ДЕЙСТВИЕ 3. В НАЧАЛЕ. АКТ 1.
Второй день репетиций

Репетиционный зал театра Gutmann

Нью-Йорк

Май 2010

Белла

Я не буду смотреть на него.

Я чувствовала на себе его взгляд, кающийся и искренний, но если я посмотрю, тогда он будет ползать внутри меня и никогда не оставит в покое.

Я смотрела на стол. Более безопасный. Надоевший и заляпанный, но безопасный.

Он остановился в ожидании моего взгляда и, так или иначе, заговорил:

- Ты думаешь... действительно думаешь... что у нас остался шанс? - Он был требующим, недоверчивым, обиженным. - Не остался. Ты это знаешь. Я это знаю. Даже твоя мамочка – шлюшка из дешевого придорожного клуба – знает это, и у нее одной не тонка кишка, чтобы сказать это вслух. Хватит бороться с неизбежным. Неизбежное всегда побеждает.

Мой голос был негромким, но закипающим. Гнев заполнил меня. Он ошибался. Как обычно.

- Иисус, когда ты стал таким трусом?

- Примерно в то же время, как обнаружил, что ничего не знаю о тебе!

- Ты знаешь меня! - прокричала я. - Ты знаешь только то, что важно. Те вещи, о которых я никогда не говорила никому другому.

- Фигня! Я никогда не знал тебя. Я знал человека, которым ты притворялась, и леди, позволь мне сказать тебе, что ты чертовски классная актриса, потому что ты меня ПОЛНОСТЬЮ одурачила.

Я почувствовала себя так, будто он ударил меня.

Я предпочла бы, чтобы он меня ударил.

- Я никогда не играла с тобой, - сказала я, удерживая слезы, которые хотели предать меня. - Никогда.

Он издевательски усмехнулся, и мне захотелось ему врезать. Вместо этого, я продолжила:

- Ты всегда говорил о судьбе... что мы не выбираем, по какому пути мы пойдем. Так вот, это полная чушь. Мы делаем выбор, и ты выбрал неправильно! Ты выбрал уход. Я знаю, ты любишь меня. Я знаю это так же, как знаю то, что небо синее, а Земля круглая, и что если ты сделаешь это, то опомнишься через пять лет и задашься вопросом, что, черт возьми, ты сделал, потому что люди ищут всю жизнь, чтобы найти то, что у нас есть, а ты бросаешь все это на ветер! Разве ты этого не видишь?

Он вздохнул, и сильное сожаление отяготило его слова.

- Нет, не вижу. Я был просто еще одним проектом для тебя. Ты полагаешь, что можешь что-то исправить. Но ты не можешь. И так будет лучше.

- Лучше для кого? Для тебя? - Мне плевать, что мой голос показал небольшую часть той горечи, что я ощущаю. - Я не помню, чтобы просила тебя принимать решения о моем благополучии, ты, самонадеянный мудак! И ты НИКОГДА не был проектом для меня.

Мой гнев заполнил воздух, что сделало его густым и тяжелым.

- Я должен идти. - Его голос был монотонным, безжизненным.

- НЕТ! - прокричала я, и мой голос остановил его. - Ты не уйдешь, пока не скажешь, что ты меня не любишь.

- Иисус...

- Скажи это! Если ты хочешь разрушить нас, то хотя бы сделай это должным образом!

Я смотрела на него. В его глазах душевная боль. Увидев их, все стало слишком реальным. Слишком актуальным.

- Скажи это.

Он сглотнул и сжал челюсти, жестко и решительно.

- Я не люблю тебя.

Я знала, что он врет, но все равно было больно. В моей груди стало тесно и болезненно.

- Скажи это еще раз.

Он старался удерживать взгляд на мне, но не сумел. Он опустил глаза.

- Я не люблю тебя.

- Снова, - приказала я и заметила его неровное дыхание.

- Я... не... люблю тебя. - Его голос сорвался, и мое сердце сжалось при этом звуке.

- Ты до сих пор в это веришь?

Он посмотрел на меня, его глаза были неистовые и измученные.

- Нет.

Это одно слово значило так много. То, что он любит меня. То, что он нуждается во мне. Что он не сможет уйти.

Момент завис между нами. Я не могла отвести от него взгляд, но мне было необходимо это сделать. Все слишком реально.

Мне нужно, чтобы это было понарошку, но оно не ощущается таковым.

- И затем вы страстно целуетесь и трахаетесь друг с другом до потери пульса, - сказал Аро, хлопая в ладоши. - Аудитория сойдет с ума. Это полный успех. Молодцы. Вы двое выдали очень хорошие эмоции в этой сцене. Отличная работа для второго дня репетиций. Давайте остановимся на достигнутом и сделаем перерыв. Мы вернемся и закончим сцену за двадцать минут, да?

Каллен и я отвернулись друг от друга. Я начала дышать.

Все вокруг стола одобряюще пробормотали, и я услышала скрежет стульев и журчание разговоров, когда они пошли в туалет или есть или курить или пить.

Я хотела сделать все эти вещи, но вместо этого просто сидела, уставившись в стол.

Это трудно. Сложнее, чем я думала.

Это должна быть работа, и, конечно, я должна чувствовать то, что чувствует персонаж, но это? Это открыло ту часть меня, которую я заштопала давным давно.

Я не могла позволить ему быть внутри меня снова. Буквально или метафорически.

Я просто не могла.

Он не сдвинулся с места.

Я знала, что он смотрел на меня. Он всегда на меня смотрел. И это сводило меня с моего абсолютно прибабахнутого ума.

- Ты не пойдешь курить? - тихо спросил он, и, несмотря на насмешливые слова, его голос звучал без сарказма.

- Нет.

- Почему нет?

- Почему тебя это волнует?

- Почему бы и нет.

- Я так не думаю.

Он вздохнул, и я видела, что он расстроен.

Хорошо. Добро пожаловать в мой клуб.

- Ты действительно так думаешь? - спросил он, и я услышала нотки гнева в его голосе. - Что мне все равно?

Я подумала об этом секунду, прежде чем ответить:

- Да, я действительно так думаю. Я не думаю, что ты способен о ком-то заботиться. Все, что ты знаешь, это как сделать так, чтобы обладать кем-то. Но это не то же самое.

Он тихо ругнулся и прошипел:

- Ты что, не читала НИ одного из тех писем, что я посылал тебе по е-мейлу на протяжении этих трех лет? И НИЧЕГО из того, я сказал, не проникло через твою упрямую толстую черепушку?

- Я читала их, - выплюнула я в ответ. - Просто я не верю в то, что там написано. Я имею в виду: серьезно, сколько раз я могу проглатывать эту фигню, прежде чем начину презирать ее вкус. Помнишь поговорку? Обманул меня раз – позор твой, обманул второй... (п.п.: полный текст - обманул меня раз - позор твой, обманул второй – позор мой).

Он рассмеялся, и это был пустой иронический звук.

- Иисус Христос. Похоже, я ничего не могу сделать, чтобы убедить тебя, что я изменился, не так ли?

- Ты имеешь в виду, вместо реальных изменений?

- Я изменился.

- Я не вижу этого.

- Потому что ты отказываешься. Ты не хочешь ни слушать, ни видеть. Зачем тогда пытаться что-либо доказать тебе?

- Это то, что ты делал? А я думала, ты все тот же эгоцентричный самодовольный мерзавец, каким всегда и был.

Он опустил глаза на сценарий и поворошил страницы. Если бы я не знала его лучше, я подумала бы, что обидела его.

- Все в письмах, Белла. Может быть, тебе стоит прочитать их снова. Все, что я сказал в них – правда. Вот что так пугает тебя.

Я так много хотела сказать по этой теме, что гнев внутри меня затопил мои слова. Я пыталась что-то сказать, но подавилась словами, горячими и трехэтажными, у себя в горле. Я кашляла, пытаясь выбить их. Я кашляла и кашляла, но они не выходили. Я почувствовала его руку на моей спине, решительно похлопывающую меня и поглаживающую круговыми движениями. Его тело наклонилось ближе к моему. Его другая рука лежала на моей руке, теплая и успокаивающая.

- Иисус, Свон, ты в порядке?

Его голос звучал обеспокоено. Мне не нужно, чтобы он тут был, и я была уверена, что не нуждаюсь в этом дерьме.

Я хотела сказать ему, чтобы он убрал свои руки от меня, что они слишком теплые и знакомые и заставляют меня испытывать мучения, что я потратила слишком много времени, пытаясь забыть их, но все, что я могла сделать, это кашлять.

- Сет! - прокричал он, и, Боже, я и забыла, что это делало со мной. - Воды! Быстро!

Бутылка воды появилась передо мной, я обхватила ее руками, а его рука все еще поддерживала ее. Я набрала в рот воды и проглотила. Я закашлялась снова, но уже не так сильно.

- Еще немного, - приказал он и поднес бутылку ко рту. Мои губы обхватили прохладный пластик, и я сделала несколько больших глотков, очистившись от гнева и слов.

- Спасибо, - произнесла я, мой голос был грубым и низким.

- Всегда пожалуйста, - ответил он, и что-то в его голосе заставило меня посмотреть на него.

Его рука была все еще на моей спине, продолжая поглаживания, медленные и сладкие. Другая находилась под моей рукой, удерживая бутылку. Его кожа очень мягкая.

Его лицо было так близко, что я могла почувствовать его аромат – такой знакомый и мускусный и полный воспоминаний, которых я не хотела.

На секунду я позволила себе посмотреть на него без искажающей пелены гнева и негодования, и увидела его таким, как раньше: красивым и особенным, замечательным и талантливым, разрушенным и травмированным. Его глаза поймали мои, и вдруг я вернулась в тот день, когда мы впервые встретились. День, когда я впервые увидела эти глаза, смотревшие на меня так, как никто другой никогда не смотрел.

Дневник Беллы Свон

Апрель 2010

Дорогой дневник,

Мой психотерапевт посоветовал мне использовать тебя, чтобы зафиксировать некоторые события в моей жизни, которые привели меня к тому неприспособленному индивиду, которым я являюсь сегодня. Он хотел, чтобы я взглянула со стороны на некоторые нездоровые отношения, которые сделали меня капризной и эмоционально недоступной, поэтому я подумала, что начну с джек-пота всех моих сожалений:

С него.

В первый раз я увидела Эдварда Каллена, когда имитировала анальный секс с кем-то, кого я только что встретила.

Что ж. Звучит ужасно.

Но позвольте объяснить.

Я была на прослушивании кандидатов на место в Grove School, частном колледже, который предлагал курсы танца, музыки и изобразительного искусства, а также здесь размещалась одна из самых престижных театральных школ в стране.

Это было поместье Уэстчестере, в округе штата Нью-Йорк, и в новейшей истории он подготовил некоторых из самых талантливых и ярких звезд театра и кино Америки.

Я всегда мечтала там учиться, так что на последнем году в школе, когда все мои друзья настраивались быть врачами, юристами, инженерами и журналистами, я мечтала о переезде в Нью-Йорк и возможности стать актрисой.

Grove School была моим первым выбором по многим причинам, не последней из которых был другой конец страны, подальше от моих родителей.

Не то, чтобы я их не любила своих родителей, – потому что я любила – но способ их воспитания был удушающим, если не сказать больше.

У Рене и Чарли были довольно конкретные идеи о том, как я должна жить, потому что я была единственным ребенком в семье, и, следовательно, каким-то образом патологически запрограммирована делать все что угодно, чтобы получить одобрение моих родителей, и в значительной степени соответствовать всем их нереально смешно идеалам: я была отличницей, принимала активное участие в культурных, спортивных и общественных клубах, и я делала все, что от меня ожидали в меру своих возможностей, как бы ни было утомительно выполнять роль «идеальной дочери».

Я никогда не пила алкоголь, не курила сигареты, не ела ничего, кроме приготовленного из крупных-бобов-мунго органического дерьма Рене, и не спала с мальчиками. Я всегда была дома, когда должна была быть, и даже если это было так, они оба могли полностью игнорировать меня, или язвить друг другу, или вообще не быть дома.

Рене разбиралась во всем. И была очень деятельной. Она никогда не могла долго усидеть на месте и всегда испытывала потребность изменить к лучшему себя или меня. Я была неуклюжей, поэтому она записала меня в балетный класс. Я был полноватой, и она следила за каждым куском, который я ела. Я была застенчива, поэтому она заставила меня пойти в драматический кружок.

Я ненавидела практически все, что она заставляла меня делать, за исключением драмы. Это было моим. Оказывается, в этом я тоже была довольно хороша. Я все думала, почему. Потому что делала вид, что была кем-то другим в течение нескольких часов? Да. Это в значительной степени перевернуло весь мой мир. Кроме того: так или иначе, я и в реальной жизни всегда играла роль.

Чарли был начальником полиции, и когда он не работал, он был на рыбалке, а когда он не был на рыбалке, он смотрел по телевизору спортивные соревнования, а когда он не смотрел телевизор, он ссорился с мамой, потому что, Бог судья, эти двое должны были признать, что они неспособны жить вместе и должны были расстаться много лет назад. Как бы то ни было, я застряла посреди этого пассивно-агрессивного дерьма и ненавидела каждую минуту этого.

Основной вклад Чарли в мое воспитание состоял из установления строгих правил, касающихся того, куда я могла пойти, что видеть и что я могла делать; после чего перешел на игнорирование меня, если я делала что-то очень правильное или совсем неправильное. Я быстро поняла, что будет меньше криков и «домашних арестов», если я буду делать все правильно. Получать хорошие оценки – это делало его счастливым. Побеждать и получать награды за драму и публичные выступления – это тоже делало его счастливым.

И поэтому я упорно трудилась. Упорнее, чем все мои друзья, и напряженнее, чем дочь, надеющаяся привлечь внимание своего отца. Тем не менее, я никогда не была так горда собой, чем когда он одобряюще крякал и с кривой усмешкой говорил:

- Молодец, малыш.

Так что, вот они, великие достижения в моей жизни. Остаться в живых после постоянных ссор моих родителей и заставить их хоть в какой-то степени гордиться мной. Но я действительно никогда ничего не делала для себя.

Я никогда не принимала никаких рискованных шагов.

Спасибо моим родителям, что мне было так удобно и безопасно и, мать его дери, ужасно скучно.

Я была выше этого.

Мне было восемнадцать лет, а ощущалось так, будто я еще и не начинала жить.

Я себя чувствовала древней египетской мумией, плотно завернутой в гиперопекающие бинты моих родителей так, что я не могла дышать.

Мне нужно было удрать от них и выяснить, кто же я под всеми слоями ожиданий, что они возлагали на меня все эти годы.

Переезд на противоположный конец страны казался идеальным решением.

Они, конечно, были не в восторге от моего плана поступить в драматическую школу. Кажется, что точными словами Чарли было «черта с два». Он никогда не рассматривал мое увлечение актерством в качестве карьеры. Он был счастлив, если бы я оставила это как хобби, потому что с моими оценками я могла пойти в колледж на любую из множества высокооплачиваемых профессий. Он не понимал, почему я поступаюсь высшим образованием за призвание, где девяносто процентов выпускников были постоянно безработными.

Рене не хотела, чтобы я уезжала, потому что тогда она не смогла бы контролировать и критиковать каждое мое движение. Боже, что, черт возьми, она будет делать со всем своим лишним временем?

Я убедила их отпустить меня на прослушивание, приняв условие, что подам документы и на юридический факультет Вашингтонского Университета. Что гарантировало мне покупку билетов туда и обратно на самолет в Нью-Йорк, а так же слабую надежду оставить стремившуюся-заслужить-одобрение шелуху позади меня. Надеюсь, навсегда.

Конечно, поступить в Grove нелегко. Мало того, что они требовали высоких академических достижений, вы должны были еще и пройти изнурительный процесс прослушивания просто на место соискателя. И не имело значения, что они каждый год брали только тридцать студентов на курс актерского мастерства, хотя претендентов не меньше тысячи.

Я знала, когда подавала заявление, что мои шансы невелики. Вероятность того, что они примут относительно неопытного подростка из маленького городка, практически была равна нулю, но я знала, что должна попробовать. Были и другие школы, куда я была бы счастлива попасть. Хорошие школы. Но я хотела лучшего, и Grove был им.