26. За светом нежности отчаянья раскаты...
Ты тих, мой ангел, пав в огонь заката.



Каждый раз, побывав в его объятиях, я чувствовала себя возрожденной, способной свернуть горы. Появлялись силы, приходила уверенность. Любое нежданное откровение падало бесценной монеткой в копилку сердца – и даже молчание становилось особенным, значимым, сближая. Когда он был со мной, все казалось преодолимым, возможным. Но сейчас, сидя рядом с Робертом на пороге дома, в отблесках солнца, догоравшего за нашими спинами, я снова угадывала ту неуловимую тень. Она пряталась, но не покидала. Она маячила между нами во время ужина, лишая аппетита, она крала мальчишескую радость из любимых глаз и озорное нахальство улыбки, что раньше непременно расплывалась на лице при виде моих бесстыдно коротких джинсовых шорт и столь же неприличной блузки, застегнутой на пару пуговиц, в декольте которой Роберт любил нырять взглядом, пока я готовила. Совсем недавно, в растянувшиеся блаженные мгновения, когда мы возвращались с реки усталые, счастливые и голодные, даже показалось, что те мои мысли лишь плод разыгравшегося воображения. Только постепенно безмятежное настроение расстаяло, а игривое не пришло... Сменив сырую одежду на сухую, мы вернулись на кухоньку, и Роб, усевшись в дальний конец деревянного стола, подпер щеку костяшками пальцев, молча наблюдая за мной из-под полуопущенных длинных ресниц. Его поза была далека от расслабленной, между бровями пролегли глубокие складочки. Я любила их и не любила. Любила как нечто присущее только ему, как то, что была способна разгладить касанием пальцев или поцелуем, но не любила, как отголосок его тревог, как отпечаток грусти и внутренней борьбы...
Разогревая еду, я не сразу заметила, что Роберт медленно, задумчиво водит свободной рукой по матерчатой скатерти. Вперед, назад... Неожиданно я поняла, что именно он вспоминает – и жар, тут же опаливший щеки, с быстротой молнии распространился по всему телу. Наши глаза встретились, мои губы непроизвольно приоткрылись в безмолвном призыве... Он скользнул по ним затуманенным взглядом. На шее отчетливо проступили вены, кадык дернулся от непроизвольного глотательного движения. Только чувственный контакт прервался, когда Роберт вдруг резко поднялся, сказав, что подождет ужина на улице. Это было как-то непривычно, нелепо и даже обидно для меня. Что на него нашло?
А ничего, он мужчина, который добирался до тебя полдня, потом слишком хорошо позаботился о незабываемой встрече и теперь вымотан донельзя, умирая с голоду. Как там говорил Франко? «Одним сексом сыт не будешь»? Эти мысли, заставив улыбнуться, вернули мне хорошее настроение.
Ненадолго. Очень скоро я поняла, что поспешила радоваться – дело было не в еде, не в сексе, не в усталости. Все намного серьезнее и глубже. Да, Роберт съел все, что я перед ним поставила. Только делал он это как-то автоматически, почти не разговаривая, не подтрунивая и избегая смотреть мне в глаза. Я все больше убеждалась, что омрачающая мое солнце тень не хочет уходить, не уйдет, пока не прогоню. Бывает ли для правды подходящее и неподходящее время? Не знаю, но я должна ее выяснить. Потому что такой расклад мне совсем не нравится.

Наши чашки с недопитым кофе позабыто стояли на нижней ступеньке. Они соприкасались ободками и дужками, как мы с Робом – плечами и коленями. Я так любила эти часы, безмятежные, ласковые. Стрекот насекомых, рассеянный золотистый свет на листьях, запускающихся цветах, пылинках в остывающем воздухе. Золотистый свет на ресницах Роберта, в его волосах, на запястьях, покрытых густым пушком, на босых ногах... Такой домашний, такой родной – свежевыбритый, с чуть поцарапанной щекой, в бордово-серой клетчатой рубашке и потрепанных джинсах – он снова оказался где-то далеко, пока я безуспешно подыскивала нужные слова, чтобы начать разговор. Не нашла... Просто набралась смелости и прямо сказала:
- Расскажи мне.
Вернувшись из неизвестной мне дали, к которой я безотчетно ревновала, напуганная неизвестностью, он растерянно спросил:
- Рассказать... что?
- Сам знаешь.
Он неуверенно покачал головой, теребя пальцами волосы.
- Я жду весь вечер, но ты молчишь. Даже у моего бесконечного терпения есть пределы... - подытожила я с видимым спокойствием, поднимаясь со ступеней. Хотелось видеть его лицо.
- Твоего... терпения? – отозвался Роберт с кривой ухмылкой, только взгляд остался невеселым.
Невыносимо.
- Мне не до шуток, когда ты такой. Что-то случилось?
- Нет. Не... – Он отвел взгляд.
- Тогда в чем дело? Ты выглядишь обеспокоенным.
- Разве?
- Да. Может, сам не замечаешь, но я-то вижу. Скажи уже.
И, помедлив, Роберт, наконец, сказал.
- Тебя уволили.
- Меня... что? - Такого я никак не ожидала. И почувствовала скорее удивление, чем расстройство. - С чего ты взял? Ведь Франко недавно...
Неужели обманул?
- Он хотел уберечь тебя. - Роберт, отвечая на невысказанный вопрос, выглядел смятенным... и виноватым. – То есть... мы хотели.
Они оба меня обманули.
- И долго вы меня «уберегали»?
- Месяц, - изучая песок под ногами, обронил Роб.
- Месяц?! Но как... Мне ведь перевели деньги за последние статьи.
Многозначительное молчание было слишком красноречивым.
- Прекрасно! Неподражаемо! А не легче было все сразу объяснить, не шушукаясь за моей спиной, как два интригана? – раздраженная их тайными действиями, процедила я сквозь зубы. – Я теперь у вас на содержании или как?
- Прекрати. Причем тут содержание? – тихо отозвался он, явно задетый моими словами. Мужчины... Как же с ними трудно.
- Ладно, дело не в этом. Дело во вранье, от которого никому нет пользы. Я имела право знать, тебе не кажется? Чтобы не отсылать письма в «никуда». Да и вообще, почему меня уволили? Вот так, втихаря, ничего не объяснив? Какая-то ерунда.
- Объяснили... Франко. После скандальной статейки об «итальянском романе» и фотографий тот тип, крутой спонсор, - челюсти Роба непроизвольно сжались, и я поняла, что он говорит об Антонелли, - убедил вашего редактора в твоей профнепригодности для такого престижного журнала. Сказал, что это дурно влияет на имидж и не красит их знаменитое имя. Не знаю, с чего он так раздул, ведь...
Зато я знаю. Антонелли не дремал. Трудно быть красивой женщиной в мире жаждущих плотских утех мужчин. Богачей, которые позволяют себе все и думают, что могут купить не только дорогие вещи, но впридачу и тех, кто будет их носить. Мужское самолюбие не простило возвращенных подарков. Скрытая ревность и грязные интрижки Ричарда были мне понятней, чем мелочная месть Джованни. Но, пожалуй, что ни делается, все к лучшему – за последнее время я не раз задумывалась о будущем в GQ, особенно учитывая недвусмысленные поползновения его инвесторов. Иронично лишь, что бывший поклонник даже не представляет, насколько я изменилась сейчас. Интересно, как бы он отреагировал, увидев меня такой? Позлорадствовал, подумал, что я не стоила таких усилий или сделал бы широкий жест, «простив»?
- Это просто расплата за то, что я когда-то отказала ему. Подвернулся подходящий случай.
- Понятно, - безо всякого выражения произнес Роб. Я по-прежнему смотрела на него, он в сторону.
- Переживаешь за меня?
Ответ был ясен и без озвучки.
- Все дело в этом увольнении? Потому ты такой... странный сегодня?
Я уточнила лишь для ясности, но Роберт медлил. Это не предвещало ничего хорошего.
«Странный сегодня». Я сама это сказала. Не месяц назад. Не одиннадцать дней и восемь часов назад. Сегодня. Похоже, это не все... Я ждала и, как никогда, хотела тряхнуть его за плечи.
- «Космополис» едет в Канны.
Бесстрастный голос стал громом среди ясного неба.
- Правда? Но это же... это же здорово! – Нечаянно смахнув ногой кружки, я бросилась Роберту на шею, обнимая, и не сразу заметила, что он далек от восторгов. – Ты разве не рад? Это ведь успех, прорыв!
- Не знаю, рад ли...
- Не верю.
Он лишь повел плечами, когда я отстранилась. То сжимал, то разжимал пальцы, крутя в них металлический брелок.
- Туда едет не только «Космополис», «На дороге» тоже. Я буду частью программы. Как на красной дорожке, так и...
Я все поняла, хоть окончание фразы повисло в воздухе. Так вот что его угнетает.
- Это неважно. – Я не могла встретить его взгляд, хоть стояла напротив. Роберт по-прежнему не смотрел на меня. А я не находила нужных слов.
- Важно. Я хотел бы разделить это с тобой, но не могу.
- Можешь. И разделишь, даже если я буду далеко. – Конечно, я знала, что такой разговор не получится приятным и легким, только это не спасало. Как же объяснить ему?
- Это не то... неправильно.
- Хочешь изобразить правильного? Не выйдет, мистер Паттинсон.
Мое желание обратить все в шутку испарилось от хмурого выражения на лице Роберта.
- Ты действительно не понимаешь? – Его резкий тон окончательно выбил из колеи. – Из-за меня в твоей жизни черт знает что творится. Как ты можешь быть такой легкомысленной?
- Ты-то тут причем? – нервно бросила я.
- Ну конечно, ни при чем. Нигде и ни при чем, - с издевкой заключил он. – Вот только самому себе противен.
- Что?
- Да ничего.
- Нет уж, скажи мне, почему.
- Почему? Дай подумать, - процедил он сквозь зубы. Взгляд, наконец, впился в мой – колкий, злой и отчаянный. - Может, потому что мне то и дело указывают, а я не протестую. Может, потому что играю на публику, прекрасно понимая, что рядом не тот человек. Потому что там, в Каннах, сделаю это в очередной раз по пунктам программы, подав главное блюдо на пир желтой прессы. Ах да, на мою девушку нападают обезумевшие фанатки, ее увольняют...
- Увольняют, потому что Ричард продал негативы, которые у него оказались, когда одна амбициозная писака решила заработать на небезызвестном нам парне, - в тон ему оборвала я. – Поправь, если ошибаюсь.
Он не поправил, но и не согласился. Становилось трудней и трудней с каждым словом.
- А я ведь и правда упрекал тебя тогда. Мог бы, возненавидел... Только знаешь, ирония в том, что со всем своим обманом ты была честнее. Потому что я сознательно пошел на это, оставшись «хорошим парнем».
- Роберт, это бизнес. Я знаю, как он делается. У тебя не было выбора.
- Ерунда. Всегда есть выбор. Я выбрал выгоду. Деньги. Пошел на поводу у тех, кто умеет их делать. Сначала мне было нечего терять, все казалось заманчивой интригой, приключением, где весело водить за нос и ускользать. Не отрицать и не подтверждать. Но потом... теперь, когда у меня есть ты...
Он порывисто втянул воздух и замолчал. Опустил голову, разглядывая свои руки.
Роберт был прав... но не прав. Он мог ошибаться, как любой человек, но не становился от этого хуже. Почему я многого не говорила ему? Ведь он не знает... Никакое «люблю» не передаст даже малой толики чувств к нему. Никаких слов не хватит, чтобы рассказать о том, что он значит для меня. И я стесняюсь, мучительно стесняюсь, становясь косноязычной и неловкой в любой попытке выразить это. Иногда я боюсь поверить, что он настоящий, что он мой. Красивый настолько, насколько может быть человек, который носит в себе солнце. Но больше всего я боюсь...
- Скажи... ты жалеешь, что связала свою жизнь со мной? - Он произнес это со всей серьезностью, словно ждал положительного ответа.
Он словно ударил меня.
- Долго думал, прежде чем такую чушь спросить?
- Ответь.
Волна слез и гнева неминуемо поднималась внутри.
- Да как тебе вообще такое в голову пришло?
- Я отобрал у тебя возможность жить нормально, ты могла...
Казалось, кровь закипает в венах.
- Что могла? - Я с трудом контролировала голос, оскорбленная его неуместными словами. - Выйти замуж за такого, как Антонелли? Или стать любовницей богатого американца?
Роб вздрогнул, как от пощечины, но договорил, скользнув взглядом по моей щеке:
- Зато этого не случилось бы, никогда...
- Со мной бы многого не случилось, не встреть я тебя! И чувств таких я бы не узнала! – вспыхнула я. Запнулась, и, развернувшись, пошла, не разбирая дороги, через сад к изгороди.
Вдали за холмами садилось солнце. Умиротворяющая, невероятная картина... Только меня не отпускала внутренняя дрожь, нормально дышать не получалось. Я знала, что Роберт идет за мной, даже не слыша его шагов. Он остановился рядом, не сказав ни слова. Попытался вытереть слезинку с моей щеки, но я оттолкнула его руку, отвернувшись.
- Как ты смеешь так говорить? Как смеешь? – Мою грудь разрывало рыданиями. Я могла ожидать всего... только не этого. - Как же ты не понимаешь...
- Это ты не понимаешь, не хочешь понять даже после всего, что я сказал.
- Черт, мы проходим это и проходим, спотыкаемся и спотыкаемся. Сколько можно! – И тогда, впервые за долгое время, наши глаза снова встретились. Внутри все похолодело. Эта решимость в его взгляде, решимость и непроходимое отчаяние...– Чего ты хочешь? – Мой голос упал до шепота. – Предоставить меня самой себе? Уйти?
Он молчал. На меня нахлынула паника. Липкий страх сдавливал грудь, парализовывал конечности... Солнце, прячась, словно раненый свидетель, оставляло в тускнеющем небе кровавые полосы.
- Тогда убирайся, - убито произнесла я.
Шум в ушах нарастал.
- Убирайся!
Слезы катились по щекам, тело не желало подчиняться.
Больше не хочу об этом говорить, не хочу этого чувствовать, не хочу... Не могу...

Его руки поймали и обхватили меня где-то там, у земли. Роберт привлек к себе и сжал в объятиях, опускаясь рядом на траву. Я одновременно цеплялась за него и отталкивала, бессильно повторяя ненавистное слово, пока оно не растворилось в бивших меня рыданиях. Когда же они стихли, и стук близкого сердца стал казаться оглушительным в полой темноте закрытых глаз, я медленно отстранилась.
На его лицо было больно смотреть.
«Ты моя обожаемая».
- Роб... - Я дотронулась непослушными пальцами до его щеки.
«Родная».
Его слова звучали во мне, отдаваясь в каждом ударе сердца, наполняя каждый вздох. Острое раскаянье пронзило меня, хотя хваткие когти ускользающего страха все еще подтачивали изнутри, не сдаваясь.
- Не смотри на меня так, - неожиданно выдохнул Роберт, будто его боль была лишь зеркальным отражением моей. - Ты не должна бояться, что я уйду. Никогда.
Он снова притянул меня к себе и обнял. Крепко, очень крепко. Не сказал больше ни слова.

Хочу... Останься... Глаз не прячь.
Смотри, вдыхай, бери и властвуй.
Срывай мой стон, мой крик, мой плач,
Скажи своим вторженьем: «Здравствуй».

Хочу... Еще... Прильни, горя,
Смети одежд и чувств покровы.
Пусть закачается земля,
Когда твоею стану снова.

Хочу... Коснись меня, испей,
Будь нежным, диковатым, грубым.
Лишь равнодушным быть не смей.
Дай свое тело, руки, губы.

Эта тишина принадлежит нам. Эта безлунная весенняя ночь, укрывшая теплым бархатным покрывалом – приют двух смятенных душ... Их спасение только друг в друге.
Ослабляя кольцо рук, Роберт проводит носом по моей шее, пуговицам блузки, целуя груди сквозь ткань. Медленно возвращается, обрисовывая губами изгиб плеча, обводя контур лица, и я закрываю глаза, обожженные слезами. Его бережные прикосновения болезненны, но жизненно необходимы. Мне страшно от внутреннего опустошения, я хочу снова чувствовать себя живой. Ловлю его дыхание, вбирая, как целительный источник, зарываюсь пальцами в волосы, оттягивая их, не выпуская; сжимаю его бедра коленями, его плечи – локтями... Мой поцелуй жадный, отчаянный. Сердце колотится, разрывая грудную клетку, я так дрожу, что зубы впиваются в мягкую плоть его губ. Роберт тихо стонет мне в рот, руки тесно смыкаются за моей спиной, и мы покачиваемся, как деревья под порывом ветра, ища оплот один в другом.
Прости меня, милый...
Кажется, я падаю в невесомость, теряя опору – но это лишь мгновение. Я вижу его лицо над собой в темноте, вижу резко очерченный контур подбородка, длинные ресницы, припухшие от поцелуев губы, и так же, как он недавно, касаюсь приоткрытым ртом его лба, век, щек, шеи. Прости меня...
Осторожные пальцы высвобождают пуговицы блузки из петель, язык прокладывает влажную дорожку от впадинки между грудями до пупка. Роберт не снимает мои шорты, лишь приспускает их. Я развожу колени, ощущая желанную тяжесть его тела. Притягиваю ближе, расстегивая ширинку, касаюсь и вижу, как на миг он прикрывает глаза, задержав дыхание – но потом открывает их снова в самый сокровенный момент. Момент нашего единения. Я твоя. Ты мой. Линия его рта подрагивает, и я, испытывая необъснимую потребность снова услышать охрипший от страсти голос, провожу пальцами вдоль его позвоночника, ниже, еще ниже, лаская глубокую ямочку. Его лицо искажается, но оно прекрасно в этой судороге удовольствия, которое Роберт не в силах контролировать. Он впивается в мой рот, заглушая собственный крик или стон, но все равно дает впитать их смесь в одном обжигающем внутренности выдохе... Подо мной твердая земля, только я забываю об этом, поддаваясь его губам, его ладоням, что проскальзывают под джинсовый пояс, сжимая мне ягодицы, приподнимая мои бедра. Одежда трется об одежду, ткань врезается в кожу при каждом рывке, и это заставляет чувствовать еще острей. Его движения напряженно сдержанны, полны нерастраченной страсти и пронзительной нежности – он словно не знает, что с этим делать, чтобы не затопить меня.
Первые бледные звезды спрятались, заслоненные им. Я больше их не вижу, вижу лишь его одного. Мы смотрим друг другу в глаза, и в этот момент я уже не знаю, кто из нас безмолвно просит прощения сейчас – за тот разговор, вымотавший обоих, или за срыв, или за любую тень, способную омрачить слишком большое и оттого невозможное счастье. Это не способ забыться, утвердить примирение. Это лишь способ сказать: «Я люблю тебя. Я твоя», «Я люблю тебя. Я твой». Способ подарить себя – самый земной, простой и верный. Наши сплетенные тела, наши ласкающие руки и губы ненасытны в желании отдавать, а не получать. Быть может, потому внезапность и сила накатившего наслаждения кажется почти непереносимой, и мой крик улетает в бесконечное пространство над нашими головами.
Лежу распластанной на земле с занемевшей спиной и вялыми конечностями, поглаживая чуть влажные от пота волосы Роберта. Его голова на моей груди, теплое дыхание овевает чувствительный сосок. Пуговка на его джинсах вонзается в бедро... Я его. Он мой.

В истоме, в затишье мы не отпускаем друг друга, уютно устроившись на бордово-серой клетчатой рубашке, кинутой поверх травы. Прижимаясь затылком к подбородку Роба, я вожу кончиками пальцев по ямочке на его шее, спутываю волоски на груди, ощущая насыщенно-чувственный запах нашей близости и его кожи, впитавший мой собственный.
Не хочется нарушать идиллию, но я слишком отчетливо понимаю, что, не узнав всей правды, покоя не найду. Сейчас он ответит, не может не ответить. Обхватив ногой его бедро, целую ключицу, спускаюсь к предплечью.
- Роб... Мы никогда не обсуждали это, но я хочу знать...
- Что? – негромко спрашивает он, поглаживая мою обнаженную спину.
Выдерживаю паузу, не зная с чего начать – и с его постепенным осознанием даже тишина меняется, натягиваясь невидимой пружиной.
- Как у тебя получилось оставаться со мной в больнице столько времени?
Какое-то время Роберт молчит, ладонь замирает на моей талии, я едва различаю его дыхание в окутавшей нас темноте.
- Нужно было лишь согласиться на некоторые условия.
Утыкаюсь носом в его плечо и жду, когда он продолжит сам.
- Я не хотел говорить о нас, но в такой ситуации иначе не получилось. Меня не интересовали компромиссы, я сразу дал понять, что буду с тобой, сколько нужно, а если начнут давить, разорву этот контракт ко всем чертям. Моя команда, конечно, пришла в ужас. – Короткий смешок звучит горько. – Мне тут же напомнили про все пункты, неустойки, грозящие немалыми убытками и «жирным крестом на карьере». Правда, почти сразу же со льстивыми улыбками предложили не горячиться. Ведь, в конце-концов, это делается и ради тебя тоже – если все раскроется, ты первая попадешь под удар. А времени осталось всего ничего, «скакать через голову» не потребуется, только дать зрителям то, чего они ждут. «Неважно, где и как ты будешь. Главное, чтобы в нужное время оказывался там, где необходимо», – бесцветным голосом заканчивает он.
- Я понимаю, почему ты согласился.
- Не думаю...
- Понимаю.
- Мне хотелось бы сказать, что при других обстоятельствах...
- Роб, они воспользовались ситуацией. Ты был уязвим, ты боялся за меня, ведь так? Чувствовал себя виноватым из-за того, что... Но ты не виноват. Не ты.
Он снова молчит, ведя внутреннюю борьбу.
- Я подписал все, не глядя. Это такие мелочи по сравнению с... тобой, твоим здоровьем. Только вот последствия все равно касаются меня, тебя, нас. Это двоякое положение... Теперь я должен отработать. Устроить дешевое шоу после своей самой главной премьеры. Незрело, тупо...
- Твоя команда знает, как лучше.
- Ценой чего? Сначала просто было «надо». Потом «надо», чтобы уберечь тебя. Сколько еще этих «надо»? Сколько отговорок придумается, чтобы заглушить совесть...
- Роб, не усложняй, прошу. Если я могу спокойно к этому относиться, почему ты не можешь? Я не считаю это предательством, ложью. Лишь временной необходимостью, частью твоей работы.
- Работы. Наверное. Когда-то даже казалось, что это легко. Продать что-то придуманное, оставив душу закрытой, будто мое при мне и никого не касается. Так почему же мне кажется сейчас, что я торгую ей. Что продаюсь.
- Это не так. – Я приподнимаюсь, чтобы видеть его лицо, смотреть в глаза. – Ты даже не знаешь... сам не знаешь, какой он – настоящий ты, зато я знаю. И не хочу больше ничего слышать. Потому что твоя душа открыта мне.
- Вместе со всеми слабостями, недостатками и неприглядными сторонами. Ты видишь их, видишь меня усталым, раздраженным, невозможным...
- Вот именно – невозможным. На то и жизнь, на то и отношения! У меня самой куча недостатков, на которые твоя любовь закрывает глаза. С кем еще быть собой, как не с близким человеком? Правда не делает тебя хуже. Я знала на что шла, я приняла это сразу. – Роб непримиримо качает головой, и я пытаюсь сказать ему... – Это ТЫ, Роберт. Это просто ТЫ. И я всегда любила тебя, даже не сознавая этого, всегда хотела, чтобы ты был моим. Я сходила с ума, я сбегала, но не могла убежать. Эта любовь как стихия, в ее вихре все – счастье, боль, восторг, отчаянье, надежда, нежность, страсть... – Я путаюсь в словах, спешу, словно он может остановить меня, борюсь со слезами и рада, что темнота скрадывает мою неловкость. – И пусть без тебя все проще, но с тобой... С тобой я действительно живу, и ни на что, ни за что не променяла бы ни один миг. Даже тот день, когда выбросила карточку, потеряв тебя на два года. Даже то ужасное утро, когда ушла снова.
Его глаза вглядываются в мои... они видят все, знаю.
- Я смотрела, как ты спишь. Ты был... - ...похож на земного ангела. У меня не получается произнести это вслух. – Люблю тебя.
Склоняюсь, чтобы поцеловать его смущенную, растерянную улыбку.
- Моя непримиримая девочка, оказывается, очень сентиментальна, - охрипшим голосом шепчет Роберт и снова притягивает к себе на грудь, где так тепло и уютно...

........................................................................................................................................

Перевод песни Angel - Sinead O'Connor