…Обернуться бы лентой в чужих волосах!
Плыть к тебе до рассвета, не ведая страх,
Шелком в руки родные опуститься легко
Вспоминай мое имя...
Мельница «Лента в волосах»

Как только отгремела финальная битва за Хогвартс, ознаменовавшая конец Войны, перед Гермионой Грейнджер во всей красе встал вопрос: где жить?
В родной дом путь ей был заказан. Родители, вернись они из Австралии, вряд ли устроили бы вечеринку в честь незнакомой девицы, обнаруженной в своем доме. Скорее уж, вызвали бы полицию.
«Нора»?.. Нет, там она поселиться не могла. Не могла и все тут. Она устала врать себе, пора было признать: Рон Уизли — герой Войны, но не ее романа.
После того случая, когда он бросил их с Гарри в лесу, а сам смылся в неизвестном направлении, Гермиона так и не смогла избавиться от послевкусия предательства в душе. Да, он вернулся. Да, она его простила и да — они об этом говорили. Не раз. Но забыть оказалось сложнее, чем простить, а если честно — невозможно.
Рон Уизли продолжал быть для нее близким другом, почти братом; а теперь еще и боевым товарищем, но… Война и разрубила хрупкую ниточку, которая связала их на шестом курсе. Война смыла бархатный налет наивности и в клочья растерзала готовность к самообману. С Гермионой, по крайней мере, так и произошло. Жизнь оказалась слишком хрупкой и штучной ценностью, чтобы разменивать ее на что-то «вроде бы подходящее». Гермиона всегда была максималисткой, но к тому же еще и женщиной. И, как любая женщина, — ищущей любви. Ей действительно сначала казалось, что к Рону у нее — любовь… И не случись Войны — и поступков, на ней совершенных, — она вполне могла стать Уизли, нарожать рыжеволосых детишек, а в разгаре счастливой семейной жизни вдруг взвыть раненой волчицей. Потому что без любви она бы не смогла. Невзирая ни на какие радости мирной жизни. Она знала себя: ни за что на свете не позволила бы себе бросить мужа и детей, уйдя на поиски собственного счастья. Ушла бы максимум в работу, с головой, как в омут. Раз омута любви изведать не удалось. Поэтому в глубине души она мрачно радовалась такому повороту событий. Рон, конечно, ее радости не разделял.
Скрепя сердце, он — на словах — принял ее решение «остаться друзьями до лучших времен», но Гермиона подозревала: затаил обиду. Она постаралась выбросить это из головы — пока; ей хватало собственных проблем. В частности, она не знала, как смотреть в глаза Молли. Миссис Уизли, узнав о размолвке «детей» — а все они давно были для нее детьми, особенно после потери Фреда, — ударилась в слезы и до сих пор переживала на этот счет. Переживания Молли Уизли — дело небезопасное, поэтому за минувший год Гермиона навещала «Нору» всего несколько раз: на Рождество и на дни рождения Джинни и Рона.
Тем не менее, жить где-то было надо, и Гарри, в отличие от Гермионы, проблемы в том не видел.
— Ну, сама посуди: на что мне одному такой огромный дом? Да я полжизни провел в чулане под лестницей! — убеждал он подругу.
— Так ты и не будешь один, — тихо, но горячо возражала Гермиона.
— Брось, Джинни тоже не очень-то привыкла занимать собой полдома, не путай «Нору» с Малфой-мэнором, — Гарри шутил, но в глазах не было улыбки. Зато было беспокойство: он действительно желал помочь лучшей подруге, не понимая, что ей мешает просто согласиться и избежать надоевших споров.
— Бр-р… О Малфоях не надо, — Гермиона скривилась и передернула плечами.
Ее дожала Джинни. Узнав о колебаниях подруги, она одной решительной тирадой сломила ее сопротивление.
— Как ты можешь бросить меня одну?! Да мама с ума сойдет, когда узнает, что мы с Гарри собираемся жить вместе, ты же знаешь: ей война — не война, а до свадьбы ни-ни!..
И это была правда. Молли Уизли оставалась дамой старой закалки и считала нужным строго держаться приличий во все времена.
Гарри, в свою очередь, убеждения будущей тещи уважал, но смысла откладывать жизнь на потом не видел. С детства вынужденный бороться — сначала с миром, потом за мир, — Гарри просто устал. Воевать, искать, находить и терять, быть героем — устал. И хотел просто любви и покоя — хотя бы на время. Многолетняя борьба сделала его жестче и увереннее: чего он хочет, он знал теперь твердо. Гарри и Джинни были дети войны — рано и стремительно повзрослевшие, — и они торопились жить, брать от жизни столько, сколько успеют; и бессмысленное ожидание в их планы не входило.
Однако ж — Молли. Ее не изменишь, да и не нужно. Гарри готовился к неизбежному конфликту, но решение пришло само: Гермиона.
Разумеется, никто никого не использовал. Просто они одновременно оказались в сложной ситуации, а ведь на то и друзья, чтобы выручать друг друга. Чем, собственно, они семь лет уже и занимались.
Джинни была права: несмотря на потерю Гермионой статуса Моллиной невестки, та оставалась собой — честной, как шипастая роза. Всегда мила и открыта, но если что-то пойдет вразрез с ее принципами — пустит в ход острые шипы…
Вот так и поселились они втроем в древнем доме Блэков с его агрессивно-надменными портретами, пыльными комнатами и старым Кикимером.
Счастливые влюбленные и одинокий гарант соблюдения приличий…
Нельзя сказать, что Гермионе плохо жилось на площади Гриммо. Напротив: было удобно добираться на работу в Мунго, приятно возвращаться в дом, где ее ждали. Вот только…
Конечно, Гарри тактично не забывал ежевечерне накладывать Заглушающие чары на дверь их с Джинни спальни. Но не в его силах было спрятать счастливый блеск в глазах. Или — как томно рассеянна бывала по утрам Джинни. Как смущенно краснел он сам, отводя сияющие глаза. У этих двоих на лбу крупно читалось: «Мы счастливы! Мы любим и любимы!»…
Не то чтобы Гермиона завидовала, нет — она любила обоих друзей и искренне за них радовалась. Но ей было грустно... было одиноко. У нее была любимая работа, любимые друзья, да… Не было любимого, того самого — единственного.

…Мышцы болели. Он не мог припомнить, когда вообще так смеялся — разве что в детстве? С началом учебы в Хогвартсе Малфой научился «держать лицо», и на лице этом все чаще играла иезуитская ухмылка.
Хогвартс…
Какого черта они вообще начали болтать на эту тему? Похоже, он совсем одичал за последний год: мило провел вечерок с Гермионой Грейнджер и даже расслабился, приоткрылся… Мерлин, да что на него нашло? Зачем он вообще ее впустил? А говорят: слизеринцы — змеи… Да нет, не в чертовом факультете дело, конечно… А в чем тогда?
В розах, вот в чем.
Что-то было в этой девчонке, когда стояла у ворот ни жива ни мертва, — Малфой невольно усмехнулся воспоминанию. И эти розы у нее в руках: как только ухитрилась выбрать, как угадала? Зря бросила прорицания. Но эффектно это сделала, надо сказать… Никто не подозревал, что глаза у Трелони могут стать еще больше!..
Драко поежился от сквозняка и опомнился, ухмылка на тонких губах растаяла. Можно стоять здесь хоть всю ночь дурак дураком — сделанного не воротишь. А если Драко чему и научился к своим восемнадцати годам, так это не жалеть о содеянном. Что толку? Лишний груз. Это для гриффов: терзаться и рефлексировать. Он будет жить настоящим.
Проведя ладонью по лицу, будто стряхивая морок, Малфой резко выдохнул и поднялся к Нарциссе.
Осторожно отворив тяжелую дверь, Драко бесшумно вошел в спальню и бросил взгляд на роскошную, покрытую полупрозрачным пологом кровать. Нежно-голубой шелк. Других цветов для спальни Нарцисса не признавала — ее милая маленькая слабость. Спальня под цвет глаз.
Драко слабо улыбнулся. Приступ нежности охватывал его всякий раз, когда он видел мать спящей. Во сне она казалась беззащитной маленькой девочкой — особенно сейчас, исхудав до прозрачности. У Драко сердце заходилось: так хотелось сгрести ее в охапку, прижать к груди, встряхнуть — и услышать хоть слово, поймать неуловимый взгляд!.. Переведя дух, он сделал несколько шагов к кровати и замер.
На груди Нарциссы, укрытой бледно-голубым шелком, в призрачных бликах свечей что-то алело. Сердце Малфоя прыгнуло куда-то к горлу и пропустило удар. Метнувшись к кровати, он резко отдернул полог — и, всхлипнув, опустился на пол. Ноги вдруг отказались ему служить.
На тихонько вздымающейся маминой груди лежала роза.
Forever Young.
Бледными — в голубизну — пальцами Нарцисса слабо держалась за длинный гладкий стебель.
Forever Young… И казалась такой юной: на губах играла нежная улыбка, мягкое сияние свечей волшебным образом скрадывало глубокие тени под глазами.
Драко опустил голову на руки и беззвучно заплакал.

Глава 5. Если хочешь…

…In your room
Where time stands still
Or moves
At your will
Will you let
The morning comes soon
Or will you leave me
Lying here
In your favorite darkness
Your favorite half-light
Your favorite consciousness
Your favorite slave
Depeche Mode «In Your Room»

Гермиона вертела в руках кусочек плотного пергамента с красивым гербом и силилась спросонья определить, видит она его наяву или все еще спит.
Вообще выходило — наяву. Ни свет ни заря ее разбудил бесцеремонный стук в окно. Большой черный филин — совершенно незнакомый — настырно долбил внушительным клювом стекло и улетать не собирался.
«Ну, нахал! В такую-то рань…», — сквозь сон, но уже сердито подумала Гермиона и тут же встревожилась: что-то на работе?.. День выходной, а писем от незнакомцев она обычно не получала — ни по выходным, ни по будням.
Гермиона тряхнула головой, прогоняя остатки сна, и вскочила с кровати. Открыв окно и впустив филина, она не сдержала смешок: добившись внимания, незнакомая птица моментально превратилась в образчик вежливости — аккуратно впорхнула, присела на спинку стула и послушно протянула лапу с письмом. Очевидно, это не была рядовая почтовая сова из отделения — но чей-то верный письмоносец, и явно — дорогой.
Заинтригованная до крайности, Гермиона развернула пергамент.

«Твои розы сотворили чудо.
Если хочешь — приезжай.
Д.М.»

Вот так. Две строки. Ни приветствий, ни прощаний.
И ответа отправитель не ждал: едва освободившись от ноши, филин довольно ухнул, шумно расправил широкие крылья и снялся с места, через минуту превратившись в черную точку над городскими крышами.
Проводив его восхищенным взглядом, Гермиона вернулась к клочку гербовой бумаги. Вернулась — чтобы застыть в замешательстве, не зная: сердиться ей или визжать от радости. Хотелось почему-то визжать.
«Нет, без кофе тут не обойтись», — решила она наконец и позвала Кикимера. Ее озарила внезапная догадка, которую не терпелось проверить.

Как ни надеялась Гермиона вернуться домой незамеченной, вышло, разумеется, в точности наоборот: из камина она выскочила прямо на Гарри и Джинни, уютно устроившихся в креслах. На мгновение эта мирная картина резанула Гермиону по сердцу: перед глазами все еще стояла совсем другая гостиная, другие кресла и другие двое…
— Ох, Мерлин, Гермиона!.. — взвизгнула Джинни, подпрыгнув от неожиданности. — Ты чего так поздно? Мы волновались! Там совы не водятся, где тебя носило?..
Бедная уставшая Гермионина голова окончательно пошла кругом от взволнованной трескотни подруги.
— Джинни… Мерлина ради — не кричи так!.. — ее жалобный голос заставил Джинни растерянно примолкнуть. — Я… у меня было несколько дел… ездила в Британскую библиотеку… Так засиделась, что темноты и не заметила, — сбивчивые объяснения и измотанный вид Гермионы мгновенно вызвали у Джинни приступ раскаяния.
— Ох, дорогая, прости меня — просто мы тут издергались: где тебя драклы носят… Садись! Сейчас принесу тебе твой обожаемый кофе — мигом в себя придешь! — повеселевшая Джинни вихрем развернулась к двери.
— Не надо кофе!!! — вопль Гермионы испугал даже ее саму. Она затравленно оглянулась на Гарри — тот еще не проронил ни слова с момента ее появления — и уже тише повторила: — Кофе — не надо… Пожалуйста, милая, не беспокойся — я в порядке. Пожалуй, пойду лягу, суматошный выдался денек… Спокойной ночи, — Гермиона выдавила из себя улыбку и поспешила убраться в свою комнату.
Обалдевший Гарри вопросительно посмотрел на Джинни.
— Не обращай внимания, — та махнула рукой, снисходительно улыбнувшись. — Сейчас отнесу ей чаю с ромашкой, она уснет, и завтра все как рукой снимет. Женские неприятности, — вздохнула она и чмокнула Гарри в нос. Он не сдержал улыбки и потянулся было обнять энергичный рыжий ураган, но Джинни ловко увернулась.
— Потом, солнышко, по-том! Сначала окажу неотложную помощь нашей пчелке, — и, напевая себе под нос, умчалась на кухню.
До Гарри донеслись звяканье, шуршание и — немного погодя — легкие шаги вверх по лестнице. Уютные домашние звуки — это ли не маленькое счастье, подумал Гарри, и легкое чувство тревоги, царапнувшее его при виде безумных Гермиониных глаз, затихло и свернулось где-то на донышке души, задремав. Он поговорит с ней завтра, решил Гарри и, успокоенный, отправился в спальню: дожидаться обещанного Джинни «потом».

Гермиона думала, что провалится в сон, едва коснувшись подушки. Джинни давно убежала, чмокнув ее в горячий лоб, но она так и лежала в тишине без сна, пялясь в ночное небо за окном. Даже после вкусного чая, которым заботливо напоила ее Джинни, во рту стояла пряная горечь кофе «от Блэк». Когда часовая стрелка приблизилась к трем, Гермиону наконец сморил беспокойный сон. В нем она летела на фестрале, крепко держась за Гарри, который повернул костистую голову — и оказался Роном; а когда она вскрикнула от неожиданности, фестрал голосом Драко Малфоя процедил совершенно снейповское: «Десять баллов с Гриффиндора, мисс Грейнджер!..»
Словом, малфоевский филин поспел как раз вовремя, чтобы не дать Гермионе разбиться о землю, упав с говорящего фестрала.
Неожиданное письмо вызвало у Гермионы сложные чувства. С одной стороны, с души упал камень: ее извинение, надо думать, принято. С другой — она злилась на Малфоя за лаконичность его послания. Но еще больше она злилась на себя: за желание по-детски запрыгать на одной ножке.
Раздался хлопок, и в комнате появился Кикимер с небольшим серебряным подносом. Аккуратно пристроил его на столе и, поклонившись, исчез. На подносе стояли ярко-синий кофейник, белый пузатый молочник и чашка в красный горох. Куда там до изысканного сервиза Малфоев, усмехнулась про себя Гермиона и с удовольствием принялась за кофе. Ее догадка подтвердилась: Кикимер в совершенстве владел фирменным рецептом Блэков, и теперь Гермиона наслаждалась лучшим кофе, какой ей доводилось пробовать в жизни. Странно, почему он никогда не готовил для нее такой? Ей даже показалось, что в удивленных глазах старого эльфа промелькнуло уважение, когда она попросила у него «черный кофе от Блэк»… Забавно. Спохватившись, она тут же запретила ему говорить кому-либо о ее новой прихоти. Она по-прежнему опасалась, что о ее тайном визите в Малфой-мэнор станет известно друзьям: ей будет трудно это объяснить…

Обычно по воскресеньям Гарри и Джинни гостили в Норе — так было и сегодня. Гермиона проводила шумную парочку, расцеловавшись с Джинни и передавая многочисленные приветы всем Уизли, и c улыбкой закрыла дверь. В доме сразу стало тихо. Гермиона задержалась на миг у дверей гостиной, задумчиво глядя на камин, приняла решение и, пританцовывая, побежала по лестнице наверх. Прикрыв за собой дверь, она сбросила халатик и торопливо натянула черные джинсы и простую белую майку. Метнулась к зеркалу, ловко собрала кудрявые волосы в небрежный пучок, придирчиво вгляделась в собственное отражение и замерла с расческой в руке. Она что — нервничает?.. Нет, это как раз понятно, но она волнуется насчет того, как выглядит. Какой ее увидит Малфой. Зачарованно таращась в зеркало, Гермиона сделала открытие: ей это небезразлично. И она знает, что эти джинсы сидят на ней как влитые, а майка подчеркивает грудь; такая прическа придает ей женственности — все эти приятные факты ее… Радовали? Да. Гермиона покраснела. Хотя какого, собственно, черта — она молода и красива, и ее желание достойно выглядеть естественно. Она ищет любви, в конце концов, не в рубище же ей наряжаться!
«А ты, дорогая, собралась искать любви в Малфой-мэноре?» — ехидно прозвучал в голове вкрадчивый голос. Гермиона поперхнулась воздухом и окончательно запуталась.
«Иди к черту!» — мысленно огрызнулась она и, подхватив сумку, решительно покинула комнату.

С пустыми руками в гости не ходят, размышляла она, спускаясь по лестнице. Но не являться же ей второй день подряд с розами — пусть даже чудотворными? При этой мысли у Гермионы засосало под ложечкой, и она машинально коснулась кармана, где лежала утренняя записка. Что он имел в виду под чудом? Что там с Нарциссой?
«Вот и узнаю, я ведь за тем и еду», — успокоила она себя и внезапно вспомнила.
Портреты осуждающе забубнили, когда Гермиона вихрем пронеслась обратно к себе, но ей было не до них. Ворвавшись в комнату, она бросилась к платяному шкафу, распахнула дверцы и начала вышвыривать на пол вещи. Потом хлопнула себя по лбу и вытащила из сумки палочку.
— Акцио, портрет! — из шкафа прямо в руки вылетел небольшой темный сверток. Развернув плотную ткань, Гермиона бережно извлекла наружу портрет в потемневшей от времени серебряной рамке. С него на Гермиону мрачно взирал профессор Снейп.

Она и сама не знала, откуда он взялся, кому принадлежал. Прошлым летом, когда они — студенты и преподаватели — приводили в порядок полуразрушенную школу, Гермиона наткнулась на него среди руин. Она даже не знала, кто его обитатель — ее пленила картинка: вековое дерево на берегу Большого озера в солнечный день. Не раздумывая, Гермиона спрятала портрет и до сих пор хранила его на бельевой полке — подальше от посторонних глаз. Даже когда с изумлением узнала, чье это обиталище.
— Мисс Грейнджер? Какой сюрприз. Чему обязан выходом в свет? — подняв бровь, процедил профессор до боли знакомым голосом. — Признаться, мне порядком наскучило созерцание вашего… м-м-м… Нижнего белья, — и запахнул мантию, продолжая оглядывать комнату.
— Не беспокойтесь, профессор, — с нежностью прошептала Гермиона, погладив пальцем старую рамку. — Я нашла для вас более достойное место.

Через десять минут Гермиона бодро свернула в ближайший переулок и аппарировала в Уилтшир.

---