Гермиона стояла вместе с Джинни у ее забитого до отказа шкафа и хмурилась. Девушка была в плохом настроении. В очень плохом настроении. Ее рыжая подруга уже два дня не оставляла Грейнджер в покое. Все мысли сестры Рона были сосредоточенны на сегодняшнем празднике — Хэллоуин.

— Гермиона, — голос рыжей был громким, что сильно раздражало гриффиндорскую отличницу, — ты обязана выглядеть нормально. Пожалуйста, ради меня.

— Джинни! — Девушка была на грани срыва, но еще сдерживала себя. Хотя ей очень хотелось, чтобы ее оставили в покое. Хотелось пойти в библиотеку и спрятаться ото всех за привычными бастионами из книг. Хотелось, в конце концов, остаться одной и подумать. Подумать о Малфое и о том, что за последние две недели после их второй встречи они больше ни разу не остались наедине. От этого Гермиона ощущала себя забытой. Забытой и одинокой. Но она отказывалась понимать, что всему виной то, что она просто скучала. — Мне абсолютно все равно, в чем идти на этот бал. Правда. Мне плевать. Я вообще считаю, что это глупая затея.

Затея и вправду казалась ей глупой. И не потому, что ей вовсе не хотелось наряжаться и танцевать. Нет. Просто она не понимала, как они смогут веселиться в зале, где еще недавно умирали люди. Это было выше ее сил. Но, к своему неудовольствию, девушка обнаружила, что она единственная, кто не хочет этого праздника. Единственная, кто испытывает болезненное чувство вины за то, что жива. Единственная, кто отказывается возвращаться к нормальной жизни. Единственная, кто не может забыть. И именно поэтому она до последнего пыталась уговорить своих друзей оставить ее в покое. Не заставлять идти на праздник. Не упрашивать. Но все оказалось напрасным. Напрасным, потому что ее друзья решили, что непременно должны вернуть свою Гермиону — веселую, улыбчивую, отзывчивую заучку. И она сдалась. Сдалась, так как выбора ей не оставили. Потому что в очередной раз, когда она заявила, что лучше проведет время с учебником в гостиной, Гарри заявил:

— Надеюсь, что в восемь вечера ты будешь готова, Гермиона, — и голос его при этом стал твердым. Уже не мальчик. Уже настоящий мужчина. — Потому что если не будешь, то я понесу тебя в зал в том, во что ты будешь одета в это время. И, даже если ты только выйдешь из душа и на тебе будет одно полотенце, меня это все равно не остановит. Клянусь!

И Гермиона капитулировала. Все пути к отступлению перекрыли. Ее загнали в ловушку. И теперь, когда на часах было уже почти семь часов, все, что ей оставалось, — это сдаться в очередной битве и позволить Джинни выбрать для нее одежду. Что она при этом чувствовала? Да ничего. Потому что она отказывалась признавать, что на бал ей все-таки идти придется.

Никогда еще Гермиона не чувствовала себя куклой. А сейчас она именно ею и была. Большой такой, разговаривающей и думающей куклой, которую одевали, расчесывали — мучили. Но больше, чем все мучения от приведения ее волос в порядок, девушку раздражало неумолкающее щебетание Джинни. Нет, Гермиона очень любила Джиневру, но она настолько хотела, чтобы от нее отстали, что сейчас общество подруги абсолютно не радовало. Хотя, если бы она могла себе признаться в том, что вся ее злость не просто из-за бала… Ее злость оттого, что гриффиндорская отличница завидует… Завидует своим друзьям, потому что они смогли пережить боль, войну и оставили все в прошлом. А она… Вот Джинни и Рон, они же смогли пережить смерть Фреда. И они стараются забыть об этом. Стараются жить дальше. А она… она не может. Или не хочет. Не получается у нее пережить смерть родителей. Не получается отпустить их. Просто не получается. И в груди все еще живо чувство щемящей боли. Боли, которая, кажется, способна разорвать ее сердце изнутри. Боли, которая полностью перекрывает все то хорошее, что случается с ней. Боли, которая просто душит, не давая вдохнуть жизнь полной грудью. Боли, которая отступает, только когда рядом находится он… Но об этом ей думать тоже не хочется. Потому что это злит. Она сама загнала себя в угол. Сама. И ей некого винить, кроме себя. Потому что только она виновата в том, что не может вырваться из трясины отчаяния.

Часы пробили восемь. Девушка вздрогнула от неожиданного звука. Началось. Началось то, что Гермиона готова была отсрочить любой ценой. Но пути назад не было. Джинни взяла ее за руку и потащила в гостиную, где их уже должны были ждать Рон и Гарри. Но Рона не было. Гарри объяснил, что тот должен встретить свою партнершу и поэтому… Дальше Гермиона не слушала. Она почувствовала, как в душе зарождается гнев, готовый выплеснуться на голову друзей, стоящих с виноватым видом и с ужасом ждущих слов Гермионы.

— Ты серьезно? — ее голос был ледяным. Но в душе бушевал огонь. Как же так? Как Рон мог бросить ее? Да, они уже не вместе, но… Но он же обещал, черт возьми! И плевать, что у него есть девушка и что она, конечно же, хочет пойти на бал со своим парнем. Плевать ей на все! Потому что Рон обещал. И обманул. А Гермиона не любила лжи. Только она одна могла обманывать себя. А всем остальным это запрещалось. — То есть я должна идти на бал без пары?

— Гермиона, перестань. — Гарри чувствовал себя виноватым. Он, конечно, понимал Рона. Но ведь тот сказал, что его новая любовь не пойдет на бал, и поэтому он составит пару Гермионе, а вот теперь… А вот теперь Рон сбежал, а им с Джинни придется отдуваться за него. Черт! Как же Рональд не вовремя со своей новой пассией. И кто просил эту пуффендуйку выздоравливать? Ведь болела же себе нормально. Отдыхала в больничном крыле. И все было замечательно! А теперь ему, герою войны, придется разбираться со всей этой кашей, которую заварил его друг. Но он не жаловался. Мужская солидарность сработала и в этом случае. — Ты же знаешь, что это не тот бал, куда нельзя идти без пары.

— Конечно, Гарри, я знаю, — глаза обычно спокойной гриффиндорки метали молнии, отчего ее друзья почувствовали себя… неловко. Конечно, неловко. Они же чувствовали, что от «Авады» их отделяют лишь гриффиндорская сдержанность и нежелание Гермионы попасть в Азкабан. Хотя в первом случае нельзя было быть точно уверенными. Оставалось надеяться только на то, что отличница не любила маленьких и сырых помещений, а в тюрьме других не было. — Знаю. И не пойду.

— Нет, Гермиона! — Джинни впилась в ее руку, не давая отойти к лестнице, ведущей в спальни. Это было опасным маневром. Но младшая Уизли не могла позволить Гермионе, которую она с таким трудом впихнула в платье и расчесала, пустить все ее старания коту под хвост. — Мы же договорились!

— Мы договорились, что я пойду на бал, — Гермиона прикрыла глаза, чтобы не показать друзьям, насколько она недовольна сложившийся ситуацией. Недовольна — это слабо сказано. Она действительно была готова растерзать их на месте за то, что они уговорили ее пойти. За то, что заставили влезть в платье. За то, что Джинни чуть не вырвала ей половину волос пытаясь придать им нормальный вид. — Но мы не договаривались, что я буду позориться! А по-другому то, что я приду одна, назвать сложно!

— Гермиона, ты будешь не одна! — возмутился Гарри. Но возмутился как-то странно. Неуверенно. Мальчик, который победил Волан-де-Морта, боялся своей лучшей подруги. Да уж, что такое самый опасный темный волшебник по сравнению со злой женщиной? Так, карликовый пушистик! — Мы с Джинни будем с тобой, да и Рон со своей девушкой встретит нас у входа в зал.

— Всегда мечтала стать пятым колесом в телеге, — с сарказмом в голосе сказала Гермиона. — Мечты сбываются!

Двадцать минут споров, криков и просьб и… она сдалась. Потому что было легче посетить бал на два часа, чем слушать увещевания своих друзей. И они бы все равно не отстали. Гарри не привык сдаваться.

В половину девятого Золотое Трио Хогвартса в запасном составе появилось у дверей Большого Зала. Рона не было. И это спасло его от неминуемой расправы, которую Гермиона собиралась свершить. Но время есть. У нее есть целых два часа. И это было единственным, что смогла отвоевать девушка у друзей. Она пообещала, что на бал пойдет, но не более, чем на пару часов. И это радовало. Но радовало еще и то, что она знала, что увидит на балу его… И он будет с другой. С другой. От этих мыслей разболелась голова, а плохое настроение стало еще хуже. Хотя, кажется, хуже было уже некуда.

Зал был украшен тыквами, свечами и паутиной. Как всегда. Столы стояли по бокам, чтобы освободить место для танцев. Как всегда. Гермиона быстро пересекла Зал и уселась за крайним столиком, расположившемся в самом темном углу. Несмотря на то, что она пришла, подавшись уговорам, танцевать она не обещала. Нет. И это была еще одна ее маленькая победа. Вот поэтому гриффиндорка со спокойной совестью решила, что посидит пару часов за столиком, а потом сбежит. Сбежит и наконец-то останется одна, и сможет насладиться тишиной. Тишиной, которой ей очень не хватало с тех пор как стало известно о проведении бала. Заиграла музыка и на танцплощадку стали выходить первые смельчаки. Все веселились. Только одна девушка сидела с отсутствующим видом. Она просто присутствовала. Наблюдала. Ведь наблюдать за жизнью других — привычное для нее дело. Но сейчас она неосознанно искала в толпе учеников одну единственную светлую макушку. Она призналась себе в том, что хочет его просто увидеть. Увидеть, чтобы убедиться, что он все так же противен ей, как и раньше. Убедиться, что их недообъятия ничего не значат для нее. Только поэтому она настойчиво скользила взглядом по толпившимся у столов с закусками ученикам.

Ее уединение длилось недолго. Его прервали. Наглым образом, вторгшись в ее мысли:
— Грейнджер, ты наконец-то сменила наряд, — голос явно принадлежал королю Хогвартса Драко Малфою. И от этого голоса по спине побежали мурашки. Нет! Нет! Малфой здесь абсолютно не при чем! Просто платье тонкое, а тут сквозняк! — Это ты правильно. Вещи надо иногда стирать, а то, знаешь ли, может появиться неприятный запах.

— Ты издеваешься? — в голосе девушки прозвучало отчаяние. Не так она представляла их встречу сегодня. Не так. Ей хотелось чего-то особенного. Чего-то необычного. Ведь, несмотря на тяжелую молодость и войну, она все еще верила в чудеса. Стоп! Она вообще не представляла себе встречу с Малфоем! Слишком много чести для слизеринского хорька! — Этот вечер и так хреновый, не делай его еще хуже.

Но слизеринца абсолютно не интересовало мнение грязнокровки. Поэтому он пододвинул свободный стул поближе и развалился на нем. На лице ухмылка, в глазах бегают чертики. Он ждал ее прихода. Ждал с огромным нетерпением. Он хотел увидеть ее. Его душа требовала ее присутствия рядом. Ведь он и на этот идиотский бал пошел только ради нее. Потому что он не мог без нее. А то что он грубит… Ну так на то он и Малфой, чтобы пренебрежительно общаться с гриффиндоркой, так еще и грязнокровкой к тому же. Так что все нормально. Она же другого от него и не ждет. Наверное, даже разозлилась бы, если бы он стал с ней нормально разговаривать.

— Ты пьян? — строго. Она никогда не забывала о правилах. И, уловив едва ощутимый запах алкоголя, готова была броситься в атаку. Ей было все равно, что он пил. Плевать. Но то, что этот запах вплетался в него, изменяя, портя, — это злило. Заставляло сердиться.

— Не настолько, чтобы забыть, что ты грязнокровка, — язык почти не заплетался. Глаза почти не блестели. Запах алкоголя почти не ощущался. Может, потому что он не настолько пьян, как пытался показать? Может, потому что он и не пил практически?

— Ожидаемо, Малфой, — голос холодный, ледяной, равнодушный, но ему плевать. Он тоже умеет притворяться. Главное, что в глазах он замечает вспышку обиды. И это главное. Ведь он смог ее зацепить. Ради этого он и здесь. Ради этого и подошел к ней. Ведь так? Только ради этого, правда?

— А это ожидаемо? — вопрос. Ему не нужен ответ. Секунда. Секунда и его горячие губы накрывают ее рот. Сминают в требовательном поцелуе. А она опять не сопротивляется. Опять не может. Опять не хочет. Потому что он действует на нее таким странным образом. Потому что, несмотря на крики, вопли здравого смысла, тело поддается вперед. Тело ждет его прикосновений. Это длилось всего несколько мгновений. Мгновений, которые окрасились для нее в самые яркие цвета. Мгновений, которых он ждал, кажется, всю жизнь. Мгновений, которые они разделят на двоих.

Его глаза скользили по ее лицу. Он впитывал в себя ее черты. Пухлые, влажные после поцелуя губы, красивые карие озера — глаза, в которых он тонул, вздернутый нос. Она полностью принадлежала ему. Пусть всего несколько секунд, но он потерялся в своих ощущениях. Он еще никогда не испытывал такой потребности в ком-то. Никогда. И сейчас его сердце стучало громче музыки. Стучало так, что, кажется, от этого звука не выдержат своды зала и рухнут им на головы. Но в таком случае он бы умер счастливым. Очень.

А она просто смотрела на него. Наслаждаясь каждой секундой его присутствия. Ей не надо было рассматривать его. Зачем? Если она и так знала каждую его черточку. Если она и так могла представить его, стоило только закрыть глаза. И сейчас ее губы, все еще пылающие, требовали нового поцелуя. Нового прикосновения. Требовали, чтобы он был рядом. Всегда. И она поддалась своему желанию. Отбросила в сторону доводы рассудка. Потянулась к нему. Прикоснулась рукой к прохладной щеке, провела пальцами по скуле. Дотронулась до губ и поняла… Она готова совершить ошибку… Возможно, самую большую ошибку в своей жизни. И пусть завтра она возненавидит себя. И пусть завтра она будет проклинать этот вечер и Малфоя, но сейчас… Сейчас единственное, чего она желала, — это оказаться с ним вдвоем, подальше от набитого учениками зала.

И он видел это желание в ее глазах. Видел, что она хочет его. Видел, что она готова пойти за ним. А ведь всем известно, что Драко Малфой никогда не отказывается от того, что само плывет в руки…

Предыдущая глава || Следующая глава