~Май~

Сейчас я должна быть мертва.

Слова вновь и вновь прокручивались в ошеломлённом сознании, побуждая зажать кулаками уши и кричать, пока я не перестану их слышать. Сейчас я должна быть мертва. Сейчас я должна быть мертва. Сейчас я должна быть мертва.

Но я всё ещё дышала – немного рвано, – а сердце моё по-прежнему билось, без запинок, без боли. Сильно, гулко, цельно.

И Эдвард наблюдал за мной.

Он не отвернулся, когда водитель грузовика, едва не сбивший нас, справляясь о нашем состоянии, ковылял к нам, кровь сочилась из пореза на его лбу.

Эдвард не отвернулся, когда очередная машина остановилась и когда вызвали спасателей.

Он не отвернулся, когда вдалеке зазвучали сирены, прорезаясь через обеспокоенный лепет вокруг нас, или когда, наконец, позволил мне снять удушливый шлем и тяжелую кожаную куртку.

Даже когда я потупила взор, не в состоянии больше выдерживать его пытливый взгляд, прожигающий меня и отвлекающий от вопросов спасателей. Со мной оказалось всё почти в идеальном порядке, кроме глубокой царапины на запястье и, судя по всему, синяка, в которое с головы до ног превратилось моё тело. Однако, казалось, прошла вечность, пока, наконец, фельдшер не позволил мне встать и не отвёл обратно в машину скорой помощи.

– Вам повезло, – он осторожно бинтовал мне руку. – Вы, наверное, погибли бы, не будь на вас шлема. Он спас вам жизнь.

Замечательно. Я не чувствовала себя везучей, скорее онемелой, обожжённой и разбитой взглядом Эдварда. Потому что он знал.

Он знал, что я не должна была сидеть тут, отделавшись раной и парой ушибов, пострадав в аварии, хоть был на мне шлем, хоть нет. Незатейливая, честная правда состояла в том, что моё сердце не должно было выдержать такого удара.

Особенно при моей якобы болезни.

Мне оставалось только гадать, что за мысли вертелись в голове Эдварда, пока он спокойно отвечал на вопросы полицейского; лицо невозмутимое и невыразительное, в голосе – ни следа паники. Он спросил о другом водителе, повторял его имя снова и снова… Но глаза мужа смотрели на меня, он не отводил взгляд больше, чем на минуту.

Я вздохнула и притянула колени к груди, ненавидя отделявшее нас расстояние; предполагалось, что у нас всё сложится не так. Никогда такого не произойдёт. Раскиданные куски и осколки мотоцикла окружали меня: шины грузовика оставили яркие следы, говорившие о попытках затормозить, избежать столкновения. Всё же нас задевшего.

Вместо этого грузовик отклонился от курса, врезавшись в перила и смяв весь передний щиток. Водитель не пострадал, а грузовик, возможно, подлежит ремонту, но «Дукатти» оказался всмятку. Вероятно, Эдвард больше никогда не сможет его водить.

Я отняла лицо от коленей, украдкой бросая на мужчину взгляд. С Эдвардом всё в порядке, слава Богу, ни царапинки, хотя, наверное, он обзавёлся парочкой отличных синяков на зависть мне. Когда я подумала о том, что могло случиться, не надень он свой шлем, – не стоит давать ход таким мыслям.

Спустя, кажется, вечность, врач в итоге сообщил мне, что нет нужды ехать в больницу, и мы с Эдвардом залезли в полицейский «крузер», который отвезёт нас домой. Впервые после аварии мы остались почти наедине, но сидели молча, не притрагиваясь и почти не смотря друг на друга.

Я чувствовала, как Эдвард отстранялся, отдалялся от меня, но не знала, что мне сказать, не имела ни малейшего представления, о чём он размышляет. Считал ли он меня лгуньей? Злился ли на меня? Растерянная, я сидела, плотно скрестив руки на груди, и ждала, надеясь, что он доверится мне.

Эдвард не стал.

Пятью минутами позже, когда коп подбросил нас домой, Эдвард неуверенно и неловко повернулся ко мне, и я знала, что он хотел развернуться и снова уехать. Хотя часом ранее не мог от меня глаз оторвать, а сейчас с трудом смотрел на меня.

Встав позади меня, рядом с дверью, он склонил голову.

– Пожалуйста, будь честна, Белла, ты вправду в порядке?
Всей душой я желала ответить отрицательно.
– Да.
Эдвард кивнул.
– Извини, я не могу… не могу разбираться с этим прямо сейчас. Мне нужно подумать, уехать. – Словно проглотив язык, я наблюдала за тем, как он развернулся и ушёл. Остановившись на передней ступеньке, перед тем как закрыть дверь, он сказал:
– Я позвоню тебе.

«Вольво» привычно заурчал, а я пожалела, что мне хватило смелости попросить Эдварда остаться. И всё же я не могла его винить; мне самой нужно осмыслить произошедшее. Хотелось бы мне, чтобы это не причиняло такую боль. Внутренности словно жгутом скручивали, пока меня не затошнило. Эдвард счёл время необходимостью, я же ознаменовала это началом конца.

Той ночью мне толком не удалось поспать. Я свернулась калачиком, прижав к себе Клэр, пока около полуночи мой сотовый не пробибикал сообщением от Эдварда.

Не волнуйся. Я в отеле. Завтра увидимся. – Эдвард.

Поднявшись наверх, я щелчком закрыла телефон и, не снимая одежды, плюхнулась на кровать. Я усердно старалась не думать, не вспоминать взгляд Эдварда, пока кусочки мозаики вставали на свои места – паника сменилась беспокойством, затем смятением, простой пустотой, а маска вновь прочно вернулась на место.

Как бы ни силилась я, эти образы не покидали меня до тех пор, пока на рассвете я не впала в судорожный сон.

К восьми утра Эдвард не вернулся. Дезориентированная, я проснулась, потянувшись к нему по привычке, но пальцы нащупали лишь холодные простыни, и я вспомнила события вчерашнего дня. Изумлённая, я приготовила себе чашку и открыла телефон, хотя побаивалась звонить.

– Здравствуйте, – раздался у меня в ухе приятный, скрипучий голос, – вы позвонили в офис доктора Томпсона. Чем я могу вам помочь?



Я невидящим взглядом смотрела перед собой, только отчасти понимая, что сижу у себя в грузовике на парковке больницы. Всё словно омертвело внутри, я слишком устала, чтобы злиться, кричать от расстройства. Слишком больна нутром, чтобы плакать.

Ты ожидала подобного, Белла. Вот уже два дня, в глубине души, ты знала правду.

И всё же было довольно трудно слышать эти слова, понимать, что последняя крупица надежды отобрана. Словно я карабкалась по лестнице в темноте, думая, что осталась лишь ступенька, но, опустив ногу, нащупала только воздух. Всё было неправильно и потеряло смысл.

Мысленно я проигрывала разговор с доктором Томпсоном, помня, как шок отразился на его лице и в голосе.

– Я не могу поверить в это… – умолк он, недоговорив. – Я знал, что эхо-машина барахлит, мы уже тогда заказали новую, но её установили несколькими неделями позже твоего посещения. Я… мне и в голову не приходило, что неисправность оборудования коренным образом скажется на результатах твоего обследования.

На груди по-прежнему ощущалась липкость от вязкого геля, которым доктор Томпсон намазал меня во время диагностики – в этот раз на новом оборудовании. Мой звонок его шокировал и ещё больше удивил, когда я призналась, что так и не сходила к другому кардиологу. Он до сих пор меня помнил – полагаю, двадцатишестилетняя девушка, которой ты сообщил о надвигающейся смерти, не забывается.

На этот раз он не откладывал анализ результатов – ему и не пришлось. Было довольно очевидно, что на затенённом участке ультразвукового снимка что-то отсутствовало.

Опухоли там не было; маленькое образование, росшее с левой стороны сердца, исчезло. С раскрытым ртом доктор Томпсон пялился на снимок, затем прошептав:

– Бог ты мой.

Изъян оборудования – так он это назвал, затем, как никогда встревоженный, сбежав из смотровой комнаты в свой безопасный кабинет. Когда немногим позже я присоединилась к нему, одетая и остолбенелая, он корпел над моей медкартой.

Теперь, когда ранний диагноз был опровергнут, доктор Томпсон вернулся к своему предварительному заключению, сделанному до того, как дефектная кардиограмма изменила его мнение. Всё перечисленные им симптомы – боль, сильное сердцебиение, отдышка – было вызвано вирусной инфекцией.

Инфекцией.

– Это миокардит, по существу это воспаление мышц в сердце. Обычно его трудно определить, но, к счастью, твой случай не был серьёзным, и предписанное мной лечение опухоли оказалось эффективным.

Голос доктора Томпсона перестал дрожать, когда он нашёл утешение в сложном медицинском жаргоне. Он понимал ситуацию, знакомую и неопасную, в чём нуждался после того, как я пришла и его перевернула его мир с ног на голову.

Звук моего имени выдернул меня из мыслей.

– Я не понимаю, Изабелла, почему ты вообще не спросила мнения другого специалиста? Любая из клиник, куда я тебе перенаправил, – они бы мигом распознали ошибочный диагноз.
Впервые за сорок пять минут я заговорила. Облизнула сухие губы и постаралась сосредоточиться.
– Я… я поверила вам. Думала, что умру, и раз никто из других врачей не может ничего сделать, то какой смысл к ним обращаться? Я не хотела провести последний год жизни в больнице.
Поражённый моим ответом, доктор Томпсон, потянувшись, коснулся моей руки.
– Ты не представляешь, как я сожалею, что вызвал у тебя столько боли. Я могу только гадать, через что ты прошла, чем для тебя обернулись последние несколько месяцев с верой, что ты…
«Прошли они идеально, – хотелось мне сказать. – Лучший год моей жизни».
– Но, – продолжил он, – сейчас с тобой всё в норме. Воспаление прошло самостоятельно, и, думаю, пока ты заботишься о себе, вдоволь отдыхаешь и периодически проверяешься, всё должно быть в порядке. Вероятно, не повредит продолжить текущий приём лекарства в той же дозировке, раз оно так хорошо подействовало. Ты выглядишь здоровее, чем когда бы то ни было, Изабелла. – Кардиолог оценивающе оглядел меня, вызывая желание убрать руку. – Это замечательная новость. Некоторые бы даже окрестили их чудом.

Он улыбнулся мне, ища одобрения. Которого во мне не было ни капельки. Я оцепенела. Словно меня пробрал мороз.

Доктор Томпсон нахмурился, вероятно, гадая, почему я не обрадована, – а ведь следовало улыбаться, а не хмурится на мир, словно он грозится развалиться на части. Но мой мир рассыпался вдребезги, всё мной построенное, желаемое – рушилось вокруг меня. И я не знала, как это остановить.



Когда я въехала на подъездную дорожку, на моём привычном месте для парковки стояла другая машина; по наклейке стало ясно, что она арендована в Сиэтле, но я понятия не имела, кто мог нас навестить. Со стоном я прислонилась головой к рулю, слишком измотанная долгим днём и тем, что мне ещё предстояло сделать, в довершение всего не хватало ещё мне незнакомцев.

Неохотно я вылезла из грузовика, озираясь по сторонам в поисках посетителя. «Вольво» Эдварда по-прежнему отсутствовало на стоянке, а входную дверь я заперла, так что гость никак не мог поджидать внутри. По пути между домом и студией Эдварда, я краем глаза выхватила цветной всполох внизу у воды.

При ближайшем рассмотрении я распознала в нём женщину, одиноко стоявшую на пристани. Высокая, стройная, примерно моего возраста. Её распущенные волосы чуть развевались на лёгком ветру, в заходящем солнце поблескивая ярким пламенем. Подойдя к ней ближе, я увидела, что в действительности волосы были приятного рыжевато-блондинистого оттенка.

Приближаясь, я осознала, что девушка сногсшибательно красива.

Очень узкие джинсы в обтяжку и модные кожаные сапоги для верховой езды, доходившие до колена, демонстрировали невозможно длинные ноги. На ней была укороченная куртка и дорогой шарф малинового цвета, искусно повязанный вокруг шеи. Заслышав мои шаги, блондинка повернулась ко мне – нежное, безупречное лицо исказило сомнение. Кожа девушки была без изъяна, фиалковые глаза – огромными и выразительными – по части красоты она задала жару Розали – долгое время я считала это невозможным.

Я дёрнула за свою липкую футболку, вновь ощутив себя безвкусно одетой и неуклюжей.

– Кто ты такая? – выпалила незнакомка, но даже напуганный её голос прозвучал низко, мурлыкающе и притягательно. Нервный смешок сорвался с её губ, когда она, казалось, поняла, что сгрубила. – Извини, ты ошарашила меня. Да я даже не уверена, что нахожусь в нужном месте, – виновато объяснила девушка.
Я натянуто улыбнулась. Попыталась расслабиться, но не смогла подавить зарождавшееся мрачное предчувствие.
– Всё нормально, – не повышая голос, дружелюбно проговорила я. – Меня зовут Белла, могу я чем-то вам помочь?
– Да, я ищу Эдварда – Эдварда Каллена. Не знаешь, он тут живёт?

Эдвард Каллен.

Несмотря на оцепенение, слова девушки меня задели. «Ты знала, что Эдвард хранит тайны, – обратилась я к себе, – знала, что у него есть прошлое…» Которым он не хотел делиться.

Но она знала. Эта красивая, утончённая женщина, кем бы она ни была, она знала, а я нет.

И она таращилась на меня, в замешательстве сильно сдвинув брови, ожидая моего ответа.

– Нет. Никакого Эдварда Каллена, – запнулась я на имени мужа, но даже при произнесении я знала, что оно верное – настоящее. – Только Эдвард Мэйсен.
Она одарила меня ослепительно белой улыбкой.
– Это он. Не стоило удивляться, что он воспользуется эти именем. – Блондинка пренебрежительно закатила глаза, затем глянула в сторону коттеджа. – Так Эдвард, в самом деле, живёт тут? М-м-м, очень… своеобразно. Не совсем таким представляла я его жильё. Безусловно, он мог позволить себе местечко поприличнее.
Я заскрипела зубами. Своеобразно?
– Когда я приехала, никого не было дома, не знаешь, когда он вернётся?
– Вероятно, не раньше, чем через пару часов, но я не удивлюсь, если он появится только завтра.
Насупленное выражение вернулось на лицо блондинки, которая теперь пытливо смотрела на меня.
– Так ты его соседка?
Мне захотелось то ли рассмеяться, то ли блевануть, может. Меня уже тошнило от всей этой ситуации.
– Нет, вообще-то я его жена.
Она ахнула. «Не волнуйся. – Хотелось мне сказать. – Кто знает, сколько еще ею пробудешь».
– Я… Я не знала, – заикнулась девушка. – Я не знала, что он женился.
Пристальный взгляд красотки внимательно изучал меня, и я ощутила себя ужасной и на голову выше. И невольно покраснела.
Она широко распахнула глаза, уставившись на мою грудь.
– Обалдеть! – пробормотала она, затем её взгляд метнулся к моим глазам. – Он подарил тебе колье своей бабушки.

Машинально я потянулась, сжимая кулон, подаренный мне Эдвардом на Рождество. Большую часть времени я носила его заправленным под одежду, но мне пришлось его снять во время приёма у врача, а потрясение помешало мне убрать украшение с глаз долой. Тепло кристалла успокаивало; мне претило, что эта женщина вглядывалась в него.

Она рассмеялась.

– Итак, каково носить на шее четверть миллиона долларов? Всегда хотела это знать.
– Что? – охнула я. Четверть миллиона долларов?
– Не сказал тебе? Типично. Ты думала, что кулон стеклянный?
– Я-я не представляла…
Я тут же выронила кулон, который вдруг, должно быть, был бриллиантом. Стоимостью в двести пятьдесят тысяч долларов.
– Очевидно, нет.
Улыбка блондинки отдавала издёвкой; вероятно, она приняла меня за неотёсанную деревенщину. Я постаралась взять себя в руки; нужно заставить её уйти.
– Что ж, э-э, очень мило со стороны Эдварда. Гм, мне жаль, что его сейчас нет, но когда он вернётся, я передам ему, что ты заходила.
Девушка кивнула, не переставая улыбаться.
– О, завтра утром я вернусь во что бы то ни стало: нам с Эдвардом надо кое-что обсудить.
Эти слова резанули мне слух. Нам с Эдвардом. Наверное, потому, что я понимала, насколько правильным это было. Эдвард принадлежал такому типу женщин, а не простой коротышке, которая не могла отличить алмаз от бриллианта.
Женщина перекинула волосы через плечо и пошла к подъездной дорожке.
– Что ж, приятно было познакомиться. Когда Эдвард вернётся, можешь сказать ему, что здесь была Таня.
– Так и передам, – пробурчала я скорее себе, чем ей. Несколько минут спустя до меня донёсся звук заводящегося двигателя, и выдохнула, не осознавая, что задержала дыхание. Таня. Таня и её шикарный модельный вид, её отношения с Эдвардом… денёк становился чертовски фантастичным.

Я вздохнула и вернулась по тропинке в домик. Никаких признаков пребывания Эдварда дома во время моего отсутствия… это хорошо. Мне лучше встретиться с ним, когда я успокоюсь и обрету контроль над собой. Одному только Богу известно, что бы я наговорила или сделала сейчас.

Помимо йогурта и чая, силком запихнутых в себя на завтрак, я ничего больше не ела, но и голодна не была. Честно говоря, при мысли о еде меня мутило, даже когда близилось время ужина, я преспокойно миновала кухню, направившись наверх.

Я старалась не особо пристально вглядываться в нашу спальню. В темноте прошлого вечера всё казалось не так плохо, но сейчас с каждым местом меня связывало воспоминание, настолько пронзительным было каждое из них, что казалось, будто они действительно могут порезать мою кожу.

Разве не вчера утром на этой кровати Эдвард разбудил меня поцелуем? Сначала в плечо, потом во впадинку на шее, выше – в щёку и в нос, и снова в щёку. Когда он наконец-то добрался до моих губ, то поцелуй напоминал прикосновение пёрышка, а касание живота – таким лёгким и щекотным, но я ощущала это. Ощущала всё. Слышала, как у Эдварда перехватило дыхание и забилось чаще сердце, в то время как поцелуй углубился, и раздался длинный вздох, точно говоривший «я хочу тебя, хочу тебя, хочу тебя».

Мой вздох вторил ему.

Слёзы защипали глаза, но я грубо прогнала это воспоминание и прошла к шкафу, приткнутому под скошенной крышей. Туда непросто было добраться, так что он использовался в качестве долгосрочного склада, в том числе для большой спортивной сумки, зашвырнутой мной туда в августе.

Она лежала, нетронутая с тех пор, и мне пришлось стряхнуть тонкий слой пыли и неминуемо прилипшей кошачьей шерсти прежде, чем поставить её на кровать. Настало время для того, что я страшилась сделать весь день, с того момента, как слова слетели с губ доктора Томпсона.

Я не могла тут оставаться. Не могла ждать, что Эдвард вернётся и потребует объяснений. Вероятно, он – где бы сейчас ни был – обдумывал варианты, как наилучшим образом всё устроить. Но я не была готова встретиться с ним лицом к лицу. Особенно тут.

Неведомым образом в шкафу моя одежда перемешалась с вещами Эдварда. Его парадная рубашка висела рядом с моими юбками и блузками, которые мы не так часто надевали, что раньше, в принципе, не имело значения. Как ни силилась, я не смогла вспомнить, когда «моя жизнь» и «его жизнь» потеряли своё значение.

Обрубив все эмоции, я безжалостно выгребла из шкафа все свою туфли, шарфы и одежду, кинув их на кровать. Но остановилась, когда пальцы задели смятый голубино-серый шелк.

Я лишь однажды надела это платье, но что за день тогда был. Сделав глубокий вдох, я вспомнила весь сонм эмоций, пережитых в день своей свадьбы. Нервозность, волнение, веселье. Неверие – я не могла поверить, что всё происходит на самом деле, что это так легко. Я всё ждала, что проснусь.

Записка от руки, прикреплённая мной к бретельке, так и осталась там, и сердце защемило при мысли о Элис. Я быстро прочитала содержание послания, остановившись в конце.

Не бойся, Белла, ты получишь всё, что захочешь, ты заслужила это. Удачи.
С любовью, Элис.

Я перечитала записку, затем позволила платью упасть на своё место в шкафу.

Лгунья.

«Ты предвидела это, Элис? – Хотелось мне завопить. – Я думала, ты всё знаешь. Подарив мне это платье, ты знала, что случится? Закончится вот так?»

Мне хотелось рассмеяться над ироничностью ситуации. «Всё, что захочешь». Вздор, я бы хотела – ну, вообще-то я не хотела умирать, но смирилась с неотвратимостью смерти, приняла факт её наступления и испытывала благодарность, поскольку это давало мне безграничную свободу действий. В течение девяти месяцев я верила, что умру в этом коттедже, с Эдвардом, ставшим мне мужем на моих условиях.

А теперь… Никогда прежде моя жизнь не выходила так из-под контроля, даже когда сначала доктор Томпсон поставил мне смертельный диагноз; после, оправившись от шока, я ощутила, как свобода придаёт мне сил. Сейчас же меня болтало и шатало из стороны в сторону, пока я пыталась принять, что планируемое мной будущее, растаяло как дым, теперь стало невозможным.

Ни разу в жизни я не допускала мысли о самоубийстве; не бывать такому отчаянию или горю, что спровоцирует меня активно искать смерти… но в данный миг мне хотелось умереть, таким нестерпимым было это желание. После девяти идеальных месяцев так легко будет отпустить ситуацию. Да, Эдвард немного погрустит, но излечится. Поскучает, но переживёт; мне не удалось так глубоко повлиять на него – он по-прежнему оставался собой.

А я? Что мне уготовило будущее? Мысль о следующих пятидесяти годах с хвостиков вселяла в меня ужас.

Смерть наделила меня бесстрашием. Дала храбрости улыбнуться Эдварду, уйти от Рене и её правил, от Чарли и его равнодушия, попросить Эдварда жениться на мне – а что мне было терять? Однако сейчас страх вернулся, травмируя своей мощью.

Я буду одинока, поскольку не смогу влюбиться в кого-то ещё. Не после Эдварда.

Один год совместной жизни закончился. Сделка аннулирована. Спасибо и до свидания. Боже, неужели настолько сухо и отрывисто это звучит?

Что, если… Эдвард до сих пор хотел меня? Что, если он поверил мне, когда я сказала ему правду? Почему всё должно меняться?

Потому что ты ничего не знаешь о мужчине, за которого вышла замуж, кроме того, что, по-видимому, у него завалялись украшения в несколько сотен тысяч долларов.

Потому что он не доверил тебе своё прошлое. Или даже свою настоящую фамилию.

Потому что он тебя не любит.

Смогу ли я состоять в односторонних отношениях, полных тайн? Раньше это не имело значения, и я не знала, могла ли я вообще жить так по правде. Выдержу ли я, пока Эдвард не пресытится и не захочет чего-то новенького, кого-то новенького?

Кого-то вроде Тани.

Нет, я уже знала, что не переживу этого. Намного лучше уйти сейчас, оторвать пластырь быстро и вытерпеть жжение. В итоге вреда будет меньше.

Я уже достаточно ущемляла Эдварда, нужно позволить ему вернуться к своей жизни. Настоящей жизни.

Больше ожидаемого времени потребовалось, чтобы избавиться от всех признаков моего житья в домике. С одеждой, туалетными принадлежностями и книгами проблем не возникло, но что мне делать с разномастной посудой, найденной мной на дворовой распродаже? Подушка, купленная мне Эдвардом после моей жалобы на то, что подушки на его кровати были слишком жёсткими? Мне их забрать? Оставить разбираться Эдварду?

В конце концов я оставила их. Теперь они принадлежали домику… и мне понравилась мысль, что, может, они останутся с Эдвардом и что он будет вспоминать обо мне немного, всякий раз при взгляде на них.

Ты жалка, Белла… Мэйсен? Каллен? Не-а, сейчас просто Белла Свон. Ты, кстати, ещё и сумасшедшая.

Уже почти стемнело, когда я завершила загружать вещи в кузов грузовика.

Покончив с этим заданием, я почувствовала себя подгоняемой, словно мне требовалось как можно скорее убраться отсюда, пока я не изменила мнения или же Эдвард не приехал домой.

– Клэр! – кликнула я. Ни за что на свете я не уйду, не попрощавшись с ней; мысль оставить кошку тоже и без того разрывала мне сердце. Я ходила от комнаты к комнате, зовя кошку по имени. Обычно ей нравилось прятаться под мебелью или в шкафах, но она быстро прибегала на зов.

Обыскав коттедж вдоль и поперёк, я не нашла там ни единого признака её нахождения – должно быть, она прошмыгнула на улицу. Клэр нужно оставаться внутри, но периодически она вводила себя в заблуждение, считая себя уличной кошкой. Она жутко преуспела в открывании щеколды на двери-ширме, особенно, если никто не обращал внимания.

Естественно, отойдя на пять метров от коттеджа, Клэр вспоминала, что она – трусиха, и отказывалась идти дальше.

– Только этого мне не хватало, – проворчала я. Кто знал, как долго мне придётся искать её потёмках.
Я схватила фонарь и куртку и направилась наружу, зовя кошку. Пять минут спустя я услышала слабый крик.
– Клэр, что ты здесь делаешь? – позвала я, следуя на мяуканье. Оно привело меня к одному из частично открытых окон в сарае Эдварда. В такой тьме тяжело было разглядеть её через сетку, но она слегка выпячивалась, когда Клэр тыкалась в неё головой, громко урча.
– Плохая киса, ты сюда прокралась?
Я обошла сарай с другой стороны, где располагалась дверь, и бездумно повернула ручку. Клэр, задрав хвост, счастливой рысью проскакала ко мне, когда я вошла. Подхватив кошку на руки, я потёрлась лицом о её мордочку.
А затем до меня дошло, где я находилась.
– Вот дерьмо.

Но я не могла не смотреть. Мне не хватало дисциплинированности, чтобы просто закрыть глаза и выйти из здания, более того, одного взгляда хватило, чтобы понять, где я находилась. Гитары выстроились в ряд у стены, несколько синтезаторов стояло у другой, стол был засыпан нотными листами, а старые блокноты сгрудились в центре комнаты, целая полка была заставлена наградами.

Я испустила полуистерический смешок, пока глаза бегло пробегались по концертным плакатам, оформленным в рамку пластинкам и фотографиям Эдварда перед микрофоном с гитарой на ремне вокруг шеи. Он – Фостер. Эдвард – Фостер.

Я разразилась хохотом, вспугнув Клэр и вынудив её впиться когтями мне в плечо, но не могла остановиться. Между тем, смех был ненастоящим; в ситуации вообще не было ничего смешного, но, по крайней мере, это лучше рыданий. За день на меня столько свалилось, чересчур много всего, от одинокого пробуждения, больницы, Тани, до осознания лживости всех моих прежних убеждений, а теперь ещё и это.

А с какого хрена Эдварду не быть Фостером?

Сердце заболело, когда я вспомнила ликование, вызванное первым прослушиванием компакт-диска, присланного мне Анжелой, как от голоса певца и музыки сердце, казалось, вот-вот выскочит и груди, как я наполняюсь жизнью, пробуждаюсь, – словно мне это по силам, что к последней песне на диске мне хотелось закричать.

И всё это время им был Эдвард. Им всегда будет Эдвард.

Я застыла. Что если он усомнился в причинах моего желания выйти за него замуж после того, как я рассказала ему правду о своей болезни. Что, если подумал, будто я распознала в нём солиста своей любимой группы и что Эдвард живёт в моём городе, и что выдумала историю о болезни, дабы втереться к нему в доверие и проникнуть в его жизнь?

Слишком сложно и надуманно, но я понимала, почему некоторые поспешно приходили к такому заключению. Мне лишь стоит убедиться, что Эдвард не из таких.

Перед уходом я вытащила один диск с полки и осторожно вынула вкладыш. Я впервые видела его: первый альбом Фостера Анжела записала мне на диск, а второй я купила в «Айтьюнс». Не то чтобы это что-то изменило – образы на буклете либо абстрактными картинами, либо крошечными фотографиями разных людей.

Наконец я дошла до нужной мне. Крохотная фотография, но десять слов в подписи к ней стали достаточным основанием, чтобы моё сердце вывернули наизнанку.

Для Тани, музы всех моих песен. Я люблю тебя.



В конечном счёте я отнесла Клэр обратно в дом и обжималась с ней, копаясь в поисках ручки и бумаги. Как бы мне ни хотелось, я не могла уехать по-английски, не объяснившись с Эдвардом; мы ещё поговорим позже, когда я успокоюсь, когда приведу мысли в порядок, но прежде мне необходимо сделать это.

Я уставилась на смятый лист бумаги из блокнота, долго размышляя, что мне сказать. Все слова звучали столь отстранённо, столь сухо. Недостаточно хорошо.

Дорогой Эдвард,

Мне так много хочется тебе сказать, но не представляю, с чего мне начать…

Сегодня я виделась с доктором Томпсоном. Думаю, после вчерашней аварии мы оба знали: что-то пошло не так. Мне требовалось узнать, что именно, наверняка. В общем, я не умру. Диагноз был неверным. С моим сердцем не случилось ничего серьёзного, а лекарство, предписанное мне доктором Томпсоном, уняло мои боли. Он говорит, что пока я осторожничаю и принимаю эти таблетки, то волноваться о приступах мне не стоит.

Надеюсь, ты знаешь, что я всегда была откровенна и честна с тобой. Я не использовала болезнь как предлог, чтобы обмануть тебя. Когда я попросила тебя жениться на мне, то не представляла, к чему это приведёт.

Я понимаю, что сейчас всё изменилось, и обещаю, что не стану оспаривать любое твоё решение. Мы договаривались на девять месяцев, и это время вышло. Это были лучшие девять месяцев в моей жизни – о большем я просить тебя не стану.

Спасибо за всё, что ты сделал для меня. Я так рада, что ты вошёл в мою жизнь.

Твоя Белла.

Сложив вдвое листок и нацарапав а нём имя Эдварда, я положила его на обеденный стол, где Эдвард точно и сразу его заметит. Кулон я оставила рядом. Как бы сильно мне ни хотелось оставить его себе, я не могла. Может, это всего лишь кристалл… но ни за что на свете я не заберу столь ценную вещь.

Секунду поколебавшись, я сдёрнула обручальное кольцо и положила его возле кулона. Я не была готова к захватившему меня чувству оголённости, возникшей в отсутствие тёплого металла у меня на пальце. Всё так неправильно.

Не успев опомниться, я поцеловала Клэр на прощание и захлопнула входную дверь, запирая её. И не оглянулась.

В день своей свадьбы, минуя дорогу, ведущую к дому Чарли, я никогда не думала, что вернусь сюда дольше, чем на выходные. Я была бы счастлива, если бы мне никогда не пришлось возвращаться. Я прожила тут восемнадцать лет, предъявила права на комнату и крючок на стене, где вешала свою куртку и ключи каждый вечер, но это место никогда не было мне домом. Никогда не было моим.

Домик на озере был моим. Мне он полюбился, вместе с каждым жалким предметом мебели, каждым тёмным уголком, каждым видом из каждого окна. Я даже полюбила ужасную кухню с разболтанными шкафчиками и протекающей раковиной. Оно принадлежало мне в том смысле, в котором ничто никогда не станет мне принадлежать; оно значило намного больше, чем комната, кровать и крючок. Если бы я только что умерла, то оно осталось бы моим навеки.

Но я жива и, по-видимому, не умру ещё долго. Я не могла вернуться в домик – к Чарли возвращаться тоже не хотелось, но придётся, по меньшей мере, на какое-то время, пока я не проясню ситуацию. Пока не решу, как будут выглядеть следующие пятьдесят лет моей жизни.



В преддверии светлого праздника Пасхи мне захотелось порадовать себя и вас подвижками у наших загадочных героев.
Как многие из вас догадывались, Эдвард и есть тот загадочный Фостер, а не Синяя Борода, Декстер и тому подобное. Мы только начинаем распутывать эту паутину из тайн, неверных решений и странных личностей. Что интересует вас в прежде всего?