- Эдвард, тебе письмо! - отец, занятый просмотром утренней корреспонденции, перебросил мне через стол плотный конверт, за что матушка наградила его недовольным взглядом — она не одобряла подобного попрания правил хорошего тона.

Я с любопытством взглянул на адрес: Хайвуд, Сомерсетшир, и вскрыл конверт. Письмо — вернее, короткая записка — оказалось от профессора Каллена.

«Дорогой Эдвард,
наши занятия придется отменить на некоторое время — я вынужден был уехать к пациентке и должен буду оставаться в Сомерсете на неопределенный срок. Постарайся самостоятельно разобраться в углеводородах и доработай схемы зрительного аппарата — в них определенно вкралась ошибка.
P.S. Мою пациентку зовут Мэри Элис Брендон. Миссис Мейсон, кажется, в девичестве носила эту же фамилию. Нет ли у нее племянницы?
P.P.S. Шлю тебе новый препарат Substantia spongiosa. Смотри не потеряй.»

Осторожно заглянув в конверт, я обнаружил там завернутое в папиросную бумагу приборное стеклышко и не смог сдержать улыбку. Ну уж в этот раз никто не помешает мне закончить исследование! В шорохе бумаги мне послышалось шелестящее «стипендия Шеннона, стипендия Шеннона»... До экзамена на нее еще три с половиной месяца — уйма времени, чтобы подготовиться, но почему-то теперь, когда выяснилось, что неизвестно на сколько времени я останусь предоставленным самому себе, меня укололо острое, ядовитое сомнение в том, что мой дерзкий план мне удастся. А от его успеха, от этой недостижимой стипендии зависела вся моя дальнейшая жизнь, ни больше ни меньше.

Перечитав первый постскриптум, я с сомнением взглянул на матушку и спросил, отлично понимая, как глупо прозвучит мой вопрос:

- У меня, случайно, нет двоюродной сестры?..

Мама взглянула на меня поверх кофейной чашки с золочеными морскими узорами.

- Есть. Дочь моей младшей сестры, - она сделала глоток и помешала чайной ложечкой сахар. - Прежде мы часто встречались, и в детстве ты очень любил играть с малышкой Элли в «войнушку»... - мечтательно произнесла она.

- В войнушку? - поперхнулся чаем я. - Это еще как? Она же девочка!

Мама засмеялась.

- Это не мешало ей быть таким же неугомонным чертенком, как ты! Помню, вы строили крепости из стульев и диванных подушек, и у каждого были спрятаны сокровища из безе и конфет, а потом устраивали осаду, сделав катапульту из пуфика и дядюшкиных галстуков... - маме явно доставляло огромное удовольствие предаваться воспоминаниям о моих детских проделках. Но катапульта из дорогущих шелковых галстуков напомнила мне о том детском чувстве глупого, но такого веселого восторга, которое я испытывал, когда подушечная крепость падала в руинах, открывая спрятанные в ее недрах сладкие сокровища, а затем и о крошечной девчушке с пышным белым бантом, похожим на огромную бабочку, в пушистых черных кудряшках, радостно хлопающую в ладоши вымазанными шоколадом тоненькими ручками.

- Так она моя кузина! - воскликнул я. - Я ее помню!.. - тут я осекся и вопросительно посмотрел на маму. - Но я ее столько лет не видел... Почему? Что случилось?

Мама поджала губы, как делала всегда, когда разговор заходил на не слишком приятные для нее темы.

- Я не знаю. Так сложилось. Они переехали в Гавр, а мы стали жить в Лондоне, виделись все реже, ну вот и... - она беспомощно развела руками.

- Мистер Каллен пишет, что она тяжело больна, - минуту поколебавшись, сказал я и с самым невинным видом налил себе еще чаю. - Она в Сомерсете, это не так уж далеко. Может быть, мне стоит съездить к ней?..

Через час я, едва сдерживая так и норовящую расползтись до самых ушей улыбку, уже стоял на платформе Кингс-Кросса, сжимая в руке спешно собранный чемодан и билет до Бата. Профессор Каллен был предупрежден о моем прибытии только что отбитой телеграммой, а я, слегка волнуясь, предвкушал знакомство со своей кузиной и целую неделю вдали от дома.

Хайвуд оказался крошечным и мрачноватым готическим городишком в нескольких милях от Бата. Оставив вещи в гостинице, я спросил дорогу у услужливого портье и отправился на поиски пансиона.

Добрался я не меньше, чем через три часа утомительных блужданий по раскисшим от постоянных ливней дорогам, успев вымокнуть до нитки под безостановочно моросящим дождем и, наверное, впитав своей одеждой все попавшиеся мне на пути лужи, прежде чем, наконец, вступил под гулкие своды похожего на соборный зал пустынного холла и остановился у подножия широкой мраморной лестницы.

С верхней галереи донеслись быстрые шаги, и на ступенях показались две девушки в одинаковых черно-синих форменных платьях, оживленно спорящие о чем-то.

- Да говорю же тебе, Роуз, заражение происходит только при употреблении инфицированной воды или пищи! От того, что ты пару часов посидишь в ее комнате, ничего с тобой не случится, тиф — это тебе не простуда!

Лицо говорившей показалось мне смутно знакомым, но где я мог ее видеть, я никак не мог вспомнить.

- Простите! - вмешался я прежде, чем успел сообразить, зачем делаю это. - Но тифозные больные должны быть изолированы!

Девушки удивленно взглянули на меня; названная Роуз слегка пожала плечами, а ее спутница с неожиданной эмоциональностью воскликнула:

- Почему это? Тиф не передается контактно-бытовым путем, такие случаи бывали только среди детей!

Ее напыщенно-самоуверенный тон вызвал во мне прилив клокочущего раздражения. Нашлась ученица Гиппократа!

- Брюшной тиф относится к кишечным антропонозам, - снисходительно произнес я, глядя на эту доморощенную медичку. - Единственным источником и резервуаром этой инфекции является сам человек как бактерионоситель возбудителя заболевания, выделяющий сальмонеллы в течение всей продолжительности болезни. Именно поэтому, мисс, и необходима изоляция.

Девушка вспыхнула, ее глаза — я невольно отметил их красивый, светло-шоколадный цвет — засверкали злыми искрами.

- То, что вы сказали, относится только к патологическим бактерионосителям или больным с атипичной формой заболевания, и именно потому, что они могут заразить воду или продукты питания и этим...

- Мисс, сальмонеллы выводятся организмом больного вместе с потом, - прервал я ее пламенную речь, начав по-настоящему раздражаться. - А потовые железы функционируют отнюдь не только у больных с атипичными формами заболевания.

Моя оппонентка гневно сжала побелевшие губы, а затем, вскинув голову, наверное, показавшимся ей исполненным достоинства движением, процедила:

- Я просидела в комнате больной целые сутки и, как видите, ничем не заразилась.

- Инкубационный период тифозных сальмонелл — по меньшей мере четыре дня, - победоносно заявил я, едва удержавшись от ухмылки. - Если вам это не известно, то авторитетность ваших предыдущих суждений вызывает у меня большие сомнения.

Девушка испепелила меня взглядом и язвительно произнесла:

- Известно, сэр. И, видимо, то, что вот уже неделю как со мной ничего не происходит, должно доказать вам мою правоту.

Мы замолчали, и в наступившей тишине я отчетливо услышал, как звонко капает вода с моей мокрой одежды в натекшую с нее грязную лужу у самых моих ног. Почему-то собственная неджентльменская наружность на контрасте с безукоризненной аккуратностью моей собеседницы заставила меня чуть ли не заскрежетать зубами от злости. Не придумав, чем бы опровергнуть ее слова и начиная внутренне недоумевать, зачем вообще я начал этот нелепый спор и зачем продолжаю его с такой яростью, я воскликнул:

- И все же будь я на месте главного врача, я настоял бы на изоляции не только больной, но и вас, мисс — вдруг у вас та самая «атипичная форма» заболевания?

- О, так идите и сообщите свое экспертное заключение доктору Каллену! - с гневным достоинством ответила мне незнакомка. - Или позовите инспектора и велите арестовать меня за нарушение санитарных норм. Не сомневаюсь, это доставит вам огромное удовольствие! - она крутанулась на каблуках, собираясь броситься вверх по лестнице, и только тут я заметил профессора Каллена, стоявшего на ступенях и с видимым интересом слушавшего нашу перепалку. Девчонка тоже увидела его и замерла, словно пойманная на месте преступления, и сбоку я отчетливо увидел, как ее щеки запылали еще ярче.

Старательно пряча улыбку в уголках губ, мистер Каллен заговорил:

- Мисс Свон, я вижу, вы уже познакомились с моим учеником? - он перевел взгляд с нее на меня и, не дождавшись ответа, произнес: - Изабелла, это Эдвард Мейсон, мой лучший студент.

Я насмешливо усмехнулся, польщенный такой характеристикой. Изабелла встретилась со мной взглядом, но должной пристыженности я в ее глазах так и не увидел. Между тем Карлайл продолжал:

- Эдвард, это мисс Изабелла Свон, она тоже увлекается медициной.

Я пренебрежительно фыркнул, внутренне поразившись своему грубому поведению, но ничего с собой поделать не мог. «Интересуется медициной»! Но уж наверняка не сидит ночами над учебниками и не меняет драгоценные часы сна на шанс выучить симптомы этого проклятого тифа, или столбняка, или черной оспы... И еще имеет наглость со мной спорить!

- Счастлив познакомиться, - прорычал я, даже не пытаясь вести себя вежливо.

- Взаимно, - таким же тоном ответила Изабелла, яростно сверкая глазами.

Еще несколько секунд мистер Каллен переводил взгляд с меня на нее, а затем произнес:

- Эдвард, я полагаю, ты хотел бы поскорее встретиться со своей кузиной?

Изабелла удивленно и зло посмотрела на меня.

- Мисс Брендон сейчас неплохо себя чувствует, и может...

- Нет! - вдруг воскликнула несносная мисс Свон, возмущенно и умоляюще глядя на мистера Каллена. - Элис — его... Не может быть!

В ее тоне прозвучало чуть ли не оскорбленное недоумение, как будто самая мысль о том, что ее подруга оказалась моей родственницей, была для нее как ножом по сердцу.

- Белла! - шикнула на нее молчавшая все время нашей перепалки светловолосая Роуз, неодобрительно покачав головой.

Я самодовольно усмехнулся и повернулся к профессору Каллену.

- Да, я с радостью встречусь с Элис. Идемте?

Я успел сделать несколько шагов, и тут мисс Свон, не утерпев, крикнула мне вслед:

- Не забудьте после этого визита изолировать сами себя, мистер Мейсон, у Элис ведь тиф!

Я предпочел сделать вид, что не услышал ее, но все время, что мы шли по запутанным сумрачным коридорам к комнате моей кузины, передо мной словно висело бледное лицо-сердечко Изабеллы, с пылающими злым румянцем щеками и мечущими молнии глазами, и я не мог перестать придумывать, что еще стоило бы ей сказать, и раздражался все сильнее и сильнее.