Последние месяцы все мои мысли сводились к одному: пожалуйста, пусть Эдвард вернется.

Пусть он вернется.

Просто вернется.

Он не любил меня и считал недостойной? Что ж, я полагала, что выдержу и приму его равнодушие с поразительной для ничтожного человека стойкостью. Я была готова ежедневно видеть его на совместных уроках (хотя он, наверное, очаровал бы миссис Коуп ради нового расписания, позволявшего нашим урокам никогда не пересекаться) и издалека в столовой.

Этого оказалось бы достаточно, чтобы я перестала чувствовать, как схожу с ума, с каждым днем утрачивая связь с действительностью. Лучше так, чем ежедневно сомневаться в собственном рассудке, отчаянно перебирая ускользающие, постепенно рассеивающиеся воспоминания о Калленах. Лучше так, чем дать пророчеству Эдварда сбыться, позволить слабой памяти потеряться в путанице времени и сотворить мир, в котором его никогда не существовало. Я не мечтала о том, что, вернувшись, Эдвард снова захочет быть со мной. Все сказанные тогда им слова были… предельно ясны. Как бы ни хотелось найти иное объяснение, я знала, что Эдвард лишь озвучил известную мне всегда правду.

Я не подходила ему. Не была достаточно хороша. Была обычным непримечательным человеком. Мне стоило с самого начала подумать о том, что интерес Эдварда не продлится долго. Он столько всего видел и знал, обладал возможностями, каких я никогда не имела, был, как бы не обманывалась я его внешней юностью, взрослым и мудрым. О чем ему, прожившему больше века, было разговаривать со мной? Не будь мой разум закрыт, Эдвард наверняка счел бы меня посредственной семнадцатилетней школьницей в первый же день. Но как бы я тогда ни сомневалась в себе, я никогда не могла представить наше расставание. Я верила, что Эдвард любит меня, но он ошибся, приняв за любовь простое увлечение. Я знала, что это он забудет меня. А я никогда не сумею.

Я цеплялась за тускнеющие воспоминания, прокручивала их в голове каждый раз, когда ничего извне не отвлекало меня: утром, собираясь в школу, днем — во время обеденного перерыва и, конечно, бесконечно длинными ночами, пока не проваливалась в холодный, липкий ужас очередного кошмара.

Страшнее снов была реальность, в которой я против воли забывала детали: важные мелочи, дорогие сердцу разговоры, безобидные поддевки Эммета, смех Элис, мудрые слова Карлайла, тепло объятий Эсме. Все чаще я вспоминала эти моменты обрывисто и разрозненно, словно на бегу пыталась собрать изображение, а в процессе теряла половину пазлов. У меня больше не получалось без сомнения судить о прошлом. Розали при моем появлении тонко поджимала губы или только хмурилась? Я так редко на нее смотрела, а уж тем более пристально разглядывала, и теперь едва ли могла полагаться на свой мозг. Я все еще помнила ее явно предназначаемое мне раздражение, но живой образ Розали уже растворился в прошлом.

Каким был голос Джаспера? О чем шутил Эммет в мой первый визит в их дом? Успели ли мы тогда поговорить? Почему я не могу вспомнить, как мне обычно улыбалась Эсме? Или Карлайл?
Каллены в моей голове рассыпались на фрагменты.

Я боялась, что то же самое скоро случится и с двумя самыми важными для меня членами их семьи — Эдвардом и Элис.

Уничтожив любое напоминание о себе, Эдвард лишил меня последнего шанса восполнить пробелы в представлении об их лицах, взглядах, жестах, звучании голоса. Он был прав: человеческая память действительно слишком похожа на решето. Ни в чем больше я не могла быть уверена, ничего не могла удержать. Как много я вспомню через год, десять, двадцать лет? Что мне останется, кроме тоскливой пустоты?

Мне не с кем было поговорить о Калленах. Никто не понял бы. Да и как, если главный секрет я раскрыть не могла? Элис, понимавшая меня всегда, исчезла, и никто не заменит ее. Ни Анжела, ни даже Джейк.
С Джейком неведомым образом мне становилось легче, боль утихала, и ненадолго я становилась почти прежней, хотя и немного повернутой на адреналине, Беллой. Вернуться к нормальной жизни оказалось тяжело, но я должна была. Ради Чарли. Он не заслуживал просыпаться каждую ночь из-за моих криков и успокаивать меня, когда сам нуждался в утешении — он отчаивался, потому что не знал, как помочь мне. Я не хотела мучить его, но и уезжать в Джексонвиль сейчас — тоже. Я все еще совершенно по-идиотски надеялась, что Каллены вернутся.

В какой-то миг я совершенно забыла, что приняла решение жить обычной жизнью и не тревожить Чарли. Прыжок со скалы не показался страшным в сравнении с пожирающей меня тоской. Нарушив собственное обещание, Эдвард ушел. А я просто хотела увидеть его вновь. Если для этого нужно сотворить глупость, то я вольна делать что хочу. Возможно, я все-таки немного сошла с ума, ударяясь о волны и захлебываясь соленой водой.



— Белла, мне уйти?

Я молчала, прислушиваясь к себе, к хаосу чувств, которым не могла дать точного определения. Я хотела видеть Эдварда, хотела его присутствия, но в то же время не могла даже подумать о том, чтобы по-настоящему с ним заговорить, прикоснуться к нему или поцеловать. Не потому что не хотела: я знала, что где-то внутри, за периметром из страха, недоверия и боли, находилась все та же наивно-любящая Белла. Но я не была ей. Я была той, что утратила способность доверять любимому. Мой разум, моя душа, о которой он так заботился, не позволяли мне поверить вновь. Все мои мысли теперь были только о том, что всегда могут найтись достаточно убедительные для него причины оставить меня. Он снова обещал, что больше никогда не уйдет. Он же был тем, кто несколько месяцев назад заменил такое же обещание совсем другим, уверенный, что я забуду его — так, словно его никогда не существовало, — но вернулся прежде, чем я успела залечить раны от первого нарушенного им слова.

Как мне доверять ему?

Он никогда не хотел, чтобы я стала равной ему, он счел мою любовь малозначительной — настолько, что и мысли не допустил о том, что у меня не получится забыть.

Как мне доверять ему?

— Не уходи, — ответ вырвался неосознанно; я оказалась все так же слаба и не в силах расстаться с ним, даже когда не понимала, как разобраться в себе.

Подняв на меня вспыхнувший надеждой взгляд, Эдвард намеренно медленно встал из кресла-качалки, и ненадолго мне показалось, что с нами не случалось ничего плохого — моя кровь не капала на ковёр гостиной Калленов, Джаспер не терял контроль, и Эдвард никогда не оставлял меня в том лесу; но наваждение рассеялось слишком быстро. Эдвард находился совсем рядом, еще не осмеливаясь лечь на кровать, как прежде, но все-таки намного ближе, чем был в последние дни: он уже понял, что я пока не готова даже к самому незначительному физическому контакту, но невольно постоянно искал любой повод прикоснуться. Я понимала его, но не чувствовала того же, что и он. Мне все еще было так больно, что я едва могла его видеть.

— Не надо, — Эдвард протянул руку к моей щеке, не успев коснуться, когда я остановила его. — Прости.

Он кивнул, сгорбившись и застыв на полу у изголовья кровати. Я осознавала, что ему приходилось ничуть не легче, чем мне. Всего неделю назад — пусть и несколько минут — он думал, что я умерла, и теперь с трудом покидал меня по утрам, вынужденный вновь притворяться школьником. Днем мы не виделись: с момента его возвращения я не ходила в школу, ссылаясь на плохое самочувствие. Чарли, узнавший, что Каллены снова в Форксе, был только рад поверить в мою «простуду», думая, что так я совсем не вижусь с Эдвардом. В дом он его, конечно, не пускал. Но каждую ночь Эдвард был рядом со мной и молил о прощении, а я не представляла, как все наладить. Что-то во мне сломалось, когда я поняла, что он обманул меня. Причинил всю эту боль зря. Решил все за меня. Я была настолько ничтожной, что он даже не позволил мне выбрать. Эдвард совершил предательство, и я не знала, как об этом забыть. Как вновь начать доверять ему.

Несомненно, я любила его, а он любил меня. После разговора с Элис (общаться с ней мне было почти так же легко, как прежде), я не сомневалась, что вампиры способны полюбить лишь однажды. Я поверила, что Эдвард не смог бы жить без меня, и знала, что никогда не расстанусь с ним, но причиняющая боль настороженность в его присутствии не желала исчезать.

Как мне доверять ему?

Эдвард молча смотрел на меня, не осмеливаясь нарушить когда-то несвойственное нам напряженное молчание. Мы словно стали еще более далекими друг от друга, чем были в самый первый день знакомства. Наши отношения, изломанные и израненные, больше не работали. Эдвард беспрерывно пытался помочь нам справиться с этим, но, очевидно, именно я обладала силой, способной вернуть нас к прежнему миру, только от меня зависело, поверить или нет, забыв о невидимом, но ощутимо саднящем шраме внутри.

Смогу ли я?

— Белла, прости меня… — Эдвард отчаянно, словно с трудом сдерживая рыдания, заговорил, и я невольно сама стала задыхаться, чувствуя иное, не принадлежавшее мне, горе.

Смогу ли я?

— …Я никогда не думал, что мой уход причинит тебе такую боль, я… я был идиотом, я считал, что знаю людей… жизнь! Что могу решить, как будет лучше для тебя. Я был глупцом. Я так ранил тебя, что ты едва меня терпишь, я… — Эдвард пораженно замолчал, когда я, протянув руку, коснулась его плеча, удивляясь самой себе.

Извинений прозвучало достаточно. Я должна была с чего-то начать, попробовать жить дальше, выбрать Эдварда, как выбирала всегда.

Наверное, мое доверие к нему никогда не станет столь же безграничным, как прежде. Наверное, шрам в моей груди не прекратит саднить. Наверное, у каждого предательства есть необратимые последствия, и одно их них — навечно поселившаяся во мне настороженность. Выражаясь полицейскими терминами, которые иногда ронял в разговорах Чарли, это — сопутствующий ущерб.