Название: Пешки Судьбы

Фандом: Сумеречная сага

Жанр: драма, романтика, фантастика
Пейринг: Белла Свон / Эдвард Каллен

Саммари: Мы ничто против времени.

---

---

Я поменяла часть своей стипендии на доллары образца шестидесятых годов девятнадцатого века и направилась в отдел исторической одежды, где мне уже должны были приготовить нужные комплекты, подогнанные под мою фигуру.

– Белла, шикарно выглядишь! – усмехнулся Майк, вбивая мое имя напротив списка выданных мне вещей. – Тебе идут платья девятнадцатого века.
– Передать тебе платок? – осведомилась я, крутясь перед зеркалом. Мне и самой нравилось, как я выглядела.
– Зачем? – удивился парень.
– Слюни вытирать! – усмехнулась я, крутнувшись на каблуках, и направилась к выходу. Вдогонку мне полетел хохот Майка.

Все мои знакомые считали мою будущую специальность – документалист-временщик – слишком скучной. По их мнению, совершенно не интересно заниматься рутинной работой, создавая голографические видео событий прошлого. Открытия в этой области случались редко, считалось, что творчество людям моей профессии не грозит, а потому документально-временной факультет в университете пространства-времени не был в числе престижных.

То ли дело – «Физика пространственно-временного континуума»! Факультет считался элитным, ведь там проводились исследования структуры ткани времени, и даже поговаривали, что некоторые смельчаки замахивались на небольшие пространственно-временные конвертации. За что, конечно, получали по шапке.

Но я гуманитарий на всю голову, изучение технических дисциплин было благополучно заброшено мною еще в школе. Но не это заставило меня поступить на докфак. Я на самом деле была в восторге от своей специальности! Конечно, не съемка временных событий меня влекла, а возможность каждый раз быть новым человеком, жителем разных стран и эпох. Словосочетание «путешественник во времени» в наше время уже было архаизмом, но я мысленно называла себя именно так. С десятилетнего возраста я стала грезить «путешествиями во времени», прочитав Жюля Верна. Его книги я читала тайком, так как он являлся замалчиваемым и неодобряемым автором. По закону человек, оставшийся в прошлом и выдававший, пусть и в виде фантастической литературы, сведения о будущем, является персоной нон грата. Прибыв из двадцать первого века в девятнадцатый, он влюбился, а затем и женился на своей избраннице, заблокировав к себе доступ, чтобы его не могли выдернуть в будущее… ну, то есть, в его настоящее… Короче, в двадцать первый век.

Таких попыток невольного вмешательства в прошлое было зафиксировано не так уж много, так как с детства мы были воспитаны в почитании «эффекта бабочки». Никому не хотелось быть причиной войн, катастроф и прочих трагедий, а именно это вызывают люди, вмешивающиеся в ткань пространственно-временного континуума.

Видимо, Жюль Верн любил свою жену сильнее, чем человечество. Я не осуждала его, считая, что человек имеет право на свой выбор. Может быть, я достаточно легкомысленно относилась к его вине, так как не смогла до конца уразуметь причинно-следственную связь между действием и событием. На мой взгляд, аргументация сторонников «эффекта бабочки» была достаточно слаба и притянута за уши. Мне никто так и не смог убедительно доказать, что гибель «Титаника» в тысяча девятьсот двенадцатом году произошла по вине деда капитана, Эдварда Смита, который тоже нарушил запрет на вмешательство и остался в прошлом, женившись на женщине из простой семьи и став обычным гончаром. Ну и что, что в том времени не должно было существовать Эдварда Смита-старшего, а соответственно, и его внука? Корабль-то утонул из-за встречи с айсбергом, и любой другой капитан точно так же мог принять неверное решение. Но как однажды заявил Карл Хампе, история не терпит сослагательного наклонения, а, следовательно, нельзя сказать: «Если бы был другой капитан…» Был Эдвард Смит, потомок своего деда Эдварда Смита, которого там не должно было быть. А значит, он и был виноват.

Конечно, сама бы я не рискнула сделать нечто противоречащее закону. Просто побоялась бы взять на себя ответственность. А вдруг все-таки временщики правы, и «эффект бабочки» реально действует? Но в этом случае даже то, что я нахожусь в том времени, хожу по земле, дышу тем воздухом, тоже, видимо, оказывает какое-то влияние? В общем, вникать в законы времени моих интеллектуальных способностей не хватает, а потому пусть ими физики и занимаются. А я буду делать то, что получается у меня лучше всего: изображать жителя конкретной страны в конкретную эпоху, фиксировать исторические события и создавать голографические фильмы. Я простой документалист, и меня это устраивает.

Сегодня я отправлялась в Виксбург в тысяча восемьсот шестьдесят пятый год. Мне предстояло сесть на пароход «Султана» и снять документальный фильм о крупнейшей речной катастрофе в мире. Добавлял сложностей тот факт, что женщин на борту было мало, всего двенадцать человек. Но я рассчитывала на то, что меня в основном увидят те люди, которые потом не смогут рассказать, что женщин было на одну больше, потому что они уже вообще ничего рассказывать не смогут. А в списках, конечно же, я значиться не буду.

Я не любительница снимать катастрофы, но руководитель моей практики буквально настоял на этой теме, сказав, что она будет для меня необходимым опытом. Смотреть, как гибнут люди, и не иметь возможности им помочь и предотвратить трагедию, очень тяжело, и я обязана была выработать в себе соответствующие психологические установки. Я решила, что не провалю практику и сделаю все на высшем уровне.

Майк отлично рассчитал место, и вследствие временного переноса я оказалась в заброшенном сарайчике в дальнем углу речного порта. Я вышла и направилась к пристани. Конечно, одинокая дама в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году вызывала удивление, но я рассчитывала, что меня примут за суфражистку. К тем двенадцати несчастным дамам, которые находились на пароходе, к так называемому «Христианскому комитету женщин», я не рискнула примкнуть. Билета, конечно же, у меня не было, потому что я не должна была остаться в списках пассажиров. А раз у меня не было билета, я должна была проникнуть на корабль иным путем, например, договорившись с капитаном, который взял бы меня на борт, минуя регистрацию. Я понимала, что это будет весьма затруднительно, так как пароход и так был перегружен практически в три раза больше нормы.

Я продвигалась по пристани и приглядывалась к людям. И вдруг мое внимание привлекла маленькая стычка. Мальчишка-беспризорник, пробираясь сквозь толпу, толкнул матроса с самокруткой во рту. Тот моментально отреагировал и схватил его за руку. Пацан начал молча вырываться, а матрос так же молча выкручивал ему грязную ручонку. Вдруг один из освобожденных из плена северян, высокий рыжеватый блондин молниеносно оказался рядом со странной парочкой и схватил матроса за плечо:
– В чем дело?
Мальчишка воспользовался тем, что матрос отвлекся, и тут же растворился в толпе.
– Что за черт? Пацан стащил у меня кошелек! – возмутился матрос.
– Сколько там было денег? – спокойным мягким голосом, который в моем сознании совсем не вязался с человеком военным, спросил северянин.
– Пятьдесят долларов!

Я была уверена, что матрос врет, но солдат, не возражая, достал из кармана несколько смятых купюр и отдал их тому. Я удивилась. Откуда у голодного ободранного бывшего пленного такая сумма? Впрочем, хотя мужчина и был худощавым, но изможденным он не выглядел. Значит, питался он неплохо, и деньги у него, судя по всему, водились.

Матрос, получив желаемое, сразу исчез, видимо, боясь, что солдат передумает. А я тут же быстро направилась к спасителю беспризорника, так как поняла, что это нужный мне человек с подходящим психологическим типом. Джентльмен, который не сможет отказать даме в беде, в данном случае мне.

Я остановилась недалеко от него, поставила свой саквояж на землю, и стала обмахиваться платком, будто устала. Мужчина тут же обратил на меня внимание:
– Мисс? Вам помочь?
– О, спасибо, – заворковала я, стараясь выговаривать слова с местным акцентом. – Саквояж такой тяжелый!
– Вам помочь донести его до каюты? Вы путешествуете одна? – с сомнением глядя на меня, спросил он.

В роли суфражистки я должна была возмутиться тем, что право женщины на самостоятельное передвижение может кем-то оспариваться, но сейчас мне на самом деле нужна была его помощь, и я выдала другую заготовленную легенду.
– О, пожалуйста, мне очень нужно попасть в Мемфис. Моя мать тяжело больна, а мой брат уехал по делам и вернется только завтра вечером. На «Султану» уже не продают билетов, но я просто обязана попасть на нее. Я ведь не так много вешу, чтобы перегрузить корабль, не правда ли? – я кокетливо захлопала ресницами.
– Мисс, вы изящны, как птичка, – грубовато произнес молодой человек, явно стремясь быть галантным.
– Так вот… Я понимаю, что капитан не позволит мне взойти на борт без билета. Но если бы вы… – я замялась.
– Если бы я..? – непонимающе переспросил северянин, продолжая улыбаться.

Какой же он недогадливый!

Я вздохнула и сказала:
– Если бы вы сказали капитану, что я ваша… например, сестра… которая приехала, чтобы встретить вас, то капитан без сомнения, позволил бы мне находиться подле вас и пустил бы меня на борт.
– Но мисс… Одинокая девушка в толпе солдат… Это будет весьма неприятный опыт для вас. Может быть, все же стоит дождаться другого судна?
– Но я так переживаю за матушку! Пожалуйста, сэр! – я ухватилась за его потрепанный рукав.
Он перевел взгляд на мои пальцы, и я разжала их, испугавшись, что сделала что-то неприятное ему и тем самым настроила его против себя.
Но он ответил:
– А почему сестра? Как сестра, вы не сможете спать со мной на одном тюфяке, а своего, судя по всему, у вас нет, – он ехидно, как показалось мне, ухмыльнулся. – Думаю, вам лучше представиться моей невестой.
На одном тюфяке? Гм. Конечно, оградить себя от его приставаний я смогла бы, но женщина, владеющая приемами самозащиты, в середине девятнадцатого века явно привлекла бы к себе внимание, чего мне не хотелось.

Видя мои колебания, мужчина посерьезнел и сказал, прижав руку к сердцу:
– Мисс, вы можете абсолютно быть спокойны за… вашу сохранность, физическую и душевную. Вы неправильно меня поняли. Я улыбался лишь потому, что мне приятно хотя бы некоторое время считать себя женихом такой прелестной девушки, как вы. Но вы уверены, что хотите совершить такое тяжелое путешествие в неподходящих для женщины условиях, в толпе грязных грубых солдат?

Я никак не могла распознать его говор, иногда он говорил как южанин, иногда как северянин, но возможно, он приобрел путаный акцент, пока был в плену. Ну, или он что-то скрывает. Например, он преступник, прячущийся среди отправляемых на север солдат. Может быть, он бежит от правосудия. В этом случае он не заинтересован привлекать к себе внимание, а девушка рядом с ним, несомненно, ему помешает.

– Пожалуйста, сэр, – повторила я и состроила умоляющее выражение лица. – Я так переживаю за матушку!
На мои глаза навернулись настоящие слезы.

Мужчина, казалось, раздумывал, причем очень серьезно.
– До Мемфиса, вы сказали? – наконец прервал он свои размышления.
– Да, да! – воскликнула я. Конечно, я и не думала сообщать ему, что собираюсь остаться на пароходе до самой трагедии, которая произойдет через несколько часов после того, как судно отойдет от Мемфиса.
Собираюсь остаться до того момента, когда этот молодой человек, скорей всего, погибнет. Небольшое сожаление кольнуло меня в сердце, но я запретила себе об этом думать. Он умер уже давно. Его давно уже нет. Это произошло, это все случилось в прошлом, где меня не было. Я словно смотрю фильм. Да, я плачу и переживаю, сочувствуя его героям, но ничего сделать не в силах.

– Хорошо, – наконец согласился он. – Если вы моя невеста, вы должны называть меня по имени. Меня зовут Эдвард. Эдвард Каллен.
– Белла Свон, – представилась я.
– Итак, Белла, – он улыбнулся и поднял мой саквояж, – пойдемте уговаривать капитана взять вас на борт.

Он не предъявил никаких документов капитану, его форма говорила сама за себя, и я подумала, что если он преступник, пытающийся скрыться таким способом, то он выбрал очень удачную маскировку. Капитан сначала покачал головой, но как только Эдвард достал из кармана деньги, тот изменил мнение. Вздохнул, пробормотав, что пароход и так ужасно перегружен, но не стал возражать против моего присутствия и удалился, засовывая купюры в карман, а мы с Эдвардом взошли на борт. Вокруг, куда только ни падал взгляд, лежали люди. Многие из них были ранены или больны. Но при этом в воздухе царило ликование. Все эти истощенные, грязные, оборванные солдаты сейчас радовались тому, что возвращаются на родину после нескольких лет плена. Я смотрела на их изможденные, но такие счастливые лица и думала, что большинство из них, выжившие в войне и в тюрьме в невыносимых условиях, погибнут через пару дней на взорвавшемся пароходе по пути домой. У меня к горлу подступил комок, и я отвернулась, чтобы Эдвард не заметил слез в моих глазах. Однако он оказался довольно внимательным, хоть и истолковал мое поведение по-своему. Попросив подождать его, он отлучился на несколько минут «разведать обстановку», как он мне заявил, а затем, вернувшись, предложил мне пойти к тому самому «Христианскому комитету женщин», так как для них был отгорожен отдельный салон, и я могла там спрятаться от того ужаса, что творился на палубе. Конечно же, я совершенно не хотела попадаться тем дамам на глаза. Одна из женщин спаслась, и она могла рассказать о лишней пассажирке, которую подселили к ним. Я отказалась от его предложения и сказала, что хочу остаться подле него. Эдвард, казалось, удивился, но смирился и, ведя меня за собой, отправился на среднюю палубу, где через пару дней, как я знала, погибнет основная часть пассажиров. «Уже погибла», – напомнила я себе.

Несмотря на то, что некоторые солдаты окидывали меня взглядом, большинство были заняты другими делами и не обращали на меня особого внимания. В конце концов, они же не знали, что меня тут не должно было быть, а Эдвард, держа меня за руку, всем своим внушительным видом демонстрировал, что я нахожусь под его защитой. Мы добрались до места его ночлега. Он окинул взглядом свою лежанку, к которой впритык лежали другие тюфяки с расположившимися на них бывшими пленными, громко и не слишком прилично разговаривающими, курящими, сплевывающими сквозь зубы, и пробормотал:
– Вам нельзя оставаться со мной. Давайте попробуем найти вам более укромное место.

Мне было забавно, как он сможет найти на пароходе, рассчитанном на шестьсот пассажиров, а везшем более двух тысяч, «укромное место», но я не стала возражать, когда он взял меня за руку и повел за собой. Его ладонь была крепкой и загрубевшей, но длинные изящные пальцы, казалось, были созданы, чтобы нежно касаться фортепианных клавиш… или женского тела. Я была в перчатках, и мне вдруг внезапно захотелось снять их, чтобы прикоснуться к его коже. Это были совершенно неуместные мысли в такой момент, и я постаралась придать им более приличный оттенок. Я надеялась, что Эдвард выживет. Не может же судьба быть столь жестока к таким добрым и отзывчивым людям.

В итоге мой провожатый все-таки умудрился найти мне место. Это был пятачок в котельном отделении. Солдаты лежали и там, но в закутке между котлами я могла бы довольно неплохо расположиться. Я про себя посмеялась, что Эдвард словно специально выбрал для меня самое опасное место, но, конечно же, он не мог знать этого, а я не собиралась ему сообщать.

Попросив меня подождать некоторое время, он притащил для меня тюфяк. Я понятия не имела, где он его раздобыл, но мне было сложно представить, что он его украл. Наверное, купил у кого-нибудь за баснословную сумму.
– Вы справитесь одна? – спросил он. – Я понимаю, что вам было бы лучше под моей защитой, но мне кажется, тут вам будет спокойнее, чем со мной на палубе в плотной толпе.
– Да-да, конечно, – тут же с готовностью закивала я. Мне совершенно не нужно было ничье пристальное внимание, так как я собиралась бродить по пароходу и снимать фильм, а Эдвард безусловно, мог бы помешать.
Мужчина с сомнением взглянул на меня, потоптался на месте, видимо, считая неправильным меня оставлять, но потом все же удалился.

Какое-то время я посидела тихо в своем углу, тайком присматриваясь к окружению, потом настроила камеру, встроенную в декоративную брошь на блузке, и отправилась выполнять свою работу.
Один из очевидцев катастрофы, солдат Честер Берри, молодой человек двадцати лет, взятый в плен южанами у Фредериксбурга, писал в своих воспоминаниях: "Когда мы садились на пароход, на его палубах царило веселье, словно на свадьбе. Я никогда в жизни не видел более радостной толпы, чем эти бедные голодные парни. Большинство из них долгое время находились в плену, некоторые даже по два года, многие из них были ранены. В счастливом ожидании скоро увидеть отчий дом они не обращали внимания на эту страшную тесноту. На нижних палубах солдаты лежали вплотную друг к другу. Там, как говорится, яблоку негде было упасть. У всех была одна заветная мечта – быстрее попасть домой".

Я вспоминала прочитанные мною слова выживших в этой катастрофе очевидцев, когда пробиралась по узким проходам между тюфяками. Но сейчас эти слова вставали передо мною живыми образами и фиксировались в голографическом виде на моей камере. Я находилась среди этих людей, была одной из них, и в то же время я была чужой. Я была сторонним наблюдателем их радости и их будущих страданий. И потом то, что видела я, будут видеть все, кто будет смотреть мой фильм. От меня зависит, насколько точно я донесу эту трагедию до них, смогу ли взволновать их души и сердца. Так думала я, прекрасно понимая, что ничего этого я делать не буду. От документалиста требовался абсолютно бесстрастный подход, никаких эмоций, никакого субъективного мнения. Мне казалось, что это нереально, но я обязана была это сделать.

На "Султане" солдаты заполнили не только палубы, где они лежали вповалку, но и все внутренние проходы, коридоры и трапы. Пробираться между лежащими людьми было не очень удобно, иногда приходилось делать большой крюк, чтобы найти узкий проход к другому, интересующему меня объекту. Я старалась снять как можно больше, стремилась запечатлеть лица людей, чтобы их потомки (у кого они были) могли бы выяснить, что случилось с их давно погибшими родственниками.

К двум часам ночи на пароходе все погрузились в тяжелый сон. Спали, как могли устроиться, лежа и сидя.
Я шла по узким проходам между спящими солдатами, осторожно ступая, как вдруг увидела возле борта знакомую высокую фигуру. Сначала я хотела удалиться, пока он меня не заметил, но направившись в другую сторону, поняла, что все равно не усну. Я была в возбужденном нервном состоянии, мне хотелось с кем-то поговорить, выплеснуть свои эмоции, и я решила подойти к Эдварду.

– Добрый вечер! Не спится? – лукаво спросила я.
Он обернулся, и я увидела его осунувшееся лицо. Молодой человек тут же вежливо улыбнулся и ответил, что дышит свежим воздухом, но меня снова кольнуло в сердце.
– Вы плохо себя чувствуете? – обеспокоенно спросила я и сразу же подумала, что глупо с моей стороны волноваться о здоровье человека, который скоро умрет. И тут же начала спорить сама с собой: «А вдруг именно Эдвард выживет? Не может быть, чтобы именно он погиб!»

– Да нет, – вздохнул он. – Со мной все в порядке. А почему вы не спите?
– Я тоже дышала свежим воздухом, а сейчас как раз отправляюсь в постель, – солгала я.

Моя камера продолжала работать, и я подумала, что не буду вставлять в фильм голографическую запись моего разговора с Эдвардом. Я оставлю ее себе. На память.
– Все в порядке? Вас никто не беспокоил? – спросил мужчина.
– Да, все хорошо, – ответила я, и между нами снова повисло неловкое молчание.
– А вы плывете до Сент-Луиса? – ляпнула я, чтобы хоть что-то сказать.
– Да, – кивнул он.
– А, может быть, вы сойдете со мной в Мемфисе? – спросила я, вдруг подчинившись внезапному импульсу, и тут же отругала себя. Я не должна, не имею права вмешиваться в происходящее.
Эдвард внимательно посмотрел на меня, так, что я покраснела, и спросил:
– И чем же я обязан такому удивительному приглашению?
– Забудьте, – пролепетала я. – Я несу невесть что.
– И все же? – он придвинулся и коснулся моей руки, затянутой в перчатку.
– Ну… я подумала, что… я благодарна вам за вашу помощь, и я хотела познакомить вас со своей матушкой… – Боже, что за бред я несу! А если он действительно согласится навестить мою маму, которой в Мемфисе никогда не было, особенно в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году?

– Белла, мне очень лестно ваше приглашение, и мне нравится, когда женщина ведет себя столь… самостоятельно. Но поверьте, я совершенно не подхожу на роль вашего жениха, – тихо проговорил он, придвигаясь еще ближе, и меня внезапно окатило волной его мужского запаха. Я не смогла его идентифицировать, но вся моя женская сущность заволновалась, и я испытала одновременно два противоречащих желания: отодвинуться от Эдварда и прижаться к нему.

– П-почему? – пролепетала я, заставляя себя остаться на месте. – Вы же сами предлагали мне быть вашей невестой.
– Мне приятно было на некоторое время представить себя вашим женихом. Но… я совершенно неподходящий вам человек.

Он, что, решил, что я всерьез его клею? Нет, он, конечно, симпатичный… Даже, пожалуй, красивый. Ну, ладно, очень красивый. Но какое самомнение! Он считает, что все женщины только и мечтают о том, как заполучить его в мужья? Хотя, возможно, я вела себя с ним слишком уж активно для девушки девятнадцатого века, и он сделал такой вывод из моего поведения. Вместо того чтобы возмутиться, я поинтересовалась:
– И почему же вы считаете себя неподходящим мне человеком?
– Может быть, потому что я не тот, за кого себя выдаю? – немного печально улыбнулся Эдвард.

Ну вот, так я и знала.

– И кто же вы? Преступник, скрывающийся от правосудия? – вырвалось у меня, и я прикусила язык.
А Эдвард лишь пожал плечами:
– Можно сказать и так.
Он смотрел вдаль, на реку, и казалось, что его мысли далеко отсюда.
– Вы не хотите рассказать мне, Эдвард?
– Нет, Белла, не хочу. Не нужно вам забивать свою хорошенькую головку такими глупостями, – тихо ответил он.
– А! Так вы из тех, кто считает женщин глупыми созданиями, призванными украшать жизнь мужчин и производить потомство! – возмутилась я. Почему-то было очень обидно, что именно Эдвард оказался таким шовинистом. – Вам нужна невеста, которая вам слова поперек не скажет и будет рожать вам по ребенку в год?
– А вы из суфражисток? – усмехнулся он, игнорируя мой вопрос о невесте. – Удивительно! Я думал, в их ряды идут исключительно некрасивые женщины.
– А чем виноваты некрасивые женщины? – еще больше возмутилась я. – Их создала такими природа. Может быть, какая-то непривлекательная женщина куда более достойна, чем иная красивая пустышка. И может принести больше пользы обществу!
– Успокойтесь, Белла, – прошептал Эдвард, еще ближе придвигаясь и обнимая меня. – Если вам будет приятно, я готов сказать, что вы некрасивы!

Я уперлась руками в его грудь и в возмущении уставилась на него. И расхохоталась, поняв, что он искренне забавляется.
Эдвард рассмеялся вместе со мной, и его тихий бархатистый голос отдался вибрацией в грудной клетке под моими ладонями.

– Вы смелая девушка, – сказал он. – Другая на вашем месте шагу не ступила бы без поддержки мужчины, хваталась бы за него и периодически падала в обмороки.

Я понимала, что я вовсе не смелая. Я самая обычная – для своего времени. Это Эдварду в его девятнадцатом веке я кажусь чем-то из ряда вон выходящим. Но разубеждать я его не спешила, потому что его похвалы были… приятны.

Он не отпускал меня, а я подумала, что если мужчине хочется обнять женщину, то я не должна возражать. Может быть, ему не так уж много времени осталось на то, чтобы успеть понаслаждаться жизнью. Впрочем, я думаю, что не высвобождалась из его объятий только по той причине, что мне нравилось находиться в них.

– Белла, вы боитесь смерти? – вдруг спросил он. От его слов у меня прошел мороз по коже. Прозвучало так, будто он предчувствовал близкую трагедию.
– Любой человек боится смерти, – пробормотала я. – А вы?
– И я боюсь. Но когда каждый день смотришь ей в лицо, наверное, привыкаешь. – Он пожал плечами. – Сердце черствеет. И когда гибнут другие, уже не плачешь, не переживаешь, воспринимаешь как должное. Но ведь это неправильно, так ведь?

Наверное, он говорил о войне, на которой был, на которой терял товарищей. Но как его слова оказались в данный момент созвучны тому, о чем думала я. Неужели мое сердце тоже черствеет, когда я смотрю на гибель людей в прошлом, когда снимаю их смерти для потомков? Правильно ли это? Хочу ли я этого? Готова ли и дальше продолжать это делать?
– Да, наверное, неправильно, – ответила я Эдварду. – Но что делать, если ты не можешь ничего изменить?

Я ничего не могу изменить. Я не имею права вмешиваться из-за этого проклятого «эффекта бабочки». Но какую такую катастрофу могу я вызвать, если все же вмешаюсь? Неужели сильнее, чем эту?

– А если можешь? – спросил Эдвард, глядя на меня так, словно от моего ответа зависела его жизнь. – Если ты можешь что-то изменить?
– Тогда ты должен, – нерешительно ответила я.
Конечно, я имела ввиду, что любой человек должен помочь тому, кто находится в беде и нуждается в его помощи. Я сама этого не делаю, но…
– Должен! – решительно и даже как-то сурово произнес Эдвард, явно думая о чем-то своем. – Должен ли человек рисковать своей жизнью, чтобы спасти чужую?
– Он сам должен решить, готов ли он пожертвовать своей жизнью ради другого. Мне кажется, слово «долг» тут не подходит.
– А вы бы пожертвовали собой ради других людей, Белла?

Я растерянно молчала, не зная, что ответить. Могла бы я сейчас сделать что-то, чтобы спасти всех этих людей, при этом зная, что погибну сама? Я ведь даже еще не жила, ничего не видела в жизни… Но и многие из них, молодые парни, здоровые и раненые, скоро уйдут под воду, познав в своей жизни только войну, голод, холод и грязь. У многих из них нет еще ни жен, ни детей. И уже не будет никогда.

– О, простите, Белла! – вдруг произнес Эдвард, словно очнувшись и отпуская меня. – Я забылся. На меня иногда находит. Последствия контузии, знаете ли.

Я поежилась от внезапного озноба и обхватила себя руками.
– Нич-чего страшного! – простучала я зубами. Было грустно, так как мне показалось, что Эдвард по какой-то причине разочаровался во мне. – А вы? Вы пожертвовали бы собой ради других?
– Я это делаю с завидной регулярностью, – вдруг как-то горько ухмыльнулся молодой мужчина. – Уже лет пять, наверное. И уже перестал видеть в этом какой-то смысл. Когда не можешь понять, зависит ли что-то от тебя или нет, трудно продолжать что-то делать, принимать решения и идти на риск. Встаешь и идешь, встаешь и идешь. Словно на работу. Рутина, изо дня в день. Чувствуешь себя пешкой в руках Судьбы.

«Пять лет? – удивилась я про себя. – Война Севера и Юга длилась всего четыре года. Видимо, Эдвард говорит о чем-то другом. Какая пешка, какой судьбы? Ради кого он жертвует жизнью, да еще и регулярно?»

– И вы не можете отказаться?
– Вы думаете, нужно? – спросил Эдвард, склонив голову, и казалось, что он снова ждет моего ответа, словно он мог что-то прояснить для него. Но какой вразумительный ответ я могу дать, когда даже не понимаю, о чем он меня спрашивает?
– Я думаю, что вы изначально пошли на это по какой-то причине, так ведь?
– Да, причина была.
– Вы сделали это добровольно?
– Еще как! – снова усмехнулся он.
– Сейчас нет этой причины?
– Есть! – воскликнул Эдвард. – Есть причина!
– Тогда… – начала я, но Эдвард перебил меня, словно я уже ответила на его вопрос:
– Вы правы, Белла! Боже, как же вы правы! Спасибо вам!

Знать бы еще, за что я благодарности удостоилась.

– Вам холодно? – спросил он и снова обнял меня. Обнимая и сейчас, и раньше, он держал меня очень деликатно, не крепко прижимая к себе, но я решила исправить его упущение и прильнула к нему всем телом. То ли ночь была напитана чем-то пьянящим, то ли вот это предчувствие близкой опасности и смерти заставляло меня льнуть к мужскому телу в поисках защиты и покоя, но в тот момент я решила, что это самое правильное решение.

– Белла, – прошептал он. – Вы сумасшедшая. Вы же совсем не знаете меня.

Еще неизвестно, кто из нас сумасшедший. Но, наверное, он и имел ввиду, что это безумие с моей стороны – так доверять незнакомому и странному мужчине.
Я промолчала, а он поднял мое лицо за подбородок и начал целовать. Его губы были мягкими и требовательными одновременно. Его щетина кололась, его пальцы были твердыми, а под моими ладонями яростно билось его сердце. И я подумала, что мне хочется остаться навсегда в объятиях этого мужчины. Настоящего мужчины, который видел и горе, и боль, и смерть, и не один раз стоял на краю гибели. Который шел на подвиг, как на работу, и считал, что жертвовать своей жизнью – обычное дело. В мое время смогу ли я встретить такого мужчину? И смогу ли полюбить своего современника, если перед глазами все время будет возникать образ мужчины из прошлого?

– Белла, ваш брат обязан убить меня за то, что я творю, – прошептал он, отстраняясь от меня и снова начиная улыбаться, отчего его глаза потеплели и заискрились. – А вы должны были оттолкнуть меня и закричать.

– Чтобы сбежались сюда все остальные солдаты? Которые, я думаю, куда менее джентльмены, нежели вы, сэр, – усмехнулась я. – А брата у меня нет, я солгала.
– И почему я не удивлен? – тихо хохотнул Эдвард. – Особа, путешествующая одна и врущая напропалую мужчинам, отстаивающая права женщин и доверяющая сомнительным незнакомцам. Белла, кто вы?

– Не только вы выдаете себя не за того, кто вы есть, – попыталась улыбнуться я.
Он покачал головой.
– Хотел бы я быть не тем, кто я есть. Хотел бы я встретиться с вами при других обстоятельствах. Но я знаю, что этому никогда не бывать…

Боже, как же он был прав!

– … потому что мы пешки в руках Судьбы, – закончила я его предложение.

Это не судьба, это время играет с нами злую шутку. Мы из разных времен, мы из разных пространств. И я не рискну нарушить закон и остаться в прошлом с ним. Да он и не просит. Он словно сразу отказывается от меня, даже не пытаясь дать нам шанс. Я закусила губу и отвернулась.

– Белла? – позвал он хриплым измученным голосом.
И вдруг до меня дошло. Его осунувшийся уставший вид, его бодрствование среди ночи…
– Вы отдали мне свой тюфяк? – обвиняюще воскликнула я.
– Вы сказали это так, словно я убил папу римского, – усмехнулся Эдвард.
– Эдвард, вы… – я просто не находила слов. Он отдает свои деньги матросу за какого-то беспризорника. Он приносит мне свой тюфяк, хотя устал и наверняка долго не спал, не ел, был измотан, находясь в тюрьме для пленных. Он ведет со мной светские разговоры, хотя ему просто хочется закрыть глаза и провалиться в сон. Существуют ли в мое время такие мужчины? Думаю, вымерли как мамонты. Вот как раз в этом тысяча восемьсот шестьдесят пятом.

– Вы сейчас же пойдете и ляжете спать. На своем тюфяке! – безапелляционно заявила я.
– Не обсуждается! – тут же строго ответил Эдвард.
– Я вам не ваша подчиненная! – автоматически ответила я и подумала, что скорей всего так и есть: по своей выправке Эдвард больше походил на офицера, хотя на нем и была солдатская форма. Что же он от меня скрывает?
– Белла, ну вы же не можете подумать, что я могу лечь спать, лишив сна даму?
– Мы ляжем вместе! – заявила я.
– Смелое решение! – усмехнулся Эдвард. – Я, кажется, уже говорил вам, что вы сумасшедшая?
– Ну, так и незачем повторяться! – ответила я. – Как там вы говорили? «Если ничего не изменишь…»
– Вы потрясающая девушка! – тихо проговорил Эдвард, и от его слов у меня замерло сердце. – Хорошо, – после паузы произнес он. – Я ужасно устал, и моя сила воли тает под вашим влиянием, а потому я пойду у вас на поводу.

Мы пробрались в котельную, где все уже спали, и некоторое время каждый неловко пытался уговорить другого лечь первым. Наконец, Эдвард прервал наш спор, растянувшись на грязном тюфяке, и распахнул свои руки:
– Белла, хоть я и произвожу не очень достойное впечатление, вы можете мне доверять. И мне кажется, я чище, чем наше ложе.
Я улеглась рядом с ним, положив голову ему на грудь, и подумала про себя, что я ему, конечно же, доверяю, но, пожалуй, не отказалась бы от его… некоторых вольностей в отношении меня.
Эдвард обнял меня и практически моментально заснул. Джентльмен, черт его возьми.

Я лежала на его груди и думала, что хочу, чтобы этот мужчина выжил. Никогда и ничего я так не желала раньше. Пусть он никогда не будет моим. Пусть он женится на какой-нибудь хорошенькой наивной девушке, которая будет беседовать с ним о погоде и исправно делить с ним постель, производя регулярно на свет детей. Пусть он будет счастлив и проживет свою жизнь, и она будет долгой. И он умрет в своей постели в окружении внуков и правнуков, может быть, иногда вспоминая странную девушку, которую он встретил на пароходе.

– Белла, скоро Мемфис, – услышала я и проснулась.
Рука Эдварда лежала под моей головой, а сам он чуть наклонился надо мной, его глаза цвета морской волны были так близко. Он выглядел отдохнувшим и более жизнерадостным, чем накануне вечером.
– Скоро Мемфис, – снова повторил он. – Вы же сходите здесь?
– Да, – кивнула я.

А что мне еще оставалось?

– Я провожу вас.
– Ну что вы, не стоит беспокоиться. Матушка живет далеко от пристани. Вы не успеете вернуться на пароход, – ответила я и подумала: «А может и пусть он опоздает на пароход?»
Но Эдвард уже возразил:
– Что вы, я и не собирался вам навязываться. Я просто помогу вам спуститься с корабля и найти какую-нибудь повозку, чтобы вы могли добраться до вашего пункта назначения без происшествий. Да и есть у меня подозрение, что матушка ваша – такой же плод вашей фантазии, как и ваш брат.

Я смущенно улыбнулась и ничего не ответила.
Эдвард вышел, сказав, что подождет меня наверху, пока я приведу себя в порядок. Через некоторое время я поднялась на палубу и увидела его стоящим возле борта. Пароход приближался к Мемфису. Я подошла и встала рядом с ним.

– Белла, – начал он и замолчал.
– Да, Эдвард?
Он вдруг обнял меня и поцеловал, повернувшись так, чтобы закрыть своим телом от возможных зрителей на палубе.
Я прильнула к нему, жадно впитывая последние мгновения его близости, но все же не утерпела, и когда он отстранился, лукаво переспросила:
– Опять контузия?
Но Эдвард не рассмеялся в ответ, а вполне серьезно произнес:
– Мы встретились в неудачное время, Белла. Последнее время у меня ощущение, что время никогда не бывает удачным, – он горько усмехнулся своему каламбуру. – Мы вряд ли когда-нибудь увидимся снова. Но я хочу, чтобы вы берегли себя. И будьте счастливы. Пообещайте мне это!
– Быть счастливой не обещаю, потому что от меня это не зависит. Но могу пообещать беречь себя. Это и в моих интересах.
– Хорошо, – кивнул Эдвард и снова склонился ко мне, а я так же бесстыдно подставила губы.
– Пообещайте и вы мне, что будете беречь себя, – сказала я, когда он, наконец, меня отпустил.
– Обещаю! – все так же серьезно ответил Эдвард. – Думаю, могу вам со всей уверенностью сказать, что со мной ничего не случится, раз уж я и в войне не погиб.

Я вздохнула, но ничего на это не ответила. Почти полторы тысячи людей погибнут этой ночью. Почти полторы тысячи солдат, не погибших в войне.

Наконец все слова были сказаны, Эдвард поднял мой саквояж и повел к трапу. Мы спустились и вышли к проезжей части. Мой нечаянный попутчик помог усесться в повозку и долго-долго смотрел мне вслед, пока я не перестала его видеть.

Когда мы проехали несколько кварталов, я велела вознице поворачивать и снова везти меня в порт, только другой дорогой, пообещав заплатить в два раза больше. Тот покосился на меня, но промолчал, услышав названную сумму, и через некоторое время я снова оказалась на пристани Мемфиса.

Забравшись в тот же самый сарайчик, откуда начался вчера мой путь в это пространстве-времени, я переоделась в другую одежду и сделала иную прическу, чтобы издали увидев, Эдвард не мог бы меня сразу узнать. Хотя, думаю, такое ухищрение не сильно бы мне помогло в его отношении. Я, спрятавшись недалеко от парохода, наблюдала за входящими и выходящими пассажирами. Стоянка судна была долгой, так как в трюм загружали мешки с сахаром и полсотни живых свиней, но и она уже подходила к концу. Я нервничала, стараясь выбрать момент, чтобы снова пробраться на «Султану». И вдруг заметила Эдварда, шагающего к трапу парохода. Он медленно поднялся на борт, на самом верху остановился и оглядел пристань Мемфиса, как будто видел ее в последний раз. Я спряталась за какой-то повозкой, боясь, что он увидит меня. Он отвернулся и зашагал в глубину парохода. Дождавшись, когда он скроется из виду, я быстро пошла к кораблю и поднялась на борт. Капитан хмуро взглянул на меня, но не спросил, почему мы с Эдвардом вернулись по одиночке.
Я знала, что этот человек точно погибнет сегодня ночью. Я смотрела на людей, и мне казалось, что у всех у них на лицах лежит печать смерти. Скорей всего, это мое воображение играло со мной, но я чувствовала себя напуганной, маленькой и несчастной. Почему-то вспомнились слова Эдварда: «Я уже перестал видеть в этом какой-то смысл. Когда не можешь понять, зависит ли что-то от тебя или нет, трудно продолжать что-то делать… Чувствуешь себя пешкой в руках Судьбы». Я сейчас тоже не видела смысла в том, что я делала. Я буду смотреть на гибель сотен людей ради того, чтобы снять фильм? Это казалось таким мелким, таким неправильным! Я вспомнила, как мой руководитель говорил мне: «Журналисты во время войны тоже снимали гибель людей, чтобы показать это другим. Чтобы люди владели информацией, понимали, что происходит и больше такого не допускали. Это не менее важное дело, чем взять в руки оружие и пойти убить кого-нибудь». Я должна была проникнуться важностью того, что я делаю, но у меня совершенно не получалось.

Как сомнамбула я направилась к той точке парохода, которая была рассчитана нашими программистами как наиболее безопасная. Осмотрелась, запомнила, а затем снова погрузилась в гущу толпы, продолжая снимать, и снимать, и снимать людей, пароход, все, что меня окружало. Время от времени я видела издали Эдварда. Он уселся на средней палубе прямо на доски, недалеко от борта, уткнулся головой в ладони и так сидел, практически не двигаясь. Иногда он поднимал голову, невидящим взглядом окидывал все вокруг: толпу, пароход, реку, и снова утыкался в ладони. Может быть, он пытался дремать. С одной стороны, такое его поведение было мне на руку, так как я не боялась, что наткнусь на него, и он потребует от меня объяснений. С другой стороны, я отчаянно тревожилась за него, его поведение меня пугало, и я мысленно молила Судьбу, чтобы она позволила Эдварду выжить.

До назначенной временной точки оставалось около получаса. Я лихорадочно носилась почти бегом по палубам парохода, стремясь запечатлеть людей незадолго до их гибели. Многие уже спали, некоторые с удивлением поглядывали на меня. Это уже не имело значения, так как последующие события должны были стереть из памяти выживших людей такую мелочь, как быстро ходившая по пароходу одинокая женщина. Я установила несколько скрытых камер в разных точках судна, где должны были произойти взрывы и обрушения. Камеры были запрограммированы так, чтобы буквально за миллионную долю секунды до того, как огонь доберется до них, они будут перенесены в будущее. Конечно, в расчетах могла крыться ошибка, и некоторые из них наверняка будут утеряны, но большинство смогут запечатлеть катастрофу. За десять минут до взрыва я заняла указанную позицию. Моя камера продолжала снимать в автоматическом режиме, а я думала об Эдварде. Он все так же сидит в позе эмбриона, словно закрывшись от всех? О чем он думает? Думает ли он обо мне? Я ничего не знала о нем, не понимала его, но меня каким-то непостижимым образом волновала его судьба и он сам.

Грохот трех последовательных взрывов оглушил меня. Трубы пароходы рухнули на переднюю палубу, взметнулся огонь, сразу же начавший пожирать сухое дерево корпуса корабля. Вопль ужаса прокатился по толпе. Уцелевшие и раненые ринулись к борту, толкаясь и давя друг друга. Но в ледяной воде Миссисипи у них не было шанса выжить и доплыть до берега, до которого было несколько миль. А у меня был спасательный жилет и прочее оборудование, которое могло помочь мне продержаться некоторое время до момента переноса в будущее.

И тут, глядя на раскиданные обугленные по палубе тела, я приняла решение. Человечество не может быть важнее одной человеческой жизни. Что же это за человечество, если позволяет погибнуть даже одному своему члену, ничего не предпринимая для его спасения? И я рванула на среднюю палубу, где вовсю ревел огонь.

Эдварда не было на том месте, где я его видела последний раз. Как безумная я стала метаться по пароходу, выкрикивая его имя. И вдруг черный от сажи обгоревший янки, тащивший на себе безвольно повисшего товарища, обернулся ко мне, и я узнала Эдварда.
– Ты что… – начал он, но прогоревшая палуба под его ногами провалилась, и он вместе со своей ношей упал и заскользил по наклонной поверхности вниз.

Я закричала от ужаса и попыталась подобраться к нему, понимая, что и сама могу сейчас рухнуть в бушующий огонь. Эдвард каким-то неимоверным усилием зацепился за обломок доски, и пытался подтянуться. Увидев меня, пытающуюся подойти к нему, он закричал:
– Нет, Белла, не смей! Я справлюсь!
Наверное, тревога за меня придала ему сил. Он умудрился подтянуться и выползти на относительно безопасный участок. Затем кое-как поднялся на ноги, и тут как раз я и успела до него добраться. Обхватила его и сразу почувствовала, что его одежда мокрая от крови.
– Какого черта ты тут делаешь? – зарычал он.
– Я солгала тебе, – ответила я, пыхтя от своих попыток помочь ему держаться, так как он, сам не осознавая, навалился на меня. – Я не собиралась выходить в Мемфисе.
– И почему я не удивлен? – пробормотал он.

Вдруг раздался ужасный грохот, и верхняя палуба стала падать прямо на нас. Мы побежали к борту парохода или, точнее, к тому, что от него оставалось. Эдварда задело, он пошатнулся, но все же нашел в себе силы добраться до края корабля.

«Сейчас он должен был погибнуть! – отстраненно думала я, когда обломок каких-то конструкций приземлился ровно на то место, где только что стоял Эдвард. – Я нарушила естественный ход истории». Но я понимала, что случись все еще раз, я поступлю точно так же.

– Ты умеешь плавать? – прохрипел виновник моих нарушений, вглядываясь в черную бурлящую поверхность. – Боюсь, я не смогу тебя поддерживать. Нам надо найти что-то, что поможет нам держаться на воде.
И тут палуба под ногами треснула, и Эдвард толкнул меня за борт, не выпуская моей руки.
Мы глубоко погрузились в воду, но я сразу же отстегнула юбку, которая могла бы утащить своей тяжестью меня на дно, и заработала ногами, чтобы всплыть. Я чувствовала руку Эдварда, чувствовала, что он тоже из последних сил гребет, и у меня росла уверенность, что мы обязательно выживем. Мы вынырнули и принялись хвать ртом воздух, пытаясь отдышаться.
– Белла, зачем ты вернулась? – прохрипел он. – Я же просил тебя беречь себя! Я не прощу себе, если что-то с тобой случится!
– Ничего со мной не случится, – пробормотала я. И отстегнула с талии свернутый спасательный жилет. Кое-как расправив его не поверхности воды, я стала напяливать его на голову Эдварда.
– Нет, – дернулся он и не позволил мне это сделать. Наверное, не понимал, чего я от него хочу, так как таких спасательных жилетов в его время не было.
– Эдвард, со мной будет все в порядке, – пропыхтела я. – Поверь мне. Я скоро исчезну, но ты знай, что я буду жива. Не говори никому обо всех странностях, которым ты был свидетелем. А это спасательный жилет, он поможет тебе держаться на воде. Одень его, пожалуйста!
– Если бы обстановка располагала, я бы наверное, сейчас хохотал до упаду, – вдруг сказал Эдвард, криво усмехаясь и отплевываясь от попадавшей в рот воды. – Так и знал, что с тобой что-то не то! Обещаешь, что с тобой будет все в порядке?
– Да!
– Хорошо, – и он кое-как напялил на себя спасательное средство. Я нажала на клапан, и жилет надулся.
– Постарайся продержаться, – сказала я парню. – Тебе грозит переохлаждение, но ты плыви вон в том направлении, там будут шлюпки. Если тебя быстро найдут, у тебя есть шанс. Пожалуйста, обязательно выживи!
– Я выживу! – серьезно пообещал Эдвард. – И я тебя обязательно найду!
– Вряд ли, – прошептала я, вытирая мокрое то ли от соленой воды, то ли от слез лицо. – Я буду очень далеко.
– Я найду, поверь! – убежденно проговорил Эдвард. – Пусть через много лет, но мы встретимся!
«Слишком много будет между нами лет! – подумала я, уже не сдерживая струек, бегущих из глаз. – Слишком…»
– Скажи, что веришь! – снова сказал мужчина, который стал мне за последние двое суток таким невозможно близким. – Если я даю слово, я его сдержу!
Я знала, что Эдвард искренен в том, что говорил, но откуда ему было знать, как много лет будет разделять нас? Как много веков? И все же я ответила ему:
– Я верю!
И Майк выдернул меня в мое время. Я вернулась ровно в ту секунду, в которую исчезла из моего времени. Постаревшая на двое суток. Постаревшая на целую жизнь.

Я переписала все записи с Эдвардом себе, и отдала в архив только то, что касалось непосредственно гибели судна. И часто потом ночами я смотрела на образ мужчины из прошлого, воскрешая в своей памяти те несколько часов с ним. Он казался почти живым, объемным, реальным, и я каждый раз, забывшись, протягивала руку, чтобы наткнуться на пустоту. Я пыталась найти упоминание о нем, но ни в списках погибших, ни в списках выживших Эдвард Каллен не значился. Не было такого солдата среди освобожденных пленных северян, и он, получается, сказал мне правду: он был не тем, за кого себя выдавал.

Я лишь пыталась надеяться, что он выжил, но точно так же он мог и погибнуть после того, как я покинула его. От переохлаждения, или от потери крови. А то, что нигде в истории не упоминалось о неизвестном спасательном средстве, говорило о том, что Эдвард с моим спасательным жилетом так и не был найден.

Было проведено небольшое разбирательство, но никаких нарушений с моей стороны выявлено не было, стоимость утерянного (как я указала) спасательного жилета вычли из моей стипендии, и я продолжала обучение на своем факультете. Но сама я изменилась. Теперь я считала, что я обязана спасти кого-нибудь в том моменте прошлого, куда меня пошлют, иначе я не смогла бы считать себя человеком. Время – лишь физическая величина, и оно не может быть главнее человеческой жизни. Тем более такой короткой.

Но на следующие практики меня отправляли в более спокойные районы пространства-времени, и свое решение воплотить в жизнь мне так и не удавалось. Я пыталась выбить себе командировку в ближайшие к тысяча восемьсот шестьдесят пятому году районы, надеясь попробовать найти Эдварда в его времени, но мне это не удалось.

Тогда от отчаяния я познакомилась с Джейкобом Блэком, студентом факультета физики времени. Я слышала, что среди ребят-физиков практиковались несанкционированные «путешествия во времени». Студенты конструировали портативные машины и могли перемещаться по потоку времени самостоятельно, без поддержки службы института. Я спросила у Джейкоба, могу ли я попросить кого-нибудь отправить меня в нужный момент прошлого или арендовать чью-нибудь машину времени. Парень только сочувствующе улыбнулся и сказал, что я точно не справлюсь. Даже не все физики могли рискнуть сделать такое.
Тогда я спросила, можно ли с их помощью вытащить человека из прошлого в наше время? Джейкоб нахмурился, но пообещал, что изучит этот вопрос. Итогом был его вердикт: нельзя. Можно было только отправляться в прошлое и возвращаться в свое время. Перемещения в будущее время не удавались, и для человека из прошлого двадцать второй век не мог быть доступен. Джейкоб долго рассуждал, сыпал формулами, которые мне ни о чем не говорили, но главное я поняла: Эдварду никогда не добраться до меня. Оставался один выход: отправиться в прошлое и попытаться найти его там. И остаться с ним, если он, конечно, захочет. Но ведь он мог и не захотеть. Или его вообще уже не было в живых. Да и вряд ли кто-то захочет мне помочь попасть в прошлое.

И вдруг мне пришла в голову одна мысль:
– Джейк, – спросила я, – а почему ты что-то так долго изучал? Нас еще в школе учат, что перемещения в будущее недоступны. А ты как будто считал, что есть… возможность?
Джейк помялся, но все же нехотя ответил:
– Есть. Только об этом не говорят. Наши парни пробивались на пару дней вперед, даже видели себя в будущем. Тех, кто этим занимался, забрали из института. Официально их отчислили, но я думаю, просто засекретили их работу.

Пара дней. Даже если ребята-физики смогут пробиваться в будущее на пару лет, мне это не поможет. Я не смогу вытащить Эдварда на три столетия вперед. Впрочем, может, он еще и не захотел бы этого.

– Сюда бы Эда, – вдруг вздохнул Джейк, – вот он бы смог разобраться. Он просто чертов гений! Только теперь его не сыщешь, где-то затерялся в ткани пространства-времени, уже года три от него не было известий. Вполне возможно, что погиб. Говорят, частые перемещения тяжело сказываются на психике, а еще нарушаются внутренние биологические часы, и время в твоем организме начинает течь неправильно.

– Кого? – холодея от предчувствия спросила я.
– Что «кого»? – не понял Джейкоб.
– Про кого ты говоришь?
– Про Эда. Эдварда Каллена. Он был аспирантом на пространственно-временной кафедре. Профессора пять лет назад зарезали его работу, где он доказывал, что «эффекта бабочки» не существует. Тогда он заявил, что снабдит свою теорию фактами. Сконструировал портативную машину времени и начал прыгать по ткани времени. Три года назад появлялся. Тайком, конечно, чтоб не перехватили. Оставил голографические видео, вычисления и опять исчез. Его данные произвели панику в рядах профессоров, поэтому их сразу же засекретили…

Джейкоб продолжал еще что-то говорить, а я сидела, оглушенная, и только повторяла мысленно: «Он обещал меня найти! Он обещал, что мы встретимся! Он просил верить!» Руки и ноги дрожали от надежды и от страха. Три года не появлялся. Я его видела около полугода назад, но ведь у него время течет иначе. Может быть, его уже несколько лет нет в живых. Но он просил меня верить. И мне ничего не оставалось. Я верила.

***

Прошло два года. Близилась моя дипломная работа. С тех пор мой руководитель не предлагал мне работы в катастрофах, но я решила, что моей дипломной работой будет взрыв башен-близнецов. И я уже знала, что сделаю все возможное, чтобы спасти как можно больше людей из прошлого. Именно в этом я видела свое предназначение, а отнюдь не в фиксировании событий прошлого. Я помнила, как Эдвард вытаскивал человека из огня, я воспроизводила в памяти его слова, и я, наконец, поняла, что он пытался мне сказать тогда, на палубе «Султаны». Каждый день он шел спасать людей. В каждой катастрофе, куда он перемещался с помощью своего временно́го устройства, он рисковал жизнью. Он не знал, имеет ли это смысл, потому что спасти он мог не многих. Но он делал это, как каждодневную работу, снова и снова. Он боялся, что его усилия не стоят выеденного яйца, и не понимал, должен ли продолжать. Именно это пытался он у меня спросить. И я ответила: «Если есть причина…» И теперь я знала, что эта причина есть и будет существовать всегда. Всегда, пока существует человечество. Это причина – жизнь человека.

Я уже не надеялась, что когда-нибудь встречу Эдварда. Слишком много времени прошло и в моем, а особенно в его времени. И я решила, что моя дипломная работа будет маленьким вкладом в его теорию отсутствия «эффекта бабочки».

Я вытащила из горящего здания всего лишь двоих, женщину и мальчика. На большее у меня не хватило ни сил, ни времени. Я не стала вырезать из голографического видео ни одного фрагмента, который явно указывал на мои нарушения основного закона невмешательства.

Когда мой видеоролик смотрели члены комиссии и набившиеся в зал студенты, стояла мертвая тишина. Я знала, что потом буду привлечена к суду, что я больше никогда не смогу бывать в прошлом, но я сидела с сухими глазами и вспоминала, как Эдвард спрашивал:
– Но если ты можешь..?
И я отвечала ему:
– Ты должен.

Фильм закончился. Возникла пауза. Я зажмурилась, не желая видеть ничьих осуждающих лиц, и вдруг безумно знакомый бархатистый голос произнес:
– Как вы можете видеть, это еще одно независимое доказательство моей теории вмешательства. Мы все неверно понимали утверждения Хампе: «История не терпит сослагательного наклонения». Как бы мы ни пытались вмешаться в прошлое, оно выстраивает свою структуру независимо от наших действий. Если человеку суждено погибнуть, он погибнет. Если ему суждено выжить, как бы он не стремился умереть, он выживет. Если человек остается в прошлом, значит ему это предначертано. Если ему суждено встретить кого-то…

Я сидела, боясь пошевелиться, боясь вздохнуть. Я слушала голос и боялась повернуться. Боялась, что едва я открою глаза, фантом рассеется, и я снова наткнусь на пустоту, как при просмотре моих видео. Но на этих словах я не выдержала, вскочила и, наконец, посмотрела на того, кто произносил эту речь.

– … вы встретите. И неважно, в каком времени, в каком пространстве и в какой точке континуума это произойдет. Как ни печально сознавать, но мы всего лишь пешки Судьбы. Или, если хотите, Времени. Оно плетет свою временну́ю ткань, невзирая на наши желания и помыслы, на наши поступки или отказы от них. Но именно так мы можем оставаться людьми. Невзирая ни на что мы должны делать то, что должны.

Эдвард с задних рядов начал спускаться к трибуне.

В зале поднялся невообразимый шум. Люди начали спорить, одни (кажется, физики–временщики) начали доказывать необходимость вмешательства во временную ткань ради изучения структуры времени, другие им отвечали, что раз наше вмешательство не имеет смысла, то и не стоит ничего трогать. А Эдвард подошел ко мне и, взяв за руку, повел прочь из зала. Мы вышли в коридор, и он прижал меня к себе, уткнувшись подбородком мне в макушку, и так мы стояли и молчали, просто радуясь, что можем это делать – прикасаться друг к другу.
В зале что-то грохнуло, видимо, кто-то уронил стул, Эдвард вздрогнул и напрягся, скорей всего по привычке реагировать на резкие звуки. А потом улыбнулся и посмотрел на меня:
– Поздравляю! Твоя дипломная работа произвела фурор.

А я спросила его:
– Ты еще тогда понял, кто я?
– Сначала, когда ты решила со мной познакомиться, нет. Я принял тебя за девушку девятнадцатого века. К слову, ты очень хорошо вживаешься в образ. Я знаю, что постоянно путаю речь, да и вообще часто веду себя не соответствующе эпохе. Физиков особо и не учат этому. А ты была такой настоящей девушкой девятнадцатого века, только очень решительной. – Эдвард улыбнулся. – Мне это в тебе нравилось, напоминало современных мне девушек. И я так хотел оградить тебя от гибели, так что успокоился только когда посадил тебя в Мемфисе в повозку и отправил подальше от парохода. А когда я увидел тебя на палубе после взрыва, у меня чуть разрыв сердца не случился. Что ты одна из наших, до меня дошло, только когда ты вытащила спасательный жилет.

– Почему ты не сказал, что ты временщик?
– Я боялся, что ты начнешь меня искать сквозь время. Или выдашь мое местонахождение, и меня найдут через прямой контакт.
– Ты заставил меня думать, что даже если ты остался жив, мы все равно не сможем быть вместе, потому что из разного времени, – воскликнула я. – А потом я думала, что ты умер!
– Я же пообещал, что найду тебя! – он обнял меня и, прежде чем поцеловать, сказал: – Я нашел тебя, я сдержал слово. Я обещал тебе, что мы обязательно встретимся, пусть и через много лет. Ты верила мне?
– Через много веков, – поправила я. – Но я верила! Я верила…