверняка проголодались.

— Где… — Слова застревают в пересохшем горле.

Рэндалл ставит поднос на ближайший столик и поднимает руку, останавливая меня. Он быстро наливает мне чашку горячего кофе. Я делаю маленький глоток, чувствуя, как по горлу стекает горькая жидкость, и пытаюсь восстановить голос, с трудом проглотив напиток.

— Где мы? Где Эдвард? — Я смотрю на часы, стоящие на тумбочке. На них 10:52.

— В данный момент он занят, — говорит Рэндал, его улыбка чуть меркнет. — Сейчас мы в небольшой хижине в горах Адирондак. Здесь мы находимся чуть больше четырнадцати часов. Это самое безопасное место для нас всех. Велено было остаться, пока дело не будет улажено.

— Я должна его увидеть. — Я подхожу к столу, чтобы поставить кофейную кружку, а потом резко останавливаюсь. Рядом с подносом для завтрака лежат две сережки, которые подарил мне Эдвард.

Мы отследим вас по сережкам Беллы.

Грудь переполняет гнев.

— Как его рана? — Моя реплика произнесена холодно и отрывисто.

Чувствуя перемены в моем настроении, Рэндалл вытягивает руку и показывает на рядом стоящий стул.

— Поешьте, мисс Свон. Вам нужно подкрепиться.

Он выдвигает из-за стола стул и поднимает две куполообразные крышки, влажные от пара, являя моему взору под одной тарелку с беконом, яичницей-болтуньей, пшеничными тостами и картофельными оладьями, а под другой — стопку румяных вафель и бутылку с сиропом. В углу подноса - две бутылки воды. Желудок мой, уже, по-видимому, исторгнувший речную воду, урчит от голода, а от восхитительного аромата внезапно начинает кружиться голова.

Но, не притрагиваясь к вилке, я тянусь к сережкам. Они требуют осторожного обращения с собой при осмотре: верхушку украшают великолепные жемчужины с бриллиантовым пусетом. Я присматриваюсь. Ничего необычного в них не вижу. Беру одну сережку и с силой удаляю штырек, тот, что проходит через мочку уха. На его месте появляется экстратонкий провод. Я отрываю его, и он выскальзывает из жемчужины. Середина скручена, на каждом конце — нечто вроде бусинки. Аккуратно цепляю ногтем эту бусинку, и она распадается на две части: одна — всего лишь легкий пластмассовый корпус — падает на стол. А другая представляет собой небольшой чип.

Наденешь их сегодня?

В этот момент в мысли врывается голос Эдварда. В уголках глаз скапливаются слезы, змейками стекают по щекам. Внезапно, будто очередная волна холодной воды, на меня накатывает ярость и смущение, и я резко схватываю сережку, кидаю ее в стену, от которой она отскакивает и разбивается, затерявшись где-то в ворсе комнатного ковра.

— Мисс Свон, — говорит Рэндалл. — Успокойтесь, пожалуйста. Он лишь хотел…

— Уходите. — Мой голос надрывается под тяжестью слов.

Рэндалл опускает глаза в пол, словно пытается там быстро найти объяснение. Но момент упущен, и он направляется к двери, по-прежнему не поднимая взгляда, избегая со мной встречи. Выйдя в коридор, он закрывает за собой дверь. Замок защелкивается, и его шаги стихают.

А потом накатывает такая жестокая и агонизирующая боль, что меня парализует прямо посреди спальни, и вокруг нет ничего, что могло бы предотвратить мое падение. Ноги подкашиваются от сокрушающего предательства Эдварда, удар, переносить который сейчас тяжелее, потому что я долго игнорировала его неизбежность. Я резко падаю на пол. Слезы бегут по подбородку, плюхаясь на толстый халат из хлопка. Глубокий вздох следует за другим вздохом так быстро, что это напоминает всхлипы, от чего я только прихожу в бешенство и начинаю рыдать еще громче.

Мягкий утренний свет становится ярче по мере того, как солнце поднимается в зенит. Кинув беглый взгляд в окно, вижу стволы высоких сосен, тянущихся к небу. Всего в нескольких футах, где толстые корни деревьев исчезают между скал, утес уступает место ущелью, простирающемуся к горизонту, занятому широким зеленым лесом. Я задергиваю шторы, погружая комнату в сумрак зеленоватого оттенка.

Из такой глухомани не сбежишь.

Крышки остыли, а конденсат уже испарился, когда я накрываю ими тарелки с холодным завтраком и направляюсь к двери, выходя из спальни в коридор. Мой пустой желудок словно смирился с отказом от еды, а я предпочту умереть с голода, чем съесть подачку Эдварда.

Дверной проем в углу спальни приводит меня в небольшую комнатку с туалетом, душем и раковиной на пьедестале. Я снимаю халат и кладу его на опущенную крышку унитаза, затем наклоняюсь и, набрав в ладошки водопроводную воду, делаю несколько жадных глотков. Ткань лифчика и трусиков жесткая из-за речной воды. Я снимаю с себя нижнее белье и кидаю его на пол.

В зеркале над раковиной отражаются мои припухшие глаза, растрескавшиеся губы и кудрявые волосы. На щеках остались дорожки высохших слез, а на теле — несколько синяков. Вчера, когда я смотрелась в зеркало, то чувствовала, как Элис заботливыми руками накручивает и укладывает мои волосы, видела ее теплую улыбку, когда она заканчивала с моим макияжем. А спустя несколько минут меня, наряженную в платье и туфли, выбранные Эдвардом, встретил его же сияющий взгляд, и точно таким же взглядом он наблюдал, как я надеваю подаренные им сережки.

А я думал, что ты не можешь выглядеть еще красивее.

Ощущение, словно эти мгновения происходили в совсем другой жизни.

Я надеваю халат и возвращаюсь в спальню, где снова начинаю плакать, только теперь с негромкими рыданиями. Слезные протоки тоже устали, как и все остальные части моего тела. Я падаю ничком в изножье кровати и зажмуриваюсь, пытаясь успокоить раздраженные из-за слез покрасневшие и припухшие глаза.

Когда я вновь открываю их, то рассмотреть окружающее меня пространство становится невозможно. Темнота просачивается сквозь задернутые шторы, накрывая собой всю комнату. С трудом пытаюсь сфокусировать взгляд и замечаю тонкую полоску золотистого света, просачивающегося из-под двери. На столе ярко блестит вторая фальшивая сережка. Я беру ее и кидаю в правый карман халата. Рукой нащупываю гладкую деревянную дверь, а потом оборачиваю ладонь вокруг прохладной круглой ручки из латуни.

Я выхожу в небольшой коридорчик, потолок в котором лишь ненамного выше меня самой. Пол из темной древесины контрастирует с двумя стенами, обитыми деревянными панелями. Миную последние выходы - три закрытых двери, в конце коридора - деревянные перила с высокой тонкой стойкой. Лестница ведет в огромную комнату с гигантским каменным камином возле дальней стены, кухонным уголком — в противоположном конце и соборным потолком. Я тру рукавом халата глаза, чтобы стереть следы слез, а потом тихо иду на свет и, чуть перегнувшись через перила, гляжу на середину комнаты.

Рядом друг с другом сидят Эммет и Джаспер, одетые в белые рубашки без галстука и черные брюки, они быстро печатают что-то на ноутбуке. Напротив них на столе раскиданы стопки бумаг, вываленные из папок.

Возле огня стоит Рэндалл со скрещенными на груди руками, задумчиво глядя на пламя.

На соседнем диване лежит Эдвард, вокруг его левого плеча неряшливо повязан кусок ткани, пропитанный кровью. Под его большими остекленевшими глазами залегают темные фиолетовые круги. Он не снял с себя порванный мокрый костюм, в который был одет вчера. Эдвард напоминает важную шишку с Уолл-стрит, выпрыгнувшую из окна своего офиса в небоскребе во время биржевого краха в 1929 году.

— Есть у кого-нибудь идеи, где он может находиться? — спрашивает Эдвард.

— На фургоне номера Нью-Йорка, но права не восстанавливались уже три года. Его последний владелец – Джозеф Валентайн, водопроводчик, ныне усопший, — отвечает Джаспер.

— Дети у него остались?

— Два сына, оба судимые… за взлом с проникновением, кражу машин, мелкое воровство. Это самые меньшие из их проделок.

Рэндалл фыркает от смеха, но без тени юмора.

— Поздравляю, мистер Каллен, за вами охотятся два самых превосходных правонарушителя Нью-Йорка.

Эдвард качает головой.

— Не вижу никакой связи. Откуда они достали бы такой огнемет? Они стреляли из автоматов.

— И ни хрена не умели с ними обращаться, — замечает Эммет.

— Есть еще кое-что. — Джаспер отводит взгляд от компьютера. — Год назад их брали под стражу из-за подозрения на заказ убийства мужчины, изменявшего своей жене. Но что-то пошло не так. Муж выжил, после помирился с женой и отказался от всех обвинений. До суда дело так и не дошло.

— Тогда для чего эти неумехи-головорезы вели за вами охоту? — спрашивает Рэндалл. Он мешает горящие угли кочергой, и вспыхивают искры.

Эдвард снова качает головой:

— Понятия не имею, черт возьми. Совершенного никакого смысла.

— Или охотились они не за тобой, — бросает Джаспер.

Рэндалл отводит взгляд, до этого момента устремленный лишь на огонь. Все смотрят на Эдварда.

— Сомневаюсь.

— Почему? — спрашивает Эммет. — Да что ты вообще о ней знаешь? — Когда он произносит «о ней», голова его чуть дергается в сторону верхнего этажа. Я ныряю в темноту.

— Знаю достаточно, чтобы понимать: она вообще к этому непричастна, — говорит Эдвард, приподнимаясь на здоровой руке и потянувшись к бутылке с водой, стоящей на кофейном столике рядом с диваном.

Рэндалл делает шаг вперед и первым берет бутылку, протянув ее Эдварду.

— Пациент, к которому она отнеслась без должного уважения? Человек, переживающий из-за медицинских счетов? — спрашивает Эммет.

— Нет, — отвечает Эдвард.

— Бывший парень? Бывший муж?

— Нет, — огрызается Эдвард, чуть не выплеснув набранную в рот воду на кофейный столик в их сторону. Он бросает в огонь пластиковую бутылку. Дрова начинают шипеть и искриться.

В глазах Эдварда пляшут огоньки. Он смотрит на Джаспера и Эммета, вернувших взгляды к экранам компьютеров. Рэндалл, будто статуя, замирает рядом с камином.

— Да.., — вздыхает Эдвард, плюхаясь обратно на диван. Мужчина чуть морщится.

— Что «да»?

— Да, у нее есть бывший парень. По крайней мере, это я знаю точно.

Джаспер с Эмметом забывают о мониторах.

— Имя знаешь? — спрашивает Эммет.

— Мне не говорила. Давайте проверим имена всех студентов в ее колледже, закончивших обучение в том же году. Однажды она почти упомянула его имя. Оно начинается с буквы «П».

— Нет! — слово срывается с губ и рикошетит от каменного камина, отозвавшись эхом от кафедрального потолка огромной высоты. Рука подлетает ко рту, но уже слишком поздно. Они вчетвером пялятся на меня.

— Белла? — Эдвард подскакивает, резко выпрямившись, и мгновенно его руку пронзает боль. Он сгибается пополам. Рэндалл спешит к нему и пытается помочь снова лечь на диван, но Эдвард только отпихивает его.

Я иду вперед, ступая по деревянным ступенькам ободранными, опухшими ступнями, но боли не замечаю. Подлетаю к Эдварду как банши, вокруг которой развевается халат.

— Да кем ты себя возомнил? Опять вмешиваешься и суешь нос в мою жизнь? Как ты смеешь!

Рэндалл делает шаг вперед:

— Мисс Свон, мы просто пытаемся понять…

— Мой бывший? Думаешь, он стрелял в нас? Большего абсурда я за всю свою жизнь не слыхивала! — Мой голос хрипит из-за сухости в горле, но крики, отражающиеся от стен этой громадной пустой комнаты, звучат довольно громко.

— Эдвард, что вообще происходит? Это отговорка, чтобы разыскать и убить любого, кто осмелился на меня взглянуть? Касался меня? Целовал? Трахал?

Последнее предложение вынуждает Эдварда отшатнуться назад, будто от пули, но от такого удара об обивку дивана лицо его становится в два раза печальнее.

— Мисс Свон, не нужно так говорить, — произносит Рэндалл с суровой сдержанностью.

— Белла! — Мой голос звучит как царапающая стеклянную тарелку ржавая вилка. — Меня зовут Белла! Сколько чертовых раз мне придется повторять вам, чтобы эта мысль укоренилась в ваших крошечных мозгах?!

Джаспера с Эмметом словно приклеило к спинкам кресел. Я смотрю на Эдварда. Взгляд его кажется рассеянным и рассредоточенным, словно он едва меня узнает.

— Эдвард, вчера нас хотели убить! Почему? Всего какую-то неделю назад я была обычной медсестрой из Манхэттенской мемориальной больницы, отрабатывала смены, прожигала жизнь. Затем в нее ворвался ты. Поменял замки. Попытался сделать мою квартиру охраняемой как херов Пентагон. Запретил мне пользоваться подземкой. А теперь в меня стреляют! Словно, несмотря на все усилия, ты сделал мою жизнь опаснее.

Рэндалл делает очередной шаг вперед.

— Вот именно потому, мисс Св… Белла, нам и нужно…

— Именно потому вам, народ, нужно держаться от меня подальше, черт вас всех задери!

Пламя танцует и потрескивает, вытягивая из комнаты воздух и наполняя ее таким жаром, что кожа будто бы плавится под халатом.

— Сейчас же вези меня домой, — говорю я, сосредоточив все внимание исключительно на Эдварде. — Меня не волнует, кто это сделает. Вызови кого-нибудь из своих чертовых «людей в черном», пусть забирают меня, если у тебя другие дела. Я просто обязана выбраться отсюда нахрен и держаться от тебя подальше.

Лицо Эдварда мрачнеет. Он наклоняется вперед, упершись локтями в свои колени.

— Белла, сейчас опасно возвращаться домой.

— Мне и здесь оставаться опасно. — Я скрещиваю на груди руки. — Когда я с тобой, меня все время пытаются убить.

— Я сказал «нет». — Слова произнесены так, что губы у него почти не шевелятся.

Я смотрю на него:

— Ладно. Тогда сама найду выход.

И хотя я знаю, что, судя по открывшемуся мне ранее виду из окна, мы изолированы в горах, я шагаю вперед к, как мне кажется, входной двери. Дверная ручка — банальная медная петля, загнутая большая пластина на толстом полотне из темного дуба. Я хватаюсь за нее обеими руками и дергаю на себя. Не поддается. Осматриваю дверь, но не вижу замка или кодовой панели.

— Выпустите меня отсюда!

Ставлю правую ногу на дверной косяк и тяну еще сильнее, со всей имеющейся в моем теле мощью, которая секунда за секундой слабеет, вынуждая меня переводить дыхание. В уголках глаз снова скапливаются слезы, но я смахиваю их рукавом халата.

Черта с два я буду плакать перед ними.

— Повторяю: выпустите меня отсюда! — Призывая любые остатки пыла, я продолжаю пинать дверь ступней, облаченной в носок. Ногу пронзает боль.

К левому плечу прижимается крепкая ладонь, и моя рука взлетает со скоростью, о которой я даже не подозревала, тяжело ударив в ответ. Я поворачиваюсь и вижу, как Рэндалл держит обе руки над головой, капитулировав передо мной.

— Белла, успокойся, — говорит лежащий за его спиной Эдвард.

Я проношусь мимо Рэндалла и резвым шагом направляюсь к Эдварду, обосновавшемуся на диване. Щетина, начавшая отрастать у него на подбородке и над верхней губой, только подчеркивает изможденность его лица.

— Меня вчера чуть не прикончили, а ты хочешь, чтобы я успокоилась? Меня запер в богом забытом лесу миллиардер, играющий в тайного агента, а ты хочешь, чтобы я успокоилась?

Я запускаю руку в карман халата, схватив вторую сережку, и с силой бросаю ее в Эдварда. Она пролетает над его головой и ударяется о диванную подушку. Он даже бровью не ведет. Наши взгляды скрещиваются.

— Поешь, Белла. У тебя истерика. — Эдвард откидывается на спинку дивана, как будто устроенная мною сцена ни капельки его не волнует.

Я качаю головой. Даже с криками, направленными в адрес этого мужчины, усилившимися благодаря обширным размерам комнаты с кафедральным потолком, он все равно меня не слышит. Я возвращаюсь к лестнице и поднимаюсь на несколько ступенек, понимая, что имеющиеся у меня толика сил и кислорода оказались потрачены впустую.

— Ну, приятно знать, что вы, парни, впереди планеты всей. — Я киваю в сторону Джаспера и Эммета, даже не поднявшихся с кресел, взгляды их прикованы к экранам ноутбуков. Наверное, надеются, что я исчезну в облаке дыма. — Уверена, вы узнаете все, что вам нужно, о моих бывших парнях, отмывателях денег, аферистах, наемных убийцах… А может, отцу моему позвоните? Он тоже раньше присматривал за мной, возможно, даст вам какие-нибудь наводки.

Глаза Эдварда, подернутые пеленой усталости, словно сосредоточены на чем-то далеком. Внезапно он моргает. Взгляд становится ясным и целеустремленным. Он подскакивает и хватает со столика ручку и блокнот.

— Что? — спрашиваю я, ухватившись за перила. — Что такое?

Пальцы Эдварда ведут ручку по странице, оставляя надпись, почерк такой мелкий и неаккуратный, что разобрать написанное со своего поста на лестнице не представляется возможным. Он вырывает из блокнота лист и быстро скользит им по кофейному столику в сторону Джаспера, который наклоняется и перехватывает страницу.

— Ничего. — Эдвард отмахивается от меня.

— Идите-ка нахер, мистер Каллен. — После этих слов меня наконец-то удостаивают вниманием.

— Белла. — Мое имя произносится шепотом, исполненным муки, дополненным очень нежным взглядом… очень обеспокоенным.

Я принуждаю себя выпрямиться в полный рост, находясь на грани слез, потому что больше всего на свете хотелось бы, чтобы его забота и беспокойство были искренними.

— Пошел ты и твои бредовые заявления о том, что я у тебя на первом месте. Пошел ты нахер за притворные чувства ко мне. За твои так называемые подарки. Пошли твои «люди в черном». Твои лицемерные клятвы о желании защищать меня. Как только я выберусь отсюда, между нами все кончено. Слышал? Кончено! Поверить не могу, что раздвинула перед тобой ноги в том чертовом «Бугатти»!

— Довольно! — от рыка Эдварда сотрясаются стены. Он так сердит, что у него даже сил хватает, чтобы встать и начать речь, хотя по виду он, кажется, неуверенно стоит на ногах, и я не могу сдержать волнения по поводу его ранения, о потерянном им количестве крови. Его рубашка и полотенце, накрывавшее плечо, пропитаны кровью…

— Слушай меня внимательно, Белла. — Вены на шее и лбу Эдварда вздуваются, а лицо его становится ужасающе красного цвета. — Поднимайся наверх, поешь хоть немного, черт тебя побери, и точка! — Непострадавшей рукой он показывает в сторону второго этажа, взгляд зеленых глаз пресекает любой отказ.

Будто десятилетний ребенок, которому велели убраться в комнате, я топаю вверх по оставшимся ступенькам, устало тащусь в свою временную спальню и с максимальной силой хлопаю дверью. Стены содрогаются от вибрации, вскоре стихающей, а потом в коттедже воцаряется неприветливая напряженная тишина.

Тоненький луч лунного света проникает в щель между занавесками. Я распахиваю их, отчего комната затапливается мягким белым светом, похожим на солнечный, но будто тускнеющий от густой дымки. Слезные протоки у меня, наверное, снова заработали в полную мощь, потому что я начинаю плакать горькими слезами, прерывающимися измученными всхлипами, которые заглушаю рукавом халата.

В городе, из окна своей квартирки, мне везло видеть одну или две звёздочки. Сегодня вечером в Адирондаке их сияют миллионы, усыпающие небо словно капли краски, нанесенные на холст в случайном порядке кончиком крученой кисти.

Я вспоминаю туристические походы с мамой и папой в горы Шаста, когда мне было семь лет. Незадолго до похода я посмотрела фильм «Дикая семейка» и живо заинтересовалась идеей вырваться из города, чтобы обосноваться в какой-нибудь заброшенной глуши. Той ночью, пока родители крепко спали в отдельной палатке, я пробралась в лес за нашим лагерем, надеясь, что меня ожидает свое собственное приключение. А еще той ночью тоже мерцали миллионы звезд. Окружавшие меня деревья сияли серебром в лунном свете, а сам лес казался более шумным, чем переполненный город: стрекотали сверчки, квакали лягушки, а крик совы, услышанный мною впервые в жизни, эхом отразился от самой высокой ветки на дереве.

Но когда рядом треснула ветка, а в сухих листьях что-то зашевелилось, я закричала так громко, что подняла весь палаточный лагерь. Помню топот бегущих ног своего отца и еще двух мужчин, которые разбили палатку рядом с нами через подлесок, помню ужас на лице отца, когда он увидел меня там, замерзшую и кричащую во всю глотку, пока маленькая гремучая змея уползала в пустоты рядом лежащего бревна. Помню парализующее ощущение беспомощности, пригвоздившее меня к месту, и сильные руки отца, трясущиеся от страха, когда он подхватил меня и закинул на плечо. Помню теплые поцелуи мамы, которыми она осыпала меня, когда отец принес меня обратно в лагерь, заверяя собравшихся зевак, что я цела и невредима. Я никогда не чувствовала себя в безопасности, как в те моменты, рядом с семьей, и с той поры при любой возникшей в моей жизни неприятности я всегда знала, что могу рассчитывать на их помощь.

Но это было много лет назад, и тогда мы не находились в разлуке на разных концах страны. Теперь я снова в ловушке, пригвождена к месту, гремучая змея поднимается и извивается…

Интересно, сколько Элис потребуется времени, чтобы подать заявление о пропавшем без вести человеке?

Господи, единственная моя надежда выбраться отсюда — это Элис.

Теперь я жалела, что не рассказала и Роуз о своем свидании.

— Мисс Свон? Эм, Белла? — Через закрытую дверь зовет меня Рэндалл. Кажется, будто после моей стычки с Эдвардом прошло несколько часов. Он тихонько стучит костяшками пальцев по дверной панели.

Я хлюпаю носом и вытираю глаза, хотя дрожь в голосе все равно выдаст, что я плакала.

— Что?

— Могу я войти?

Гремучая змея извивается…

— Зачем?

— Принес вам еды.

Принять отравленную пищу или умереть от голода. Какой бы выбор я ни сделала, надо быстрее с этим кончать.

Дверь со скрипом открывается, и в образовавшуюся щель заглядывает Рэндалл. Он открывает дверь до конца и видит меня, сидящую у подножия кровати.

— Попробуйте еще раз поесть, ладно? Эдвард до сих пор обеспокоен тем, что вы отказались от завтрака.

При упоминании имени Эдварда меня снова охватывает гнев. Он волнуется, что я не поела, а вот оказаться застреленной из-за него — это обычное явление?

Рэндалл снимает запотевшую крышку, и моему взору предстает поджаренный стейк с горсткой пюре и кукурузы. Аромат пробуждает желудок от спячки. Я встаю рядом с кроватью и медленно двигаюсь вперед, пытаясь не казаться излишне прожорливой.

На гарнир к стейку подана кучка поджаренных овощей. Я наклоняюсь над ними, зажав в руке вилку.

— О, а это нарезанные сморчки. В это время года в Адирондак их видимо-невидимо. — Рэндалл сияет точно гордый шеф-повар, дожидающийся, когда критик из «Мишлин» отведает его фирменного блюда. — Вы наверняка отметили легкий ореховый привкус…

При помощи ножа я откладываю их на край тарелки, а сама принимаюсь резать стейк. Рэндалл прочищает горло и продолжает речь, на сей раз с меньшим пылом.

— Я высушиваю их и раскладываю по банкам, чтобы они сохраняли свежесть в течение целого года. Особенно вкусными они удаются в соусе для спагетти, который я готовлю зимой. Это любимое блюдо Эдварда.

— Замолчите, — с набитым ртом произношу я.

— Послушайте, мисс Сво… Белла, — говорит он, хлопнув перед собой в ладоши, словно давая обещание никогда впредь не произносить вместе мою фамилию и имя. — Я понимаю, как вы расстроены. Вчера ваша жизнь подверглась опасности. Говорю «подверглась», потому что это уже в прошлом. Эдвард никогда не позволит чему-то подобному вновь произойти с вами. Мы все были застигнуты врасплох, но теперь эта проблема почти разрешена.

Я резко отвожу глаза от тарелки с едой.

— Вы наводите справки о моем бывшем парне, что дает мне право предполагать: вы совсем далеки от того, чтобы эта проблема была разрешена, Рэндалл.

Мой острый сарказм его удручает. Он вздыхает.

— Ваше разочарование закономерно, Белла. Если бы я оказался вчера на вашем месте, то, разумеется, испытывал бы абсолютно те же чувства. Но я пытаюсь убедить вас, что Эдвард обратил все свое внимание на произошедшее, а вы достаточно хорошо знаете его, чтобы понимать, что означают эти слова на самом деле.

Я кладу нож и вилку на тарелку из страха снова выйти из себя и вонзить оба столовых прибора в грудь Рэндаллу.

— Достаточно хорошо его знаю… — Произношу я, заглатывая кусок стейка. — Да, я хорошо узнала Эдварда, Рэндалл. И хотя знакомы мы всего ничего, я с полной уверенностью могу заявить, что он — манипулятор. Интриган. Подавляющий своим контролем. И равнодушный. Но самый главный его недостаток, Рэндалл, Эдвард Каллен — лгун.

Я выплевываю эти слова с таким ядом, что могла бы стереть ими краску со стен, но Рэндалл даже бровью не ведет. Он моргает и переминается с ноги на ногу.

— Белла, Эдварда я знаю с рождения. Он очень закрытый человек, но любимых старается защитить от всех бед. Конечно, он может быть и замкнутым. Держащимся немного настороже. Еще он хитроумный молодой человек, без сомнений. Но чего никогда в Эдварде я не замечал, так это бесчестия.

— Похоже, Рэндалл, мы знаем с вами двух разных Эдвардов.

— Насколько я осведомлен, Эдвард в данный момент отдыхает, а Джаспер и Эммет напали на многообещающий след. Белла, таким я никогда его не видел. Врач не может сюда добраться и осмотреть его, пока угроза не устранена. Он отказывается от всех лекарств, а ему очень больно. Могу я попросить вас найти в себе силы навестить его и осмотреть рану? Боюсь, она может сильно воспалиться. Он в комнате слева, если идти дальше по коридору.

Рэндалл поворачивается и выходит, но на этот раз оставляет дверь приоткрытой.

Перед глазами стоит пелена, и экран электронных часов рядом с кроватью - всего лишь пятно алого как кровь цвета. Разум ведет битву против понятной усталости, напоминая мне о мягком свечении из коридора, просачивающемся в оставленную щель, и вынуждая меня распахивать глаза всякий раз, как на меня накатывает дремота.

Эдварду больно.

Ну и что? Мне тоже.

Эдварду нужна я.

А мне нужно попасть домой.

Ночь бежит быстрее, чем возникают идеи в моей голове. Я знаю, что потребности мои оправданы, особенно в свете вчерашних событий. Но выше моих собственных страданий стоит клятва, которую я дала главе сиэтловского отделения Красного креста два года назад во время летней интернатуры.

Вселять спокойствие тем, кто оказался в беде, облегчать страдание и сохранять жизнь — моя миссия. Где бы ни происходило несчастье, всегда стремиться на помощь. Не спрашивать для кого — быть там, где требует находиться долг.

Что-то подсказывает мне, что Рэндалл, Джаспер и Эммет лучше знают, как обходиться с огнестрельными ранениями, а значит просьба — всего лишь уловка оставить меня наедине с Эдвардом. Я работаю в отделении неотложки, но пациенты с травмами к нам не поступают. Помимо занятий в Красном кресте у меня была учебная практика в хирургическом отделении, но я не врач и не знаю точных правил ушивания и оценки степени травматического повреждения. Перевязать рану я смогу, но рана все равно будет зиять, а я видела, как доктор Купер осматривает и дезинфицирует добрую долю грязных абсцессов.

Как только вхожу в душную темную комнату Эдварда, в нос сразу же ударяет насыщенный запах алкоголя, а глаза начинает жечь. Эдвард в одних черных боксерах сидит на полу, прижавшись спиной к кровати и согнув ноги. При лунном свете выглядит он ошеломительно: твердые мускулы, фарфоровая кожа… взъерошенные волосы, сбившиеся в толстые пряди и завивающиеся на концах. К сожалению, я представляла его без рубашки при иных обстоятельствах, поэтому насладиться открывшимся видом удается не так, как хотелось бы…

В это мгновение Эдвард выглядел бы прекрасно: идеальное сочетание грубоватой мужественности, красоты и сексапильности, если бы не эта мучительная боль, которая превращает его в подобие мужчины, каким он был вчера, когда заехал за мной. Или мужчины, каким он был в этом самом доме несколькими часами ранее. На самом деле состояние его хуже, чем описывал Рэндалл. Физическая ли боль тут задействована или его одолевают муки совести — неизвестно.

Рана закрыта уже виденной мною ранее окровавленной тряпкой, а на лбу, руках и груди, даже над поясом нижнего белья, блестят большие капли пота. Дыхание его прерывистое и тяжелое, а лицо такое бледное, что синие вены, обозначающиеся под кожей, словно пылают. Рядом с ним, на ковре, стоит полупустая бутылка Canadian Club с отверченной крышкой. А его визави является холостой стакан.

Я бреду по ковру, и его глаза чуть приоткрываются: зеленые зрачки, тонущие в море темно-красного.

Долгие минуты мы смотрим друг на друга, никто не хочет заговаривать первым.

Кожа у меня теплеет и покалывает, а вот сердце болит. Какая часть этой боли связана с моим обязательством медсестры помочь ему унять страдания? Какая часть чувств к Эдварду задействована в ней с тех пор, как я вошла в больничную палату для осмотра? Ответы на эти вопросы могут подождать — рана у Эдварда серьезная, однако в глубине души кроется страх, что я и так уже знаю правду.

— Я пришла осмотреть твою рану. — Я протягиваю руки к кровавой тряпке, закрывающей его плечо.

Эдвард прерывает наш зрительный контакт, уставившись на туманные тени, пляшущие на стене напротив него.

— Ничего страшного.

Я пересекаю комнату и устраиваюсь на ковре напротив него, сев ближе к травмированной руке. Воздух насыщен резким запахом крови и опаленной плоти, смешанным с запахом виски и слабым, но пряным ароматом Эдварда.

— Сначала я измерю пульс, потому что, похоже, ты потерял много крови. Измерить кровяное давление было бы целесообразнее, но, подозреваю, ручного или автоматического тонометра у тебя не найдется…

Эдвард вздыхает. Я ерзаю, сидя с ним рядом, и беру его за руку. Она мокрая и теплая. Я переворачиваю ее ладонью вверх и чувствую на своем лице его обжигающий взгляд.

— Белла, — шепчет он.

Его свободная рука поднимается к моей щеке. И это прикосновение, это чудесное прикосновение заставляет меня забыть об испытанной мною обиде, предательстве, гневе — обо всем плохом. Я смотрю в его глаза и забываю о проблемах, тону в мире, в котором только он и я, счастливые и довольные — без лжи.

Положив два пальца ему на запястье, я считаю пульс на лучевой артерии, и сердце мое трепещет, пока я греюсь в нежном касании его руки к моему лицу. Его пульс ритмичный, быстрый, удовлетворительного наполнения, однако я чувствую, что его безумный темп не связан с потерей крови. Он относится к чему-то другому… Тому, что светится в его зеленых глазах, которыми он так открыто смотрит на меня; тому, что я не могу разгадать.

С помощью тикающих настенных часов я отсчитываю шестьдесят секунд и выясняю, что пульс на границе нормы. Потом убираю руку и отвожу взгляд в сторону.

Эдвард закрывает глаза и откидывает голову на кровать, рука его безжизненно падает. Я изучаю его точеный профиль: мягкую нижнюю губу, пот, бисеринками выступающий над бровью, шов от предыдущей раны на лбу с краю.

— Эдвард?

— М…

— Ты сказал, что ничего страшного, ну а я не согласна. Пулевое ранение все же. Тебя лихорадит, а это значит, что рана уже может быть инфицирована.

— Она не инфицирована. Оставь меня в покое. — Правой рукой он находит бутылку виски и подносит ее к губам, не открывая глаз. Я хватаю его за запястье и крепко его сжимаю.

— Полегче, — говорю я. — Алкоголь тебе пользы не принесет.

Его рука расслабляется, и я забираю бутылку, поставив ее на ковер, себе за спину, но в пределах досягаемости. Он все равно отказывается на меня смотреть.

Уверенными руками приподнимаю уголок окровавленной тряпки. Запекшаяся кровь тянется от ткани к коже. Когда я начинаю отдирать повязку, Эдвард резко распахивает глаза и хватает меня за ладонь правой рукой. Наши взгляды снова сталкиваются.

— Белла, хватит! — говорит он, но звук, вырвавшийся из его горла, больше походит на рычание.

Я отдергиваю руку и с раздражением смотрю на него, зная, что реакция эта — результат не боли, а упрямства и непокорного нрава.

А также глупости мужика, решившего показать свой характер.

Я даже не затрудняюсь спросить, хочет ли он выпить обезболивающее. Вместо того задаю ему совсем другой вопрос:

— Давно ты менял полотенце?

— Я вообще его не менял. — Ответ в виде черствого бормотания. — Наложил вчера и хватит с того.

Я охаю:

— Но ты хотя бы продезинфицировал рану?

Он пожимает плечами и отводит взгляд.

— То есть, ты хочешь сказать, что решил не очищать рану после того, как оказался в грязной речной воде?

Еще одно движение плечом.

Медсестра во мне заводится не на шутку.

— Мне плевать на твои возражения, Эдвард. Я все равно осмотрю тебя.

Он скрежещет зубами, но не отвечает.

Убрав тряпку, я вижу настоящее месиво. Даже притупленное алкоголем обоняние Эдварда и то чует смрад. Запекшаяся кровь, изливающаяся кровь, кровяные сгустки — всюду кровь. Еще из нее течет гнойно-серозное содержимое и бог знает что еще. Кожа вокруг белая и влажная, а это значит, что он даже не осушил рану, прежде чем накрыть ее этой тряпкой.

Начинающая медсестра во мне испытывает презрение к его вопиющему неуважению к собственному здоровью и чувствует себя потрясенной до глубины души. К счастью, в этой комнате не только Эдвард отличный врун.

— Дай посмотреть на спину, — произношу я принудительно-приказным тоном, который вытесняет волнение о том, что я решила прыгнуть выше собственной головы.

Эдвард вздыхает и наклоняется вперед.

Я встаю на колени и осматриваю плечо сзади. Чего я и боялась: выходного отверстия нет.

— Пуля осталась внутри. Мне нужно ее удалить, — говорю я так, словно являюсь лучшим хирургом-травматологом. — У тебя есть пинцет? Еще мне нужны марля, нитки, перчатки…

Он качает головой.

Проклятье.

— Антисептик?

— Нет.

— Полиспорин?

— Нет.

Я пытаюсь скрыть панику.

— Э, ну ладно. — Я смотрю на бутылку виски и беру ее в руки. — Тогда в дело пойдет это.

У Эдварда вытягивается лицо:

— Я бы предпочел ее выпить.

— Думаю, на сегодня с тебя хватит. — Встаю и иду в смежную ванную, где захватываю несколько полотенец и мою руки незнакомым антибактериальным мылом.

Вернувшись, застаю Эдварда сидящим в той же позе, в которой я оставляла его. Лунный свет озаряет его блестящую кожу, и я на мгновение замираю при виде этого. Сухожилия у него на шее напряжены, челюсти крепко сжаты, он шумно вдыхает и выдыхает воздух. Интуиция медсестры подсказывает мне, что боль сильнее, чем он показывает. Я снова приседаю рядом с ним и беру бутылку виски. И знаю: сейчас его муки станут еще сильнее.

— Хм, немного пощипет. — Без раздумий или решений я выливаю знатную порцию виски на рану.

Эдвард резко запрокидывает голову, выгибая спину, а мышцы и сухожилия натягиваются. С его губ срывается сердитое ругательство вместе с завыванием. Выходит, даже у властных президентов компании имеется порог терпимости к боли. Несколько часов назад больше всего на свете я хотела подвергнуть его именно таким мукам. А теперь, когда увидела в этом состоянии, намерение помочь ему стало еще сильнее.

— Ох, ну хорошо, продезинфицировали, теперь можно приступать к дальнейшему. — Полотенцем промакиваю кровь, которая бежит по его раздувающейся груди и поднимающемуся животу. Потом легонько прикладываю ткань к ране. Сейчас он даже не дергается.

Мне нужно хорошее освещение, если я надеюсь вытащить пулю. Когда включаю большой свет, Эдвард зажмуривается, словно от теплого янтарного освещения ему больнее, чем от самой раны. Лампочки не люминесцентные, как я привыкла видеть в больнице, но все же лучше чем ничего.

Густая темная кровь течет из его раны, и от того ее рассмотреть труднее. Я промакиваю красные струйки другим полотенцем, а потом кладу руки по обе стороны от раны и, чтобы видимость была лучше, оттягиваю кожу. Из горла Эдварда вырываются тихие звуки, похожие на хныканье, но, крепко сцепив челюсти, он прерывает их. Крылья носа раздуваются, он начинает тяжело дышать.

Наконец я вижу пулю. Она застряла в мышце, не задевая кость — именно поэтому Эдвард до сих пор двигает плечом.

— Повезло тебе, — говорю я, чуть не рассмеявшись над нелепостью своего заявления. — Повезло для подстреленного. Похоже, пуля не задела кости, но наверняка тебе скажет только рентген и врач.

Под внимательным взглядом Эдварда я беру еще полотенце из «стерильной» кучи на полу и прикладываю его к ране.

А потом своими нестерильными руками проделываю то, за что Флоренс Найтингейл, верный страж санитарии, огрела бы меня по голове традиционной стеклянной бутылкой от капельницы и выгнала бы навсегда с работы: я просовываю в рану указательный и большой пальцы, нащупываю пулю и вытаскиваю ее.

К чести Эдварда, он даже не вскрикивает, хотя гримасы, проклятия, напряженные мускулы и пот подсказывают, что боль непереносимая.

Бросив пулю на тумбочку, я наскоро очищаю рану, кровь из которой хлещет в течение нескольких минут, и на всякий случай выливаю на нее немного виски. Все это время Эдвард молчит и держится молодцом. Он даже не смотрит на меня.

Вместо марли я накладываю на рану другое полотенце и надеюсь, что врач осмотрит его как можно быстрее.

Окровавленные куски ткани отправляются в корзину, стоящую в ванной, и я включаю краны на полную катушку, чтобы снова вымыть руки. В слив стекают потоки темной крови.

— Будем надеяться, что завтра тебе станет лучше, — говорю я, вернувшись в комнату.

Эдвард тянется к остаткам виски. Теперь я его не останавливаю. Его лицо искажается гримасой пострашнее той, что была, когда он попробовал хот-дог в Центральном парке. Однако адамово яблоко перекатывается по его горлу с каждый большим глотком, пока не исчезает последняя капля.

Я с содроганием и жалостью смотрю на него.

— Зачем ты так с собой поступаешь? Что-то подсказывает мне, что такое поведение совсем тебе не свойственно.

Он с силой ставит бутылку на ковер.

— А тебе какое дело?

Я огрызаюсь:

— Действительно. Никакого.

Иду к двери и выключаю большой свет, яростно желая покинуть эту комнату и вернуться в кровать.

— Я подвел тебя.

Я резко разворачиваюсь к нему лицом.

— Что?

— Я подвел тебя, Белла. — Налитые кровью глаза снова открываются, но смотрят по-прежнему на ковер.

По телу бегут мурашки, когда я иду к нему, вспоминая о его нежном прикосновении к моему лицу, бьющемуся под моими пальцами пульсу… Горе, которое я ощущала, когда отстранилась…

— Эдвард, — на секунду я прикрываю глаза, желая, чтобы по щекам не побежали слезы. — Я понятия не имею, кем, черт возьми, были те люди вчера и почему они хотели нас убить, но сегодня я жива благодаря тебе. Отказываясь от лечения и напиваясь до беспамятства - именно в этом ты подводишь меня. Кстати, и Джаспера, Эммета и Рэндалла тоже. Ты нужен им в качестве лидера.

— А что нужно тебе, Белла? — вопрос задан с непередаваемой нежностью.

— Ответы. Но больше всего мне нужно домой.

— Белла, останься сегодня со мной… В моей комнате, в моей постели. — Эдвард смотрит на меня, и внезапно я так взволнована глубиной уязвимости и печали, отражающихся в его глазах, что оказываюсь на грани эмоционального помешательства. Сердце трепещет и тянет меня в разные стороны: назад в жизнь, которую я вела до знакомства с ним, и в его объятия… к его касаниям… к его губам…

У меня начинает подрагивать нижняя губа.

— Эдвард, я хочу домой.

Его рука скользит по полу и касается моей ноги. Кожу охватывает тепло, выпуская из самой дальней клетки желание. С каждой проходящей секундой моя решительность сходит на нет.

Эдвард ласкает пальцем мою голень, медленно поднимаясь к бедру. Халат на мне немного распахивается, а пояс развязывается. Одно резкое движение — и я окажусь перед ним обнаженной, тонкая полоска ткани из хлопка осталась там, где я собиралась спать. В его постели я могла бы начать темное странствие, наши тела сплетутся, будут держаться друг за друга, превратятся в одно.., пока первые лучи утреннего солнца не осветят ложь и обломки нашего союза, оставляя после этого приключения лишь разбитые сердца.

Я берусь за узел и трясущимися руками затягиваю его потуже.

— Рэндалл упомянул, что Джаспер с Эмметом напали на многообещающий след. Что имелось в виду?

Эдвард приподнимает голову и внимательно на меня смотрит. Тепло его касаний тает, когда он опускает руку.

— Белла, не могу тебе рассказать. Хочу, но не имею права.

Я жду очередного всплеска жгучего презрения, которое испытываю всякий раз, когда Эдвард отталкивает меня, очередного укола разочарования, которое пронзит меня, воткнувшись глубоко под кожу. Но на сей раз происходит небывалое. Я ничего не чувствую.

— Белла, останься со мной. — Он снова протягивает руку с лицом, перекошенным от чувств, скрывающихся в его мольбе.

Я делаю шаг назад.

Еще один.

И еще.

Оказавшись в коридоре, я поворачиваюсь спиной к двери и тяну за ручку. Щелкает замок, и я наощупь бреду в темноте. Эдвард дважды зовет меня по имени, и из-за толстой дубовой двери его голос приглушен и словно слышится на расстоянии. Вернувшись в свою комнату, я закрываю дверь и за собой, и полный мук зов Эдварда обрывается.

---

Не позавидуешь никому из героев - их приключения только начинаются!
Благодарим Алену за помощь, она творит настоящее чудо с этим текстом
И ждем вас на форуме.