– Всех.

Упавшее слово породило звенящую, лишённую даже дыхания тишину, заставило десятки пар глаз повернуться к объятой солнцем фигуре. Маркус едва ли замечал их, то осторожное внимание и интерес, балансирующее на грани откровенной жалости, как и не замечал движения облаков по лазоревому небу – всего лишь отголосок жизни, которой он больше не принадлежал. Всколыхнулось удивление – он, оказывается, способен был говорить, пусть даже голос его напоминал сухой хруст птичьих костей.

– Всех, – повторил он, оборачиваясь и оглядывая собравшихся. Не спеша. Медленно. Слишком много изъянов. Две войны потрепали клан, оставили прорехи в безупречном полотне связей, ибо смерть была честна и не делала исключений ни для победителей, ни для побеждённых. Погребальная маска лица Маркуса дрогнула – он улыбнулся, обнажая ряд белоснежных зубов. Для него было сделано исключение. Для него одного. – Мы говорили об этом. Помнишь, Аро?

Встревожились две белокурые нимфы, и Сульпиция, вздёрнувшая подбородок и искривившая губы в недовольстве, выражала их общий голос: они не хотят новой войны. Они будут против. Маркус взглянул на убелённого сединами Кайуса, приподнял бровь – тот ощерился и глухо, протяжно зарычал. Два против одного? Другой его брат, в чьих чертах жила ещё Дидим, выступил из тени, и в лице, подвижном, молодом, не было обеспокоенности или приторного участия – лишь вспыхнуло в кровавой глубине глаз понимание. Уступит. Аро уже знает, что шаг этот абсолютно правильный и разумный, а возможная жестокость едва ли имела для него хоть какое-то значение. Не одному Маркусу нужна была иллюзия мести.

Уступит.

А если нет... Что ж, пусть попробует его удержать. К тому же – два против одного. Маркус прекрасно понимал, что делает, затевая разговор этот в присутствии пешек, ибо сейчас, как никогда прежде, правители должны быть едины. Полустёртое чувство из прошлой жизни. Ему когда-то нравилось – и удавалось! – переигрывать брата. Впрочем, тот отвечал полной взаимностью. Кайус всегда вмешивался в самом конце. Сегодня, и Маркус это знал, будет также.

– Помню, – Аро медлил, не спешил приближаться, наблюдая за Маркусом из-под полуопущенных ресниц, тянул тому душу собственной болью и хрупкой виной. Но не он не уберёг горячо любимой, балованной сестры, не на нём её кровь, не он просчитался, свято уверенный в силе их молодого клана. Разум, запертый в клетке вечно юного тела, заходился в агонии. Да только умереть Маркус не мог. Не сейчас. Не теперь. У него остались ещё дела. Немного, но... – Конечно, я помню, брат, – вновь сказал Аро, и тоской было пропитано всё его существо. – Но я, как и тогда, – голос его не дрогнул, но стал будто тоньше, – не уверен в необходимости подобной жестокости.

Те же слова. Нарочно? Память выворачивала кости.
Слишком мало, чтобы его остановить.
Тлела выгоревшая душа.

– Как иначе мы сможем удержать власть? – они разыгрывали старый разговор. На застывшем лице Маркуса, казалось, жили лишь глаза, но почти никто не стремился встречаться с ним взглядом. Он помнил совсем другое убежище и другую землю, тоже обласканную солнцем и морем; их было шестеро, и союз казался прочен. Связь, скованная общими устремлениями – во всяком случае, мужчины грезили новым, лучшим миром, а женщины их не хотели, чтобы за мечты пришлось отвечать головой. Была... весна? Дидим красовалась в венке из маков, пылая среди белокурых и белокожих подруг, как истинная богиня – навеки юная Персефона, выпорхнувшая из мёртвого царства. Вся она контраст, вся – слишком яркая в переплетении чёрного и белого. Маркус не мог не смотреть. И не мог насмотреться. – Вырезав логова правящих кланов, – он улыбнулся, и улыбка изуродовала безупречные черты, превратив Антиноя в бешеного пса, – нужно уничтожить и других, кто не примет нового закона, – Дидим перестала смеяться, обернулась к нему и посмотрела с цепким вниманием. Сейчас смотрели другие, но для Маркуса это не имело никакого значения. Он слышал её. Он видел только её. – Всех, как я думаю. Придётся убивать всех, кто не будет нашим созданием или не присоединится к нам во время неизбежной войны, – он скалился, желая сейчас этой крови и боли. – Познавшие вкус воли, эти свидетели старого уклада не примут правил. Будут бунты, будет сопротивление, будет смерть. Боги не захотят прятаться в тени. Богам нужно умереть, – Маркус пожал плечами и застыл в абсолютной неподвижности. Дидим глядела на него не с ужасом даже, а будто он вдруг стал кем-то другим. Кем-то совершенно чужим. Прочие сейчас смотрели почти также, но в них звучало больше любопытства. – Мы создадим новых и населим ими землю. Они не будут знать мира без нашего закона и нашей власти. – Кайус, как и тогда, рассмеялся, хрипло, по-волчьи, и в душе его Маркус читал полное одобрение. Этот брат жил войной, однако не терпел войны бездумной.

А Дидим всё смотрела и смотрела, не в силах, кажется, поверить, от кого исходило столь чудовищное предложение. Она тоже мечтала о лучшем мире, ей претило полузвериное существование, которое вели при дворах египтян и румын, её обижало суеверие смертных... Маркус тогда улыбнулся, чуточку виновато и рассеянно. Сейчас не смог.
В нём существовала только боль.

– Жестоко, – ресницы отбрасывали длинные тени на щёки. – Восхитительно жестоко, Маркус, – Аро выглядел усталым. Он тоже, знал Маркус, слышал женщину, которой больше не существовало. Была ссора, были обиды, было и примирение... Дидим, и без того не отличавшаяся терпением, не сдерживалась. Тогда она впервые захотела уйти? Или позже, когда мечты о власти стали обретать плоть? – Всё ещё безупречно, брат, – Аро запрокинул голову и рассмеялся, заставляя притихнуть возникший было шёпот свиты.

– И всё ещё слишком привлекательно, правда?
– И всё ещё слишком привлекательно. Но...
– Но мы убьём их всех, – Кайус спрятал оскал в светлой макушке жены. Он сочился удовольствием и тёмным предвкушением расправы. – Каждого. По одному. Необходимая жестокость.

Теперь смеялся Маркус, позволяя себе окунуться в горячее кровавое безумие. Он ответил оскалом на оскал, став на короткое мгновение собой прежним. В груди ворочался раскалённый добела клинок, разрывая сознание на рдяно-алые лоскуты боли.
– Всех.
Его ждала короткая жизнь и бесславная смерть.