Английский театр в Вене

Вена, Австрия

Суббота 6 сентября 2007

EPOV

Толпа ревела в признательности, а я делал поклоны с улыбкой, хотя все, что мне хотелось, это напиться в стельку и врезать кому-нибудь. Сильно.

Они продолжали аплодировать, а я продолжал кланяться, держась за руки с моими коллегами, заставляя свое лицо выглядеть счастливым, когда на самом деле хотелось нахмуриться.

Спустя целую вечность занавес упал, и я прошагал в свою гримерку и хлопнул дверью, срывая с себя рубашку и бросив ее на пол, прежде чем схватить бутылку виски на полке и выпить несколько крупных глотков. Я прошипел, когда оно обожгло мое горло, а жар распустился огненным цветком в моем животе, и я упал в кресло, с отвращением глядя на свое несчастное лицо в ярко освещенном зеркале.

Я сдернул глупые лампочки, и вдруг увидел каждую линию и тень на своем лице. Каждую позднюю ночь и похмелье. Каждую ярость и неприглядную ссору. Каждую ненавистную черту на лице ублюдка, который разрушил мою жизнь.

- Ты гребаный кретин, - пробормотал я своему отражению. - Ты сделал это. Заставил меня оставить ее. Со своей херней и недоверием, пока у меня не осталось никакого выбора, кроме как оставить ее. Я тебя ненавижу.

Я сделал еще один глоток виски и прополоскал им рот, пытаясь смыть неприятный вкус моих гребаных жалких мучений.

В какие-то дни я мог притвориться, что мне все равно. Я запрятывал ее так глубоко, что не думал о ней в течение нескольких дней. Но в последнее время все напоминало мне о ней, и я видел ее тень везде, куда бы не посмотрел. Мне иногда казалось, что я вижу ее краем глаза, и что она простила меня. Прыгнула в самолет и прилетела за мной. Наконец-то осознав, что должна была бороться за меня. Но когда я оглядывался, мое сердце подскакивало к горлу – ее не было. Ее никогда не было там.

После того, что я сделал с ней, сомневаюсь, что когда-либо будет снова.

Я рывком открыл свой ящик и вытащил потрепанную фотографию, которой я упорно себя мучил. На ней были мы, обнимающие друг друга, улыбающиеся. Оно было сделано в заключительный день совершенно другой постановки Ромео и Джульетты. Той, в которой я играл Ромео вместо Меркуцио. Той, в которой я получил возможность держать ее и целовать, и говорить каждую ночь, что люблю ее, используя мой персонаж, чтобы набраться мужества, позволяя себе быть рядом с ней, по крайней мере, в течение нескольких часов, а затем пытаться держаться на расстоянии, когда занавес опустится.

Но я не мог держаться на расстоянии, конечно же. Она не позволила мне. Она давила на меня. Провоцировала. И она была такой красивой, заботливой и сексуальной, что я не мог остаться в стороне от нее, независимо от того, как сильно я пытался. И да поможет мне Бог, я старался так чертовски сильно.

Хотелось бы, чтобы я преуспел. Если бы мне это удалось, все было бы иначе. Я не испугался бы и не сбежал. Разбив ее сердце. Разбив свое. Уничтожив все, что было между нами.

Я провел пальцами по ее лицу на фото. Такая красивая. Более красивая, чем я заслуживал.

Мое сожаление внутри меня раздулось как живое существо, расширяясь в горле и сжимая легкие. Я знал, что это только вопрос времени, когда оно станет таким большим, что вскроет меня, и все моя вина вывалится большим грязным клубком. Но мне нужно было напиться до бесчувствия, прежде чем позволить этому случиться

Я сделал глубокий вдох и запихнул вину подальше вглубь, убирая ее вместе с фотографией, где была она, мы и то короткое время, когда я позволил себе быть счастливым. Все маленькие кусочки скручивались и сталкивались во мне, как осколки стекла, расчленяя меня, растравливая боль так глубоко, что я не верил, что когда-либо буду свободным от нее, потому что жизнь без Беллы – это само по себе было определением боли.

Вот почему я начал пить. Это притупляло боль. Обманывало мое тело, притупляло чувство тянущей силы каждой из тысяч миль между нами.

Раздались два резких удара в дверь, и я крикнул «Что?», засунув фотографию обратно в ящик, с глаз долой, но никогда из сердца вон.

Моя сестра вошла в комнату, все еще в облачении помощника режиссера, нацепившая эту чертовски раздражающую маску сочувствия и разочарования, которой она прикрывалась все эти четыре месяца, наблюдая, как я погружаюсь все дальше и дальше в мою пучину жалости к себе.

Она посмотрела на бутылку в моей руке и закатила глаза.

- Заткнись нахрен, Элис, - сказал я, сделав еще один глоток.

- Как твой помощник режиссера, - проговорила она, - должна предупредить тебя, что пить во время спектакля недопустимо и ведет к расторжению контракта.

- Спектакль закончился, - сказал я, понимая, что уже начал говорить нечленораздельно. - Так что, думаю, ты можешь взять свое предупреждение и засунуть его себе в задницу.

Она шагнула ко мне и выхватила бутылку.

- Да, и я заметила, что эта бутылка была полна до занавеса, так что, если только ты не выдул три четверти за последние две минуты, то ты пил во время спектакля, стомудрая задница. Не будь хреновым идиотом, Эдвард. Мы все чувствуем этот запах от тебя. Если бы продюсеры увидели бы тебя вот таким, ты бы вылетел отсюда своей жалкой задницей вперед.

Я стащил ботинки и носки, усмехаясь как полный придурок.

- Не увидят, - сказал я с небрежной улыбкой. - Они вернулись в Штаты, а мы здесь, в Европе, так что если им кто-то не проговорится, они ничего не узнают. Да даже если и узнают, то никогда меня не уволят. Я лучший проклятый Меркуцио, которого они когда-либо видели. Пьяный или нет. Я тот, на кого зрители приходят посмотреть. А не на гребаных Ромео и Джульетту. Я – звезда этого спектакля, и они это знают.

Я встал и расстегнул молнию на штанах, сильно шатаясь около стены и пытаясь устоять на одной ноге.

- Иисус, Эдвард, - сердито проговорила Элис. - Посмотри на себя. Ты даже стоять не можешь, ради Бога! Что подумала бы Белла, увидев тебя в подобном состоянии?

- Убирайся отсюда вон! - рявкнул я, сдирая штаны и натянув джинсы, затем вырвал у нее бутылку и упал в кресло. - Я не нуждаюсь в тебе, чтобы почувствовать себя дерьмом, сестренка. Я вполне способен сделать это сам.

Она подошла ко мне и вздохнула. Я напрягся, думая, что она захочет попытаться обнять меня.

Я не обнимаюсь.

Больше нет.

Думаю, она поняла, что я не мог иметь дело с ее жалостью, потому что вместо этого она прикоснулась к моим волосам, убирая их со лба подальше от моих глаз. Они были длинными и заросшими, длиннее, чем я когда-либо носил раньше. Я выглядел как гребаный Робинзон Крузо.

- Твои волосы нелепо выглядят, ты знаешь это, верно? - мягко спросила она. - Ты должен что-то с этим сделать.

Я не хотел ничего делать. Я чувствовал, будто это так или иначе, связывало меня с ней. Она любила касаться моих волос... проводя по ним рукой. Если я обрежу их, я должен буду, наконец, признать, что все кончено между нами, и это убьет меня.

- Они отрастут заново, - проговорила Элис, стянув длинные пряди в хвост. - А некоторые люди считают, что, когда ты обрезаешь их, они вырастают более сильными и здоровыми.

Я ничего не сказал. Я не мог. Я даже не мог объяснить моей сестре, насколько ненавидел себя. Как бы я хотел, чтобы мой внешний вид отразил беспорядок, творившийся у меня внутри.

- Эдвард, - сказала она низким и дрожащим голосом. - Если ты продолжишь это, даже я перестану узнавать в тебе тебя. Пожалуйста... позволь мне помочь тебе.

- Ты не можешь, Элис, - проговорил я, пытаясь быть честным, но прозвучав раздражительно. - Мне действительно хотелось, чтобы ты могла, но ты не можешь.

- Ты слышал что-нибудь о ней? - спросила она, отпуская мои волосы и положив руки на мне на плечи.

Я хотел рассмеяться, потому что предположение, что Белла связалась со мной, была отчасти смешным.

- Нет.

- Но ты посылал ей письма?

- Да. Она никогда не отвечает.

- Ну и что ты собираешься делать?

- Напиться до усрачки и вырубиться?

- Это ничего не решит, - сказала она с бóльшим терпением, чем я заслуживал. - Ты не можешь просто продолжать тосковать по ней. Тебе придется либо отпустить ее, либо разобраться со всем своим дерьмом, чтобы у тебя реально появился шанс вернуть ее обратно.

- Эл, нет ни малейшего шанса, что она когда-нибудь примет меня обратно. Не снова. Я все похерил. У меня было все это, вот тут – такое близкое и правильное и совершенное и... Иисус. Какого хрена ей когда-либо принимать меня обратно?

- Потому что она любит тебя?

Я засмеялся, но смех был полон горечи.

- Я, блядь, так не думаю. Больше нет. Видимо, в одном я хорош – это заставлять людей не любить меня.

- Я люблю тебя, идиот.

- Да, ну что ж, уверен, что если бы я действительно сильно постарался, я мог бы заставить тебя разлюбить.

- Сомнительно.

Она полезла в карман и достала визитку, положив ее передо мной и мягко стукнув по ней.

- Я слышала действительно хорошие вещи об этой даме, - проговорила она, нервно взглянув на меня, перед тем как повернуться и подобрать мой костюм с пола. - Она специализируется на... э-э... проблемах во взаимоотношениях... и психотерапии правого полушария мозга. (п.п.: телесно или эмоционально ориентированные виды психотерапии) Я договорилась о консультации для тебя в пятницу. В два часа. - Она выпрямилась и посмотрела на меня. - Пожалуйста... сходи поговорить с ней.

Я вздохнул и потер глаза.

- Иисус гребаный Христос, Элис, терапия?

- Это могло бы помочь.

- Это не поможет.

- И что потом? - потребовала она, ее лицо зарумянилось от гнева. - Тогда скажи мне, что сделать, чтобы помочь тебе, Эдвард, и я сделаю это. Я сделаю все, что тебе нужно, потому что мое терпение уже кончилось.

Я посмотрел на нее в полном недоумении, и она в отчаянии вскинула руки.

- Четыре месяца, - решительно проговорила она. - Четыре гребаных месяца ты хандришь и чахнешь и напиваешься до беспамятства, и точно так же несчастен, как и в тот день, когда оставил ее. Ты сделал ошибку. Я понимаю. Но тебе нужно, нахрен, двигаться дальше, потому что ты опускаешься все ниже и ниже, и меня пугает как ад одна только мысль, что может случиться, когда ты достигнешь дна. Я не хочу видеть это и, безусловно, не хочу собирать осколки после того, как это произойдет, так что скажи мне! Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделала, и я сделаю это, потому что больше не могу просто сидеть и смотреть, как ты себя мучаешь!

Она пристально смотрела на меня и тяжело дышала, и я чувствовал себя полным ублюдком, что отказывался от ее помощи, потому что когда мне было хреново, она была единственным человеком, который всегда был рядом, принимая мою сторону, когда никто этого не делал. Она много кричала на меня, но я знал, что за всем этим гневом и разочарованием, она просто хотела, чтобы я был счастлив.

Я тоже этого хотел, хотя знал, что, возможно, такого не случится.

Взяв визитку, я подошел к ней, и впервые за несколько последних месяцев обнял мою сестру.

Она обернула руки вокруг меня и сжала, и только когда я почувствовал влагу на своей коже, я понял, как ужасно мое поведение расстроило ее.

- Пожалуйста, Эдвард, - прошептала она мне в грудь, - отпусти ее или попытайся сделать все правильно. Просто сделай... что-нибудь. Хватит влачить жалкое существование. Это убивает тебя. И меня убивает смотреть на тебя.

Я кивнул и сжал ее, а затем легко поцеловал ее в лоб.

- Я схожу и увижусь с твоим мозгоправом на следующей неделе, - пообещал я, зная, что на самом деле это и имел в виду, и не только потому, что я хотел, чтобы она перестала беспокоиться обо мне, но и потому, что хотел перестать ощущать себя лунатиком по жизни, застрявшем в бесконечном цикле ненависти к себе.

Я продолжал отвергать любые отношения и отталкивать людей, которые были значимы для меня, и я должен был прекратить это. Оттолкнуть Беллу было самой глупой вещью, что я когда-либо делал, и полагаю, что заглянуть в корень, почему я это сделал, более полезно, чем просто игнорирование этого. Поэтому, даже если у меня были сомнения в эффективности терапии, в этот момент я готов был пойти и попробовать.

- Спасибо, - проговорила она, отстраняясь от меня и собирая остальную часть моего костюма. - И больше не пей в театре, или я надеру тебе задницу, слышишь?

Я усмехнулся и кивнул.

- Ты говоришь, как моя сестра или помощник режиссера?

- Оба, - проговорила она с грустной улыбкой, открывая дверь. - Так что, тебе лучше не связываться со мной. - И только она вышла, как вернулась и сказала: - Кстати, кое-кто из актеров зависают в Star Bar, тут по улице. Почему бы тебе не присоединиться к ним? Все лучше, чем напиваться в одиночестве в номере отеля.

Она закрыла за собой дверь, и я вздохнул, полагая, вечер, свободный от самобичевания, на самом деле может быть полезным для меня.

Я закончил одеваться и схватил свою куртку, направляясь к служебному входу и спускаясь на два квартала вниз в местный театр-бар. Когда я вошел, раздались громкие крики, когда все приветствовали меня, и я понял, что прошли недели, с тех пор как я общался с моими коллегами-актерами.

Через несколько минут передо мной стояло несколько сортов пива, и я приложил все усилия, чтобы быть благодарным и радостным, в то время как люди болтали и смеялись рядом со мной.

Незадолго до этого появилась Эмили, и я попытался отнестись к ней тепло. Она играла Джульетту, и с первой репетиции было ясно, что я ей понравился. Ирония заключалась в том, что если бы я никогда не встретил Беллу, то я мог бы ответить взаимностью, но сейчас она просто другая девушка, которая не может с ней сравниться.

Кто-то пинком возродил музыкальный автомат к жизни, и вдруг мы все стали танцевать и громко петь классический рок. Горстка местных жителей в баре присоединилась к нам, и мне стало жаль тех, кто проживал поблизости, потому что мы были чертовски громкими.

Восторженная энергия вокруг меня помогла отодвинуть мою тоску на несколько часов, но время подошло к 2 часам утра. Я принес свои извинения и пожелал спокойной ночи. Сделав вид, что хорошее времяпровождение утомило меня, и предположив, что я достаточно пьян, чтобы тут же уснуть, когда вернусь к себе.

Эмили спросила, может ли она поехать со мной в такси обратно в отель, и я сказал «да», заметив многозначительные взгляды остальных актеров, когда мы уходили.

Я даже не потрудился исправить их предположения. Какой смысл?

Вернувшись в отель, Эмили пригласила меня в свою комнату для стаканчика на ночь, но я понимал, что она не хотела выпить. Она хотела меня. Хотя я знал, что это бессмысленно, я пошел за ней, потому что одна часть меня хотела знать, смогу ли я забыть о Белле на достаточное время, чтобы быть с кем-то еще, и избавиться от болевых частей за несколько минут удовольствия.

Как только Эмили закрыла дверь, она поцеловала меня, подтолкнув меня к стене и пропихнув свой язык мне в рот. Я поцеловал ее в ответ, желая хотеть ее. Я запустил руки в ее волосы и отчаянно целовал ее, желая, чтобы мое глупое тело игнорировало то, что ее волосы были не той текстуры, что ее губы недостаточно мягкие, а ее вкус и запах – неправильное сочетание сладкого и чего-то утонченного.

Я простонал, стараясь, чтобы это произошло. Пытаясь представить ее кем-то другим. Я приподнял ее и прижал к стене, отчаявшись что-нибудь почувствовать. Все, что угодно. Хоть каплю тепла, крошечную искру. Порыв страсти, что позволит мне похоронить себя в ней и затеряться на какое-то время.

Я потерся об нее, и она застонала, но я ничего не почувствовал. Я даже не мог стать твердым. Мое тело знало, чего хотело, чего жаждало больше всего, и это – женщина на другом конце света, которая смертельно ненавидела меня и, вероятно, проклинала мое имя каждый день.

По иронии судьбы Эмили была во многом похожа на Беллу: темные волосы, темные глаза, бледная кожа, полные губы. Но насколько она была похожа, настолько и совершенно другая, и даже при том, что она Джульетта, она – не моя Джульетта.

Я оторвался от ее рта, не в силах игнорировать, что все неправильно, в основном потому, что даже при том, что мы не вместе, я чувствовал себя полным кретином, целуя кого-то, кроме Беллы.

Видимо, Эмили не поняла намека, потому что обошла мой нерешительный рот и передвинулась к моей шее. Она, очевидно, была хороша, но по-прежнему была не в состоянии возбудить меня, и я в отчаяние вздохнул. Если бы это Белла посасывала и целовала мое горло, я бы просто впал в ступор от вожделения, но как сейчас, все, что я мог думать: «Надо же. Многовато слюны».

Настолько мягко, насколько мог, я отодвинул Эмили от себя и опустил ее на пол. Она смотрела на меня, обида и замешательство отражались на ее лице.

- Мне очень жаль, - выдохнул я, отступая назад. - Я не могу.

- Почему нет? - спросила она, сжимая перед моей рубашки, полная решимости не дать мне сорваться с крючка так легко.

- Ты замечательная девушка, Эм, - сказал я, убирая ее руки и чувствуя себя огромным куском дерьма. - У меня просто... есть кое-кто дома и... я не могу. Прости.

Она нахмурилась.

- Но я думала, что ты одинок.

- Да, но, на самом деле, не хочу таким быть.

- Я не понимаю.

У меня не было терпения объяснять ей всю сложность моих чувств к Белле, так что вместо этого я еще раз пробормотал извинения и ушел.

Я слышал, как она ругалась матом, когда я закрывал за собой дверь, и боялся, что эта история будет гулять по всей труппе, когда я приду завтра на работу. Большинство из них уже думали, что я гей. Как еще они могли объяснить, что когда женщины бросались на меня после каждого спектакля, я никогда не уходил ни с одной из них к себе? И не думаю, что они бы поняли, если бы я сказал им, что мой член ни на кого не встает, кроме моей бывшей девушки. Это дерьмо было странным, даже в театре.

Я прошел по коридору в свою комнату и, как только оказался внутри, открыл новую бутылку виски, разделся до джинсов и стал щелкать по телевизионным каналам, пока не нашел нужный.

Спустя час и четверть из бутылки, я решил, что там нет абсолютно ничего интересного, поэтому, спотыкаясь, побрел к моему компьютеру, чтобы проверить электронную почту.

Я не знал, почему всегда надеялся, что там что-то будет от Беллы, потому что никогда ничего не было, но я не мог справиться с ожиданием, что сегодняшний день будет исключением.

Не стал.

Там было длинное, запутанное письмо от моей матери и короткое, лаконичное от отца, и после того как порно не вызвало у меня никакой реакции, я решительно открыл свою личную кончи-папку.

Конечно, она была вся заполнена фотографиями Беллы. Некоторые она дала мне, когда мы были вместе, некоторые я сделал сам, сняв ее полуобнаженной, а некоторые нашел через удивительный мир Google, после того как мы расстались. На самых последних она снималась для рекламы небродвейских постановок. Ее волосы были немного короче, а ее лицо казалось осунувшимся, но она все еще была самой красивой женщиной, которую я когда-либо видел.

На некоторых фотографиях ее рука обнимала высокого, симпатичного мужчину, но я их пролистал, потому что провел слишком много ночей, разглядывая их. Тщательно рассматривая и анализируя. Одержимый тем, что он, вероятно, сейчас ее парень. Тот, кто обладает ею каждый день и заставляет ее улыбаться, прикасаясь к ней, и заставляет ее дрожать, занимаясь с ней любовью, и заставляет ее стонать.

Я отбросил эти мысли, потому что это путь, чтобы опять напиться. Я лишь хотел сосредоточиться на ней. Как я раньше был тем, кто делал все это с ней.

Для нее.

Боже, ее тело. Я скучал по каждой ее части, но по ночам, таким как эта, когда мое одиночество сжимало мою грудь как стальной трос, я вспоминал, что это такое – заниматься с ней любовью, – то единственное, что позволяло мне дышать.

И вот так я пялился на ее фотографии и вспоминал.

Как по сигналу мой член встал по стойке смирно, не в состоянии не реагировать при взгляде на ее великолепное лицо, и я рассеянно стал потирать себя через джинсы и выпил еще виски, перелистывая фотографии. Вскоре я почувствовал, что мои веки потяжелели, так как алкоголь начал действовать, но моя эрекция отказывалась отпустить меня в постель.

- Ты охеренно красивая, - пробормотал я улыбающейся Белле на экране. - Я никогда не говорил тебе этого достаточно много, не так ли? Не говорил тебе, как сильно любил тебя. Насколько я хотел тебя. Все. Время. Иисус, Белла, ты могла завести меня, просто зайдя в комнату. Ты так чертовски сексуальна, и даже не осознавала этого. Ты никогда не имела ни малейшего представления, каким твердым делала меня. Все дни, каждый день.

Я сделал еще один глоток виски, и прежде чем осознал, что делаю, уже писал письмо к ней. Экран расплывался, и я едва мог печатать, но мне нужно было кое-что сказать, а алкоголь сделал меня достаточно смелым, чтобы совершить это.

От: EdwardCullen

Кому: IsabellaSwan

Тема: нет

Дата: Вс, 1 сентября 2007 в 2:09 утра

Белла,

Два часа ночи, и я пьян. Тааааак, блядь, пьян, и так сильно хочу тебя. Хочу тебя голой и задыхающейся, хочу трахать тебя, и хочу увидеть твое лицо, когда ты кончишь, и ... Боже... Я хочу тебя.

Правда, я никогда не мог понять, как можно трахать тебя, ты понимаешь? Я не мог так делать. Не мог просто отстраниться и отнестись к тебе, как к другим, потому что ты не такая. Ты была настолько лучше, и быть внутри тебя было охренительно. Более охренительно, чем я даже мог себе представить. И ты дала это мне. Ты дала мне всю себя, а я просрал это, потому что я – гребаный трус. Потому что ты заставила меня чувствовать... О, блядь... Белла, ты заставила меня чувствовать так сильно. Настолько сильно.

Я сегодня был с девушкой. Милой девушкой. Красивой даже.

Не такой красивой, как ты, но таких больше и нет.

Она хотела меня. Она хотела, чтобы я трахнул ее рот и ее киску и, возможно, ее задницу, но я не смог. Не смог трахнуть ее. Я едва поцеловал ее, потому что продолжал видеть твое лицо. Ее губы были не такие на вкус, как твои, и она пахла неправильно – вот причина, почему она была не так желанна, как ты.

И теперь, я твердый как скала, сижу здесь и пишу тебе и все больше и больше вовлекаюсь в процесс, представляя как ты читаешь это письмо, и, может быть, думаешь о моем члене и моем рте и моих руках, и что они делали с тобой, потому что, блядь, Белла... нам было так хорошо вместе. Тааааак чертовски хорошо. И я бросил все это.

И теперь я никогда не буду в тебе снова, и это все, о чем я могу, блядь, думать. Поэтому, когда я напишу это, я, наверное, трахну свою руку, думая о твоем лице и теле, и буду ненавидеть себя просто немного больше, поскольку кончу в одиночестве в моей комнате. Как обычно.

Я так, блядь, жалок.

Я увижусь с психотерапевтом в пятницу. Я не хочу больше зацикливаться на тебе. Это слишком больно. Я так ненавижу себя за то, что потерял тебя.

И слишком сильно скучаю по тебе.

Эдвард.

...

У меня было много писем, которые я написал, но так и не отправил. Письма, в которых я прошу ее самым недостойным, из возможных, образом простить меня и принять обратно. Которые я писал, рыдая и выплескивая все свои ошибки и сожаления на экран, прежде чем нажать «сохранить» вместо «отправить».

Я знал, что все, что бы я не сказал ей прямо сейчас, будет встречено отказом. Раны, что я оставил, были слишком свежи.

Тем не менее, может быть, я покажу их ей однажды, когда она снова заговорит со мной. Может быть, они смогут дать ей понять, насколько несчастным я был без нее.

Я снова закрыл почту и бегло просмотрел ее фотографии, стараясь запомнить каждую черту ее лица, чтобы я смог взять ее с собой в постель. К сожалению, мой член не мог ждать так долго, поэтому я расстегнул ширинку и достал свою болезненную эрекцию, с силой поглаживая ее, в то же время закрывая глаза и вспоминая, каково это – быть в ней.

Шквал эмоций накрыл меня, когда я фантазировал о ней – о ее коже и ее губах, и как она смотрела на меня, с таким же желанием и отчаянием, что испытывал и я. А когда она прикасалась ко мне? Иисус. Я даже не мог описать это.

Все в ней заводило меня. Все. Ее лицо, ее тело, ее ум, ее сердце. И она позволила мне владеть всем этим. Отдала свободно. И все, чего она хотела взамен – это меня. Всего меня. А я был слишком, блядь, напуган, чтобы отдать это.

Я простонал, в тоже время двигая рукой быстрее, воображая, что я двигаюсь в ней, чувствуя как она сжимала и окружала меня, видя ее лицо, преобразившееся и изнемогающее, в то время как я доставлял ей удовольствие, и, почувствовав, что я вот-вот взорвусь, я открыл глаза и посмотрел на ее лицо на экране, впитывая каждую деталь, повторяя «я люблю тебя» снова и снова, когда изливался на свой живот, постанывая ее имя в пустом номере отеля, пока спазмы, наконец, не утихли.

Я сидел и тяжело дышал, пока отходил от моего оргазма, и, как обычно, эйфория была недолгой – мимолетная отсрочка от постоянной боли, что у меня была из-за нее.

Я не могу так больше. Просто не могу. Что-то должно измениться, и, уверен, что это я.

После того как я вытерся, пошатываясь, я пошел в ванную, и только когда ощутил вибрацию машинки для стрижки волос в своей руке и увидел как клочки волос падают в раковину, я понял, что делал.

Все больше и больше длинных волос скапливалось в белой фарфоровой раковине, пока я двигал машинкой по своей голове, и с каждым падающим дюймом волос я чувствовал себя все легче. Живее. Более оптимистичнее.

Пока я брил все больше и больше, своего рода озарение нахлынуло на меня, и я понял, что, возможно, мне нужно признать, что я не могу жить без Беллы, и поэтому я могу взять на себя ответственность за свои действия и перестать чувствовать себя бессильным. Если я смогу избавиться от тех частей себя, которые все похерили, и удержать те, что она любила, то у меня может появиться шанс сделать все правильно.

Вскоре я пробежал руками по полдюйму волос, что остались на моей голове. Пряди были колючими и густыми под моей ладонью... грубыми и жизнерадостными... и я знал, что должен был быть таким же, если надеялся когда-либо быть с Беллой снова.

Без лохматых волос я выглядел обманчиво сильным и уверенным, почти как морской пехотинец, готовый броситься в бой. И я поклялся отражению, которое так долго ненавидел, что мы загладим свою вину перед ней или умрем, пытаясь, потому что без Беллы я реально просто существую, а не живу.

Я принял душ и тщательно помылся, пытаясь немного протрезветь, но без особого успеха. Воспользовавшись преимуществом моего опьянения, напористостью, я вытерся и сел на край кровати, доставая свой телефон и набирая номер Беллы.

После нескольких гудков она ответила, ее голос был низким и хриплым:

- Ммм... Алло?

О... Боже.

Мой мозг переклинило. Я забыл, как красив ее голос. И что он делал со мной.

- Алло?

Я понятия не имел, что сказать. Вдобавок я позвонил ей в середине ночи. И я очень пьян. Очевидно, несмотря на мою первоклассную новую стрижку, я все еще был идиотом.

- Я слышу твое дыхание, придурок. Я знаю, там кто-то есть.

Я мог сказать, что она начинала злиться, и вдруг мой член стал твердым снова. Злая Белла всегда была чертовски невероятно возбуждающая.

- Иисус, засранец, сейчас почти полночь. Разве нельзя проворачивать свои телефонные розыгрыши, когда я уже проснусь?

Она вздохнула, и я понял, что она собирается повесить трубку, но, казалось, не мог заставить рот сотрудничать с моим мозгом.

- Боже, почему мне достаются одни психи? - устало пробормотала она.

Я улыбнулся и зажмурил глаза, чтобы представить ее лицо, нахмурившееся и очаровательное.

Боже, она звучала так близко, будто была в соседней комнате, а не на другом конце света.

Она помолчала, и я услышал как ее дыхание сбилось, а затем она, не дыша, прошептала:

- Эдвард?

Это одно слово – мое имя – имело большее влияние на меня, чем каждая унция выпивки, что я выдул за последние четыре месяца. Казалось, моя грудь сейчас взорвется от бешено колотившегося сердца.

Скажи это еще раз. Пожалуйста, Боже, Белла, скажи еще раз.

И она прошептала:

- Эдвард? Это ты? - И в ее голосе звучала такая хрупкая надежда, что я посмел поверить, что какая-то небольшая часть ее все еще хотела меня.

Я мог заблуждаться, но в данный момент меня это, блядь, не волновало. Мне нужно было во что-то верить. Почему бы не в то, что я буду с ней.

Я сделал глубокий вдох и, наконец, нашел какие-то слова:

- Привет, Белла.

В ответ тишина. Мой желудок ухнул вниз.

- Слушай, - осторожно проговорил я, зная, что, вероятно, пьяно произношу слова, и ненавидя это. - Я просто... Я знаю, что не должен звонить. Я просто... Я хочу, чтобы ты знала, что... Я... - люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, Боже, я люблю тебя, я никогда никого не буду любить так, как тебя. - ... Я скучаю по тебе.

Как только последний слог слетел с моих губ, линия оборвалась.

Я подумал, позвонить ли ей опять, но знал, что она не будет отвечать. И я не винил ее.

Тем не менее, то, каким тоном она произнесла мое имя, я мог объяснить только как «тоска». Это должно было что-то да значить.

Я знал, что мне нужно будет пройти через достаточное количество процессов самопознания, прежде чем я буду в состоянии вернуть обратно ее доверие, но я собирался сделать все возможное, чтобы вернуть ее в свою жизнь, независимо от того, в каком качестве она меня примет.

Элис сказала, что я должен или отпустить ее или разобраться со всем своим дерьмом, и, полагаю, что, поскольку первый вариант невозможен, я пойду вторым. Это может занять несколько месяцев, черт, даже годы, но я собираюсь измениться, стать лучше для нее и обрести то психическое состояние, в котором я буду знать, что не оттолкну ее снова.

А потом я найду ее и сделаю все возможное, чтобы заставить ее выслушать меня. Рассказать ей, насколько я был абсолютно несчастен без нее. Доказать, что она должна дать мне еще один шанс.

Один. Последний. Шанс.

Я залез в постель и закрыл глаза, и в первый раз за несколько месяцев почувствовал себя счастливым, потому что мог фактически представить ее, лежащей рядом со мной однажды снова.

...

...