Ϟ
— Форрест, ты уже выбрал, кем станешь, когда вырастешь?
— Кем буду я?
— Да.
— А разве я не буду самим собой?
© «Форрест Гамп».

James

После того происшествия на башне я практически не соображал, будто бы погруженный в туман. В голове оставалась лишь одна мысль: я, уподобляясь мерзкому Пожирателю, мучил свою одноклассницу, мучил жестоко и заклинанием, которое числилось Запретным. Стыд захлестывал меня с головой, и готовиться к экзаменам не хотелось; мир вокруг медленно останавливался. Лили я избегал намеренно, после того разговора я боялся, словно самый настоящий трус, боялся подойти к ней и начистоту поговорить об этом дерьме. Не то чтобы я особенно доверял словам Брайт, но доля правды в них была; она знала некоторые глубоко запрятанные вещи о наших отношениях. Следовательно, в определенном курсе дела она была.
В последний раз я так прятался, когда мои родители погибли от драконьей оспы. Я получил краткое письмецо с сухими соболезнованиями нотариуса, который приложил к небольшой своей записке огромный и пламенный текст с выдержками из завещания, оставлявшего мне все родительское состояние. Это было мне не нужно тогда; не нужно и сейчас, но отказаться от сотен и сотен золотых галлеонов являлось непостижимой глупостью, и я просто согласился с этим сухарем.
А потом я отказывался видеть своих друзей. Целый месяц мне пришлось провести в самых тайных уголках школы; я уходил, когда они спали, сбегал с уроков, точно дикая собака, и просиживал в Выручай-комнате часы, глупо пялясь в нарисованное окно и сжимая в пальцах непочатую бутылку огневиски. Учителя понимали; учителя прощали. Пусть даже это была неорганизованность по части экзаменов… они понимали, так по-человечески и так по-доброму. Меня никто не наказывал даже за прогулы. Лили и друзья пытались достучаться до меня; она вылавливала меня в любое время ночи, догадавшись о моем потайном месте и встречая у дверей, и осыпала лицо горячими поцелуями, легко встряхивала и умоляла обратить на нее внимание. Я же был неживым. Казалось, что мир вокруг порушился, оставив лишь нелепые декорации, где все было ненастоящее. Даже объятия любимой женщины были ненастоящими, фальшивыми, гнилыми. Потому что я уже никогда не смог бы показать родителям эту женщину.
Страшное слово – никогда. Оно влечет за собой странное чувство: никогда ты не увидишь отца и не засмеешься над его шутками, потому что они не прозвучат; никогда не напишешь ему письмо со своими бесцельными подростковыми метаниями и не получишь доброго ответа, потому что некому писать; никогда не обнимешь маму и не зароешься носом в ее волосы, потому что ее запах исчез; никогда не будешь отнекиваться от ее горячих попыток тебя остричь, потому что ее не будет. Никого не будет. Никогда.
Но, наконец, Время позволило затолкать мне все эти переживания, подробности и бесконечные вопросы самому себе, бесконечные терзания в дальний уголок сознания, как нечто ненужное, незначительное. Да, оно лечит, с этой аксиомой не поспоришь, вот только не сглаживает оно раны. Бережно их забинтовывает, останавливая сочащуюся кровь, день за днем унимает ноющую боль, но стоит прежним воспоминаниям чуть забрезжить в уме, и раны открываются вновь. Вечный круг. Тяжелая штука Время.
Я вновь стал близким со всеми ними, но в тот же момент слишком далеким. За месяц, что меня не было, я упустил многое, – появились новые шутки, выражения, задания, новый ритм жизни набирал новый оборот, а я чувствовал себя иностранцем. Лили помогла мне – как всегда – вытащила из этой трясины, протянула руку и постепенно наполнила меня своими чувствами и воспоминаниями, как пустой сосуд. Я ожил, но иногда, по ночам, вспоминал о матери с отцом и не мог заснуть. Помогала лишь фраза, сказанная мне Ремусом – «Они бы не хотели, чтобы ты превратил себя в живого мертвеца, Сохатый». Он был прав. Они бы не хотели.
И, к тому же времени, длилась Война. Война с ее бесчинствами и убийствами, Война, своим ледяным дыханием сметавшая жизни людей на своем пути, Война, которой руководил страшный человек со страшным именем. Ничто не помогало, Министерство скулило, поджав хвосты, ведь дементоры и великаны встали под темные знамена. Огромное количество людей бежало из Англии, прихватив лишь самое нужное – в Австралию, Африку, Азию; страны с такими далекими и чуждыми названиями. Им везло, ведь пока лишь незначительные черные кляксы появлялись на внешних границах Великобритании. Волан-де-Морт расползался по миру с катастрофически медленной скоростью, преследуя свой расчет.
Здравомыслие многих учеников Хогвартса спасало движение, зародившееся в феврале этого года; продолжение нашего дела, руководил которым Дамблодор. Орден Феникса – так это называлось – принимал в свои ряды молодых энтузиастов, готовых сражаться не на жизнь, а на смерть за благополучие ближних. Людей, которые не испугались бы ровным счетом ничего. Будущих мракоборцев.
Я недолго задумывался, прежде чем вступить. Но, к моему удивлению, под знамена Ордена встала и моя девушка. Я не ожидал, что ее слова о том, что она мечтает стать мракоборцем, искренние. Подобные мечты посещали нас всех, но перед лицом реальной опасности иссякали. Но только не в случае Лили. Дамблодор тренировал нас, натаскивал, как собак, подготавливая к настоящей жизни за пределами школы, и моя храбрая девочка оставила с носом даже профессоров, виртуозно используя тяжелейшие заклинания. Я боялся за нее – но и гордился.
В связи с Войной творилось абсолютнейшее безумие. Кортни Кокс выскочила замуж за Ксено Лавгуда с месяц назад; она, со своей тягой к необычной магии и трансфигурации, и он, полнейший сумасшедший, идеально подходили друг другу. Лили была свидетельницей на их свадьбе, проходившей в Хогсмиде. Союз был скреплен молодым воришкой Наземникусом Флетчером. То, что на самом деле этот парень – вор, открылось лишь час спустя, когда надравшийся Флетчер выложил это молодоженам с небывалой гордостью. До этого он утверждал, что профессиональный священник (никто и сомнению не подвергнул тот факт, что священник быть профессиональным не может, слишком уж торопились). Я хорошо помнил, как он вещал: «Властью, данной мне законом, я объявляю вас…ик!.. мужем и женой». Почему «священник» икал и вонял перегаром – это обстоятельство тоже никого не волновало. Не знаю, можно ли считать получившийся союз законным, но я искренне надеялся, что да. Миллионы людей сходились, встречались, целовались; после Рождества выяснилось, что две девушки еще и беременные от пламенных ухажеров. Хогвартс весь был переполнен странными чувствами: тревогой, страхом и любовью.
Та свадьба не была единственной, на которой я бывал. Я все-таки согласился сопровождать Лили на бракосочетание ее сестры, наплевав на возможные пересуды (заявление, что там будет губошлеп, было решающим). Свадьба была слишком пафосной и вычурной; до такой степени, что казалась неимоверно глупой. Ее сестра, чудовищно выглядевшая в светло-розовом, вопреки всем законом, платье и с белоснежными буклями, важничала, ведя под руку этого жиртреста, Вернона, который даже не смог пройти по красной дорожке, чтобы не сместиться с нее. Лили весь вечер болтала с Сальвадором и громко смеялась над каждой его гребаной шуткой. Это бесило.
Потом последовало ужасающее известие. Смерть отца Лили. Он был серьезно болен, а врачи до последнего не признавали его диагноз, повторяя, что это все пройдет. Она хотела показать его целителям Мунго, но тот отказался. Насколько я слышал, он дурно относился к волшебству после происшествия с ее сестрой, и не хотел подвергать себя магическому осмотру.
Он скончался в мой День рождения. Лили уехала домой, сделав мое маггловское совершеннолетие абсолютно ужасным. Даже не успела поздравить. Я представлял, каково ей, и потому приехал на следующий день, проводя долгие часы, просто обнимая ее и вытирая слезы. Ее мать крепилась; я любил Долорес за ее внутренний стержень и неутомимый дух. Рак легких. Он умирал с болью, кашляя и плюясь кровью, и чувствовал, будто его легкие разрывались изнутри. Она сообщила это чуть сухо, пожимая плечами, но я видел слезы в ее глазах. Лили закрылась с матерью практически на сутки, а вышла другим человеком. Плечи у обеих женщин были расправлены, и они гордо держались, выдвигая подбородок вперед.
А потом жизнь наладилась на круги своя, если так вообще можно сказать о той ситуации, что складывалась. И я стал думать о «после». Что будет после школы? Лишь единственная вещь казалась естественной – мой брак с Лили. Даже сейчас, после гибельных слов Эммы. Я спрошу Лили – как-нибудь. Возможно. Не может она любить Снейпа. Это я повторял слишком часто, с трудом верил, но чувство пустоты оставалось. Я должен сделать ей предложение.
Но я подумаю об этом чуть позже. Потому что ЖАБА совсем скоро, через три дня, и становится страшно. Да, мы готовились, мы пахали, как волы, мы выучили все, что можно было выучить, тренировались и даже гадали. Серьезно. Мы сделали, все, что могли, чтобы сдать всех жаб. Но этот факт не успокаивал.
Почти вся наша компания готовила одинаковые предметы – Защита, Заклинания, Зелья, Трансфигурация, необходимые для мракоборцев. С Защитой после многодневной практики в Ордене проблем не было; больше всего я волновался за Зелья, потому что был в них полнейшим идиотом. Даже дополнительные занятия со Слизнортом и Лили не помогали: я по-прежнему вместо трех капель смоковницы добавлял две, или вообще забывал про это. Чертова невнимательность. Гребаная точность в зельях всегда мне мешала жить. Трансфигурацию я тоже знал худо-бедно; что касалось магических схем, то в этом я вообще был самым отсталым в классе. Так уж повелось с шестого курса. Вот Заклинания я знал хорошо, опять же, благодаря практике. Честно говоря, подобный перечень того, в чем я уверен, а в чем нет, я повторял по несколько раз на дню, пытаясь справиться с волнением. Хотя о каком волнении речь – иногда я вообще забывал, что ЖАБА будут через пару деньков. Вылетало из головы, как что-то ненужное. Почти смешно.
– Питер, – я улыбнулся, налетев на друга. – Поосторожней.
Он выдавил из себя заискивающую улыбку.
– Эй, что случилось? – я присмотрелся к нему. В глазах был написан страх.
– Ничего, Сохатый.
Так, ясно. Сохатым он меня называл только в те периоды, когда хотел, чтобы я успокоился и отвязался.
– Хвостик? Что происходит?
Этот вопрос я задавал себе реже, чем хотелось бы. Просто получалось так, что Хвостик, будучи когда-то неделимым членом нашей команды, резко перестал общаться с нами, как раньше. В связи с многочисленными проблемами я не сильно думал над этим; но, дерьмо, это мой друг. Я должен вести себя с ним более лояльно. Должен думать о нем, как о Лунатике или Бродяге.
Так какого черта я не думаю?
– Что происходит? – пискнул он.
– Ты странный в последнее время.
Он быстро посмотрел на свою левую руку, и я поймал этот его напуганный взгляд.
– Что у тебя там?
– Ничего.
Он убрал руки за спину. Я дернулся, и, сделав вид, что хочу поймать его запястье с одной стороны, перехватил с другой и отдернул мантию.
Вся его левая рука была усыпана мельчайшими красноватыми точками, будто укусами; вокруг них была припухлость. Выглядело это, будто его кто-то покусал, скажем, муха или нечто в этом роде. Но, присмотревшись, я заметил тонкие, почти незаметные дырочки, будто бы у нанесшего эти царапинки было жало.
– Что это? – спросил я, улыбаясь уголком губ. – Ты угодил в пчелиный улей?
Он робко засмеялся.
– Что-то в этом роде.
– Послушай, – произнес я, внезапно чувствуя некий стыд. Если Ремус и Бродяга всегда были рядом со мной, и я хотел этого, бессменно поддерживая их, то про Хвостика постепенно все забывали, и я мог представить его обиду. Фактически, сейчас он перестал быть нужным кому-то. Мы отдалились от него. И после экзаменов все это стоило исправить, вернуть на прежние места, собрать мозаику «Мародеры» воедино. – Хочешь, приходи праздновать в гостиную Лили после жаб? Ладно? Будет весело.
Он широко, искренне улыбнулся, как не улыбался уже очень давно.
– Спасибо, Джим. Я приду.
Я протянул ему руку, и он крепко пожал ее, продолжая улыбаться и выглядя так, будто у него упал камень с плеч.
– Ты всем нам нужен, Хвостик.
– И вы мне.
Теперь улыбался я. Вернулось облегчение, даже безмятежность; воспоминание об использованном Круциатусе улетучилось, точно серый дым того вечера. Стало легко.
– До встречи.
– До встречи, Джим.
Мы разминулись в момент, когда громко ударил гонг, возвещая о начале очередного урока. Последнего урока. Последующие дни учителя освобождали, дабы дать нам шанс окончательно восполнить все проблемы. Не отвлекаясь на домашние задания и прочие мелочи. Сейчас наступало время Истории Магии, и я уже настраивал себя, чтобы подремать. К сожалению, мои наивные и честолюбивые мечтания рухнули почти сразу.
Джеймс, что происходит?
Косой, наклонный и уверенный почерк с милыми завитушками на конце почти каждой буквы. Желтоватый пергамент, издающий слабый аромат дикой вишни. Не нужно быть особым мудрецом, чтобы догадаться об имени адресанта, даже не читая слова записки. Лили.
О чем ты, Лил?
Тут я, несомненно, кривил душой. Я знал, что она имеет в виду; почему я избегаю ее в последние дни. Но я, черт побери, не представлял, как сказать ей, что слышал от Эммы. Насчет нее и Нюниуса. Якобы чувств и прочего дерьма. Просто не представлял.
Ты прекрасно знаешь, в чем дело, Джеймс. Не притворяйся дурачком, к тому же, это вовсе не к твоему лицу. Я бы спросила в лицо, но не имею возможности – ты убегаешь всякий раз, когда я подхожу ближе, чем на пару метров.
ЖАБА изматывают, Лил. Я катастрофически ничего не успеваю, вот мы и мало видимся.
Серьезно? Дай угадаю, ты свое время просиживаешь в библиотеке? Под невидимым заклятьем? Потому что, извини, но я ни разу тебя не видела.
Ты и не могла меня видеть, потому что большую часть времени я сидел в Выручай-комнате.
Лили, у меня действительно мало времени. И слишком многое происходит.
Что происходит, Джеймс? Господи, не веди себя, как трус! Очевидно, что в наших отношениях трещина, причем немалая, наполненная проблемами. Не беги от них, умоляю.
Эти слова больно хлестнули меня. Почему в последнее время так часто окружающие (и я сам) употребляют слово «трус», характеризуя меня? Что, к черту, происходит? В наших отношениях не появилось существенных проблем, по крайней мере, проблем в том корне, в котором их расценивала Лили.
Я не бегу от проблем. Потому что не от чего бежать. Послушай, меня просто терзает одна мысль, и все.
Какая, к черту, мысль?!
Она злилась. Пусть Лили даже не оборачивалась и сидела куда дальше меня, я все равно физически ощущал ее ярость, током трескающуюся в воздухе.
Что у тебя с Нюниусом?
С Нюниусом? Да что у меня может быть со Снейпом, к черту, Джеймс? В этом все дело? Ты напридумывал себе что-то и подвергаешь свои сомнения истине? Почему ты отдаляешься от меня?
Я страшно нервничал, даже сам не осознавая, насколько. Становилось тяжело дышать. Может, чертова Брайт солгала? Может, они не целовались, а я, как идиот, поверил? Но, дерьмо, дело не только в этом.
Давай поговорим после урока.
Это все, что ты можешь ответить? Хорошо, с нетерпением жду нашего разговора, и, надеюсь, ты не посчитаешь нужным убежать, Поттер.
Прекрасно. Мы перешли на фамилии. Чудненько.
Я еле досидел до конца урока; профессор Бинс толковал что-то о бесконечных войнах и способах разрешения конфликтов между волшебным народцем, а также о далеких темных магах, которых он видал на своем веку. Класс откровенно засыпал, но, в сущности, этому парню было все равно. На протяжении пяти минут я с улыбкой наблюдал за сидевшим рядом Бродягой, который, широко раскрыв глаза и опиравшись подбородком на руку, слушал привидение. Уж не знаю, зачем ему потребовался этот предмет, думал я, пока до меня не дошло: он спит. Просто Сириус периодически издавал свистящие звуки, выходившие из него лишь в момент глубочайшего сна. Нужно потом научиться у него спать с распахнутыми зрачками, но смысл? Меня ждет работа, а не очередные скучные уроки в школе. Вряд ли мне захочется дремать, будучи мракоборцем. У меня даже времени на это не будет. По крайней мере, я надеялся. У меня не оставалось ни малейшего желания стать одним из дряхлых клерков Министерства и заниматься нудной работой, потому что, допустим, меня не допустят к деятельности, о которой я мечтаю. В конце концов, вопрос о моем становлении стоит так: мракоборец или никто. Печально, но зато суровая правда.
Следующими объектами наблюдения стали целующиеся Фрэнк с Алисой. Эти ребята не отставали друг от друга, что и умиляло, и раздражало одновременно. Удивительно, как хлюпающие звуки не докучали профессору, хотя, быть может, он потерял не только способность запоминать фамилии учеников, но и слух. (О фамилиях – меня он называл Перкинсом). Я знал, что Лили была довольна своей подругой, усмирившей Долгопупса, эпического раздолбая, но все же – эта пара переходила все границы. Серьезно, когда бы я ни смотрел на карту, всегда одно и то же: в любой точке Хогвартса плотно склеившиеся пятнышки с именами «Алиса Гроун» и «Фрэнк Долгопупс».
Потом наступил черед посматривать на Мэри с Люпиным, которые, наверное, впервые в своей жизни разговаривали на уроке. Да, Люпин. Меня он невероятно смущал. Видно было, что Мэри готова сделать для него абсолютно все, ну а он относился к своей девушке просто по-дружески. Это чувствовалось в каждом его слове, во всех обсуждениях. И если Сириус взахлеб рассуждал о достоинствах своей Эшли, то Ремус ограничивался простым «Мэри хорошая, очень хорошая, я люблю ее. Но хотел бы любить еще сильней». И так всегда. Это его «я хотел бы…» настораживало нас с Бродягой. Я мечтал расспросить его напрямую о настоящей женщине, в которую он влюблен; но я не мог. Просто-напросто не мог. Сам не знал, почему. Не мог представить, как подхожу к Ремусу и спрашиваю, в кого на самом деле он влюблен. Тем более, он не путался ни с кем на стороне, физически он неизменно был верен Мэри, проводил с ней все минутки своего времени, но это чувствовалось, как фальшь. Я знал его лучше, чем другие; наверное, только Сириус мог потягаться со мной в понимании Люпина. И я знал, что у него с Мэри – нечто ненастоящее. Не любовь. Точнее, не романтическая любовь, и не более глубокое, доверительное чувство. Дружба – да, может быть, но кто из друзей смотрит на своего приятеля так, как смотрит Макдональд на Ремуса? И кто из друзей целуется и говорит об общем браке? В том-то и дело, что ровным счетом никто.
А затем, наконец, я перевел взгляд на Лили. На ее рыжие, чуть шевелящиеся от проникающего в класс сквозняка волосы. И такие огненные, такие похожие на неутомимое пламя. Я обожал ее волосы, издающие неуловимый аромат вишни и смородины; обожал перебирать их, чувствуя на подушечках пальцев мягкие, шелковистые локоны; обожал зарываться в них носом, когда она смеялась и называла меня кротом, и вдыхать с ума сводящий аромат. Звучит пафосно, даже сопливо немного, зато до чертиков правдиво. Я наблюдал за ней. Вот она чуть повела шеей, разминая затекшие мышцы; вот шевельнула лежащей на парте рукой, чуть раздраженно; вот выронила из пальцев перо и потянулась за ним, касаясь длинными волосами деревянного пола; вот нагнулась к Джонс и что-то шепнула ей; вот чуть слышно хихикнула, читая нечто, записанное на бумаге; вот повернула лицо к окну и зажмурилась, позволяя солнечным лучам касаться ее щек. Так удивительно красива. Словно богиня, сошедшая по облачной дорожке с небес. Простая девушка не может быть настолько идеальной.
Из задумчивого транса меня вывел прозвеневший гонг. Я дернулся, толкнул в плечо гениально заснувшего Сириуса, сгреб одной рукой вещи в сумку и опять его толкнул.
– Я слушаю вас… гоблин в трех тысячном году нашей эры убил домашнего эльфа из-за личных счетов, так развязалась война…
– Личных счетов? Что же произошло?
– Домовик, сука, увел гоблинову девушку… – ответствовал полусонный Бродяга, опуская голову на руки. – А браки свершаются на небесах, нельзя так…
– Как звали домовика? – спросил я, практически давясь от хохота.
– Тинки, – уверенно сказал Сириус. Проснулся.
– Ты просто пророк, – серьезно изрек я. – Трехтысячный год нашей эры – это тебе не шутки.
Тот громко заржал.
– Да иди ты. Я спал.
– И тебе снилась война из-за суки домовика? – я дал волю смеху.
Сириус покраснел и ударил меня по плечу.
– Возможно. Я забыл.
Лили, холодно подняв брови, смотрела на меня. Радостное, смешливое ощущение исчезло. Появилась опустошенность, вечная моя спутница.
– Да, идем.
Бродяга с любопытством посмотрел сначала на меня, а потом на нее.
– Куда?
– О, нам нужно поговорить,– она перевесила сумку с плеча на плечо и улыбнулась. – Как твоя длительная шпаргалка по зельям?
– В стадии разработки, – тот беспечно махнул рукой. – Около десяти листков пергамента мелким шрифтом.
– Шпаргалка? – я взглянул на него, широко улыбаясь. – Давно ты ее делаешь?
– Неделю, – ответила за него Лили ледяным тоном. – Ты не знал?
– Эванс, – мягко произнес Сириус, целуя ее в висок (спустя несколько месяцев я-таки смог привыкнуть к его неизменным братским поцелуям), – я не обижаюсь на него. Он идиот. Так что не будь такой злобной, идет?
Она внезапно рассмеялась.
– Идет, идет… Блэк.
– С каких это пор я Блэк?
– С рождения.
– Нет, ты называешь меня Сириусом! Всегда! Не смей звать меня по фамилии, поняла? Только Сириус. Или дурачок. Но не Блэк!
– Ладно, я подумаю над твоим предложением.
– Может, мы пойдем? – спросил я, дико раздражаясь. Ну какого черта Бродяга флиртует с любой девушкой, встречающейся на его пути?
– Да, – она выглядела виноватой. – Пойдем.
Бродяга поспешил удалиться, забрав под руку остановившуюся в дверях Джонс, а я повел Лили в противоположную комнату.
– Как насчет Выручай-комнаты?
– Мне все равно, – деревянным голосом ответила она.
Поэтому я привел ее на привычный восьмой этаж, попросив то же место, что и долгое время назад – в конце января, – где можно поговорить с важной девушкой. Тогда я еще изумился выбором Выручай-комнаты – особенно кучей хлама на полу – но потом же все вышло как нельзя лучше. Я вообще об этом не думал, потому что во время того, что происходило между нами в тот вечер, о подобных вещах не думают. Нормальные люди, по крайней мере. А я считал себя вполне нормальным человеком.
– Итак, – она села в кресло, запрокинув ногу на ногу, – в чем дело, Джеймс? Почему ты считаешь, что между мной и Снейпом что-то существует? И почему, черт возьми, ты отдалился от меня? – она раздраженно моргнула, но я успел увидеть крошечную слезинку, стекающую по щеке.
– Я говорил с Эммой Брайт по поводу ее отношения к тебе, и она сказала, что ты… м… це-ло-ва-лась с… Нюниусом. В Рождество, – на одном духу выпалил я, невероятно нервничал. И – как нож в сердце – она резко залилась краской. Я прекрасно знал Лили; я чувствовал ее настроения. И понял: слова Эммы были правдой.
– Да, – тихо ответила она, сцепив руки в замок. – Он сказал мне, что уходит, все завертелось, и я внезапно почувствовала к нему нечто странное. Он поцеловал меня. Я ответила. Только позднее осознала, что это все неправильно, – она крепко сжала мою руку, и по моему телу пробежала сотня мурашек, оставляя теплое, воздушное ощущение – несмотря на ее слова. – Но это ни в какое сравнение не шло с твоими поцелуями, Джеймс.
Почти сносящее голову облегчение. Физически ощутимое. Мои плечи расслабились, и я откинулся в кресле, держа ее ладонь в своей.
– Это ничего не значит? – спросил я хрипло.
– Нет.
И я понял: она говорит правду. Зеленые глаза были полны особой искренностью, и все ее лицо читалось, будто открытая книга с огромнейшим шрифтом. Так просто и понятно.
– Извини меня, – она соскочила с кресла и опустилась на колени рядом со мной. – Я понимаю, что поступила ужасно, фактически, это измена, но мне было все равно. Я легко отпустила его. Правда. И я сожалею, что не сказала ранее… по крайней мере, я бы не хотела, чтобы тебе об этом сказала Эмма. Ты не обижаешься меня? – теплые ладони касались моих щек, и я прикрыл глаза. – Джеймс, я люблю только тебя. Знай это. И это всегда будешь ты. Только ты, и никто больше.
Я распахнул глаза и улыбнулся. Сейчас… в данный момент… удивительно, но я был счастлив.
Потому что еще никто и никогда не говорил мне подобных слов.
Никто, кроме нее.
И я понимал: Лили не лжет. Она действительно чувствует то, что говорит, действительно всегда будет выбирать лишь меня, и действительно любит меня так же, как и я люблю ее. И Брайт говорила гнуснейшую неправду; никогда моей Лили не нужен был кто-то другой.
Потому что это моя Лили.
И как только я мог не замечать этого?
– Что с тобой? – нежно спросила она. – Ведь не только это случилось, верно?
– Я применил Круциатус, – прямо ответил я, вновь чувствуя возвращение страха. Что, если она откажется от меня, потому что поймет, что на какой-то ужасный миг я перестал быть привычным Джеймсом? Что я стал гребаным чудовищем, уподобившись Пожирателям смерти?
Она резко выдохнула.
– К Брайт, – ответил я на непрозвучавший вопрос. – Она не имела права говорить такие вещи.
К моему удивлению, Лили резко обняла меня за шею, и я с наслаждением вдохнул ее аромат – вишня и смородина, вишня и смородина, такой, что захотелось прижать ее к себе с неутомимой силой и больше никогда не отпускать, вдыхая этот запах. И медленно поцеловала куда-то в скулу, обдавая щеки горячим дыханием.
– Джеймс, я понимаю, что ты чувствуешь, – прошептала она. – Я не буду лгать и говорить, что это нормально, что так нужно было поступить, но ты же сам понимаешь, что рано или поздно это бы случилось, верно? Возможно, я говорю ужасные вещи, но ты хочешь стать мракоборцем. А мракоборцы живут с болью, причиняют боль и получают боль. Это их карма. Ты не должен был причинять вред Эмме. Она наша однокурсница, пусть и причинившая немалый вред тебе. Но… думаю, – она перевела дыхание, – тогда ты выпустился из школы. Потому что оставил позади Джеймса, который никогда бы не обидел ближнего. Это плохо, Джеймс – она девушка. Но ты… поступил и правильно, и неправильно одновременно. Но не смей, слышишь? – не смей терзать себя. Ты не убийца. Ты не убил.
– Я уподобился им, – произнес я очень тихо, озвучивая самую ужасающую мысль. Почти все тревоги отступали, отгоняемые ее пламенным шепотом, но эта все еще оставалась.
– Нет. Это плохая магия. Но они делают ради забавы. Ради того, чтобы причинить боль. А ты сделал из-за ярости, мести, верно? Из-за ее слов. Это тоже плохо. Но это не так, как они. Понимаешь?
И последний камень упал с моих плеч. Как я сам мог не додуматься до этого, черт побери? Это же так просто. Так просто и понятно, когда Лили шепчет это, озвучивая обычные, ясные мысли и рассеивая тьму в моей душе. Никто бы не смог сделать этого. Только она. Только Лили может быть моим спасением.
– Спасибо, – выдохнул я ей в губы, чувствуя уже привычные ощущения. Головокружительная радость из-за того, что она рядом. Наслаждение от ее физического воздействия. И неутомимое счастье – ведь разговор укрепил очередную нить духовной близости.
– А теперь, – Лили лукаво отдалилась от меня, склоняя голову, – тебе не кажется, что пора восполнить утраченное нами за эти дни? – ее рука скользнула по моему плечу, и она шевельнула бровями.
Горячей волной хлынуло возбуждение.
– Кажется, – произнес я, улыбаясь и касаясь ее сладких губ, – кажется, – вдыхая эти слова в ее уста.
– Иначе мы не сдадим экзамены, – она коснулась горячей рукой моей поясницы, умудрившись проникнуть под развязанную мантию. Я резко выдохнул, сдерживая стон. – Это будет печально.
– Нет, – я практически не соображал, наблюдая за ее вздымающейся грудью и чуть потемневшими глазами, – мы сдадим. Знаешь ли, я чувствую себя таким вдохновленным сейчас…
Она засмеялась, позволяя мне осыпать ее поцелуями.
– Какой же ты дурачок. Полнейший и бесповоротный.

~ - ~

– СДАЛИ, СДАЛИ, СДАЛИ!!
Вы когда-нибудь видели около пятнадцати человек, которые обнимают друг друга за талию и прыгают выше и выше, поджимая ноги, приземляясь с оглушительным грохотом и изредка лопая ногами воздушные шары? Я не только видел. Я был среди них.
– СДАЛИ, СДАЛИ, СДАЛИ!!
Никто из профессоров не явился на шум. Они вполне понимали всеобщее безумие: через несколько дней все покинут школу, экзамены остались позади, и никогда уже ты не будешь париться на зельях, или засыпать на Истории магии, или делать вид, что вникаешь в рассуждения о Трансфигурации, или слушать бесконечные запугивания о предстоящем тестировании. Потому что ты свободен.
– СДАЛИ, СДАЛИ, СДАЛИ, СДАЛИ!!!
Казалось, что цель собравшихся людей – перекричать друг друга и прыгнуть выше ближнего. Серьезно. Вопить получалось у Джонс – даже закладывало уши, потому что она буквально разрывала свои легкие и барабанные перепонки друзей. Прыгать – у Курта, ведь в прыжке он поднимал ноги (и выглядел, как идиот), зато зависал дольше остальных.
– СДАЛИ, СДАЛИ, СДАЛИ!!!
Хорошо, что это гостиная Лили. Я вполне мог представить ошарашенных первокурсников, которые наблюдали бы за нами в общей гриффиндорской комнате. Кроме того, в Общую Гостиную запрещено водить учеников других факультетов, а их здесь было в избытке.
– СДАЛИ, СДАЛИ, СДАЛИ!!!
– ДЕРЬМО, МНЕ ВОТКНУЛАСЬ БУТЫЛКА В НОГУ! – заорал я, дрыгая ногой, исполненный бешенства. В порыве страсти я раздавил пустую тару из-под огневиски, и теперь стекло впилось мне в пятку. Пожалуй, это скорее было смешно (какой идиотизм!..), чем больно. Но все же.
– ДА ЭТО ВООБЩЕ НЕВАЖНО! ПОТОМУ ЧТО…
– СДАЛИ, СДАЛИ, СДАЛИ!!
Часом позже мы смеялись, будто пьяные в хлам. Никогда я не слышал таких звуков от людей, которых знал дольше, чем себя: мужлацкий гогот Лили, визгливый и истеричный хохот Сириуса, хрюкающее хихиканье Ремуса, и так далее. Наступало время воспоминания самых жутких вещей, случившихся на ЖАБА.
– Ага, он такой принюхивается и спрашивает: ну-с, молодой человек, Амортенция сварена идеально, а чем же она для вас пахнет? А мне, бл*ть, отвечать стыдно, потому что это гребаное зелье пахнет огневиски, ромом и вином! Я же не могу так ему сказать! И думаю: давай, Фрэнк, снеси что-нибудь. И несу: подземельями, канализацией и одеколоном моего друга. Сука, ну почему мне именно это в голову пришло? И он как давай смеяться, и говорит такой: ну что ж, плюс балл за креативность! А что за друг хотя бы? Ну я ему и признался, чем на самом деле это гребаное зелье, чтоб оно пропало, пахнет, он поржал и говорит: ну хотя бы честно. А балл я вам добавлю.
– У меня вообще апокалипсис был. Стою я, значит, вытянул билет, перечисляю ей способы использования крови дракона, а последний забыл! И говорю, как самый настоящий идиот: а если добавить каплю драконьей крови в обычную воду, то получится такой силы алкоголь, что сшибет с ног. Думал, засмеется. Она смотрит, смотрит на меня и спрашивает: серьезно, что ли? Потом нюхает воздух и: вы пили перед экзаменом? Я: нет, как же можно, мадам. Она: а сдается, выпили вы драконьей крови. Привязалась, ведьма – ну жаба жабой, ей-Богу!
– И обошлось?
– Да, рядом профессор прислушался и такой: второй алкоголик за день, у первого Амортенция пахнет огневиски и чем-то там еще. Так это он про тебя!
– Мир тесен!
– И не судите его строго, все они в Хогвартсе помешанные. Нормальный мужик. Классный, я бы сказал.
– А я на невербальных шептать начала!
– Да ладно.
– Серьезно, причем не заклинания! Он говорит мне: невербальное поставьте Протего, я ставлю, а сама шепчу «Давай, у тебя все получится, Кортни!». Он мне говорит: что вы шепчете? Я: я не шепчу. Этот козел: шепчете, шепчете. И представляете, прислушивался, змея! Потом наложил на меня онемляющее заклятье, я поставила чертово Протего, он снял и сказал, что я лишена логики и могу уходить. Замечательная шутка!
– Мою шпаргалку спалили.
– Бродяга!!!
– Мне говорят: отдайте то, что прячете. Я: не понимаю, о чем вы. Мне: отдайте, что спрятали в карман. Меня и черт дернул сказать: это любовное послание моей девушке, ничего отдавать не буду. Ну так манящими эта старуха выманила шпаргалку, прочитала и: какое романтическое и оригинальное послание! Я сижу красный, как рак, она только хихикнула и говорит: за усердие хвалю. Посмотрела, а я еще ничего не написал, значит, за списывание, по логике вещей, выгнать нельзя. Похихикала и отошла. Ну и думаю: пронесло.
– А мне: напишите все признаки оборотней и способы борьбы с ними. Не поверите, я так долго думал! – я засмеялся вместе с Бродягой и Хвостиком; Ремус был так чертовски убедителен в своем «не поверите», что никто не уловил сарказма, кроме нас.
– У меня вообще все идеально прошло.
– Повезло тебе, Лили.
– Ну, не совсем.
– Что?
– Я немного замялась в одном вопросе, но молоденький профессор был так увлечен моей грудью, что ничего не заметил, только сиял и лучился, как сырная головка.
– Ну да, твоей грудью можно Эверест покорять, – заржал Бродяга.
– Иди ты в задницу, – прорычал я, прижимая Лили к себе и закрывая ее прелести руками. – Я вообще забыл, как варить Напиток живой смерти! Представляете? Стою и думаю: как, как к черту, я это сделаю? Дерьмо, что за гребаная подстава? Что такое Напиток живой смерти, к чертям?
– И как все разрешилось?
– Да эта дура говорит мне: что, не знаете, что положить раньше – какая-то хрень, забыл название, или какая-то другая хрень? И тут я вспоминаю! Она, конечно, прокололась как профессор, но здоровски мне помогла!
Так и мы и говорили час, два подряд, вновь и вновь погружаясь уже в легкую, веселую атмосферу экзаменов. Казалось глупым, что мы могли бояться жаб. Сейчас мы только смеялись, и смеялись, и никто не думал, что вся компания даст трещину после окончания школы. Никто не делился планами и догадками, что будет делать после, будто бы кто-то наложил на эту тему незримое табу. Все говорили лишь о настоящем. Что происходит сейчас. И о прошлом. Вспоминались интересные истории из первого, второго курса, истории, такие забытые, после которых словно прошли столетия. Мы делились опытом, общими эмоциями, общими приключениями, подшучивали друг над другом. Думаю, это было лучшее прощание с Хогвартсом – из неофициальной части. Да, послезавтра нас ждал выпускной с пафосными речами и пафосным же празднованием, а сейчас все было тепло. По-дружески. И каждый чувствовал себя, будто в семье, в этом я был уверен. И Питер, наконец ставший нашей частью. Опять.
– Время позднее, – изрек я, смотря на часы. О да, время было поздним; а меня ждало маленькое незавершенное дельце. – Пора расходиться, ребят. Завтра еще встретимся. Просто у меня… – красноречивый взгляд в сторону Мародеров, – дела.
– Кидалово, – грустно протянула Кортни, качая головой так, что дурацкие ее сережки в виде луковиц тряслись.
– Встретимся завтра у озера? – предложила Мэри. Глаза ее горели.
Послышался нестройный ряд голосов, говоривших «да».
– Отлично, тогда в полдень у озера, всем ясно? – угрожающе спросил Бродяга. – А теперь мне бы хотелось прояснить кое-что, ребят. Я люблю всех вас. И давайте дадим друг другу обещание, ладно? Просто поклянитесь кое в чем. – Он сделал паузу, и у меня пробежали мурашки по коже. – Клянусь, что не забуду своих друзей и приду им на помощь в любую секунду. Клянусь, что не предам, и что в тяжелой пелене войны буду следовать принципу «один за всех – и все за одного». Клянусь, что сделаю все, что возможно, но превращу свою жизнь и жизнь своих близких в счастливую. Клянусь, что не согнусь под огненным смерчем и гнетом Пожирателей. Клянусь, что не растеряю настоящую силу и оптимизм. И клянусь, что буду жить по полной до самого конца.
– Клянусь, – Лили серьезно взглянула на него. В зеленых глазах плескался огонь.
– Клянусь, – я верил в это. Я знал, что так все и будет.
– Клянусь, – Ремус смотрел вперед, будто видел предстоящие годы, чуть хмурив брови.
– Клянусь, – Эшли вздернула подбородок и улыбнулась.
– Клянусь, – Мэри отбросила волосы назад и распрямила спину.
– Клянусь, – Кортни тряхнула сережками.
– Клянусь, – кивнул Курт, кивая головой.
– Клянусь, – произнес Лавгуд, усмехаясь.
– Клянусь, – Фрэнк взлохматил волосы (знакомый жест!).
– Клянусь, – Алиса переплела пальцы своей руки с его рукой.
– Клянусь, – повторил Сириус, сжимая пальцы в кулак.
– Клянусь, – Питер тихо шмыгнул носом.
Бродяга положил свою руку ладонью вниз, и мгновенно каждый понял, что нужно сделать. Постепенно все эти люди накрывали его руку своей, и союз скрепленных между собой расширялся. А потом все резко отдернули их – кто-то со смехом, кто-то с полуулыбкой, а кто-то со слезами на глазах.
– До самого конца, – Бродяга обвел их всех взглядом. – А теперь, леди и джентльмены, расходимся!
Все не замедлили последовать его совету – по двое, по трое они покидали гостиную Лили. Перед каждым скелет Мерлина снимал свою шляпу. Славный малый. Остались лишь мы вчетвером – и Лили. Мэри и Эшли не стали задавать вопросов… просто ушли.
– Перед тем, как это случится, – произнес Сириус серьезно, – я хочу извиниться, Джим.
– За что?
– Филч забрал Карту.
– Что? – взревел я. – Какого черта, Блэк?!
– Я не виноват! – тот защищался. – Он поймал меня на том, как я разрисовал стену, и выхватил ее, назвал меня опаснейшим типом, порадовался, что я уезжаю, а нашу Карту обвинил в принадлежности темным артефактам. Но это даже хорошо, верно? Я успел свернуть ее. Быть может, ее найдет твой или мой ребенок, да? Ведь наши дети должны быть такими же оболтусами, как и мы, и попасть в кабинет к Филчу.
Внезапно я засмеялся.
– Да, наверное.
– О чем вы? – Лили переводила взгляд с меня на него, и обратно.
– Это мы и хотим рассказать. Я хочу рассказать, – я сделал глубокий вздох. – Ремус, начни.
– Послушай одну сказку, Лили, – Ремус грустно улыбнулся, – очень много лет назад один маленький напуганный мальчик был покусан оборотнем. С тех пор от него отвернулись практически все, кроме родителей, потому что он внушал опасение. Он и сам не хотел особо общаться с людьми и подвергать их опасности. Он не ждал чуда в своей жизни. Однако оно случилось. Однажды один очень добрый дедушка написал ему, что готов принять мальчика в далекое место, где детей учат быть такими же, каким был этот дедушка. Мальчик хотел отказаться, но не смог – потому что дедушка придумал способ, как оградить остальных детей от сущности мальчика, проявляющейся в полнолуние. Он нашел тому специальное место для превращений. И вот мальчик отправился путешествовать, и в поезде встретил трех замечательных ребят. С тех пор они были неразлучны. Сначала мальчик очень боялся, что причинит им боль, но потом перестал. Он понял, что такое настоящая дружба. Но он все равно не был спокоен, ведь понимал, что рано или поздно они все поймут и отвернутся от него.
– Вот только они не отвернулись. Даже когда поняли. – Сказал я с улыбкой, наблюдая за ее ошарашенным лицом и проступающими признаками понимания. – Они прошли длительную, ужасающую подготовку к тому, чтобы всегда быть рядом с ним, даже в моменты его второй сущности. Они научились превращаться в животных, хотя были полнейшими олухами в учебе. И назвались они Сохатым, – потому что один несносный взлохмаченный мальчишка стал превращаться в оленя; Бродягой – ведь один дружелюбный паренек, так часто напоминавший многим шкодливого пса, обрел свое сущность в собаке; Хвостом – потому что еще один мальчик начал становиться крысой; Лунатиком – потому что оборотень, познавший дружбу, имел определенные проблемы с луной. Так и повелось. С тех пор их ждало множество приключений, включая создание карты школы, в которой они учились, со всеми ее загадками и изображениями движущихся людей…
– Источники, – прошептала она.
– И эту карту посеял Бродяга.
Лили широко улыбнулась. В огромных глазах сияла такой силы любовь и нежность, что я почувствовал небывалое счастье. Она поняла. Поняла все.
– Значит, олень, – она с нежностью посмотрела на меня. – Я всегда это знала.
Я смешливо кивнул и вызвал привычную дрожь в каждой мышце, дробную и чрезвычайно приятную – каждый мускул потянулся, я вздрогнул всем телом, секунда – и обрел любимейший облик. Высокого тонконогого оленя. В ее зеленых глазах сверкнуло узнавание.
– Какая же ты сволочь! – произнесла она со смехом. – Ты слушал меня, когда я изливала оленю из леса душу, да?
Я фыркнул, испытывая стыд. Об этой незначительной подробности я предпочел забыть, учитывая то, что тогда еще я не осознавал своих чувств к ней, а ее чувства ко мне ее пугали. Она шутя ударила меня по спине – правда, вовсе не сильно, скорей, заигрывая.
– Бродяга, – она браво отсалютовала Сириусу. Мгновение – и тот обернулся черным псом, который мгновенно заливисто залаял и начал бросаться на нее, пытаясь лизнуть в лицо. Лили звонко смеялась, сначала отпихивая от себя любвеобильную собаку, а потом ласково обнимая его за мощную жилистую шею и гладя шелковистую шерсть.
– Хвостик, – широкая улыбка, адресованная Питеру, секунда, – и толстая серая крыса с умными черными глазами и тонкими усиками взбирается ей на плечо, смешно нюхая ухо.
– Я не верю, – прошептала она, оглядывая всех нас. – Просто не верю. Я даже не догадывалась, кроме…
Она посмотрела на Ремуса. Ремус посмотрел на нее.
Миг – и она уже крепко обнимала его, так крепко, что, казалось, сейчас задушит. И я был благодарен ей. Она не испугалась. Не выдала отвращения или нечто в этом роде. Она поняла. И сейчас я в который раз осознавал, насколько ценна и уникальна моя девушка.
– Ты человек, а не монстр, – сказала она твердо. – Не смей даже бояться, ты понял меня? Уяснил?
Он с притворным страхом закивал, и она снова обняла его.
– Ремус, ты все тот же. Просто… Лунатик.
Он фыркнул от смеха.
– Я понял, Лили.
– Спасибо тебе.
Она развернулась ко мне, и в родных зеленых глазах было так много всего. И никогда еще желание быть рядом с ней всегда не захлестывало меня так сильно.
– Лили, это затевалось не просто так. Просто дело в том, что я люблю тебя, – произнес я без лишних эпитетов или пафосных вступлений. Это было не нужно. Не нужно в наших отношениях. – И я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Только со мной. Я очень долго думал над этим – ты не представляешь себе, насколько долго, пожалуй, я даже не знал, что смогу так думать. И сейчас…– я опустился на колено, прекрасно зная, насколько романтичным был этот момент, и что она мечтала о подобном (как-то раз она, смущаясь, рассказала мне об идеальном предложении), – я прошу тебя стать моей женой. Потому что я не хочу «потом» без тебя. Я хочу быть рядом с тобой до самого конца.
Она просто смотрела на меня. Смотрела так, что захватывало дух, и сердце уходило в пятки. И я понимал: она хочет разделить это «до самого конца» со мной. Ни с кем другим. Со мной. И все доводы друзей – ерунда.
– Я согласна, Джеймс, – она резко упала на колени возле меня и обхватила лицо руками. И никогда, черт побери, я не чувствовал себя более счастливым, чем сейчас! Никогда – даже когда поехал в Хогвартс; даже когда обрел верных и вечных друзей; даже когда впервые превратился; даже когда сблизился с ней; даже после нашего первого поцелуя; даже после ее признания; даже после физической близости; даже после того, как она согласилась стать моей девушкой. Никогда. Мне ничего не нужно больше, – глупо думал я.
– В таком случае, – я обвел комнату взглядом и подхватил бутылку из-под сливочного пива, – в таком случае, – пальцем я стащил с горлышка тонкий кружочек, и она весело, с любовью засмеялась, наблюдая за моим импровизированным кольцом. – Только что состоялась, – я надел этот чертов кружочек ей на палец, наблюдая за двумя символами ее принадлежности мне: это кольцо и изумрудное кольцо «в знак серьезности отношений», – помолвка Лили Эванс и Джеймса Поттера. – Она приникла ко мне, соприкасаясь со мной носами.
– Я счастлива.
– Я тоже.
Теперь она будет со мной до самого конца.