Свободно размахивая руками, я шла посреди самого центра широкой дороги, прямо вдоль двойной желтой линии, не имея нужды беспокоиться более о дорожном движении. Я совершала свой ежедневный круг. Я обходила каждый дом в округе в поисках долго хранящихся продуктов. От некоторых домов исходил отпугивающий зловонный запах разлагающихся тел тех людей, кто пережил остальных членов своей семьи, и их было некому похоронить. Периодически я проверяла и эти дома, чтобы выяснить, не выветрился ли запах достаточно, чтобы можно было зайти внутрь и поискать что-нибудь полезное.

Я снова подумала о том, как мне повезло, что тогда я была рядом с Чарли. Я вспомнила мои последние моменты вместе с ним, с его безжизненным телом, как окутывала его в чистую простынь, чтобы стащить его вниз по лестнице. Я не могла поверить, что он больше не был в своем привычном теле. Куда он ушел? Он все еще был теплым. Дернув за край простыни, я ощутила болезненное чувство в животе, когда его голова больно ударилась о ступеньки. «Прости, о Боже, мне так жаль», – постоянно повторяла я одни и те же слова. Я знала, что он был уже далеко отсюда, не в самом деле, но, ох, было так трудно поверить, что я больше не могла причинить ему боль. Теперь ничто не сможет навредить ему, – напомнила я себе. Я нашла для себя немного успокоения в этой мысли. В определенном смысле мне становилось немного легче, когда я думала о том, что Чарли больше не страдал и не чувствовал страха.

Фокусируясь на нем, на его побеге, на его покое, мне удавалось удержать себя от паники о том, что я осталась совершенно одна.

Я, должно быть, была не в своем уме, когда решилась выкопать небольшую могилу прямо у нас на нашем заднем дворе. Простынь к тому времени покрылась пятнами от раздавленной под тяжелым весом Чарли травы, сочащейся хлорофиллом, пока его тело лежало на лужайке. Я знала, что не смогу воспользоваться грузовиком, чтобы отвезти его подальше от дома. Кроме того так он всегда будет рядом со мной. Я начала усиленно копать землю той самой лопатой, которой папа обычно сажал деревья, он любил делать наш двор прекрасным. Руки вскоре воспалились, заныли и покрылись волдырями, по липкой от прилагаемых усилий спине ручьем стекал пот прямо в холодную бесчувственную землю. Но я была рада физической боли, она заставляла меня сосредоточиться на том, что делали мои руки, а не на том, что подразумевала смерть Чарли – на полной моей изоляции.

Кладбища были заполнены до отказа еще задолго до того, как заболел Чарли. Мы были одной из последних – если не последней – семей, сраженной болезнью. Тела начали хоронить в братских могилах, оставляя лопаты сверху, выжившие носили бактериальные маски на лицах во время работы. Мрачное настроение тяжело висело в воздухе повсюду. Я не могла вспомнить, когда в последний раз слышала, как кто-то смеется или видела улыбку у кого-то на лице.

Умирая, Чарли хотя бы пытался улыбаться. Он даже шутил порой. «Улыбнись мне, моя девочка», – сказал он, дрожа, и я изо всех сил пыталась сделать то, о чем он просил, но мое лицо оставалось неподвижным, мои мышцы уже забыли, что прежде казалось таким естественным. Это, может быть, его последнее желание, заставляла себя я. Просто, блять, улыбнись, наконец! Но тяжесть в моем сердце была слишком велика, щеки точно превратились в бетон.

Я думала обо всем этом, как делала это каждый день прежде, проходя вдоль главной дороги. «Привет? – позвала я, обращаясь к небу. – Я Белла Свон, – кричала я, – и я жива!» Я хотела услышать отражение своего голоса, даже простого эхо было бы вполне достаточно. Но в ответ – тишина.

Я знала Форкс достаточно хорошо, чтобы гулять свободно по улицам города с закрытыми глазами. Пятьдесят два шага, чтобы добраться до конца дороги. Две тысячи сорок семь шагов до центра города. Я считала. Каждый день, я считала, потому что, что еще я могла бы сделать? Иногда я шла в парк и ложилась на скамью. Я не хотела лежать на траве, потому что не знала, были ли там тела, разлагающиеся прямо подо мной. Я лежала и смотрела в небо, в попытках разглядеть свое будущее в облаках. Я вспоминала себя ребенком и представляла, что где-то на небесах есть рай.

Сегодня я не была так уверена в этом.

Сегодня я растянулась на своей любимой скамье, на той, откуда открывался самый лучший вид на небо, и смотрела на облака, вяло плывущие по ветру. Иногда облака напоминали мне лица. Иногда я могла поклясться, что я вижу лица знакомых людей, людей, которых я помню. Я говорила с ними, как будто они могли услышать меня.

Сегодня я видела лицо, напоминающее Майка Ньютона, популярного в моем классе парня. «Привет, Майк, – сказала я, обращаясь к облаку. – Ты помнишь меня? Что у тебя нового? Как думаешь, в какой колледж тебя примут?»

Облако изменило свою форму, перестав напоминать облик человека. «Пока, Майки, – сказала я. – Приятно было поболтать. Спасибо, что остановился».

Сначала я не всегда разговаривала сама с собой. В течение длительного времени я находилась в состоянии шока, ходила вокруг, подобно зомби. Как долго я хранила молчание? Сначала я отмечала дни в календаре. Брала цветной мелок, вроде тех, которые были у меня в детском саду, и зачеркивала крестиком дни, но затем календарь закончился, а сделать новый было некому. Это случилось уже после того, как календарь закончился, и мои мысли стали вялыми, странными. Тогда мне приснилось, что я разучилась говорить и превращалась обратно в обезьяну. В то утро я пообещала себе, что буду говорить так много и так громко, как смогу, и не важно, как глупо я буду чувствовать себя при этом.

И самым странным было то, что поначалу мне было трудно говорить. Я забыла, как формировать слова, мой рот словно бы покрылся ржавчиной и пылью от долгого молчания. Я начала читать вслух для себя, иногда я спускалась к Чарли с книгой в руке и читала для него. А затем я стала разговаривать сама с собой, представляя диалоги с другими людьми.

Я наблюдала за неспешными трансформациями облаков над моей головой, и искала в них знакомые лица, но день сегодня был явно неудачный. Каждое облако напоминало кляксу. Я хихикнула про себя, думая, что я, наверное, окончательно свихнулась, если одна неопределенная форма начинала напоминать другую неопределенную форму. Неосознанно, я сдирала краску со скамьи ногтями.

Внезапно, я испытала сильное желание бежать, бежать, что хватит духу. Я оббежала парк по периметру, волосы волнами развивались у меня за спиной. Я тяжело дышала, и успела вспотеть, но чувствовала себя хорошо, несмотря на это. Я кричала, вопила и бежала, пока в легких не появилось неприятное жжение. В центре парка была статуя какого-то военного героя на коне. Я попыталась вспомнить, что однажды мне рассказывали о ногах лошади – какая поза говорит о том, что человек погиб при сражении? Я встряхнула головой, пытаясь вытащить воспоминания из недр памяти. Мои ноги были недовольны остановкой, так что я побежала дальше, сделав еще один круг. Я пробежала трусцой к статуе с закрытыми глазами, насчитав от края парка двести восемьдесят девять шагов, но на двести семьдесят шестом я споткнулась о… что-то, чего – я была довольно уверена в этом – еще пять минут назад здесь не было. Дыхание застряло в моем горле, я испугано вскрикнула, балансируя руками в воздухе, пытаясь удержать равновесие. Я открыла глаза как раз в тот момент, когда моя нога ударилась о что-то твердое на земле. Я думала, что статуя человека на коне упала, пока не увидела, что и лошадь, и человек были на своих местах.

Я, должно быть, сплю, подумала я, поскольку ничего не изменилось. Мне было страшно просто посмотреть вниз и увидеть то, на что наткнулась моя нога. Почему? Нет ничего хуже, чем то, что уже случилось со мной. «Не будь ребенком, Белла, – сказала я. Мои щеки все еще горели от бега. – Это все фигня».

Я позволила взгляду медленно переместиться вниз и зажала рот ладонью, увидев тело, такое неподвижное, что оно напоминало скорее статую, чем живое существо. Он – оно? – неважно – был прекрасен, как ангел, спустившийся с небес. Я опустилась на колени, уверенная, что сплю, и очертила пальцами контуры его дивного холодного лица. Я подняла глаза к небу, чтобы выяснить, как он оказался здесь. Я взглянула на него и пробормотала: «Откуда ты?»

Что-то холодное подобно железным тискам, схватило меня за руку, и я закричала. Я попыталась вытащить руку, но все мои усилия были бесполезны. Я осторожно взглянула вниз, статуя пошевелилась и окружила мое запястье твердыми, каменными пальцами. Я определенно спала. Если это только сон, значит, бояться мне было нечего. Тогда я постаралась выровнять дыхание и разобраться в ситуации. Ты в безопасности, ты в безопасности, ты в безопасности, я напоминала себе. Ничто не может навредить тебе ни во сне, ни наяву.

А затем статуя заговорила со мной. Его глаза оставались закрытыми, но я видела, как двигались его бледные губы. Я определенно видела это: его челюсть двигалась, образовывая слова, которые я едва могла услышать.

– Изабелла, – прошептала статуя. – Это действительно ты?

Прежде, говоря с неодушевленными предметами, я не получала ничего в ответ, поэтому сейчас я безмолвно замерла на месте.

– Почему ты до сих пор жива? Как это возможно? – спросил он.

Я тяжело сглотнула несколько раз, спрашивая себя, не сошла ли я окончательно с ума.

– Мы знакомы? – вымолвила, наконец, я.

– Изабелла Свон, – он говорил, прилагая усилия, все еще не открывая глаз, и затем вновь замолчал. Его пальцы ледяными железными кандалами сковали мое запястье.