Невеста

Свидетельство о моей смерти, заключенное в изящную рамочку, я повесил в спальне. Так, чтобы видеть его, сидя в кресле напротив. Зеленоватая бумажка сообщает, что я скончался 11 сентября 1918 года в чикагском госпитале св. Марии Магдалины. Причина смерти – отек легких, это самый скорый исход коварного и безжалостного гриппа, который, обернувшись пандемией, получил название «испанка». Свидетельство подписано доктором Ка… и что-то там еще. Вместе со мной от той же болезни умерло за полтора года около ста миллионов человек. Но все они действительно умерли. И по сей день успешно пребывают в райских кущах, ну, может быть, отдельные извращенцы и отправились прямиком в ад. Счастливые.
Свидетельство о моем рождении висит на стене левее. Оно датировано 1901 годом и не очень хорошо сохранилось. Уже тогда, когда я нашел его, можно было сказать, что это просто старая, никому не нужная бумажка. Сейчас оно и подавно стало архивной древностью, украшенной помпезными завитушками. «Эдвард Энтони Мейсен», и бла-бла-бла, и внизу огромная печать мэрии. Любой был бы счастлив родиться в гребаном Чикаго на заре нового века. Не сомневаюсь, что моя мать на радостях от официального присвоения наследнику такого торжественного и благозвучного имени целовала эту бумажонку. Хотя бы один раз. Только поэтому я и храню ее до сих пор.
Между этими двумя рамками повешено письмо от Мод. Оно выглядит и вовсе погано. Ни один замшелый академик не смог бы прочитать, что там на хрен написано. От тысячекратного сворачивания и разворачивания, от того, что я носил его на груди под рубашкой, а скорей всего от того, что Мод сразу же после написания вылила на письмо полфлакона духов, строчки сливаются в одно большое лиловое пятно, а края изорваны, как парус потерпевшего поражение пиратского корабля. Ну и от времени, конечно, почти сто лет прошло. Неважно. Я знаю это письмо наизусть и не забуду никогда. Никогда в буквальном смысле слова.
А как все неплохо начиналось. Мне исполнилось семнадцать, и я был благополучным, идеальным американцем, типичным WASP (прим. – белый, англо-саксонского происхождения, протестант). Я заканчивал школу, собирался в колледж, я бы, наверное, стал юристом, или врачом, или архитектором. И я мечтал о воинской славе. Только о славе, о победно развевающихся стягах, лавровых венках и радостных девичьих слезах. О туберкулезе, вшах и пуле в кишках я, разумеется, не думал. И вряд ли я тогда мог представить себе зеленые лица солдат, нашедших свое последнее пристанище в долине реки Ипр. Конечно, мои родные были против, то есть не против моей славы, а против вшей и все такое. Кто знает, может быть, мне бы повезло, и я бы до сих пор покоился на каком-нибудь французском мемориальном кладбище, куда бы приводили школьников на экскурсию. А это, дети, могила некоего Эдварда Мейсена, он героически погиб совсем юным, чтобы вы, ублюдки, могли жить. Вот чего я хотел. Почему-то получилось совсем наоборот. Интересно, а есть ли где-нибудь моя могила? Или добрый доктор просто подмахнул зелененькую бумажку, не утрудив себя истинным сокрытием следов?
Впрочем, я отвлекся. Мне было семнадцать, а Мод жила на соседней улице. Самая красивая девушка во всем Иллинойсе. Я не вру. Теннисон отдал бы правую руку за то, чтобы поселить ее в своей поэме. Она не была моей возлюбленной, она, если честно, не давала мне никакой особенной надежды. Она была просто… ну, скажем так: я бы с удовольствием женился на такой, как она… ну, попозже. После войны. Или после колледжа. Я не думал тогда ни о чем таком, а она неожиданно прислала мне письмо. Очень откровенное и пылкое. И тогда у меня, что называется, открылись глаза.
Я знал Мод Пристли с детства, наши родители тесно общались, и мы с ней даже дружили. Правда, когда я еще не задумывался, какого я пола. Она была доброй и смешной, а когда подросла, стала просто чудесной. Волосы, на пару тонов светлее моих, такого благородного золотистого оттенка, ямочки на щеках, безупречная осанка. Ее лицо, да и все в ней, было совершенным, как будто ее нарисовал Рафаэль, а потом Господь шлепнул ее по попке, и она спрыгнула с полотна.
Она просила, в конце письма, сжечь листочек, но я, как последний кретин, бережно хранил его. И снова все наоборот. Лучше бы я попытался сберечь ее, каким-нибудь образом. Конечно, сейчас бы она уже умерла, но тогда осталась бы жива. И то и другое – это просто волшебно. Волшебно и недостижимо.
Мои родители умерли в один день. В том же госпитале, от той же болезни. Я пребывал бы, несомненно, в глубоком горе, кошмаре, трауре, что там еще. Если бы не был в этот момент без памяти, изредка выныривая из пучин жара и удушья на поверхность ясного сознания. Приходя в себя, я мечтал о прекращении этой муки – непрерывно сотрясающей мое тело лихорадки, полыхающего внутри пламени, становящейся все более болезненной нехватки воздуха, - но, мечтая избавиться от всего этого, я думал уже не о выздоровлении, а о смерти. О да, мои мечты о смерти, такие грандиозно разнообразные, страшные и приятные, начались с более чем простого желания уступить «испанке». А может, даже раньше – ну, я всё про французское мемориальное кладбище.
В тот момент, когда очередная попытка получить хоть глоток воздуха принесла только тупую боль в груди, словно на меня положили свинцовую плиту, опускающуюся все ниже, и у меня появилось ощущение, что я неотвратимо тону и захлебываюсь чем-то жарким и тягучим – в этот момент мое тело обхватили холодные руки. Я все еще шел ко дну, как вдруг ощутил лед на своей шее, сбоку, и сразу за этим – боль. Нет, не боль, а БОЛЬ, именно так. По сравнению с ней все мои предыдущие мучения были просто херней, иначе не скажешь. Подумаешь, горячка, ломота, головокружение. Да это все равно, что в погожий денек лежать на пляже с коктейлем в одной руке и свежей газетой в другой.
Сначала я сдуру решил, что все же умер и попал в ад. Я даже мельком удивился, когда же успел столько нагрешить. Демоны бросили меня на раскаленную сковороду, одновременно раздирая мою плоть крючьями, кромсая зазубренными ножами, перепиливая тупыми пилами - в общем, все, что, согласно канону, проделывают в преисподней с такими мудаками, как я. Вроде при жизни я не был мудаком.
Мое тело горело натуральным адским огнем. Больно было до тошноты, до одури, сначала я стискивал зубы так, что удивительно, как они не искрошились, потом, наверное, кричал, не слыша своих криков. Похоже, они все же были громкими и достаточно жалобными, потому что время от времени кто-то трогал прохладной рукой мое лицо, и дрожащий голос уговаривал потерпеть, обещая, что скоро все закончится. Стук в ушах разрывал голову – это было мое собственное сердце. Оно колотилось всюду, металось, будто пытаясь выпрыгнуть наружу, его вздрагивание походило на удары парового молота. Мышцы без конца сводило судорогой, словно меня старались завязать узлом.
А потом – не знаю, через сколько часов, дней или веков – удары сердца стали замедляться, и каждый из них отдавался во мне так, как если бы статуя Свободы колотила меня факелом по башке, другого сравнения не подобрать.
Затем запредельная боль начала утихать. Мне уже не чудилось, что я в аду. Мне просто было чертовски хреново. Наверное, подумал я, врачи испытывали на мне какое-нибудь новое лекарство, и я все же выздоравливаю. И теперь мне надо открыть глаза. Сейчас. Вот сейчас.
За уговорами самого себя я и не заметил, что мое сердце как-то постепенно перестало биться. Совсем.
И внезапно мне стало хорошо. Прохладно и очень легко. И совсем не больно. Как будто у меня никогда не было никакого гребаного гриппа. Только очень хотелось пить. Я бы еще лежал, наслаждаясь вожделенным покоем, но вконец пересохшее горло заставило меня пошевелиться. Я открыл глаза и тут же понял, что нахожусь не в больничной палате, а у кого-то дома, и уж точно не у себя. На столе я заметил графин с водой, и, забыв о предосторожностях, связанных с прошедшим недугом, рванулся к нему. И хотя стол был на другом конце комнаты, я оказался у него как-то очень быстро, ну просто в долю секунды. Трясущимися руками я схватил графин - так сильно мне хотелось пить, налил воду в стакан и выпил одним глотком. Никакого облегчения. Я налил еще. Вода показалась мне неприятной, но, тем не менее, я выпил третий стакан. Жажда только усилилась. И почему-то стакан у меня в руке хрустнул и разлетелся, видно, я неосторожно сильно сжал его.
Я стоял и по-идиотски пялился на свою правую ладонь, разбившийся в которой стакан даже не оцарапал ее. Кожа была абсолютно белой, в синеву, как снятое молоко. Я стряхнул осколки, и не подумавшие вонзиться в ладонь. Стакан разбился удачно, ничего не скажешь. И что мне теперь – пить прямо из графина?
- Это не поможет, - произнес сзади меня чей-то печальный голос. – Это не то, что тебе нужно.
Я обернулся – наверное, слишком поспешно, потому что в ушах у меня будто свистнуло. В дверях стоял молодой мужчина со смутно знакомым бледным лицом. Наверное, это врач, да, врач из госпиталя, я как будто раньше встречал его там. Он медленно и осторожно приблизился ко мне. Протянул фарфоровый поильник с носиком, такой, из которого пьют лежачие больные. До меня донесся божественный запах чего-то восхитительно теплого, сладкого, такого, что – я знал это! – действительно успокоит мое горло, где воцарилась омерзительная сушь, как в Аризоне.
Я выпил все, что там было – что, черт возьми, это было? – и мне хотелось еще. Даже не так. Еще, и еще, и бесконечно еще.
- Сядь, Эдвард, - сказал доктор. – Мне нужно кое-что объяснить тебе.
- А что это? – спросил я, указывая на поильник. Но доктор проигнорировал мой вопрос. Да, я стал невежлив.
- Спасибо, что спасли меня, - запоздало поблагодарил я.
- Спас? – как-то невесело усмехнулся он.
- Ну, вы же вылечили меня, как я понимаю. Я жив, здоров…
Он тяжело вздохнул. В его взгляде читалось сожаление и стыд.
- Да, можно сказать, что ты здоров. Но ты не… не жив. Не совсем.
Наверное, я выглядел растерянным дебилом, потому что мой врач неожиданно понес какую-то околесицу.
- Эдвард, - сказал он, - что ты знаешь о вампирах?
- О ком? – тупо переспросил я. Я читал, конечно, и Стокера, и Ле Фаню, но забавнее всех был Готье со своей Кларимондой. – А, ну это сказки. Они спят в гробах, превращаются в летучих мышей и пьют кровь.
- Именно, - подтвердил доктор. – Пьют кровь - да, это непременное условие. Все остальное полная чушь.
- Условие чего? – удивился я.
- Твоего… существования. Эдвард, ты умер. Ты бы не выжил, поверь. Твои легкие были полны крови, и она лилась у тебя изо рта, когда я принес тебя сюда.
- Зачем? – мне надо было что-то спросить, чтобы не чокнуться на месте.
- Я вампир, - просто сказал он (о, так я не один здесь с ума схожу?). – Я работаю врачом. Невозможно было спокойно смотреть, как ты умираешь. И я… я укусил тебя. Здесь, - он поднял руку к шее слева. Я рефлекторно повторил его жест и нащупал едва выступающий серповидный шрам. – Чтобы превратить. Это мучительно, и мне очень жаль. Тебе было… больно?
Он выговорил это с усилием. Я хмыкнул. Больно? Не то слово.
- Но теперь, как ты чувствуешь себя?
- Прекрасно.
Он помахал поильником.
- В нем была кровь.
Я судорожно сглотнул. Выпитое отозвалось во мне приятным послевкусием. Как ни силился, я не мог ощутить никакого отвращения, хотя любого нормального человека уже вывернуло бы наизнанку.
Ну да. Я же теперь не человек. Вот дерьмо. Благодаря доброму доктору.
- Эдвард, - он снова легко коснулся моей руки. – В этом… в нашем состоянии есть свои преимущества. Сила. Скорость. Неуязвимость. Колоссальная выносливость.
Я перебил его.
- Вы всегда пьете кровь? Только кровь? – я все еще старался ужаснуться тому, что только что, черт побери, охотно проглотил пинту человеческой крови.
- Да. Как это ни прискорбно, но сущность вампира – убийца. Он убивает людей, чтобы питаться их кровью, без которой не может существовать. Но это не единственный…
Что там «но», я не дослушал. Я был слишком потрясен, чтобы оценить свою новую силу и скорость и прочее фуфло.
Я вампир.
Это значит, что я не буду учиться в колледже.
Не стану архитектором.
Не женюсь на Мод Пристли.
Я буду убивать людей и высасывать из них кровь, как гигантский спятивший комар. Что может быть гаже?
- Я не хочу, - выговорил я быстро. – Только не это. Зачем вы превратили меня? Кто вас просил?
Доктор уронил голову на скрещенные руки.
- Ты не должен был умереть. Ты только начал жить! Я не был уверен, что поступаю правильно. Очевидно, это так. И за триста лет я, признаться, устал от одиночества. Ты мог бы стать мне сыном.
- Нет! – заорал я. – Я хочу умереть! Как сделать, чтобы я умер?
Он долго смотрел на меня и наконец произнес:
- Никак. Вампиры бессмертны, Эдвард.
Больше я его не слушал.
Он кричал мне вслед что-то насчет того, что я не должен считать себя чудовищем, но я уже несся на дикой скорости к единственному месту, которое могло бы принести мне облегчение – к своему дому.
Он был пуст, темен, и все в нем напоминало о смерти.
Я забрался в постель в своей комнате и просидел там боюсь подумать сколько времени. Я напрочь утратил всякое чувство реальности. Я был голоден, или, вернее, меня мучила жажда, теперь я понимал, какого рода. Я должен был пить кровь, чтобы поддерживать в себе видимость жизни.
И тем не менее, однажды названное «бессмертие» терзало меня куда сильней, чем голод. Значит ли это, что меня нельзя убить никаким способом? Если я не буду пить кровь, умру ли я от истощения? Означает ли бессмертие то, что я буду существовать бесконечно?
Помнится, в сказке Андерсена Снежная королева велела Каю составить из льдинок слово «вечность». Какое никчемное, бесполезное слово! Надо было задать выкладывать ледышками «всему свое время».
Именно так. По всем законам Божьим и человеческим я не должен был умереть в семнадцать лет. Мне нужно было еще время, чтобы жить. Чтобы прожить свою замечательную жизнь. Или, может, не очень замечательную. Или вовсе паршивую.
Но теперь меня больше нет в живых. И в мертвых тоже. Ибо мои руки и ноги двигаются, глаза видят, мозги соображают –и все куда лучше, чем раньше.
Я вампир. Я бессмертен.
Я хочу крови. И это будет продолжаться вечно.

Окно в комнате Мод слабо светилось. Я долго стоял под ним, надеясь, что, возможно, она выглянет и заметит меня – не хотелось пугать ее. И, тем более, наводить переполох среди ее родни и слуг. Ведь они наверняка знали о моей смерти месяц назад.
Собравшись с духом, я оттолкнулся от земли и легко запрыгнул на подоконник второго этажа. Совершенно по-дурацки стукнув в стекло, я распахнул створку и спрыгнул в комнату. Вопреки моим опасениям, Мод не испугалась. Она была слегка растеряна, но не более.
Меня поразил ее запах. Я уже успел понять, что мое обоняние с превращением обострилось настолько, что мне позавидовал бы любой хищник. Люди, встреченные мною, пахли по-разному, но у всех – более или менее - присутствовал тот притягательный оттенок, который заставлял мое горло гореть от жажды. Это было неприятно…
От Мод явственно доносился горьковато-свежий цитрусовый аромат. Что-то вроде дикого апельсина. Сначала я решил, что это полностью ее собственный запах, но тут же заметил в углу комнаты манекен в подвенечном платье и висящий на ручке гардероба флердоранжевый венок. Ветер из раскрытого мною окна пошевелил лоскут белого газа.
- Эдвард! – вскрикнула она удивленно и смущенно. – О Боже, ты жив! Но как же…
- Тебе сообщили, что я умер, не так ли?
- Да, но как я рада…
- Чему? – саркастично поинтересовался я.
- Тому, что это оказалось неправдой.
- Осмелюсь предположить, Мод, что неправдой оказалось кое-что другое, - я достал из кармана листок и помахал им.
- Ты не сжег его! – воскликнула она с упреком. – Отдай!
Она подбежала ко мне. Я спрятал руку с письмом за спину. Будь она хоть в сто раз сильнее, ей не забрать его у меня.
- О! – она отступила на шаг, пока я жадно вдыхал ее невыразимо привлекательный апельсиновый аромат. – Что с твоими глазами?
- Что? – переспросил я.
- Они… черные! И такие… такие… нет, не смотри на меня так.
- Кому же позволено смотреть на тебя ТАК, Мод? – вопросил я вкрадчиво. – Уж не тому ли неизвестному мне джентльмену, ради которого затеяно все это? – я кивком указал на манекен.
Мод покраснела. Прилив крови к ее щекам возбудил меня неимоверно. То были последние мгновения, когда я еще пребывал в убеждении, что, несмотря на все случившееся, остаюсь человеком.
Вместо внятного ответа Мод быстро шагнула ко мне, и это явилось для нее роковой ошибкой. Обвив руками мою шею, она прильнула ко мне всем телом, а губами – к моим губам. Восхитительное тепло обволокло меня со всех сторон. Со стоном, больше похожим на рычание, я приоткрыл рот и ответил на поцелуй.
Конечно, я убил ее. Просто разорвал на куски. Ничто на свете не могло бы заставить меня совладать с собой.
Я прокусил ее хрупкую шею в том месте, где жилка билась под кожей. Я пил ее, содрогаясь от безумного наслаждения, перед которым меркли все известные блаженства человеческой плоти. Я весь был в ее крови, которая то и дело фонтаном выплескивалась из рвущихся артерий, неспешно вытекала из прокушенных вен. Думаю, я переломал все кости в ее теле. Мод Пристли, красотой которой я так восхищался, за считанные минуты превратилась в изуродованную груду обескровленного мяса. Даже фабричный пресс не смог бы выдавить из нее больше ни капли. Да я и не собирался ни с кем делиться.
Я был абсолютно счастлив. Густая и горячая кровь с апельсиновым привкусом придала мне неведомую ранее легкость и силу. Все во мне наполнилось радостью и гармонией, мысленно я парил в своем вампирском небе словно фантастическая птица. Как же прекрасно такое состояние! А ведь потребовалась для этого самая малость, почти никаких усилий…
Но когда развеялась багровая пелена, застилавшая глаза, и, оглядевшись вокруг, я наконец осознал, ЧТО я натворил, волна тошнотворного ужаса захлестнула мое сознание.
В отчаянии, сидя на полу, я оглядывал комнату. Спальня была до потолка уляпана кровью и ошметками плоти. Брызги веером подсыхали на зеркале трюмо. Край покрывала, сползшего с кровати, пропитался кровью из лужицы рядом. Подол подвенечного наряда покрывал причудливый алый узор.
Словно сомнамбула, я подошел к манекену, провел рукой по расшитому жемчугом лифу, по узким присборенным рукавам. Мои пальцы оставляли на белой ткани бурые следы. Повернись все иначе, возможно, скоро я смог бы снять это платье с Мод в нашу первую брачную ночь. Но я стал жестоким убийцей, и с удовольствием выпил кровь самого дорогого для меня существа.
Нет, она сама виновата, что подошла ко мне слишком близко, дотронулась до меня.
Виновата, что забыла меня так скоро и выбрала другого.
Что обнадежила меня, поманила и отвернулась.
И что природа наделила ее столь волнующим запахом.
Взяв с комода свечу, я поставил ее на пол возле манекена. Задрожавшее пламя охотно лизнуло подол платья, побежав выше, прыгнуло на гардину.
Я сдернул с ручки шкафа флердоранжевый венок с фатой и вышел в окно.
С тех пор я убил много девушек и женщин. Так много, что хватило бы населить небольшой городок. И гораздо больше, чем мне нужно было для утоления голода. Но я не кидался на каждую встречную, нет. И вообще, если честно, я ни на кого не кидался. Они сами охотно шли со мной, и вовсе не выглядели недовольными. Ну да, иногда, ну хорошо – частенько – я применял нечто вроде гипноза. Я просто смотрел на них и мысленно приказывал повиноваться мне. Хм, почему бы не списать это на личное обаяние?
Шли годы после моего превращения, но внешне я не менялся. Мир вокруг катился по наклонной, и я был бы счастлив предположить, что Апокалипсис уже не за горами. Клянусь, я не сделал этот мир хуже ни на йоту! Мир, где матери убивают детей, отцы насилуют дочерей, братья продают сестер, и всюду ложь, подлость и жажда наживы. Я мог бы каждый день питаться новорожденными младенцами и Нобелевскими лауреатами – никто бы и не заметил.
Женщины были вкуснее мужчин. Они были податливее, более восприимчивы к моему гипнотическому взгляду. Их куда легче было уговорить, завлечь, заманить в укромное место. Девять из десяти с удовольствием соглашались примерить венчальный убор по моде начала века, предвкушая увлекательную эротическую игру. Я аккуратно прикалывал венок к волосам, расправлял полупрозрачную фату. Это давало моему обеду особый завершающий штрих, вроде листика мяты, украшающего клубничный мусс.
И тогда собственный аромат возбужденной и немного испуганной женщины, а он всегда был разным, смешивался со слабеющим, но все еще живым благоуханием апельсиновых цветов. Я немного отворачивал ее голову, склонялся к шее, целовал биение пульса, чтобы лучше нащупать нужную точку.
Я вонзался зубами в кожу, прокусывал артерию, ни упуская ни струйки, ни одного брызга, и жадно, захлебываясь, пил. Женское тело тут же слабело, обмякало, безвольно повисало в моих объятиях. Со временем я научился быть сдержаннее и аккуратнее, и в результате получал уже не безобразные останки, которые зачастую невозможно было опознать, а всего лишь обескровленный труп, бледный и красивый. Ну, как я сам.

Осень в Чикаго всегда вгоняет меня в депрессию. В таком состоянии все люди кажутся невкусными. От женщин на улицах несет перебродившим солодом, антибиотиками и генетически модифицированной соей. Я даже не знал, насколько долго смогу продержаться без пищи, потому что никогда не пытался воздерживаться.
Я втянул носом воздух, чтобы запомнить запах девчонки, сидящей на скамейке напротив. Приторная карамель, я не в восторге, но, если что, сойдет и эта. Я вгляделся в нее, она подняла голову от журнала, который листала. Я смотрел ей в глаза. Ее взгляд, встретившись с моим, расфокусировался, и она неуверенно улыбнулась. Откинула капюшон толстовки. Фу, какая дурацкая прическа, разве можно носить на голове неровно выстриженные пряди, да еще и разноцветные! Такой мой веночек – как корове седло.
Я еще раз принюхался. Вот же сладкое дерьмо! Хоть перцем ее посыпай, перед тем, как убивать. Я отвернулся. Женщина на соседней скамейке пахла кислой капустой, ее подруга – несвежим чизкейком. Рассердившись, я дернул головой, и вдруг…
Незначительное движение воздуха донесло до меня слабый аромат. Не меньше, чем в трех кварталах отсюда. Что-то волшебное. Дивное. Охренительно вкусное, головокружительно приятное. Просто божественное.
Ноги сами понесли меня туда. Два квартала. Направление верное. Она там. Или, может быть, он. Неважно. Даже если это марсианин, он будет моим. Обедом.
Один квартал. От феерического аромата темнело в глазах. Это было что-то похожее на драгоценное старое вино… нет, на плавающие в горном ручье только что сорванные цветы ванили… или на лавандовые поля в Провансе… Дьявол, разве может ваниль пахнуть как лаванда?!
На миг меня посетила безумная гипотеза, что там их несколько… Три или четыре девушки, и все неимоверно аппетитные. И все мои.
Я погрузился с головой в чародейственное амбре, жмурясь от удовольствия. Кто бы это ни был – известная актриса, бездомная бродяжка или президент страны, - через полчаса я выпью этот сидр из молодильных яблок, этот эликсир абсолютного счастья.
Когда насыщенность аромата достигла пика, я остановился и огляделся. Где она, черт побери? На перекрестке никого не было. Куда спряталась эта гребаная сука, поманившая меня самой вкусной кровью на свете? Интересно, у вампиров бывают галлюцинации? Обонятельные?
Нет, запах не исчез. Она здесь! Здесь!!!
Из-за дома к перекрестку вышла девушка. Просто молоденькая девушка, не модель, и никакой не президент. Совсем неинтересная, в черных узких джинсиках, куртке болотного цвета, с длинными темными волосами. Худенькая, неуклюжая.
Но ветер снова разметал ее спутанные волосы, и новой волной сказочного аромата меня чуть не сбило с ног. Шатаясь, как пьяный, я утер капающую слюну и двинулся навстречу девушке. Ну здравствуй, моя дорогая, бесценная моя!.. Только посмотри в мои глаза, и пойдем со мной, винтажная фата уже ждет тебя, и только тебя.
Перейдя дорогу, девушка споткнулась на ровном месте и чуть не упала. Сумка соскользнула с ее плеча, оттуда выпали и рассыпались тетради, книги, отдельные листы. Я подлетел, присев на корточки, помог ей собрать, она убрала от лица волосы, чуть не повергнув меня в кому этим простым движением.
- Спасибо, - пробормотала она нервно, кое-как запихнула собранное обратно в сумку и…
И пошла дальше, а я остался стоять будто соляной столп, жадно вдыхая удаляющееся благоухание и исходя ядовитой слюной. Как я отпустил ее? Я готов был бежать за ней и прокусить ей шею прямо на тротуаре, но почему-то стоял на месте.
Что-то белело под моим ботинком. Это оказался листочек в клетку, не замеченный мною при сборе рассыпавшегося. Какой-то конспект? Набросок? Несколько предложений неразборчивым почерком. Наверное, она студентка колледжа или университета.
Я вернулся домой, дебильно улыбаясь и ужасно злясь на себя.
Следующим утром я понял, что не смогу существовать дальше без этого запаха.
Найти ее снова не составило труда, теперь, когда я знал точно, что ищу.
Назавтра она подошла к этому перекрестку примерно в то же самое время. Я услышал ее, когда она только покинула здание, где училась.
Ее аромат приближался, парализуя мои мысли. Для меня это выглядело так, как если бы она ходила в огромном чудесном облаке. Мне казалось странным, что люди вокруг не бросаются на нее, так отчетливо было это впечатление.
Она прошла мимо, не обратив на меня внимания.
И от восторга я не мог пошевелиться, хотя мне необходимо было убить ее.
Это была пытка.
На следующий день на том же перекрестке я догнал ее и пошел рядом.
- Привет, - сказал я самым приятным своим голосом.
Она покосилась на меня и ничего не ответила.
- Я Эдвард, - продолжал я.
Она хихикнула. Такого я не ожидал. Дура, блин. Сейчас я затащу тебя в ближайшую грязную подворотню, и ты умрешь там. Больно и без всякой фаты.
Нет, не буду портить удовольствие. Где я потом найду такую вкуснятину?
- Что смешного? – спросил я.
- Как кролика.
- Какого кролика?!
- «Приключения кролика Эдварда», я недавно читала крестнице. Кролика так зовут, - пояснила она со смешком.
Я был в шоке. Я что-то пропустил, да? Когда юные девицы перестали читать Джейн Остин и взялись за кроликов?
- А тебя как зовут?
Она хмыкнула, но это было точно не имя.
- Посмотри на меня, - попросил я, приготовившись мысленно подчинить ее своей воле. С такими разговорчиками каши не сваришь, надо ускорить процесс.
Она повернула ко мне бледное лицо сердечком.
- Что? – она смотрела прямо мне в глаза несколько секунд, потом опять отвернулась.
- Ничего, - пробормотал я обескуражено. – Извини.
«Хватай ее прямо здесь! Тащи домой! Не то она сбежит, и тогда страдай дальше», - вопило мое внутреннее «я».
Сзади кто-то хлопнул ее по спине, она запнулась и на мгновение уцепилась за мой рукав.
- Куда ты пропала, Бе… - она в буквальном смысле слова заткнула рот подбежавшему парню своей рукой. Мельком взглянув на меня, он шарахнулся в сторону, увлекая девушку за собой, и она не сопротивлялась. Она даже не обернулась и не попрощалась со мной, хотя мы только что беседовали целых пять минут! Мать вашу всех, как же я хочу убить ее!!!
Ночью я ушел далеко от города в поисках чего-нибудь поесть. Мне надо было срочно перекусить, чтобы не сойти с ума, пока я не смогу заполучить Ее.
Я извелся настолько, что к утру напал на первую попавшуюся селянку. Она пахла парным молоком и полынью, не самое изысканное сочетание, подходит для лечения ангины, в котором я, безусловно, не нуждался. Без всяких церемоний вгрызаясь в ее шею, так, что захрустел ломающийся позвоночник, я высосал ее в несколько больших глотков и брезгливо отпустил тело. Оно упало на землю с глухим стуком. Я сел рядом, облизывая губы и пытаясь понять, перебил ли я аппетит.
В кармане что-то зашуршало. Машинально я сунул туда руку. Вот дерьмо. Листочек из Ее сумки. Будь я проклят, он пахнет Ею!
Я только успел вскочить, и меня вырвало на еще не остывший труп женщины ее же кровью.
Да кто Она такая, кто позволил Ей так издеваться надо мной?
В каком-то ступоре, полностью вымотанный, голодный и несчастный, я вернулся домой. Я снял со стены письмо Мод, скомкав его без малейшего сожаления, и пристроил между рамками тетрадный листок. Откинувшись на спинку кресла, я разглядывал его, пока не погрузился в мечтательное оцепенение. Все, на что способен мой организм, этакая вампирская медитация. Я никогда не сплю, и это, пожалуй, один из самых крупных кошмаров моей вечности.
Итак, Ее зовут Бе… (Почему эта сволочная дура даже не сочла нужным представиться?) Бе… - а дальше? Беверли, Берта, Бекки? Первое слишком претенциозно, второе старомодно, третье и вовсе словно овца блеет. Я согласился бы на Бетти – так мой отец иногда называл маму. Но, возможно, тот мудила позвал Ее по фамилии?..
Она протягивала ко мне руки, и на Ее лице не читалось ни страха, ни тупой покорности. Изящный веночек так красиво сидел на темных волосах. Больше на Ней ничего не было.
Она нежно трогала мои губы своими, а я отвечал со все возрастающей страстью.
Ее руки гладили мою спину, а я, оторвавшись от губ, целовал Ее шею, там, где концентрировался чарующий аромат… и, спускаясь ниже, облизывал и посасывал Ее грудь… Она была такой жаркой, и влажной, и шептала, и вздрагивала, и вскрикивала, но не от боли…
Она опускалась на колени и дразнила меня языком и пальцами, Ее бесстыдные прикосновения сообщали сладостную дрожь; и шуршала фата, задевая мои бедра.
Магическая жидкость неустанно бежала по венам, и вся Она была моей.
Я был и внутри, и снаружи Ее, и вся Она была моей.
Живой. И моей.
Я очнулся под утро с такой монументальной эрекцией, что позавидовал бы и сам Приап. Мне сейчас же, не сходя с места, необходимо кого-нибудь трахнуть и съесть. Где этот хренов флердоранж? Я расстелил на коленях пожелтевший от времени газ и начал гладить себя, усиленно представляя Ее в продолжение ночного бреда. Я отлично справился с этой задачей в кратчайшие сроки, освободившись со стоном и ругательством вместо Ее имени, которого не знал.
После чего я сгреб в охапку всю эту свадебную лабуду и вынес к мусоропроводу.
Не ведая, что двигало мной, я принял решение.
Я все же познакомлюсь с Ней, и буду умолять о свидании. Я сделаю все, включая невозможное, чтобы понравиться Ей, и завоевать Ее доверие. Я признаюсь Ей в любви и куплю кольцо с бриллиантом. Я разыщу того доктора, пусть он научит меня питаться чем-нибудь, кроме людской крови. Я стану ему сыном, братом, собачкой, чем угодно. Я буду служить Ей, как рыцарь, оберегать и сторожить, как Цербер, носить Ее на руках, я сражусь за Нее с легионом оборотней, гоблинов и орков. Я убью любого, кто посмеет дотронуться до Нее.
Лишь бы Она была моей. И живой.

В обычный час она свернула к перекрестку. Я ожидал ее на углу.
Дивный аромат больше не терзал меня, он умиротворял, ласкал, сулил алмазные россыпи будущего блаженства.
- Привет, - произнес я, когда она поравнялась со мной.
- Угу, - черт меня раздери, она ответила!
Потом посмотрела на меня и сказала:
- Знаешь что - не пробовал перестать колоться?
- Перестать что? – уточнил я изумленно.
- В зеркало себя видел? - ответила она раздраженно. – Колоться, говорю, прекращай, а то не протянешь долго.
- Я тебе объясню, - я хотел тронуть ее плечо, но она дернулась, чуть было не опрокинувшись назад.
- Эй! – воскликнула она сердито и попятилась к дороге.
- Осторожно! – я ринулся к ней, но она показала мне средний палец и прыгнула на проезжую часть, все еще оглядываясь.
- У тебя шнурок развязан! – громко крикнул я.
Она отрицательно помотала головой, ветер бросил вперед непослушные волосы.
Мчащийся автомобиль сбил ее с ног. Швырнул на капот другой машины. Ее хрупкое тело взлетело в воздух, потом переломилось пополам, упало на асфальт. Еще один автомобиль, не сообразив затормозить, пронесся следом, чуть протащив тело по дороге.
Не осталось воздуха. Всюду была кровь.
Драгоценный эликсир, за каплю которого я бы отдал душу, размазался по мостовой. Пропитал ее куртку и джинсы. Испачкал бампер машины.
В оцепенении я стоял на тротуаре все наносекунды моей вечности.
И не знаю кто, наверное, тоже я, рухнул на землю рядом с ее телом, переворачивая его, заглядывая ей в лицо, как ни странно, она была еще жива, я прижал ее к себе, я целовал ее волосы, она вся была в крови, но я даже кончика пальца не облизал. Хоть бы разверзлись небеса и четыре всадника влетели на сраный перекресток, хоть бы вечность закончилась здесь и сейчас…
- Это ваша невеста? – участливо спросили сбоку, вокруг уже собралась толпа.
Боже, я снова был весь в ее крови. Она пропитала уже и мою одежду.
- Это его невеста, - шепнули сзади. Щелкнула камера. Другая.
Кровь стекала по моим рукам, которыми я обнимал ее.
- Невеста, бедный мальчик! – охнули сверху, затараторили в телефон.
Кровь лилась из ее носа, рта и ушей.
С усилием разлепив смеженные веки, она посмотрела прямо в мои глаза.
- Какие… зеленые… - прошептала она хрипло, ее взгляд метнулся наверх и замер.

ФОРУМ