Я вглядываюсь в руку и недопустимый кусочек мусора на ней, принявший чашевидную форму. Окурок, измельченный, как и в моем сне, с отпечатком помады на кончике. Рене. Последний окурок Рене. Как такое возможно? Положив окурок на прикроватный стол, я держусь за голову обеими руками. «Не происходит, этого не происходит», - повторяю вновь и вновь в мыслях.

Наконец-таки я сошла с ума.

«Мысли логически, Белла», - говорю я себе. Имею в виду, я рисую во сне. Может быть, я делаю что-то ещё. Возможно, я брожу по окружающей местности и подбираю вещи. Окурок мог находиться под кроватью или ещё где-либо. Я могла его просто найти, будучи спящей, а затем мне снились сны о нем, пока он был в моей руке. Также могла раскрошить фильтр в руке, как и во сне.

Это должно произойти так, потому что альтернатива… попросту невозможна.

Не так ли?

Сознательно я решаю перестать думать об этом. Я нашла окурок во сне в давно забытом углу моей комнаты. Конец истории и точка. Я думаю о другой части моего сна. В конец концов я знаю, что произошло, почему мне перестали сниться сны, почему я не могла вспомнить.

Причина во мне. Я была монстром. Я уничтожила мост между мирами и разрушила стены Цитатадели. И оставила волков незащищёнными от Того-Самого-Камня. Любая боль, любые страдания, которые они чувствуют и продолжают чувствовать, возникли из-за меня. Трудно осознавать, что ты разрушительница такого красивого и идеального мира.

«Вымышленного мира, Белла»,- напоминаю я себе, поглядывая на окурок на столе. Что мне делать с ним? Я не могла просто выбросить его, насколько бы сильно не хотела. Это важно. Я прикрепляю его в альбоме на новый лист бумаги и провожу время, рисуя свои воспоминания: пустота в деревьях, обрывки тканей. Образуя водоворот вокруг большого дерева, я быстро делаю набросок волков, которые заворачивали меня для похорон. И в корнях красного дерева спокойно лежат остатки окурка Рене, смутно напоминая какую-то сказочную змею; фильтр беспрепятственно разъедает краски, тонкий лист сигареты и ярко выделяется отпечаток блеска для губ на его конце, словно синяк на коже.

Я переворачиваю пару страниц, чтобы вновь увидеть Сета. Я скучаю по нему. Как можно так сильно скучать по нему? Он ненастоящий. И никогда таковым не был. Однако я чувствую себя так, будто бы потеряла кого-то дорогого для меня. Он примерно так же реален, как Эдвард Каллен, на данный момент, наверное, даже больше. «По крайней мере, Сет любил меня»,- думаю я, а затем качаю головой, чтобы остановить ход этих мыслей. Они приведут к сумасшествию и являются лишь мечтами. Мечты имеют большое значение, конечно же, но они нереальны. Я создала этот мир, потому что нуждалась в нем. То есть для чего же еще каждый из нас мечтает?

«Не позволяй своим мечтам отравлять реальность»,- говорю я себе и смеюсь. Смеюсь потому, что убеждаю себя воздержаться от такого количества внимания снам, воспоминаниям о моем воображаемом друге-волке. Я путешествовала по стране первый раз с тех самых пор, как покинула дом, и только из-за того, что мальчик, который едва знал о моём существовании, умер в результате несчастного случая. Разве не смешно? Я не знаю… лишь чувствую себя жалкой и грустной.

Сегодня мой последний день в Форксе. Я не уеду отсюда приблизительно до ланча завтрашнего дня, но дни в дороге самые жуткие. Они весьма странноватые, как, к примеру, промежуточные моменты с взлетно-посадочной полосой, и потому такие зловещие. Мне кажется, что это также неправильно как то, что случилось с Камнем – ни полностью человеком, ни монстром, - и поэтому непознаваемо и страшно.

Но почему Камень боится меня? Почему я в состоянии остановить его? Это из-за того, кто я? Из-за того, что я создала тот мир? Похоже, что я направляю много энергии мечтаниям, когда в реальной жизни являюсь невезучей, легко забывающейся и неуклюжей девчонкой. Или может быть, - я вновь переворачиваю страницу на пугающую картинку сожжённой себя заживо на костре, - может быть, я простое пугало. Возможно, я представляю собой нечто большее; возможно, я тень некоторого источника гораздо большей силы, и это то, что сдерживает Камень от уничтожения волков, когда я нахожусь там.

Я пообещала покончить с ним при следующей встрече. Он приближался к Цитадели до того, как я проснулась. Причинит ли он вред Джейкобу и Лее, пока меня нет? Возможно, только моё возвращение является достаточной защитой для них, а на данный момент там лишь моя блуждающая тень, призрачный след, появляющийся во время моего бодрствования. Тень тени. Быть может, этого достаточно.

Я не уверена, каким образом собираюсь провести этот день. Больше никого не осталось, с кем нужно встретиться. Так что я испеку для Чарли пирог. Итак, покупки, готовка и ожидание – вот из чего будет состоять мой новый день. И вновь я поражена тому, насколько сильно становлюсь другой в реальности. В мечтаниях я Артемида², само воплощение свирепости со стрелами в руках, но в Форке я просто Гестия, поддерживающая очаг в доме. Однако это тоже важно. Чарли нуждается в присмотре. Я не могу смириться с мыслью о том, чтобы покинуть его завтра. Мне хочется испечь ему столько пирогов, чтобы можно было заполнить морозильник, индивидуально-обернутым способом напоминая ему о том, как я его люблю.

Он должен знать, верно? Он должен знать, как сильно я люблю его, просто находясь поблизости, но разве наша человеческая потребность состоит в том, чтобы иметь материальные объекты как доказательства? Или может быть только моя. Но Чарли и я настолько похожи, что я понимаю – для него будет означать нечто большее, если я смогу оставить после своего ухода кое-что физическое. Когда я завтра вернусь в Бостон, ему будет труднее чувствовать любовь, исходящую от меня за три тысячи миль башен сотовой связи и телефонных проводов, особенно, когда ни один из нас не особо хорошо общается вдалеке друг от друга.

Сколько пирогов я смогу испечь до прихода Чарли вечером?

Я быстро принимаю душ и думаю, что это второй и почти последний душ, который я принимаю здесь за долгое время. Я ощущаю необычную ностальгию насчет всего, в тоже время, проводя расчёской по мокрым волосам, достаю одежду из сумки, которую никогда не распаковывала. Возможно, мне нужно было распаковаться полностью, положив какие-нибудь вещи обратно в комод. Почему я не сделала этого? Вероятно, мне хотелось подчеркнуть тот факт, что это временно. Я не должна слишком расслабляться, потому что собираюсь вновь покинуть тот дом. Я не хочу быть девочкой, которая жила здесь; девочкой, которую бросила Рене и девочкой, которая не существовала для Эдварда Каллена.

Однако это также значит отрицать то, что я была девочкой, которая так любима Чарли. Той, которая все еще здесь и той, которая разобьет его сердце завтра своим уходом, чтобы вернуться… когда? Может, никогда. Может, я больше никогда не буду достаточно храброй еще раз, и я немного ненавижу себя за то, что являюсь сильной для Эдварда Каллена, но не для моего отца.

Любовь превращает нас в глупцов.

Я надеваю парку перед выходом из дома, потому что меньше чем за неделю мое тело уже акклиматизировалось для погоды Форкса. Я вполне закалена для нынешней сырости и дрожу при мысли о холоде, пробирающем до костей, как будет в Бостон, когда я вернусь. Когда, постоянно напоминаю я себе, пытаясь быть оптимистичной. Я переживу полет. И снова увижу Розали.

Слегка подержав палец на вмятине бампера моего грузовика, я залезаю внутрь, завожу двигатель и мысленно продумываю список в голове, пока жду момента, когда нагреется машина: яйца, масло, мука, сахар, тертый шоколад, какао-порошок, питьевая сода и разрыхлитель. Вроде все. Я не проверяла шкафчики, прежде чем отправиться в магазин, но точно знаю, что у Чарли нет ничего кроме соли. Конечно, там может быть мука, но я могу представить себе, как она наполнена долгоносиками. Я торжественно обещаю себе очистить кладовую и все шкафчики перед отъездом. Это меньшее, что я могу сделать, чтобы только настроить Чарли на то, что с ним все будет в порядке до того, как я вернусь.

Если, поправляю я себя, не будучи слишком оптимистичной.

Я еду как на автопилоте, думая о своем сне, интересуясь, каким образом смогу победить Того-Самого-Камня. И пробегаюсь по знаниям в моей голове. Я не создавала его. Он существовал уже до того времени, как я начала осознавать свои действия в том мире. Когда я покинула волков, когда закричала и разрушила все прекрасное в Цитадели, он оставался жив. Так что у меня нет над ним власти. Но в любом случае я заставлю его заплатить за то, что он сделал Сету и бесчисленному множеству других волков в течение моего долгого отсутствия. Каким-то образом. Я должна. И сделаю это хорошо в том случае, если буду вынуждена покинуть их когда-нибудь.

Я останавливаю автомобиль и удивляюсь, что оказалась не в продуктовом магазине, а снова на кладбище. Насколько сильно я понимаю, что должна убрать машину с парковки и повернуть её в сторону магазина, настолько же моё тело сопротивляется. Меня терзают сомнения, вытаскивать ли ключ из зажигания. Я хочу оставить его там, но тело по-прежнему противится мне. Оно побеждает, и я сижу в своем грузовике с впившимся в руку ключом. Прекрасно. Я увижу его еще один раз или то место, где он однажды найдет упокоение, которое наступит в ближайшее время, я надеюсь.

Я не думаю, что столкнусь сегодня с Элис, поэтому выбираю свой путь через пружинистую траву, надеясь, что не забыла, куда идти. Мне не нужно беспокоиться, потому что, кажется, мои ноги сами знают дорогу. Я смотрю на них, пока они несут меня по полям, и закрываю глаза, отдавая себя полностью под контроль тела; я слышу ветер, далекое щебетание птиц и случайную машину, съезжающую вниз по дороге. Содрав кожу с коленей обо что-то твердое, я открываю глаза, чтобы потереть место боли, и вижу, что вернулась к надгробию Каллена.

Нужно было что-нибудь принести, чтобы оставить здесь. Опустившись на колени, я вновь прослеживаю взглядом его имя. Эдвард Энтони Каллен. Его имя здесь, выгравировано на камне, на материальном объекте. Но насколько материальным может быть надгробие, если оно пустует?

Я с трудом встаю и иду к дереву, за которым я пряталась вчера, когда миссис Каллен пришла за Элис. Положив руку на ствол, я делаю медленный круг, как будто брожу по этой окружности, и ощущаю, что ищу что-то, но без понятия, что именно. А затем я вижу скрытый среди золотых сосновых игл маленький листок бумаги, похожий на тот, который мне вчера дала Элис. Я отодвигаю в стороны иглы и достаю записку, ни с того ни с сего думая о Бу Рэдли³.

Лист был сложен вдвое, как и предыдущий. На внешней стороне написано лишь «Привет». Мои руки дрожат, пока я разворачиваю записку. Она могла быть от кого угодно, но я достаточно уверена, что от Элис – та же бумага, тот же карандаш, сильно надавливающий на лист. Я не знаю, что ожидаю найти, но письмо гласит: «Я вижу тебя».

Я оглядываюсь – может ли она видеть меня сейчас? И для меня ли эта записка? Она могла бы оставить её Эдварду, или, может, её крошечному призраку сестры, маленькой Эмми. Однако бумагу я присваиваю себе, зная, что помещу её в альбом, как только вернусь. Черт подери, я так эгоистична. Письмо могло быть остановлено Эдварду или Эмми. Но опять, даже если это и так, его могут выбросить, растоптать или его унесет ветер. Я сохраню его в безопасности для тех, кому она действительно предназначается.

И, возможно, я и есть тот самый получатель. Не знаю.

Я сижу среди сосновых игл, прислонившись к дереву и планируя остальную часть дня. Продуктовый магазин, потом пирог. И Чарли. Сегодня вечером нам нужно чем-нибудь заняться. Наверное, мне стоит взять фильм напрокат. Я должна еще проверить программу телепередач – могут показать игру. Я верчу в руках иглы, окружающие меня, разглаживая их, выравнивая, пока они не сталкиваются тем же способом. Моя рука натыкается на что-то, и я отвожу в сторону иглы до тех пор, пока не обнаруживаю маленький гладкий камень с зубчатыми концами. Он не похож на всё, что естественно находится здесь – как будто кто-то подкинул его. Он чёрный с радужным блеском вулканического стекла некоторого вида.

Я достаю телефон и пишу Розали сообщение: Хей, ты же записалась на курсы по геологии для спортсменов?

Она отвечает: И нисколько не жалею. Отличный курс! Просто отличный!

Я делаю снимок камня в моих руках и добавлю текст к нему: Что это за чертовщина?

Проходит минуту или две, когда она отвечает: Мне кажется, что это обсидиан. Блестящий. Могу я запихнуть его в рот?

Я смеюсь. Розали всегда просит положить какие-либо вещи в рот. Я знаю, звучит не очень хорошо, но в её словах нет сексуального подтекста. Просто она… любит блестящие вещи… в её рту. Когда мы впервые увидели объявление о iPod shuffle, она схватила меня за руку так крепко, что у меня почти появился синяк. – О, мой бог, когда он появится в продаже, могу я купить его и положить в рот?

- Розали! – вскрикнула я, пытаясь вырвать свою руку из её пальцев. – Разве у тебя и так нет iPod’а с другим количеством разных блестящих игрушек?

- Ну, да, но нет того, который бы помещался у меня во рту, - сказала она, закатив глаза и выговаривая каждое слово, будто бы я не была носителем английского языка.

Ох, я скучаю по ней. Не могу дождаться момента, когда увижу её завтра. Пишу ей в ответ: Нет, камень останется здесь. Но спасибо за помощь.

Я только собираюсь убрать телефон, как приходит сообщение: Зануда.

Отправляю ей: Неряха.

Её ответ поступил достаточно быстро: Мать Тереза.

Я знаю, что не могу победить в этой игре и пишу: Хорошо сыграно, и прячу телефон подальше, прежде чем она вновь оскорбит меня.

- Привет, Обсидиан, - говорю я камню в руке. – Как ты попал сюда? – и подношу его к фильтрованному свету от пасмурного неба и смотрю на танец цветов по всей поверхности. – Я знаю, ты не для меня. Но знаю хорошее местечко, где тебя можно оставить, - и я иду обратно к надгробию Каллена.

Выкопав немного земли пальцами, я делаю небольшую выемку, чтобы положить туда камень. Прежде чем опустить его туда, я подношу его к губам и шепчу:
- Эдвард, если ты меня слышишь, я оставляю это тебе, даря тебе кое-что, что ты дал мне давно. Думай о нем, как о подарке на новоселье, камне поддержки, - потерев большим пальцем камень, я выдыхаю, когда край режет меня. Инстинктивно я беру палец в рот, пробуя на вкус соль и металл. Разрез неглубок и уже перестал кровоточить к тому времени, как я вытаскиваю палец.

Мое ДНК теперь на этом камне, и это, правда, выглядит настолько ненормально; это делает меня отчасти счастливой, что есть что-то материальное, оставленное с ним, не только разбитые осколки моего сердца, которые останутся на этом камне в окружении оставшихся без ответа вопросов, отказов, извинений. Я бросаю камень в маленькое отверстие, которое собственноручно выкопала, и выглаживаю землю. Я вспоминаю о захоронении окурка в моем вымышленном мире, но выбрасываю эти мысли из головы. Не позволю Рене испортить момент. Момент для меня и Эдварда, хотя он даже об этом не знает.

- Ты видишь меня, Эдвард? – спрашиваю я воздух, думая о записке в кармане. Забавно считать, что он должен теперь знать – я имею в виду, есть ли жизнь и сознание за пределами нашего мира. Моя любовь к нему уже не является тайной для него, если что-либо существует после смерти. Я не уверена, как к этому отношусь. Смущенно? Довольно? Испуганно? Наверное, все сразу. – Ты теперь знаешь, Эдвард. Спи спокойно, - говорю я, похлопывая по земле. Тем не менее, ни одно из этого нереально, и я возвращаюсь к автомобилю, очищая руки от грязи.

После проведенного времени на кладбище я едва осознаю происходящее, пока совершаю покупки в продуктовом, оцепенело заполняю корзину, следуя своему списку и планируя пару пирогов. Как только я достаю мой кошелек на кассе, вижу грязь под ногтями, грязь Эдварда, и сгибаю пальцы так, чтобы кассир не увидел их. Я спотыкаюсь на обратной дороге к грузовику с двумя или тремя сумками товаров в каждой руке.

На моей коже появляются красные следы, где сумки крепились петлей на запястьях, и я немного тру их, когда сажусь в машину. По всей видимости, это мое последнее посещение бакалеи здесь в течение длительного времени, моя последняя дорога домой из магазина. Почему я продолжаю пытаться придать значение каждой мелочи, что я сегодня совершаю?

Я не думаю о том, чтобы убрать продукты, когда прихожу домой, немедленно начав делать два различных вида теста для пирога. В шкафчиках есть две различные формы для выпечки, нетронутые с тех самых пор, как я училась в старшей школе. Я даже не уверена, когда в последний раз была использована духовка, до того как я вернулась домой; и я заполняю пару девятидюймовых форм шоколадным тестом и одну форму для хлеба фунтовым кексом³. У нас есть только одна духовка, поэтому я запихиваю все в нее и надеюсь на лучшее. Я знаю, что первым испечется шоколадный пирог, и тогда можно будет отрегулировать температуру для кекса.

Пока я жду, когда пироги будут готовы, убираюсь в шкафчиках, холодильнике и кладовой, заполненной чем-то ещё со времён колледжа. Высокая кухонная мусорка скоро заполнится до верха отвратительными старыми мешками муки, истекшими порошками для кексов; пластиковый контейнер наполнен чем-то зеленым и покрытым мхом, не думаю, что можно пытаться спасти их. Они направляются прямо в мусор. «Прости, матушка Земля»,- думаю я.

Я складываю в мешок весь хлам, отношу на задний двор и возвращаюсь внутрь, мою посуду и сажусь за кухонный стол в ожидании. Достав из кармана записку, я снова читаю её. «Привет. Я вижу тебя».

Гудит таймер, и шоколадный пирог готов. Я регулирую температуру для фунтового кекса, сбрасываю таймер и ставлю пирог на стойку для охлаждения. Что теперь делать? Я нервничаю и иду наверх с запиской Элис, чтобы прикрепить её к другому письму и наброску нас у надгробия. Начинаю писать, прежде чем осознаю свои действия: «Кого ты видишь?», и также пририсовываю камень, насколько его помню, но мне не удаются передать всю его переливчатость. Трудно показать все цвета радуги простым карандашом. Когда приеду домой (когда, не если, напоминаю я себе), попробую масляными красками.

Я пытаюсь изобразить ощущение коры дерева на моей руке, сосновые иглы, ровные, гладкие и ароматные, острый край камня, царапающий подушечку моего большого пальца. Как нарисовать эти ощущения? Нахмурившись, я гляжу на карандаш в отчаянии. Я не могу переместить свои чувства на бумагу. Все, что я чувствую внутри запутано и зашифровано, и у меня нет возможности соединить эмоции в единую форму и поделиться с… я не знаю. Я не знаю, кто будет просматривать мой альбом, однако это кажется настолько важным для документа. Видимо, я пытаюсь оставить что-то о себе после, так, чтобы кто-нибудь спустя сотни лет открыл альбом и подумал: Хм, я могу её понять. Но это все представляется таким неадекватным, да и темный круговорот моих ощущений не способен превратиться в графит на бумаге.

Я чувствую запах фунтового кекса по пути до моей комнаты и спускаюсь вниз, когда звенит гудок. У выпечки хорошая корочка, приоткрытая и выделяющаяся в ярком свете серединка. Привет. Я вижу тебя.

Чарли приходит домой с коробками китайской еды, что неплохо, так как я не планировала обед, слишком занятая заполнением дома ароматом пирогов. Он вплывает на кухню, задумчиво принюхиваясь, и я вспоминаю о стареньких хлопьях, крутящихся по телевизору в мультике с туканом по имени Сэм⁵, руководствующимся обонянием. – Это пирог? Пирог… для меня? – спрашивает он с благоговением и надеждой.

- Ну, не могу же я уехать без того, чтобы испечь тебе, по крайней мере, один пирог, - говорю я, пожимая плечами и глядя в сторону, улыбнувшись самой себе. Я сделала его счастливым. В какой-то мере это облегчает чувство вины, съедавшей меня изнутри за то, что я оставляю его. – Как работа? – спрашиваю я, стараясь заполнить пространство звуком.

- Как обычно, - Чарли пожимаем плечами, вынимая из ящика нож и отрезая один кусочек от шоколадного пирога. – Даже спокойнее. Меньше хулиганов в пятницу Тринадцатого и все.

О! Ох. Сегодня пятница тринадцатое. Я немного суеверна в отношении дат, и я рада, что не знала об этом, пока занималась делами. Конечно, это пятница тринадцатое – именно поэтому я решила лететь обратно в субботу, а не в пятницу, не веря, что самолет со мной благополучно доберется до Бостона в такое зловещее число. О боже, я полечу вновь менее чем через двадцать четыре часа – хватаюсь за стол, чтобы удержаться от падения, попытавшись соединиться мои молекулы вместе и не рассеяться в воздухе подобно газу.

- Беллз, милая, ты в порядке? – спрашивает Чарли с забитым пирогом ртом.

- Да, папа, в порядке, - говорю я, решив не делиться с Чарли моей борьбой по тому, чтобы остаться в твердом состоянии. – Просто думаю о завтрашнем перелёте.

- Все будет хорошо, ребенок, - говорит он, успокаивающе потирая мое плечо. Ох, как бы сильно я хотела взять Чарли с собой на самолет, чтобы быть спокойной во время моих неизбежных, почти нервных срывах. Но еще я не могу смириться с мыслью о его небезопасном положении тогда. Ему будет лучше здесь, в Форксе, одиноко, но лучше. И если бы мне пришлось выбирать, я охраняла бы его больше, чем что-либо на всем белом свете.

- Сегодня по программе есть какие-нибудь игры? – спрашиваю я, доставая тарелки и вилки для обеда.

- Нет, Лайки⁶ не играют этим вечером, - отвечает он, открывая контейнеры и запихивая блинчик с овощами в рот.

- Хочешь поесть здесь или в гостиной? – спрашиваю я, поглядывая на еду на своей тарелке с осторожностью. Я забыла, какая плохая китайская еда может быть здесь, какая пресная. По вкусу напоминающая простую пасту с маслом. Соевый соус обычно спасает многое, поэтому я рада, что пакет с коробками еды наполнен большим количеством маленьких пакетиков пластикового материала. Я чувствую себя нелояльной, имея плохие мысли о небольшом Форксе. В конце концов, это мой дом. Я не хочу превратиться в одну из тех снобов Лиги плюща, или того хуже, стать похожей на Рене, которая ненавидела все связанное с этим местом без какой либо связной причины, кроме той, что она является плохим человеком.

- Как хочешь, ребенок, - говорит Чарли. Я ненавижу принимать решения. Я ненавижу, когда все ложится на меня – я чувствую себя такой ответственной за всех. Я думаю: «Что бы сделал Чарли?» Если я его знаю настолько хорошо, как считаю, ему будет некомфортно с тишиной, если мы останемся здесь.

- Пойдем в гостиную, - говорю я, взяв тарелку с вилкой и несколько пакетиков соевого соуса с собой. Чарли следует за мной, и это кажется правильным решением.

Как только мы устроились в наших привычных местах, Чарли пролистывает каналы в поисках того, чего бы нам обоим хотелось посмотреть. Показывают приматов в природе, немного Джейн Гудолл⁷ и её шимпанзе и много о горилле Коко⁸. Он украдкой бросает на меня мимолетный взгляд, и я знаю, что он может сказать только от вида того, как я сижу – немного прямее и наклонившись вперед – что хочу посмотреть. Он кладет пульт и начинает с усердием есть свою пищу. Я плачу, когда рассказ доходит до части о котёнке Коко. Я помню школьное обучение о Коко, о том, как она хотела домашнюю зверюшку, как она выбрала котёнка без хвоста и назвала его Ол Бол⁹. Хотя я и знаю конец истории, момент, когда Ол Бол сбегает из клетки и сбит машиной, по-прежнему является разрушительным для меня, когда серьёзный голос рассказчика повествует нам о судьбе котёнка. Наблюдая за Коко, пытающейся описать её горе ограниченным запасом слов, мне это кажется таким знакомым, и печаль, отражающаяся от нее, вместе с тем, что все, что она может сказать, это «плакать» и «грустить». Эти два крошечных слова не могут передать безграничность её горечи. Я хлюпаю носом в свою лапшу, и Чарли похлопывает меня по руке.

- Ты такая слабенькая и мягкая, - говорит он, но говорит с нежностью. Он не критикует.

- Да, - я соглашаюсь, опираясь на его плечо. – Я как зефир.

Еда на самом деле неплоха, и я в некотором роде горжусь Форксом за продвижение и этническое разнообразие, хотя бы на кухне. Чарли начинает смотреть фильм с участием Ван Дамма, и я говорю, что собираюсь в кровать. Я собираю тарелки и целую Чарли в макушку. «Это последний раз, когда я целую Чарли на ночь за долгое время»,- думаю я, и мне интересно, какими словами я могу попытаться выразить то, что я чувствую.

¹ Гестия - богиня семейного очага и жертвенного огня в Древней Греции. Старшая дочь Кроноса и Реи. Сестра Зевса, Геры, Деметры, Аида и Посейдона.
² Артемида — в греческой мифологии девственная, всегда юная богиня охоты, богиня плодородия, богиня женского целомудрия, покровительница всего живого на Земле, дающая счастье в браке и помощь при родах, позднее богиня Луны (её брат Аполлон был олицетворением Солнца). У Гомера – образ девичьей стройности.
³ Бу Рэдли – Артур Бу Рэдли – персонаж книги «Убить пересмешника». Один из самых сложных персонажей в романе. Был одинок, не оставлял желания добиться любви и дружбы со стороны детей. Также показал себя добрым и щедрым.
⁴ Фунтовый кекс
⁵ Хлопья
⁶ Лайки – американская футбольная команда.

Перевод: Stasya-Nastya
Редактура: Goldy-fishes

Ждем ваши мысли и комментарии ЗДЕСЬ.