1818 год. Сицилия

В тот момент страха он не чувствовал. Заинтересованность была несомненно: это неконтролируемое чувство, когда скорее поставишь на кон собственную жизнь, чем покинешь поле брани. Наверное, в каком-то роде он чувствовал стыд из-за того, что подставлял Карлайла, но, с другой стороны, его никто сюда не тащил, не заставлял помогать тому, кого эти выскочки считали виновным по факту. Да и он сам никогда не считал себя пушистой овцой, наоборот, признавая за собой совершение тяжких грехов или как нравилось говорить этим вельможам – злодеяний. Но раскаяния он не чувствовал, более того, видел в своих действиях высшее благо. Просто никто еще не сумел понять его замысла, так как не пожелал посмотреть на ситуацию в перспективе. Да, он уничтожил множество людей, но в отличии от болезней и разбушевавшихся стихий, он предоставлял выбор: жить в обличии человека и умереть в отведенный Господом срок или стать одним из всемогущих существ, выбрав себе другого Бога – его.

Чуть поодаль от него и Карлайла прихвостни Кайя держали его подручных – юнцов, не смогших сдержать своих внутренних демонов. Маска ужаса отпечаталась на лицах каждого, и если мальчишки как-то пытались выжить из себя остатки мужества, то девушка вот-вот готова была расплакаться, закричать, молить о пощаде, позабыв о гордости. Впрочем, девушки – такие существа, которым благородные чувства вроде гордости и чести не свойственны, они слишком малодушны для этого, хотя этот их недостаток изысканно был замаскирован дивной мягкой красотой и нежным запахом тела. По сути, женщины – это отдельный вид демонов, а уж женщина-вампир страшна по факту существования.

Аро, стоящий поодаль опять слишком наигранно обвел всех своим отвратительным, якобы сострадательным взглядом, словно он и впрямь понимал чувства каждого стоящего, словно старался поверить в то, что у его подсудных есть проблемы помимо того, чтобы решить что именно они скажут перед своей кончиной.

- Итак, что же получается. Эти трое новообращенных вампиров не смогли сдержать свое естество в своих же сильных руках, сила воли их подвела. Доселе, я не единожды встречал нечто подобное, но на моей памяти никто еще не мог так просто сократить население города в разы всего за одну ночь. Да еще таким варварским способом: дети, женщины растерзаны словно свиньи на королевском пире. Моим подчиненным потребовалось несколько суток, чтобы отыскать всех свидетелей и зачистить следы ваших действий, это прецедентный случай! – Аро остановился прямо возле него и Карлайла, переводил взгляд с лица на лицо их двоих. – Господа, я требую объяснений.

Он снова взглянул на тройку заключенных, на ребят, которых он вытащил буквально из трущоб самого поганого времени. На двух мальчишек и девчонку – детей крестьян, судьба которых должна была унести их жизни десятилетием ранее, когда весь Апеннинский полуостров был подвержен французскому завоеванию, впрочем как и многие страны, являющиеся частью Священной Римской Империи. Эти ребята надеялись на него, думали, что он сможет включить все имеющееся у него очарование, а главное, этого очарования будет достаточно для вампирской свиты, чтобы убедить их в том, что произошедшее – не больше чем небольшая оплошность, ошибка, носящая мимолетный характер, и ее все еще можно было исправить. Какие же они наивные. Никто не будет даже пытаться оправдать их действия, никто за них не заступиться. Ведь он является создателем этих глупцов, и они приняли веру в нового Бога - в Эринальда Портгаса! И да, возможно, их всех сейчас схватят и сожгут на костре, словно девиц, забавляющихся домашней магией, но сути это ничего не изменит. Эринальд все равно не будет никого защищать.



Сицилия только оправлялась после Наполеонского вторжения, ее ждали долгие изнурительные реформы, восстановление экономической и политической основы. Простому люду приходилось еще сложнее: войны отняли большую часть способного мужского населения, а недавние события, которые умалчивались, сократили женское и детское население почти на четверть. Если к этому добавить разбушевавшуюся в некоторых районах провинции оспу, урожайный кризис и высокую младенческую смертность, то язык может не повернуться назвать эти места частями Священной Римской Империей, стоящие на пороге принятия первой Конституции. Да и в целом Италия Эринольду начинала наскучивать, он планировал сменить ореол обитания, но что-то его постоянно удерживало: возможно, тому виною был вампирский замок со всеми удобствами в «часовой» доступности, а может быть отказ бороздить океаны в поисках другого места способствовало нахождение многих знакомых на юге Италии, некоторых из которых он оставлять не желал.

Он остановился у стен полуразрушенного здания. В ночи, к иссиня-черному окроплённому миллионами фонариков звезд небу взымались горящие перья костра и тухли, не достигнув и самой низкой из крыш близлежащих домов. Тишина разрывалась истошным детским плачем и тихим звучанием колыбельной старой дамы, притаившейся в обломках с младенцем на руках. Она не услышала бы и шагов людей, что уж там говорить о беззвучном шаге вампиров, искавших убежище для разговора.

Эринальд достал из кармана портсигар и вынул оттуда последнюю, почти потерявшую весь табак сигарету, и покрутив ее немного в руках поджег серебряным огнивом. Он все еще чувствовал на себе взгляд Карлайла, и решил, что лучше расставить все точки над «i» сразу, так как негативные эмоции имеют неприятную тенденцию – копиться и приумножаться. Эринальд не любил, когда кто-то испытывал к нему негативные чувства. Он ведь уподобляет себя самому Богу, а божество не могут ненавидеть.

- Ты уже можешь говорить, Каллен. Я не имею обыкновения обижаться на правду, - Эринальд вдохнул полной грудью смог дешевого табака, задержал на мгновение и тихо выдохнул. Он не испытывал от этого действия какого-то экстаза или хотя бы удовлетворения, но ему все равно нравилось курение, в такие моменты он чувствовал себя живым.

Карлайл стоял у разлома здания, и смотрел куда-то вдаль. С виду он был такой же, как и всегда – тихий и задумчивый, предпочитающий молчание разговору, но все же молчание давило, пожалуй, слишком сильно, чувствовалась даже неловкость, которую Эринальд не ощущал на протяжении многих столетий. В последнее время у него были какие-то проблемы с мировосприятием и отражением чувств, он ощущал привязанность, скуку или отвращение, порою влечение, переходящее в навязчивые мысли, но с познанием иных эмоций были какие-то неполадки, какие именно он пока и сам не мог сказать. Возможно долгое уединение стало причиной коррозии некоторых шестеренок в голове. И это было странно, ведь сам он – Эринальд по праву своего перерождения мог заставить кого бы то ни было ощущать не то, что любую эмоцию, но даже чувства вроде сильной привязанность или влюбленности. Его необычайные способности не раз помогали добиваться своего, в том числе и сегодня, но использовал он их редко, ибо считал их мерзостными и пакостными, ведь искусственная дружба – не больше чем лицемерие, а взращённая из ничего любовь и вовсе похожа на базарную проституцию. Использовать это к тем, кого ты знаешь и уважаешь недопустимо.

- Я думаю о том, как можно было бы избежать произошедшее. Ты знаешь, что я не сторонник применения насилия в любом виде, но все равно считаю, что твои ребята не виноваты в произошедшем: их действия были подвластны инстинктам и убивать их из-за этого неправильно, - Карлайл посмотрел в глаза своего давнего товарища, и Рино, еще недавно размышляющий о том, как ему тяжело дается восприятие, тут же смутился. Он впервые видел, как Карлайл осуждал, поэтому телом овладела неприятная дрожь, вызванная смущением и стыдом. Рино знал, куда клонит Каллен – Карлайл его обвинял и Эринольду это очень не нравилось. – Тут другие факторы сыграли роль, и Аро о них знал, но словно решил о них забыть. Впервые такое за ним наблюдаю.

Рино затянулся коротким остатком сигареты, посмаковал во рту запах табака и медленно выпустил струйку дыма из носа. В голове раздались гулкие голоса, донесшиеся с крестьянских площадей. Тишину разрывали крики недовольных войной жителей, плач голодных детей и агрессивные лозунги грядущего мятежа, доносившиеся откуда-то из подполья. Вскоре недовольства будут подавлены, тем более через несколько дней на трон взойдет новый император и вряд ли кто-нибудь допустит смуту в городе. Но больше всего Эринальда волновала смута в его взаимоотношениях с Карлайлом, так как дружба с ним ему была важнее всех людей не то, что в Италии, а во всем мире.

- Что ты под этим подразумеваешь? Ты считаешь, что я виноват? – Рино потушил остаток сигары о каменную стену и кинул его в кусты пожелтевшего шиповника. – Не я им предложил пойти и разгромить полгорода, не я заставлял их пить кровь младенцев или отрывать конечности у молодых девиц.

- Рино, ты морил их голодом, - Карлайл все еще говорил настолько тихо, что шум падающего за три улицы листа слышался отчётливее, чем его шепот, но Рино все равно чувствовал, как на него только что прикрикнули, и устыдили в содеянном. – Они были еще совсем молодыми, им был необходим контроль, но не до такой степени, что их создатель самостоятельно решал, когда им утолять жажду, а когда терпеть. Они должны были охотиться, а не терпеливо ждать, когда ты решишь, что настало для этого время. Эти трое были твоей семьей, а ты оставил их погибать.

Говоря все это, Карлайл смотрел в сторону. Эринальд считал, что все эти слова были направлены на то, чтобы вызвать в его душе стыд и гнетущее чувство вины, и он действительно ощущал нечто отвратительно скребущее где-то в самой сердцевине его застывшей груди. Но он не обижался на своего друга, это выглядело бы невежливо с его стороны, в любом случае он так думал. Слова Каллена хоть и причиняли дискомфорт, но смысл в них имел место, поэтому он решил не отрицать тот факт, что стал неким катализатором в смерти своих собственных «приспешников», но в целом вины он не чувствовал, только дискомфорт из-за того, что ему пришлось подвергнуться воспитательной процедуре, словно он – гимназист, нагрубивший своему преподавателю. А ведь в их отношениях с Карлайлом старшим был именно он, и ему была удостоена честь разъяснять Каллену многие нюансы такого феномена как «вампиризм». Поэтому вся ситуация вызывала у Эринольда не только то неловкое гнетущее чувство в каменном сердце, но умиление и даже радость: ему нравилось, когда его боятся и уважают, но больше всего ему доставлял восторг тот факт, что его считают себе за равного и могут противопоставить свои слова и мысли его домыслам и убеждениям, а пуще этого еще и аргументировать в чем именно состоят упущения им совершенные.

Солнце сменяло мрак на голубизну раннего утра, а туман застилал тонкие улочки сероватым непроглядным полотном, походящее на смог. Вскоре выпадет роса, а затем посветлеет, поэтому нечестии вроде него и его приятеля стоило бы закончить свою беседу и поспешить домой. Но никто из них не торопился, они оба знали ценность и ход времени, точно рассчитывая оставшиеся в запасе минуты. И даже когда тусклые утренние лучи солнца заплясали радугой в каплях росы, они все еще продолжали оставаться верны разговору, прячась в зарослях терновника.

- Мне неприятно это говорить, но я разочарован в твоих действиях. Если ты не собирался заботиться об этих детях, мог сказать мне об этом. Я бы придумал, как с ними поступить, как им помочь. В крайнем случае, забрал бы их с собой и помог научиться контролировать себя и свои инстинкты, - голос Карлайла немного изменился. Эринальд различал даже нотки злости и нетерпения, но не выдавал своего смятения. Он позволял другу срываться, ведь чувствовал себя должным перед ним. Карлайл его защищал перед Вольтури, даже несмотря на то, что он – Эринальд Портгас, по сути, предал его убеждения и принципы.

Рино знал о том, как свято для Каллена было чтить человеческую жизнь. Религиозным фанатиком Карлайла было тяжело назвать, но религия в его жизни играла не последнюю роль. А что за религия, без принципа «не убивай»? А может быть дело было даже не в вере, а в высоких моральных установках, которых ему, как индивиду, воспроизведенному еще во времена так называемой античности было не понять. Раньше к жизни и смерти относились совсем иначе чем сейчас, в «Новое время». Для Эринальда что человек, что лесной заяц ценились одинаково, и жизнь первого не могла быть выше жизни второго, чтобы ему не утверждали о сознании, чувствах и переживаниях. Уж Рино-то точно знал, что все боятся смерти одинаково, и, умирая, чувствуют одно и то же.

- Ты переживаешь из-за смерти этих ребятишек, потому что чувствуешь к ним привязанность как к членам моей так называемой семьи? Потому что ты считал, что ты ценен для меня не меньше, чем эта троица? – Рино говорил тихо, но четко. Он не отводил взгляд в сторону, не боялся сказать то, что думает. – Будь на их месте трое других вампиров, о которых ты не знал, твое беспокойство бы уменьшилось?

- Не хочу лицемерить, поэтому от части это так. Мы с тобой долгое время знакомы, и на моей памяти у тебя сменилось уже двадцать два приближенных. Ты всегда опускал тему о том, куда пропал тот или иной вампир, гордо причислявший себя к твоему клану. Поэтому и делаю вывод, что раз ты так легко расстаться с кем-то настолько к тебе приближенному, то наверняка легко сможешь предать и меня.

Слова Карлайла окончательно выбили Эринальда из колеи привычной безмятежности. Он на самом деле не мог помыслить, что его другу может взбрести в голову нечто подобное. Да, Рино был не святым, но и умалишенным себя не считал. Все те, кого ему пришлось ликвидировать лично или кого убрали Вольтури, не были способны сдерживать себя, поэтому представляли опасность. Их уничтожение было оправданным, да и к тому же все эти бедолаги знали последствие их действий. Рино не заставлял их убивать, не просил пить кровь людей. Это был только их выбор. Более того Рино представлял всем им возможность терпеть и наслаждаться кровью как результат своего терпения. Эти ребята были уподоблены его домашним зверькам, и все они на это подписались.

Но Карлайл был совсем другим. Во-первых, Эринальд за него ответственность не нес, так как сам не обращал его в вампира. И хотя правил поведения как таковых не было, но все же подразумевалось, что раз ты принял решение подарить миру еще одного вампира, то тебе и было положено нести за него ответственность. Рино и нес этот груз за своих ребят, поэтому и принимал решение кого можно было оставить ходить по бренной земле, а кого все же нужно было отправить к праотцам, чтобы не допустить ошибок. За минувшей тройкой он не досмотрел, что уж греха таить. Во-вторых, Карлайл хотя и был тихим и в каком-то плане угрюмым, Рино нравилась его незаурядность. По обыкновению, получив невероятную силу, молодые вампиры впадают в безумство. Ими тут же завладевают чувства, которые в человечьем обличии контролировать было еще можно, но учитывая обостренность мировосприятия, контроль сходит на нет. И дело даже не в неконтролируемой жажде. Проблема в демонах, выползающих из мелкой душонки наружу: одни мстят за прошлые обиды и оскорбления, другие хотят показать свой достаток, который можно легко приумножить, имея вампирьи возможности. Карлайл же не был на это падок. Он в каком-то плане был самолюбив, но внешне это было тяжело разглядеть за маской бесконечного сочувствия и любви ко всему живому. Не удивительно, что именно он так хотел обзавестись собственной семьей. Наверняка, он был бы хорошим родителем.

Вдали послышался стук тяжелых армейских сапог о каменную кладку узеньких дорог. Он становился все громче с каждой секундой. И в тоже время где-то неподалеку, в подвалах было слышно шевеление кружка молодых революционеров, которые словно крысы пытались убежать через подземные ходы к океану, где их уже ждали родительские поместные суда, на которых их переправят вначале в Англию, а потом в Новый Свет. Их взгляды и идеи также останутся похоронены в подвалах порушенных войной домов, а юношеская деятельность навсегда будет ими забыта. Хотя возможно и поймают какого-нибудь мальчишку из семьи рабочих, осудят и повесят ради устрашения, а если не поймают, то найдут другого отпущенника.

Карлайл стоял неподвижно, склонив голову и вслушиваясь в звуки раннего утра. Он тоже слышал творящееся в стране безобразие, вслушивался и в звуки погони. В момент, когда раздались выстрелы, он закрыл глаза. Эринальд подумал о том, что Каллену тяжело дается жить в больших кипящих жизнью городах, ведь где были люди, там творилось насилие, а где было насилие, там была боль. Каллен порою настолько сильно сопереживал страждущим, что даже Эринальд, имеющий способность воспринимать чувства, не мог понять эту его особенность. И получается, сегодня у Вольтури Эринальд причинил снова ему страдания, о чем и не мог подумать сразу. Карлайл не был создан для боли, ему, словно диковинному ростку, привезенному в непривычный климат, нужна была особая забота и любовь. Насилие было Карлайлу противопоказано. Однако в любом случае, это были только мысли Рино, явственно сопереживающему другу и чувствующему свою вину за произошедшее. Он должен был отплатить ему за всю ту боль, которую ему предстояла накануне испытать ради спасения этой бренной жизни. А как иначе можно было уменьшить боль, кроме как испытать любовь.

- Я знаю, что ты собираешься в скором времени ехать в Америку, - Рино подошел к Карлайлу вплотную и положив свою руку ему на плечо, воспользовался той своей особой способностью, которую еще недавно ни за что не согласился бы испытывать на друге. – Поэтому позволь мне перед отъездом познакомить тебя с некоторыми людьми, которые могут помочь тебе устроится в новом месте. Как никак я тебя обязан за твои попытки меня спасти.

Говоря все это Рино нагло обманывал. Он действительно собирался устроить вечер для толстосумов, находящихся в Италии, чтобы приумножить свое богатство но энную сумму денег. И такая обстановка станет прикрытием для того, чтобы Кармен заплатила свою цену за бессмертие, которое Рино в будущем ей собирался даровать. Именно она и должна будет подарить Карлайлу семью, а Эринальд этому поспособствует.