Удивительно, что может свести двух людей в одном месте, а что может стать на их пути, изменив дорогу и указав другое направление: навстречу друг к другу. Как это же самое "что-то" может развести их истоптанные тропы навсегда, сложив пути в непримиримые перекрестки, воздвигнув стены-тупики.
Череда решений или случайностей, поток лжи и неуместной искренности, горечь обиды и ненужного прощения, крах надежды и миг, когда все рушится со скоростью, невиданной доселе. И вот ты стоишь на пороге то ли вечности, то ли всеобъемлющей темноты, смотришь на сплетенные нити и винишь то себя, то чертовы случайности.

А иногда благодаришь, словно, не будь их, выбор так и не был бы сделан, она никогда бы не пришла к нему, потому что сама себе такого позволить не смогла бы. Только случайность и крайность. Ничего больше.

Его неожиданная болезнь в тридцать шесть от какого-то австралийского магического вируса, вытащенного им же самим из древней пещеры. Гребанное желание засунуть свою жизнь в жерло опасности и неумение справиться со своими страхами - две крайности в одном человеке, приведшие его, в конечном итоге, на эту больничную койку в Мунго.

Одиночество, бред, повышенная температура и сны, яркие, сумасбродные, манящие.

- Мистер Малфой? - старая Кэр говорит с ним ласково, певуче, снисходительно. Ей около ста пяти, но она жива, работоспособна и, кажется, замужем. - Вас что-то беспокоит?

По утрам мышцы во всем теле деревенеют; боль скользит по ним медленно, тягуче, отзываясь вибрирующими иголками в каждом нервном узле. Сейчас, в полдень, он чувствует гудение тысячи жалящих ос-убийц в своей голове, пока тело растекается лужицей на отвратительно белых простынях. Позже будет жар, бред и сны. Его любимая часть.

По прогнозам, если память все еще с ним, осталось около двух месяцев, но даже их он не может провести в стенах дома из-за очевидной недееспособности. Жалкое зрелище.
Еще более жалким и раскисшим, на его взгляд, он кажется, когда зовет ее именем смазливых практиканток, иногда ставящих капельницу или делающих перевязки. Одна из его нелюбимых, Аманда Поллсон, имеет привычку накручивать кучерявые, темные пряди волос на палец и бормотать рецепты зелий, когда работает.
Удивительно, как его способность подмечать детали может оказаться такой чрезвычайно травматической. Для сердца.

Вскоре, к облегчению, зрение ухудшается, появляются галлюцинации слухового и зрительного характера, и грань различий между ней и Амандой стирается полностью так, что он может без зазрения совести бормотать свое дотошное:

- Грейнджер.

***

Она пришла к нему спустя пять недель после его заточения в этой стерильной тюрьме. Настоящая, живая, изменившаяся за прошедшие девять лет, но все еще знакомая, такая родная и далекая Грейнджер. Она запнулась на пороге, сглотнула подступивший к горлу ком, сморгнула предательские слезы с покрасневших за ночь глаз и вошла в палату.

- Узнала из "Пророка", - теребя рукав мантии, начала она, потом прочистила горло, тряхнула головой, от чего густые блестящие волосы встрепенулись, и прямо взглянула на него. Ее взгляд на секунду наполнился знакомым переживанием, страхом, бесконечной грустью и каплей, крохотной, еле заметной каплей нежности. Он хотел видеть ее, черт, так хотел грейнджеровской редкой нежности.

Всего-то стоило смертельно заболеть, чтобы она переступила через обиду и боль предательства, их общей ошибки и пришла к нему. Сама. Словно дороги снова на миг сошлись в едином направлении.

- Выглядишь, - она покачала головой и сжала губы, - хорошо.

- Конечно, нет, - пробормотал он, хмурясь. Он хотел протянуть руку, чтобы проверить, не мираж ли это, ни чертова ли Аманда Поллсон окончательно вжилась в роль, но тело онемело. Вероятно, был день.

- Я хотела, в общем-то, точно не знаю, чего... Поговорить. Простить.

- Проститься? - Он знал, видел, она пришла проститься с покойником, которого скоро придется изображать в родовом склепе, но ее губы произносили что-то совсем другое, и уставший разум пытался уловить смысл сказанных ею слов, пока стук взбеленившегося сердца заглушал все остальное.

- У всех есть шанс на выздоровление, - с отчаянным упрямством заявила Грейнджер, присаживаясь, наконец, на стул у кровати, стаявший до этого всегда у стены. Кто передвинул чертов стул? Кто сказал ей, что губы нужно красить? Он помнил их розовыми и нежным. Как давно, как давно...

- Ты помнишь? - Картинки в его голове казались фантастично реальными, но ускользали так быстро, как и мысли, потоком бродившие то туда, то сюда, сбиваясь в безобразную, сумбурную кучу. Ее взгляд на секунду потеплел, глаза снова стали влажными и грустными, губы задрожали, и если бы не пелена, укрывавшая его взор, он был заметил появившуюся тут же мокрую дорожку слез на щеке. Она поняла его. Конечно, поняла. Самая умная, талантливая ведьма. И когда-то, давным-давно, его.

- Помню, - хрипло выдохнула Грейнджер, ерзая на стуле. - Драко, я...

- Тихо, Грейнджер, не реви. Покажи мне.

Она замолчала и снова принялась теребить рукав мантии; морщинки на ее лбу стали более глубокими и частыми, но лицо все еще хранило свежесть и прелесть, которую он так любил.

- Показать что?

- Нас, пожалуйста. - Он шумно выдохнул, почувствовав резкую боль в висках, и, видно, поморщился, потому что Грейнджер прикрыла ладонью рот и старательно закивала головой, сдаваясь.

- Конечно, конечно. Ты сможешь, если я открою тебе разум?

Он был хорошим легилиментом. В свое время. Сейчас магические способности снизились из-за слабости организма, но Драко хотел попытаться. Он прикрыл отяжелевшие веки и со смелостью умирающего протянул пальцы к ее ладони, слабо сжав холодную руку. Она нерешительно сжала его пальцы в ответ.

- Давай.

Небольшое усилие, и его раздраженный, больной разум вдруг коснулся далеких воспоминаний Гермионы Грейнджер, все еще хранивших живое тепло, словно рьяно оберегаемые и бесконечно дорогие. Ему хотелось бы верить, что это так. Его собственные воспоминания о ней были яркими, живыми, согревающими.

Она повела его по длинным коридором, унося на десятилетие назад, туда, где он был счастлив.

***

Белая молочная дымка рассеялась, и он оказался на благотворительном вечере в честь годовщины победы во Второй Магической Войне. Увидел себя, молодого, угрюмо смотрящего на стройную, жизнерадостную Грейнджер в нежном персиковом платье, оголявшем ее смуглые плечи. Кудри свободно рассыпались по спине и плечам и лихо подпрыгивали, когда Рон Уизли кружил ее в безобразно-нелепом танце. Она хохотала и улыбалась другу, словно весне и солнцу. Красиво, так очаровательно, что тот Драко, он не удержался.

- Можно? - с напускным безразличием бросил он, протянув к ней руку в приглашающим жесте. Какое удивленное личико, каким негодованием блестят ее глаза!

- Ох, да брось.

Тогда он был смелее, безрассуднее и привлекательнее. Он очаровал ее, совершенно точно. Драко чувствовал, какое восхитительно трепетное и радужное тепло исходит от этого дерзкого воспоминания.

Он танцевал с ней, как с невестой: бережно, несмело и, в то же время, совершенно как собственник.

- Один танец, - строго шикнула она. Щеки алели, губы и глаза влажно блестели. Он усмехнулся ей.

- Точно, Грейнджер. Пока ты не попросишь.

Она сощурилась, гордо вздернула подбородок и зачем-то прижалась к нему еще плотнее. Чувствуешь? Смущение, восторг и тоску.

Дымка вдруг пронеслась перед его взором, закрутив в череду воспоминаний, и он приземлился на твердый пол особняка в магловской части Лондона, когда непримиримые споры с отцом вынудили молодого Драко покинуть родовое поместье.

- Раздевайся.

- Хм?

- Раздевайся.

- Но, Грейнджер...

Она была слегка пьяна, очаровательна, и все ее тело горело возбуждающим пламенем. Чувствуешь? Страсть, желание и боль.
Кудри разметались по подушке, глаза лихорадочно блестят, а на губах такое знакомое имя, такое удивительно притягательное, неправильное, но желанное.
Смятение, перекрытое каким-то животным желанием обладать ей всей. Только ей.

- Оставайся. - Она смотрит внимательно, изучающе. Воспоминание горячее, самое жаркое, от которого в животе происходит какой-то странный водоворот. Забытый, утерянный.

- Только на одну ночь, - выдыхает Грейнджер в его шею, и по коже пробегает стайка суетливых мурашек. Мягкий поцелуй в кудрявую макушку, ее короткий смешок и нежность прикосновений, медленных ласк и поцелуев, ленивых, долгих и таких необходимых.

- Пока ты снова не попросишь, - выдыхает Драко.

И он чувствует, как воспоминание пронзает боль, обида , ненависть и тягучая, вязкая тоска. Она уводит его из этой тускло освещенной комнаты, из этого особняка и той жизни, бросая перед ним снова туман непонятных картин, которые через секунды опять приобретают очертания.

Та Гермиона кричит, злится в своем кабинете в Министерстве, ходит туда и обратно, вознося руки то к потолку, то указывает на развалившегося в кресле Драко указательным пальцем, словно обвиняя.

- Я не могу поверить, что ты рассказал им! - Расстроенная Грейнджер кажется ему удивительно привлекательной: молодая, раскрасневшаяся, громкая, смелая и отчаянная.

- Мне хотелось...

- Похвастаться?

- Да, - невозмутимо кивнул Драко, скрестив руки на груди. - Я, черт, горжусь, что могу делить постель с самой восхитительно умной и сексуальной ведьмой современности. И мне хочется заткнуть все эти вожделевшие тебя рожи.

- Причем тут Гарри и Рон? - воскликнула Гермиона, негодующе сверкнув глазами.

- Что ж, побочный эффект того, что твои друзья так же являются частью общества. Я советовал тебе изолировать их от людей.

Она задыхается от возмущения, трет глаза пальцами и в два шага приближается к нему; он бездумно поднимается.

- Я люблю тебя, - зло выдохнула она в его спокойное, где-то довольное лицо, - но это не значит, что ты можешь вести себя, как полный осел.

- Не моя вина, что ты полюбила такого осла, - спокойно возразил Драко, но вдруг его лицо стало серьезным и сосредоточенным, а глаза окончательно растаяли под напором ее сжигающего пламени. - Ты любишь меня.

- Да, - тихо подтвердила Гермиона, опуская глаза.

Воспоминание стало огненным, слишком горьким, слишком далеким и близким.

- Я не знал.

- Догадывался.

- Возможно. Ты знаешь, я должен, наверное, сказать что-то в ответ. - Она покачала головой и закусила нижнюю губу так сильно, что та побелела. Драко протянул руку к ее лицу и нежно коснулся щеки. - Но я хочу, Грейнджер. Я знаю, что иногда бываю непроходимым ублюдком, тем, кто раздражает тебя и злит, кто не соответствует твоему жизненному плану, который ты написала, наверное, еще на первом курсе, но я хочу быть с тобой каждый миг, когда ты смеешься, плачешь, переживаешь нечто прекрасное или горькое. Делить с тобой все, что бы не преподнесла судьба, словно твой необходимый для жизни спутник, каким ты стала для меня. И я не могу сказать, что люблю тебя, это так чертовски мало. Я обожаю тебя, Грейнджер, обожествляю, если хочешь. Эй, я думал, гриффиндорки не плачут!

Пронзительная горечь наполнила этот кабинет и этот миг, когда новый вихрь унес его. Дымка не желала рассеиваться чуть дольше в этот раз, но когда взор прояснился, он увидел перед собой небо с пушистыми облаками-перышками и солнцем, мягким, ненавязчивым, освещавшим небольшой луг и редкие деревья.

Под одним из самых массивных сидела Гермиона, на ее коленях лежала раскрытая книга, в руке - надкушенное яблоко, а глаза прикрыты. Умиротворение, скользившее по ее лицу, согрело его сердце.
Он увидел себя, другого, через минуту. Тот Драко казался пришельцем из другого мира: слишком довольное лицо, счастливые глаза и он... напевал что-то?

- Устала читать, любимая? - шепнул Драко, усевшись рядом с Гермионой. - Нонсенс.

- Заткнись, - беззлобно выдохнула она. - Я слушаю.

- Что?

- Его сердцебиение. - Она положила свободную руку на округлившийся живот и глубоко вздохнула. Драко накрыл ее ладонь своей, придвинувшись еще ближе и с нежностью заглядывая в лицо жены.

- Разве ты можешь слышать его?

- Конечно, - кивнула она, - а ты разве нет?

- Конечно, - тут же согласился Драко. - Он что-то говорит.

С любопытством Драко приник к животу Гермионы и с усердием стал вслушиваться в очевидную всем тишину.

- Мой папочка - гениальный волшебник, - детским голосом запищал Драко. Гермиона захохотала и взъерошила волосы мужу, сегодня нежному, молодому и любящему.

Потому что, ему не нужно было ее воспоминаний, завтра он проснется в разрушенной квартире и с покалеченной женой у порога, истекающей, как гласила записка, своей грязной кровью. Смерть тогда, видимо, поцеловала его в лоб. Отметила.

Он бы точно умер тогда, а не сейчас. Один, в этой палате, пока она водила его по самым нежным, идеальным картинкам его жизни, потому что кроме них у него не осталось ничего.

Она спешилась, замерла, туман поглотил его и расфокусировал еще на длительный период времени, пока вдруг не выплюнул в раннее воспоминание, которое тут же сменилось вторым, третьем...

- Теперь, жених, произносите клятву.

- Уже.

- Что "уже"?

- Уже произносил.

- Когда?

- В кабинете.

- Я не понимаю... Жених, вы будете произносит клятву?

Карие глаза наполнились искрами смешинок, губы прошептали: "Давай же".
И он заговорил:

- Когда в твоих глазах гнев, я знаю, что он окупится ночью, и что каждый скандал остынет под покрывалом нашей любви и той нежности, которую ты подарила мне однажды и продолжаешь дарить. И те слова, которые ты написала мне утром, они имели бы смысл раньше, но сейчас я знаю, чего хочу: любить тебя вечность, а не только эту жизнь, быть твоим мужем не до конца, но даже после, если это чертово "после" вообще существует. Простите, Святой Отец, никакого "черта" в клятвах, конечно. Я люблю тебя, Грейнджер, и надеюсь, ты уже, наконец, заткнешь меня поцелуем.

Она тут же врезалась в него всем телом, обрушив губы на его чересчур болтливый рот. И он ее любил в этот миг сильнее, чем жизнь.

Сильнее, чем жизнь.

***

Драко очнулся от воспоминаний, когда она отпустила его руку. Он вернулся в больничную палату взрослым мужчиной с поседевшими висками и обветренной коже, с потускневшими глазами и искривленными в горькой усмешке губами. Она сидела все так же напротив, прямая, как струна, а на щеках так много влажных ниточек, что он и сосчитать не мог. Она смотрела на него прямо, упрямо и что-то шептала. Он не слышал, потому что голова гудела, а сердце продолжало дикую скачку.

- Спасибо, - прохрипел он, пытаясь вложить в своей блеклый взор всю нежность, тоску и любовь, которыми жило его сердце когда-то. До того, как череда неслучайных случайностей, чрезмерная боль от потери, непримиримые пропасти развели их протоптанные пути.

- Господи, Драко, - она громко всхлипнула и снова зажала рот рукой, подалась вперед, к нему. Обвила дрожащими руками его шею, и кожу смочили ее соленный слезы, а кудри приятно защекотали лицо. Он сделал глубокий вдох, наслаждаясь близостью бывшей жены. - Почему, почему тебе понадобилось лезть в ту пещеру?

- Мне предсказали твой приход, - пробормотал он в ответ. Она отстранилась и зло сверкнула глазами. - Конечно, я шучу. Я просто хотел почувствовать себя живым. Снова.

- Драко, Мерлин, я... Это не должно было случиться с тобой, - она снова приникла к нему. - С тобой, Драко.

Он попытался поднять онемевшие конечности и обнять ее. Получилось. Слабо, медленно, неуверенно, но получилось почувствовать пальцами ее живительное тепло. В носу и глазах от чего-то защипало, будто насыпали песок, и захотелось снять это напряжение. Дать волю скопившимся слезам. Он бы не позволил себе раннее, но сейчас тело так чертовски плохо слушалось его. Одна за другой слезинки срывались с бесцветных ресниц, увлажняя кожу лица.

- Ты обещал вечность, - обиженно выдохнула она Драко в шею. - Обещал быть рядом даже "после".

- Знаю.

- Ты всегда лгал мне, Драко. Кроме одного.

- Я обожал тебя.

- Знаю, - хрипло ответила Гермиона. - И я так же, Драко. Пожалуйста, не сомневайся в этом. Никогда и никого больше, знаешь? Даже если мне этого хотелось, было необходимо, никого больше.

- Приди ты раньше, чуть раньше, я бы смог обнять тебя крепче, - с недовольством сказал Драко.

- Я бы попросила танец, помнишь? Прощальный, в своем роде.

- И я бы станцевал с тобой. Прижал бы тебя крепко-крепко, чтобы защитить, чтобы никому не позволять коснуться тела моей жены, чтобы ты всегда была в моих руках. И в этот раз я смог бы тебя уберечь, да, смог бы.

- Верю, милый, верю.

- Ты пришла сюда, чтобы проститься?

- Простить, - нежно шепнула она. - Ты ни в чем не виноват, мой дорогой Драко. Всего лишь череда случайностей, всего лишь обстоятельства, которые мы не смогли преодолеть. Может быть, в следующей жизни?

Горло запершило, и он закашлялся, слегка отстраняясь; удалось рассмотреть ее лицо, все залитое слезами. Она была такой настоящей. Не миражом, не бредовой фантазией. Здесь и сейчас.

- Если бы был шанс повторить все сначала...

- Знаю, - перебила его Грейнджер, а потом прижалась губами к его горячему лбу. - У нас бы все получилось.

Он кивнул.

- Ты придешь еще? - Она всхлипнула и быстро-быстро закивала головой.

- Да.

***

Она приходила к нему каждый день, приносила с собой воспоминания и слезы, которые скрашивали его день своею близостью и горечью, они стали для него маяком в этот мир, который он так давно потерял.
Он уже не видел ее, не слышал, но чувствовал, знал, что она рядом. Что та боль, наполнявшая каждый жест, каждый вздох звучит в унисон с ее голосом, ее вдохами и выдохами.

Она говорила:

- Драко, ты помнишь?

И он вспоминал все с большей живостью и яркостью, прямо смотря в лицо прошлому, такому терпкому, местами прекрасному и пьянящему, в основном, благодаря ей.

Она была с ним, как говорится и пишется в этих странных книгах, которые цитировала старая Кэр, до последнего вздоха. Когда он, похудевший, немощный, но безгранично счастливый широко распахнул серые глаза и увидел ее ясное, любящее лицо, то ушел вместе с этим образом, пока заплаканная и вымученная событиями прошедших недель Аманда Поллсон покидала палату смертельно больного Драко Малфоя.