“...способность сопереживать, принимать таким, каким есть, давать заботу, защиту”. Карта Мать, колода Симболон.



— Кентавры, — сказал Малфой с неудовольствием и поднял голову от книги. Книга лежала у Малфоя на коленях и сама себя листала, потому что руки у него были заняты. В одной руке он держал чашку кофе, в другой крекер, толсто намазанный апельсиновым джемом. Вопреки его заявлению, он съел далеко не все крекеры, пока выхаживал Гермиону.



— Что — кентавры? — спросила Гермиона. Её крекер был намазан шоколадным маслом, поэтому пальцы, нос и щёки у неё были в шоколаде.

— Тут сказано… Грейнджер, возьми салфетку! Иначе я велю… хорошо-хорошо, попрошу демона тебя умыть. Прости, что напоминаю тебе о возрасте, но в твои годы уже пора уметь вести себя за столом.



Гермиона, попыталась дотянуться языком до кончика носа, чтобы слизнуть масло, но у неё ничего не получилось.



— Нос короток, — догадался Драко, — или, скорее, зубы длинны…

— Я сейчас ткну тебя мордой в джем, — пригрозила Гермиона, — как в маггловских комедиях. Видел когда-нибудь?

— В маггловских комедиях, сколько я успел заметить, тычут мордой в торт, — возразил Малфой, — так что мордой в джем — это против традиций. Я не могу тебе позволить попирать традиции, я джентльмен, в конце концов!



Удивительно мирное утро, учитывая ночное выяснение отношений. Малфой и вовсе выглядит так, словно ничего неприятного ночью не произошло. Как будто он привык к тому, что она его постоянно отшивает. Непонятно, правда, зачем он продолжает добиваться её. Наверное, будучи, в конце концов, джентльменом, отдаёт дань традиции, сложившейся за время их квеста.



Мало того, он чем-то весьма доволен. Точно такое же ублаготворённое выражение было на морде Живоглота в тот день, когда он разорвал-таки соседского попугая, на которого охотился больше года. Пришлось наложить на соседку Obliviate. Чокнутая старая дева забыла, что её Генезиса слопал Живоглот, но, чёрт бы её подрал, не забыла, что Генезис у неё был! Поистине, настоящая любовь неподвластна ни магии, ни забвению, ни смерти. Пришлось найти точно такого же зеленокрылого ара и научить его реагировать на кличку Генезис. Скандальный пучок дурнопахнущих перьев обошёлся Гермионе в пятьдесят фунтов, поэтому она пообещала Живоглоту, что за попытку нового покушения скормит ему под Империусом фунт рокфора. То ли Живоглот испугался угроз, то ли старый Генезис оказался не таким сногсшибательным на вкус, как на вид, но Генезиса Второго Глот не трогал, даже не смотрел в его сторону. Цена удачной охоты Живоглота — пятьдесят фунтов и один Obliviate. А во сколько влетит удачная охота Драко Малфоя — об этом и подумать страшно.



Может быть, спросить? Не прямо в лоб, мол, что ты от меня скрываешь, всё равно не ответит, а...



— Чем ты так доволен?



Малфой удивлённо поднял брови. Они уже немного отросли и серебристо посверкивали в свете Люмоса.



— Собой, разумеется, о гроза шоколадного масла, Говоря точнее, своими талантами зельевара. Ты заметила, у тебя волосы выросли настолько, что уже начали виться, и это за одну ночь! И последние следы ожогов исчезли. Ай да я?

— Н-да, ай да ты. Я из-за этих волос не сомкнула глаз, такой страшный зуд… э-э-э, по всему телу.

— Так-таки и по всему?

— Ну. не по всему. Местами. Короче, зелье твоё нуждается в существенной доработке.

— Ах, зуд — это пустяки, Грейнджер. Главное , что Противоожоговое зелье с нетривиальным сочетанием змеиного молока и адской цикуты...

— Что-о-о?!

— Цикута, ты что, не помнишь? Я в Лимбе целую охапку….

— Я прекрасно это помню. Повтори ещё раз — ты добавил в Противоожоговое зелье цикутоксин?

— Совершенно верно.

— Но всем ведь известно, что нельзя смешивать колдовские и неколдовские составляющие. Их взаимодействие не поддаётся расчёту.

— По-твоему, адская цикута — это неколдовское растение? Что-то ты совсем плоха.Я тебе что-нибудь приготовлю — для мозговой стимуляции…

— Уймись, отравитель. Ты и так меня чудом не убил. Цикуту он положил в Противоожоговое — без дозировки, без испытания…

— Я испытывал! На твоём коте.

— Что?!

— Он сам вызвался, честное слово! Не веришь — спроси у него.



Живоглот чинно грыз сухой корм. Прервался на мгновение, посмотрел на Гермиону, моргнул и снова принялся грызть.



— Он всего-навсего кот! — Живоглот возмущённо фыркнул. — Но ты-то человек! И довольно взрослый! Как ты мог?

— Чего ты раскричалась? Сначала я сварил стандартный состав, который, к твоему сведению, вылечил бы тебя не раньше чем через неделю.

— Я знаю.

— Я знаю, что ты знаешь. Я вспомнил о цикуте и решил попробовать. На себе, Грейнджер, на себе, не забывай, я тоже был обожжён. Когда закипела основа, и я начал смешивать составляющие, подошёл твой полуниззл, Грейнджер. Полуниззл, а не всего-навсего кот.



Живоглот гордо мяукнул.



— И стал обнюхивать котелок. Зашипел и замахнулся на меня когтями. Тогда я намешал несколько составов, и в каждом чуть менял дозировку. Он обнюхал все и около одного сел и облизнулся. Я и сварил зелье на этом составе. Он следил и за временем — принюхивался к пару, как-то объяснялся с демоном, когда нужно было добавить или убавить жара, и заорал на меня, когда решил, что зелье готово. Сначала я смазал свои ожоги, и они стали заживать. Тогда я поцеловал твоего питомца в морду…



Кот зашипел, фыркнул и принялся мыть упомянутую морду лапами.



— Можно подумать, мне понравилось с ним целоваться, — фыркнул, в свою очередь, Малфой. — Но я был просто счастлив своей удачей, это извиняет мою несдержанность. Одним словом, Грейджер, когда я опубликую этот рецепт, обязательно впишу доброго Живоглота в соавторы.



Кот мотнул головой.



— Не знаю, как насчёт низзлов, — сказала Гермиона, — но коты — народ совсем не суетный, это во-первых. А во-вторых — ну, опубликуешь, и что? Много, по-твоему, найдётся охотников лезть за цикутой в Ад?

— Это уже не мой дело, — объявил Малфой, — моё дело — приоритет. А хватит у кого-то смелости последовать по моим… по нашим следам, или не хватит, меня не касается. Согласись, я прав.

— Слизеринец навсегда.

— Вот именно, поэтому даже не пробуй меня лечить. Собираемся и идём?

— Погоди. Что ты там начал говорить — насчёт кентавров?

— Я? Ах, да, кентавры. Там, правда, ещё и Минотавр, но он меня не так беспокоит, у него бычьего — только голова. А вот кентавры меня тревожат. Они ведь наполовину кони…

— Да что ты?

— И не на какую-нибудь, а на нижнюю. То есть, у них не как у человеческих мужчин, а как у коней.

— Тебя это возбуждает?

— Нет, миледи. Но помнится, ты говорила мне, что тебя постоянно жжёт желание.

— Ты опасаешься, что, будучи бешеной бабой, я предпочту тебе и Снейпу табун кентавров?

— Мне кажется, у меня есть для этого основания..

— Ты когда-нибудь видел, чтобы я приставала, скажем, к Фиренце?

— Тогда ты ещё не была бешеной бабой. Но знала бы ты, что творилось с нашей Миллисент при виде этого вашего Фиренце!

— Прекрати.

— Честное слово!

— Некрасиво себя ведёшь, Малфой. Ты и про меня будешь рассказывать, мол, не представляете себе, что творилось с этой вашей Грейнджер при виде скелета Снейпа?

— Ладно, ладно, считай, пристыдила. Но скажи сама, уверена ли ты, что не повалишься под первого попавшегося кентавра?

— Нет. Не уверена. Доволен?

— Нет, но, по крайней мере честно. Так что же мы будем с тобой делать?

— Мы будем надеяться, враг мой, что зов твоего декана одолеет зов табуна кентавров. Но если вдруг не одолеет — свяжи меня и тащи прочь.Я тебе разрешаю.

— Хорошо, буду иметь в виду.



Малфой, Гермиона и кот шагали по убитой пыльной тропе — справа скала, слева обрыв — демон парил над ними и время от времени героически совался вперёд, особенно когда впереди был поворот. И из-за очередного поворота он вылетел в панике, и забился Гермионе в рукав. Малфой выхватил палочку. Глот неторопливо лёг на бок и выпустил все когти.



Из-за поворота вышел и остановился молодой человек редкой красоты. Он был высок и крепок, волосы и борода у него были светлые, может быть (трудно было разглядеть в вечном сумраке) даже и золотистые, вьющиеся крупными упругими кольцами. Глаза у него тоже были светлые, может быть, и голубые. Он очень доброжелательно улыбался. Ничего в нём не было бычьего, кроме, разве что этой крепости сложения и некоторой излишней кудлатости. Он был гол и… Да, подумала Гермиона, вряд ли у кентавров больше.



— Ну и чудище, — сказал Малфой.

— Ты что, ревнуешь? — бездумно огрызнулась Гермиона.

— К кому, к этому бычьеголовому? Эй, Грейнджер! Что с тобой?

— Почему — бычьеголовый? — рассеянно спросила Гермиона, — голова как голова…



Красавец улыбался. Всё же какого цвета у него глаза? Отсюда не разглядишь, нужно подойти поближе…



Она споткнулась о невесть откуда взявшегося Живоглота, и тут же её запястье сжало, как клещами. Голос Малфоя прошипел:



— Стоять.

— Ты что, Малфой? Пусти, всё в порядке. Я просто хочу его получше разглядеть — такой красивый мальчик...

— Грейнджер, очнись! Он чудовище,с копытами, рогами и когтями, совершенно бредовое. Из пасти течёт пена, глаза налиты кровью. Просто он на цепи, и не может подойти сам, вот и подманивает тебя, дурочка. Стой, кому сказал.

— Хватит морочить мне голову. Я что, по-твоему, слепая?

— Нет, но… Давай, скажи честно — если я сейчас выпущу твою руку, ты побежишь к нему сломя голову?

— Почему побегу? Пойду.

— Грейнджер!

— Ну ладно, ладно, ты прав. И почему эти штуки действуют только на меня? Как-то даже обидно.

— Просто у него традиционные наклонности, я его не интересую. Нет, если ты действительно хочешь — иди. Может, он действительно тебя поимеет. Для начала. Но потом всё равно сожрёт, у него это на морде написано.

— Как же мы пройдём? Кем бы он ни казался, он ведь стоит посреди дороги, верно? Нам его не обойти.

— Как-как. Заклинанием. Он нормального размера, и сделан не из глины. Я думаю, Оглушающее на него прекрасно подействует.

— Дай его мне, — попросила Гермиона.



Малфой прищурился.



— Подстрахуй меня, но пропусти вперёд. Какого чёрта, должна же я научиться самостоятельно справляться с этими погаными мороками!



Малфой вздохнул. Взмахнул палочкой, подхватил вылетевшую из неё верёвку.



— Пойдём в связке.

— Ты мне совсем не доверяешь, — сказала Гермиона и почувствовала, что от обиды у неё выпятилась нижняя губа. Кажется, Малфой прав — она впадает в детство.

— Доверяю, но не тогда, когда дело касается мужчин, то есть, самцов. В общем, особей мужского пола. Слушай, Бяша, ты ведь сама просила себя связать, если потребуется.

— Какая я тебе бяша!

— А кто? — он продел палец в отросший крутой завиток надо её лбом и дёрнул, — Бяша-кудряша[1]. Нарекаю тебя именем сим отныне и навеки…

— Я тебе покажу "бяшу", — пригрозила Гермиона, обвязываясь верёвкой вокруг талии, — Я тебе рог сломаю, переплавлю и понаделаю себе серёг для пирсинга, так и знай!

— О-о-о, — мечтательно протянул Малфой, — мне как-то показали один фильм с пирсингом. Хорошая идея, Бяша, только рог я тебе не дам. Я лучше просто подарю тебе серьги, но с условием — проколешь там, где я скажу.

— Размечтался, — буркнула Гермиона и чуть не выдернула верёвку из рук Драко, — пошли, извращенец.

— Пошли, извращенка. Нет, лучше всё-таки Бяша.

— Ах, перестань, пожалуйста!



Она в раздражении повернулась к обнажённому красавцу и вновь подпала под обаяние его улыбки. Господи, он же живой, она чувствует тепло его тела, его запах, как запах нагретой солнцем молодой травы — живой, тёплый, как попал он в обитель теней? Надо вывести его отсюда…



Что-то больно врезалось в живот. Эта дурацкая верёвка, которой дурак Малфой надеется её удержать. Гермиона приостановилась, просунула большие пальцы обеих рук между верёвкой и животом, и снова ринулась вперёд. Верёвка впилась теперь уже в пальцы, причинив такую боль, что морок отступил. Чёрт, опять она повелась. Но врёшь, нечисть рогатая, на этот раз не возьмёшь, потому что Малфой скорее перепилит её пополам своей чёртовой веревкой, чем позволит сделать ещё хотя бы шаг. А собственно, зачем? Она уже подошла достаточно близко.



Гермиона нагнулась, зачерпнула горсть песку и швырнула красавцу в глаза.



Перемена была разительной. Гермиона завизжала, отскочила назад, наткнулась на Малфоя, сбила его с ног и упала сама, но не на Малфоя, а на толстое и мягкое. Оно заорало и принялось драть всё вокруг без разбора. Демон — от растерянности, что ли? — сначала выпустил облако горячего пара, а потом обсыпал всех ледяной крошкой. Малфой с проклятьями отшвырнул вопящий меховой ком, из которого, казалось, со всех сторон торчали когти, зубы и усы, отмахнулся от демона, вскочил на ноги и взял боевую стойку. Гермиона тоже вскочила и уставилась на то место, где несколько мгновений назад стояло воплощение девичьей мечты. Там рвалось с железной цепи чудовище с чёрной бычьей головой — ревело, уставляя рога, рыло землю задними копытами и драло землю когтями передних лап. С губ у него летела пена.



Малфой повернул к Гермионе исцарапанное лицо и спросил:



— Глаза целы?

— Глот попадает в глаза, только когда сам этого хочет, — с достоинством ответила Гермиона, потрогала саднящую щёку и огляделась в поисках кота. Любимый питомец обнаружился на скальном выступе, на безопасной высоте в полтора ярда. Сидел там и вылизывался. Тогда она поискала демона, нашла его у себя на макушке и пересадила в рукав. Потом посмотрела на беснующегося Минотавра. Малфой тоже смотрел на Минотавра и задумчиво похлопывал себя палочкой по ладони.



— Есть идеи? — спросил Малфой, — может, трансфигурируешь его во что-нибудь менее агрессивное?

— В хорька, например, — немедленно ответила Гермиона.



Живоглот перестал вылизываться, лёг, сложил передние лапы муфтой и стал выжидательно посматривать то на Гермиону, то на Минотавра.



— Никакой фантазии, — вздохнул Малфой, — ты даже не подумала, что хорьки — очень агрессивные зверьки. Хочешь, чтобы он перегрыз тебе горло?



Живоглот зашипел.



— Не успеет, — перевела Гермиона для Малфоя и нацелила палочку.



Минотавр заревел, и словно в ответ, из-за поворота раздался шорох и скрип щебня под чьими-то шагами, кашель и тяжёлое — старческое — дыхание. Гермиона и Малфой переглянулись, и Гермиона опустила палочку



Из-за поворота появилась сгорбленная старуха, сплошь закутанная грязно-серой тканью — то ли чадрой, то ли хламидой. Левой рукой она опиралась на толстый кривой сук, а в правой у неё была хворостина. Она задыхалась, кашляла, но приближалась довольно быстро и кривым своим посохом постукивала вполне энергично.



— Не дозовёшься тебя, проклятье моего чрева, рогатый выродок, прорва несытая, скот несмысленный! Сказано тебе было полклепсидры назад — ступай рыть отхожую яму, а ты? Мать-старуха день-деньской надрывается, а ты срамным видом своим девок подманиваешь? Мало того, что муж мой, даром, что не отец тебе, паразиту, жалел тебя, паразита, всю жизнь человечиной кормил, заботился, так ты и здесь, дурень губастый, всё надеешься кусок урвать, а не поймёшь никак, что нету здесь мяса, тени тут, одни тени… Эге!



Она уставилась на пришельцев выцветшими глазами из-под тёмного своего покрова, и закостыляла ещё шустрее. Остановилась в нескольких шагах, вытянула шею — похоже, не только вглядывалась, но и принюхивалась. Классическая старая ведьма, с носом и подбородком крючком. И клык во рту — тоже крючковатый и очень одинокий, что не мешало ей шамкать вполне внятно.



— Никак, дождался? Никак, услышал Гадес мои молитвы, послал тебе кусок на зубок, сыночек мой, радость моя? Он так похож на своего отца, — с гордостью сообщила она, почему-то, именно Гермионе. — уж так похож, такой же красавец. И силы ему не занимать, да только куда её здесь девать, силу-то? И всегда-то он у меня голодный, а я ведь мать, каково мне смотреть, как ребёнок мучается?



Минотавр жалобно замычал. Малфой закашлялся.



— Еда-то нам положена, как же, да только он мальчик крупный, ему разве хватает. Я и то ему своё отдаю, себе оставляю, только чтоб на ногах держаться, да только мало ему, бедному, всё время кушать хочет. Уж я молилась Гадесу, уж так молилась, пошли, прошу, пропитания, не мне — много ли мне, старой, надо — сыну, дитя ведь ещё, ему расти и расти…



На этот раз закашлялась Гермиона.



— И тут вы. Не густо, конечно, но, коли поприжаться, вас нам надолго хватит, и доля малая в жертву Гадесу останется, благодетелю нашему, не дал пропасть сиротам. Сейчас я его отвяжу, погодите-ка…



Она поковыляла обратно к Минотавру, явно намереваясь снять цепь.



— Подожди, госпожа, — окликнул Малфой, — ты ведь хотела растянуть нас на долгое время, а если ты спустишь на нас своего сына…

— Твоя правда, милостивец, да только что же делать-то? — не оглядываясь, ответила старуха, — я с вами одна не управлюсь, стара я, руки слабые, ноги больные, спина-то… ох…

— Мы, госпожа, пришли сюда не по твоим молитвам, а по собственной надобности…

— Да мне-то что, милостивец? Пришли, вот и ладно, вот и хорошо, дитяти кушать надо. А уж кто послал, зачем пришли…

— Чего ты хочешь за наши жизни, госпожа?

— Да чего с тебя взять-то, милостивец? Ничего у тебя нет, уж я-то вижу, и сами вы больно тощи, да что делать, хвала Гадесу и на этом…

— Малфой, — шепнула Гермиона, — мы не можем предложить им еду, у нас у самих в обрез…

— Не мешай.



Малфой вынул из кармана фляжку, неторопливо свинтил крышку и сделал медленный сладостный глоток. Гермиона поймала себя на том, что облизывает губы. Старая грымза обернулась на бульканье и застыла, не сводя с Малфоя мелких своих глазок и приоткрыв чёрный рот.



— Что там у тебя, милостивец? Никак, бражка? Угостил бы старуху хоть глоточком.

— С радостью, госпожа, только почему ты просишь? Ведь когда твой сын нас разорвёт, не только глоточек, вся фляга тебе достанется.

— И-и-и, милостивец, да разве он обо мне подумает? Малоумный он у меня, даром, что силы не занимать. Сам всё духом заглотнёт и не разберёт, что в рот попало. Э-эх, а ведь как я его отца любила. Позавидовали боги моей радости, наказали дурнем порожним, утробой без краю…



Она хватила Минотавра клюкой по лбу и хворостиной под брюхо. Минотавр замычал, как показалось Гермионе, с укором.



Малфой протянул бабке открытую флягу.



— Что ж, выпей, госпожа, за любовь.



Бабка зашаркала обратно к ним.



— А и выпью, милостивец. Нравишься ты мне, хоть и бороду бреешь, как актёришка, почтителен ты ко мне, старухе, и рабыня у тебя хорошая, скромная…



Гермиона закашлялась. Малфой сделал каменное лицо.



— И котик у тебя хороший. Ну, авось котика он не тронет, он к человечинке привык, оставит котика мне, старухе, на забаву. Нравитесь вы мне, жалко вас, да только сын ведь — свой, родной, его жальче. Эх, ну, благодарствуй, милостивец, на угощение. Да владеет сердцами Афродита белая и сын её Эрос!



Провозгласив этот тост неожиданно звучным контральто, бабка сплеснула из фляги наземь и присосалась к горлышку, как клоп, наверное, на целую минуту. Потом с чмокающим звуком выдернула горлышко фляги из своего беззубого рта, громко рыгнула, постояла, бессмысленно и блаженно улыбаясь, и повалилась ничком.



Минотавр слёзно заревел и рванулся к матери, опасно натянув цепь. Гермиона, в свою очередь, рванулась к Минотавру, но её не пустила верёвка. Гермиона нетерпеливо выхватила палочку, уничтожила верёвку, в два прыжка оказалась перед мычащим чудовищем, успокаивающе вскинула руки:



— Всё хорошо, всё хорошо, она просто спит, ну, не бойся, не плачь, ну что ты. Мы ведь не убийцы, мы не причиним вреда ни ей, ни тебе, нам просто надо пройти. Ну, успокойся.



У Минотавра из глаз катились и бухались на землю огромные тяжёлые слёзы.



— Ну, перестань, ну хватит, бедненький…



Забывшись, она протянула руку к косматой головище. У Минотавра из раздувшихся ноздрей пахнуло жаром, он наставил на Гермиону рога и пристукнул копытами. Взглянул всё ещё полными слёз чёрными глазищами, и вдруг слёзы у него высохли, и белки глазищ налились кровью. Это потому, что к ним подошёл Малфой, небрежно похлопывая палочкой о ладонь.



— Ну, что, вперёд? Ты его, кажется, собиралась в хорька превращать, так давай, действуй. Мы и так здесь задержались.



Минотавр зарычал и протянул к Малфою чёрные лапы с когтями. Когти были, как ятаганы. Малфой попятился.



— Но-но, тихо ты, животное.



Минотавр заворчал, да так, что земля затряслась.



Гермиона решила сменить тактику и прикрикнула на него:



— А ну уймись! Вот возьму хворостину!



Это подействовало. Он, правда, помычал в знак протеста, но голову поднял, лапы опустил и выпрямился, почти по-человечески. Стоял и смотрел на них сверху вниз, время от времени поглядывая на перебравшую мамашу. Мамаша страшно храпела.



Гермиона сказала Минотавру:



— Мы постараемся придумать, как вам помочь. Я тебя сейчас отвяжу, и ты покажешь, где вы живёте, хорошо?



Малфой у неё за спиной тяжело вздохнул, но Минотавр кивнул головищей.



На шее у него был ошейник, от ошейника к огромной, вплавленной в скалу скобе тянулась цепь. И скоба, и цепь, и ошейник были из чёрной бронзы. И чудовищный замок тоже был из чёрной бронзы. Его явно сделали ещё до того, как было изобретено Отмыкающее заклинание. По крайней мере, замок понятия не имел, что должен открыться, когда на него орут и тычут в него деревянной палочкой. Ему нужен был ключ, и только ключ.



Минотавр ткнул лапой в направлении своей спящей матушки. Гермиона подошла к ней и быстро обнаружила у неё на поясе огромный бронзовый ключ. Тащить его можно было только волоком, и Гермиона, подивилась бабкиной силе. Тут подоспел Малфой, они вдвоём поднесли ключ к замку, с большим трудом вставили и с ещё бОльшим трудом повернули три раза. Замок со скрипом открылся. Минотавр без усилий волоча за собой цепь, потопал к родительнице, подобрал её вместе с клюкой и пошёл мимо Глота, Малфоя и Гермионы вниз по тропе, за поворот. Хворостину он не тронул, наверное, надеялся, что о ней позабудут, но Малфой был начеку. Сунул в карман флягу, подобрал хворостину и, вооружённый до зубов, последовал за Минотавром.



За поворотом был широкий, в сотню ярдов, уступ. В скале была громадная дыра — вход в пещеру. Перед пещерой был сложен неуклюжий каменный очаг, кое-какая кухонная утварь, и больше там ничего не было. Откуда-то доносилась вонь, должно быть, отхожая яма была вырыта совсем недалеко. Вообще весь уступ, насколько хватало глаз, был изрыт ямами.



— Ну, — скептически спросил Малфой, — как ты им будешь помогать? Научишь их возделывать землю?

— Этому они сами кого угодно научат. Я читала, что у греков и цари пахать умели. Что ж, — она поморщилась, — удобрения у них явно есть. Воды нет…



Она вдруг увидела Живоглота. Живоглот закапывал в песок отходы жизнедеятельности, широко загребая передними лапами.



— …но это поправимо!



Малфой тоже посмотрел на Живоглота.



— Собираешься рыть колодец? Какой смысл? Видишь, они уже пробовали, и неоднократно, и ничего не нашли.

— Нет, раз здесь бьют серные источники, то обязаны быть и грунтовые воды. Просто нужно знать, где рыть. Погоди-ка, мне нужен прутик. Ой, давно я в это не игралась!

— Палочка, — подсказал Малфой.

— Кривой прутик, — уточнила она.



Малфой провёл своей палочкой вдоль хворостины, и она согнулась под прямым углом. Минотавр, который скромно сидел на корточках у стены, удивлённо замычал.



Малфой с лёгким поклоном вручил хворостину Гермионе.



Гермиона несильно сжала в кулаке хворостину и вытянула руку. Хворостина покачалась из стороны в сторону, потом начала вращаться. Малфой поднял брови. Хворостина, крутанувшись несколько раз, указала Малфою прямо в грудь.



— Очень остроумно, — сказал Малфой. — Будешь рыть во мне колодец?

— Очень остроумно, — передразнила Гермиона, — уйди с дороги.



Малфой отступил в сторону, и Гермиона зашагала в направлении, указанном хворостиной. Малфой пошёл за ней.



— Где ты этому научилась? — спросил он.

— В детстве играли с ребятами в лозоходца, — объяснила она, — у бабушки в деревне. Играли все, а родники находила только я. Тогда меня впервые назвали ведьмой, и даже пробовали побить.

— А ты?

— А я научилась драться. И неплохо драться, если помнишь,

— Я помню, — заверил Малфой.



Они дошли до скальной стены. Хворостина уперлась в стену.



— Видишь? — сказала Гермиона, — они могли тут копать до Страшного Суда, и ничего бы не нашли, потому что источник внутри скалы. Отведи, будь добр, всех подальше.

— Хочешь взрывать?

— Придётся, потому что Deprimo тут не поможет. Это всё-таки скала. А что, у тебя есть другие предложения?

— Не у меня, а у тебя. В рукаве.



В рукаве защекотало, и демон вылетел наружу, повис на уровне глаз, и вопросительно замерцал.



Гермиона ткнула хворостиной в скалу.



— Вот здесь нужно сделать дырку. Очень глубокую. Справишься?



Демон золотисто сверкнул, легонько толкнул Гермиону в грудь, предлагая удалиться на безопасное расстояние, скакнул вверх-вниз, разминаясь, как боксёр перед раундом, вдруг раскалился сразу до фиолетового жара и стремительно ввинтился в скалу.



Камень завибрировал, застонал, наконец, завизжал, фонтаном брызнуло горячее каменное крошево вперемежку с ледяным драже, повалили дым и пар. Грохот был мирный, бытовой, строительный, но совершенно невыносимый. Гермиона зажала уши ладонями, а бедняга Минотавр и вовсе ткнулся лбом в землю, закрыл голову лапами, и поджал хвост. Старая вешалка мамаша, проснувшись, но не вполне очнувшись, подобрала клюку и резво рванула в пещеру.



Ничего не было видно за облаками пара, но, судя по звукам, скважина становилась всё глубже. Гермиона почувствовала, что её толкнули в коленку, опустила голову и увидела злые жёлтые глаза. Кот выгнул спину, зашипел и ещё раз боднул её в коленку. Она сообразила, что, хотя они и отошли довольно далеко от стены, но стоят точно напротив скважины. Она крепко взяла Малфоя за руку и потащила в сторону. Живоглот, шипя, шёл за ними.



Сквозь грохот послышался резкий свист, пар повалил гуще, и вдруг воздух прочертила словно бы облачная дуга, от которой несло влажной жарой. Дуга рухнула наземь, обдала всё вокруг горячими брызгами, забурлила, запенилась, и мутным потоком понеслась, полилась с обрыва вниз.



— Вот, — сказала Гермиона.

— Н-да, — задумчиво согласился Малфой, — впечатляет.



Подлетел весь запыхавшийся демон. Живоглот развалисто подошёл к новорождённому ручью, принюхался и начал лакать.



Сзади послышалось скрипучее пение и ещё какие-то немузыкальные звуки. Гермиона обернулась и увидела, как Минотаврова мамаша неожиданно точно и даже изящно исполняет какой-то медленный ритуальный танец, прихлопывая в ладоши и напевая. Минотавр, неуклюже подражал матери. Время от времени оба подходили к ручью, зачерпывали горстью, пили, ритуальными движениями омывали — одна лицо, а другой морду, — и возобновляли танец.



— Грейнджер, у тебя нет колдокамеры? Или хотя бы этого вашего… фотоаппарата?

— Нет.

— Какая жалость. И у меня нет.



Он взял палочку наизготовку.



— Пойдём скорее, пока они танцуют.

— Подожди, — сказала Гермиона и полезла в сумочку, — у меня тут…

— Пшеничные зёрна? — ядовито предположил Малфой.

— Почти. Рис. Невилл вывел новый вид, для приполярных областей. Ему не нужен солнечный свет, представляешь?

— Лонгботтому не нужен?

— Рису, а не Лонгботтому. Раз уж мы ехали в Хогвартс, то я думала занести его профессору Спраут, но, сам понимаешь, не успела.



Она вынула из сумочки маленький бумажный пакет и направилась к матери и сыну. Малфой, бормоча что-то о благотворительности, глупости и беспросветном гриффиндорстве, последовал за ней. Что ж, пусть прикроет. Мало ли, что придёт в голову старой грымзе.



Танец прекратился. Минотавр залез в тёплый ручей, блаженно прикрыл глаза и, похоже, задремал, а старуха смотрела на Гермиону. Когда Гермиона подошла к ней почти вплотную, мать Минотавра вдруг согнулась вдвое против прежнего, коснулась рукой земли у ног Гермионы и поднесла руку к губам.



— Негоже унижаться царице Крита, — тихо сказала Гермиона.



Пасифая, царица Крита, выпрямилась и сверкнула глазами.



— Благодарность не унижает, — отрезала она, и вдруг опять поникла, — да и где та царица, девонька. Была царица, да вся вышла. Ничего у меня не осталось, кроме него.



Она оглянулась на нежащегося в реке Минотавра.



— А он тебе совсем не понравился? — вдруг с надеждой спросила она Гермиону.



Малфой закашлялся так, что даже побагровел. Гермиона встала ему на ногу всем башмаком и серьёзно ответила:



— Очень понравился, госпожа. Только я ведь не к нему пришла. Мне нужно дальше, до самого низа.

— Тоже, небось, за мужчиной идёшь...



Гермиона виновато развела руками и кивнула.



— И парня с собой тащишь.

— Я его не заставляла, госпожа, он сам со мной пошёл.

— Сам, говоришь?



Она цепко уставилась на Малфоя. Малфой с вежливым равнодушием выдержал её взгляд. Царица вздохнула.



— Что ж, ступайте с миром. Глядите, осторожней там с кентаврами. Мой дурень хоть на цепи сидит, а эти на свободе скачут, и много ведь их. Лучше вовсе им не попадайтесь, схоронитесь как-нибудь.



Гермиона неловко протянула старухе бумажный пакет.



— Возьми, госпожа. Разрыхли землю, удобри и залей её водой, и посади эти семена. Смотри, чтобы воды всегда было много. Это не хлеб, но всё-таки…



Старуха приняла пакет. Постояла, посмотрела на них, потом вдруг погрозила Малфою кулаком и крикнула ему:



— Береги девчонку!



Малфой удивлённо поднял брови. Старуха погрозила ему ещё раз, подхватила свою клюку, поискала что-то глазами — наверное, хворостину, не нашла, плюнула и пошла к Минотавру, бормоча:



— Отвязали тебя, выродка, зачем-то, хворостину выбросили, что мне теперь с тобой делать? А ну, вылезай, байбак, хватит валяться, работать надо. Вылезай, кому сказано!



Она стукнула клюкой в бычий лоб. Минотавр приоткрыл глаза и жалобно промычал что-то вроде: "Ну ма-а-м!"



— Вылезай, дармоед!

— Пошли, Грейнджер, — сказал Малфой и убрал палочку, — теперь они и без нас разберутся.



Дороги вниз, можно сказать, не было. Склон представлял собой хаотическое нагромождение острых скальных обломков, как после сильного землетрясения, но был довольно пологим, поэтому они снова связались верёвкой для страховки и просто заскакали вниз по скальным обломкам, время от времени отдыхая на самых устойчивых. Малфой сосредоточенно выкрикивал в такт прыжкам:



— И часто!

Камень!

Угрожал!

Обвалом!

Под новой!

Тя-же-стью, ой-ёй-ёй!

— Малфой!

— Не дождёшься, не упаду! Оп! Моей ноги! О, я всё-таки устроил обвал!



Далеко опередивший их Живоглот заметался, уворачиваясь от катящихся камней, пока не сообразил убраться в сторону.



— Придурок, ты чуть не засыпал Живоглота!

— Я придурок? А Данте твой не придурок? Ты только послушай, что, по его мнению, разрушило эти скалы!



Он кое-как встал в позу на двух шатких камнях, и с выражением прочитал:



— Так мощно дрогнул пасмурный провал,

Что я подумал — мир любовь объяла,

Которая, как некто полагал,

Его и прежде в хаос обращала;

Тогда и этот рушился утес,

И не одна кой-где скала упала.



Вот это, с позволения сказать, любовь, вот это мощь! Тебе, Грейнджер, при всём твоём бешенстве, такое и не снилось.



Гермиона всё-таки засмеялась, тем более, что Живоглот, судя по всему, не пострадал от спущенного Малфоем карликового оползня.



— Болтун. Ты бы лучше под ноги смотрел…

— ...сказала Грейнджер, и, как всегда, была права. Послушай, почему царица решила, что ты — моя рабыня?

— Потому что у меня волосы короткие. Длинные волосы были привилегией свободных женщин.

— Ах да, помню, помню, я тоже про это читал. А ещё я читал, что рабыни носили серебряные запястья, — мечтательно сказал Малфой. — Я тебе подарю два браслета, изумруды в серебре, в комплект серьгам для пирсинга.

— Господи, как ты мне надоел...



Они допрыгали до подножия склона. Перед ними простирался очередной пустырь. Сумрачный горизонт отчёркивала почти чёрная полоса.



— Лес самоубийц, — сказал Малфой.

— Без тебя знаю, — буркнула Гермиона, — до него ещё дойти надо. Ты посмотри правее. Видишь? Скачут.



Три четвероногих силуэта, едва различимые в вечных сумерках, стремительно приближались. По движениям их рук можно было догадаться — натягивают луки.



— Совершенно нормальные кентавры, — пробормотал Малфой, вынул палочку и принял боевую стойку.



Гермиона заколебалась, но тоже вынула палочку. Как ни грустно, она уже давно не жеребёнок, а среди кентавров нет Фиренце. Прятаться поздно, значит, придётся драться. Кентавры — самые твердолобые из всех существ, с ними не договориться.



Подскакали, поднялись на дыбы, с визгом забили передними копытами. Малфой с каменным лицом отсалютовал палочкой. Гермиона коротко поклонилась. Живоглот сжался в комок у ног Гермионы и лапой прихлопнул демона к земле, чтобы не мельтешил.



Кентавры встали на четыре копыта, держа пришельцев на прицеле.



— Живым дороги нет, — проржал правый, серый в яблоках.

— Ходил тут один, и хватит, — поддержал левый, тёмно-гнедой. — Поворачивайте назад, а не то... — и он красноречиво приподнял стрелу.

— Рабыня — моя, — хрипло и громогласно сообщил средний из кентавров, самый крупный, огненно-рыжий, и протянул к Гермионе волосатую руку. — Измаялся я тут без кобылок. А она, хоть и людишка, а всё баба. Иди ко мне, людишка, покатаю.

— Я сегодня просто нарасхват, — заметила Гермиона, — почему бы тебе не спросить моего согласия, доблестный Несс?

— Кто спрашивает рабыню?

— Напрасно ты это сказал, — Малфой сочувственно покивал здоровенному кентавру и отступил подальше от Гермионы, чтобы не мешать ей размахиваться. Гермиона благодарно наклонила голову и надменно взглянула на Несса.



— Я отказываю тебе, о Несс Огнегривый. Ты слишком груб и неотёсан для меня, — торжественно объявила она и описала палочкой полукруг. Все три стрелы вместе с луками вспыхнули и ссыпались пеплом. Завершая движение, Гермиона от всей души залепила Нессу Оглушающим в лоб.



Огромный полуконь повалился замертво. Остальные оправились от растерянности, злобно заржали и налетели было, но Гермиона и Малфой синхронно повалили их Оглушающими заклятьями.



— Ты потрясающе ведёшь переговоры, Грейнджер.

— Ну и поговорил бы с ними сам!

— Я не успел. Ладно, бежим отсюда, — он стал раздеваться, — сейчас прискачет весь табун, мы его не одолеем.

— Как-нибудь прорвёмся, — сказала Гермиона. Она проворно покидала вещи Малфоя в сумочку, забросила Живоглота на спину единорога, вспрыгнула сама и крикнула возбуждённо сверкающему демону:



— Огневая завеса, понял? Справишься?



Демон со свистом крутанулся вокруг единорога, оставив огненный след. Пахнуло жаром. Гермиона отшатнулась и крикнула:



— Только смотри, нас не обожги! Давай, Драко, скачи!



Они понеслись по темной равнине, а навстречу им, и со всех сторон, и сзади тоже скакали кентавры, десятки кентавров, и каждый натягивал лук. Демон заметался, засновал перед глазами нападавших, чертя в воздухе полосы дымного огня, ослепляя, но кентавров было много, а демон был один. Кроме того, нужно было опасаться шальных стрел. Гермиона кидалась заклинаниями, тоже почти вслепую, ориентируясь на визг, ржание и проклятья, единорог скакал, не видя дороги, и несколько раз чуть не упал, споткнувшись об упавших кентавров. Не упал, и ни одна стрела ещё не попала в них — повезло, и сейчас вот повезло, и сейчас…



Стрела вонзилась Гермионе в правое предплечье, и она машинально перехватила палочку в левую руку:



— Confundo! — и смутно видимый за огневой завесой силуэт зашатался, замотал башкой.



Вот незадача, а вдруг стрела отравлена? С кентавров станется. Опять Малфою придётся её выхаживать…



— Stupefy! — и опять единорогу под ноги валится очередная полуконская туша. Кровь течёт из руки, как из крана, спасибо, хоть боли не чувствуется. Гермиона торопливо создала верёвку и перетянула руку повыше локтя, действуя левой рукой и зубами.



Кажется, голоса кентавров звучат всё тише, а может быть, это у неё заложило уши. Огненные следы демона тускнеют, а единорог идёт, похоже, не галопом, а рысью — ужасно качает.



Пальцы Гермионы разжались. Живоглот заорал и подхватил когтями палочку.



Единорог с разбега влетел в чернильную тень Леса самоубийц.



[1] Бяша-кудряша — по-английски curly lamb. Звучит несколько мануфактурно, потому пришлось оставить русский вариант.