ПАРАД ПЛАНЕТ

Планета третья: та, что подарила жизнь Солнцу (часть 5)


Я подошел к окну спальни и наблюдал за тем, как машина Рене медленно выехала из гаража и, сделав два поворота направо, исчезла из виду. Мысли Рене были полностью сосредоточены на мне. Она уже предвкушала, как подвергнет Беллу допросу о ее новом парне. О ее первом парне. Рене знала это наверняка, потому что у Беллы никогда не было секретов от своей матери.
До утреннего инцидента она, конечно, проявляла ко мне некоторое любопытство, но не более, чем любая другая мать интересуется молодым человеком своей единственной дочери. Теперь же она еще больше хотела узнать обо мне. Это ее настойчивое желание вызывало во мне две эмоции. Мне, во-первых, было несколько жаль Беллу – ей придется выкручиваться и лгать маме, чего – я знаю – она старалась избегать. Так же, как и я. А во-вторых, я сетовал на то, что не могу сопровождать их в этой поездке. Потому что очень хотелось бы знать, что ответит ей Белла по всем пунктам. Если бы я мог последовать за ними тайком, я бы устроился где-нибудь неподалеку и подслушал каждое сказанное обо мне слово. Знаю, что даже мысль о подслушивании, о том, чтобы выведать информацию, не предназначенную для твоих ушей – низменна и недостойна, но для меня это был единственный способ узнать об истинных мыслях Беллы. Иногда – вот как сейчас – услышать их мне хотелось неудержимо. Но, к сожалению, до наступления сумерек я заперт в этом доме.

Мне нужно придумать, чем занять себя долгие часы до их возвращения. Раньше я не очень озадачивался обеспечением собственного досуга, потому что для вампира это неразрешимая проблема. Скука – равно как и одиночество – становятся твоими спутниками на протяжении всего существования, и я привык жить с этим чувством, и лишь изредка тяготился им. Теперь же, после знакомства с Беллой, я начал ценить каждую минуту своей никчемной жизни, потому что она принадлежала ей. Ей одной. До последн…
Интересно, а чем можно измерить жизнь вампира? До последней капли крови? У нас ее нет. До последнего вдоха? И это тоже не про нас. Я удивился, почему раньше никогда не задавался этим вопросом. Нужно будет спросить у Эсме – она наверняка имеет какую-нибудь свою философскую теорию на этот счет. А пока я остановился на варианте – до последнего мгновения.
Теперь моя реальность протекала в ожидании, когда я увижу ЕЕ. Но я подумаю об этом чуть позже.

Прежде всего, мне нужно позвонить домой. Мне хотелось узнать подробности о непрошеном визите Виктории. Быть может, у Элис теперь есть информация о времени ее появления, которое прежде той удавалось скрывать. И я опасался того, что хватка этой вампирши и ее талант избегать ловушек и мастерски уходить от преследования позволят ей и в этот раз ускользнуть. Но сильнее всего меня страшило, что она каким-то образом узнает о наших планах и последует за мной и Беллой во Флориду. Вот почему я так боялся отпускать Беллу одну. Почему одну? Тот факт, что сейчас она была с Рене, никак не способствовал моей уверенности в том, что я зря беспокоюсь. Еще и неизвестно, что хуже: быть одной и полагаться только на себя, или быть вдвоем с Рене, и помимо необходимости спасаться самой, приглядывать еще и за ней.

Не отходя от окна, я набрал номер Элис, отметив еще одно удобство в том, что моя семья - вампиры. Мне не пришлось беспокоиться о разнице во времени и высчитывать, насколько раннее утро сейчас в Олимпии. И время моего звонка зависело лишь от моего желания.
Элис ответила сразу же. Мне даже показалось, что ее голос я услышал прежде, чем в ухе раздался хоть один гудок, оповещающий о соединении с абонентом.
Бодрым голосом она воскликнула: - Привет, Эдвард. Как прошел семейный ужин? – хихикнула она.
- Ужина мне удалось избежать, - ответил я сухо.
- Оу, и я снова вынуждена констатировать тот факт, что ты на редкость удачлив, Эдвард Каллен, - протянула она. – Но завтрак-то, я надеюсь, пришелся тебе по вкусу? – продолжала издеваться она.
Я подавил тяжелый вздох, вызванный неприятными воспоминаниями о завтраке, не желая давать любимой – и, главное, такой заботливой – сестре поводов для насмешек. Но тем не менее ответил.
- К моему счастью, Рене совсем не умеет готовить. Ее идеи насчет вкусного и сытного завтрака с треском провалились. Поэтому мне пришлось довольствоваться кукурузными хлопьями.
- Хлопьями? Это те, которые размачивают в молоке? – уточнила Элис. – Даже не знаю, что хуже, - засомневалась сестренка.
Но тут же отказалась от продолжения обмена любезностями и поведала мне то, ради чего я звонил.
- Ее еще не было. И я не могу точно определить время ее появления, она по-прежнему очень успешно обходит мой дар. Я наблюдаю за ней беспрерывно, но все равно не могу уловить ничего конкретного, - в голосе Элис чувствовалась явная досада.
Она не любила не видеть будущее, так же как и я не любил не слышать мыслей. Но если я встретился с закрытым от своих способностей сознанием впервые в своей жизни, то Элис повезло гораздо меньше. В случае с оборотнями она тоже очень злилась на то, что не может их видеть, но они хотя бы делали это неосознанно – такая защита была заложена в них природой. В то время как Виктория обманывала ее намеренно, и это был уже вызов. Поэтому желание обойти рыжую мстительницу в этой схватке талантами стало для нее целью номер один.
Я верил в сестру, поэтому просто сказал: - Позвони, когда будешь знать.
Я понял, что она кивнула.
- И еще кое-что, - добавил я. – Не могли бы вы присмотреть за Чарли? На всякий случай. Понимаю, что прошу у вас слишком мно…
- Да, конечно, - нетерпеливо оборвала мои извинения. – Сейчас с ним Эсме. А я навещала его вчера вечером – отвезла еду, и мы немного поболтали.
- Сама приготовила? – удивился я.
- Зачем это? Я вспомнила, как Белла упоминала о том, что ее отец любит фастфуд. И поняла, что с тех пор как его дочь поселилась в его доме и балует его блюдами по бабушкиным рецептам, Чарли уже успел соскучиться по этой вредной и ужасно неаппетитной еде, - можно было спорить, что произнося эти слова, Элис скривилась. – Поэтому по дороге к нему я заскочила в БургерКинг и взяла все, что было в меню.
Я присвистнул. – Все?
- Ну да, - беспечно подтвердила она. – Он тоже явно был удивлен, но я просто не знала, что именно он любит. И решила этим не заморачиваться. В любом случае мне показалось, что он был рад и мне, и фирменному пакету с бургерами и картошкой.
- Да уж, не сомневаюсь, - пробубнил я.
Но она все равно меня расслышала и засмеялась.
- Я просидела у него пару часов, он развлекал меня рассказами о детстве Беллы. Это было очень смешно - она всегда была неуклюжей, - хихикнула сестренка. - А потом мы с Джаспером дежурили в лесах вокруг его дома. Утром нас сменила Эсме.
Эта информация меня порадовала. - Правильно. Незачем ей ввязываться в погоню за Викторией. Она слишком впечатлительная для участия в… убийстве, - запнулся на мгновение, но все же закончил фразу.
- Ты прав. Знаешь, а ведь это предложила Розали, - как-то робко произнесла Элис, будто сама не верила в то, что говорила. – Мы все поддержали ее идею.

Я не был удивлен. Розали любила семью не меньше, чем все мы, а, может быть, даже и больше. Она была очень привязана к нам, как к своей единственной семье. И именно она сильнее всех в ней нуждалась, поэтому и оберегала. Как могла. Но я знал все это только из ее – тщательно скрываемых, но иногда все же вырывающихся наружу - мыслей, остальные же могли судить о чувствах Роуз только по ее поведению и поступкам. А они не всегда отражали ее истинную сущность. Да и я порой начинал сомневаться в том, какая же Розали настоящая – надменная, самолюбивая красавица, которая никем и ничем не дорожит, или та ранимая девушка, которая открывалась передо мной в редкие минуты, когда снимала маску отчужденности.

- Я же знаю, что ты хочешь спросить меня о Белле, - резко сменила Элис тему разговора.
- Хочу, - признался я. – Ты ведь смотришь за ней? Что ты видишь?
- Конечно, я наблюдаю за Беллой. И, Эдвард, ей не грозит ничего страшнее похода по магазинам и ужина в ресторане.
- Магазины? Зачем? – удивился я.
Про магазины Рене не упоминала. Ни вслух, ни мысленно. Да и не могла она не знать про нелюбовь ее дочери к шопингу.
- Ох, мужчины… - вздохнула Элис. – Вы никогда не играли в кукол, и вам не понять удовольствия, которое испытываешь, когда одеваешь кого-то. У женщин это в крови. И Рене хочется дарить радость и себе, и дочери, сделать ей приятное. Пусть даже просто накупив одежды. Правда, Белла – не лучший вариант для такого развлечения, и больше пары магазинов не выдержит, - я улыбнулся, соглашаясь с ней. - А потом их ждет ужин в ресторане Орсей на западе Джексонвилля. Аааа, - протянула она, - так вот как ты собираешься пропустить ужин, - проявила она чудеса прозорливости.
Я подтвердил ее догадку. После чего Элис спросила, чем я собираюсь заниматься, ну кроме того, чтобы охранять дом… Я честно ответил, что еще не решил.
- Я знаю, что не решил, потому и спрашиваю, - сухо ответила сестра.
Я понял, что был неосторожен в формулировках, невольно задев ее чувства. И поспешил извиниться перед ней.
- Может, почитаю что-нибудь, - предположил неуверенно.
- Беспроигрышный вариант. А есть что-то, чего ты еще не читал? Не могу себе представить.
Я закатил глаза – если сестричка пребывает в настроении пошутить, разговаривать с ней практически невозможно. Я уже было собрался парировать ее выпад, но она меня опередила: - Ладно, Эдвард, прости меня. Просто я немного нервничаю, а оттого злюсь. Знаешь ведь, как трудно мне смириться с тем, что Виктория…
- Знаю. И не сержусь. Уверен, что она не сможет обманывать тебя очень долго. И уже скоро ты будешь знать ее планы, - убежденным голосом успокаивал я Элис.
Она благодарно хмыкнула и попрощалась, сославшись на то, что обещала Эсме сменить в доме портьеры.
- Хоть отвлекусь. Привет Белле, и не скучай там.
Я кивнул и прервал вызов.

Еще некоторое время я простоял, глядя в окно на тихую гладь океана, который начинался метрах в ста от дома Рене и заканчивался далеко за пределами моей зоны видимости. Говорят, что на воду человек может смотреть бесконечно. Это спорное утверждение – человек вообще ничего не может делать бесконечно. Но в отношении меня это заявление было непреложным.

Вглядываясь в океан и линию горизонта - еле различимую от того, что небо и морская вода были почти одного цвета – я думал о Рене. Думал о том, что она оказалась совсем не такой, какой я нарисовал ее себе по той скудной информации, которая у меня была до этого дня, о том, что ее беспечность и легкость в восприятии окружающего мира были крайне любопытными. Мне не приходилось встречать таких людей, ее сознание очень привлекало меня и заставляло наблюдать за ней пристальнее, чем обычно. До встречи с Беллой я вообще мало интересовался людьми, считая их неинтересными и очень похожими друг на друга, переживающими из-за одних и тех же проблем, желающими для себя трафаретного будущего, мечтающими о благах "под копирку". Белла оказалась едва ли не первой, кто пробудил во мне любопытство, почти единственной, кого мне захотелось узнать поближе, в чью голову я стремился залезть и выяснить, как устроено ее – такое индивидуальное – сознание. Но именно это и было мне не дано.
Мог ли я думать, что Белла станет мне чуть понятнее в тот момент, когда я познакомлюсь с ее матерью? Ее разум не был закрыт для меня, и он был совершенно уникален.

Я вернулся мыслями к прошедшей ночи, и к тому, что еще мне удалось открыть для себя только благодаря Рене. Теперь я знаю, что могу видеть сны. Не свои, конечно, потому как это были бы лишь сны наяву. Не имея возможности заснуть, я не мог и видеть снов. Никаких. Ни черно-белых, ни цветных, ни кратких, ни многосерийных, ни даже ночных кошмаров. И от этого я был защищен своей вампирской сущностью.
И вот прошлой ночью я наблюдал за Рене - пока она засыпала - посредством ее мыслей. Но в них не было ничего нового. Она продолжала бурно радоваться приезду Беллы. И прокручивала в памяти моменты своего приготовления к ее визиту: как она бегала по дому, пытаясь ради Беллы сделать его уютнее, наводя порядок, раз за разом переставляя предметы интерьера, раскладывая и вновь убирая какие-то вещи. Затем она заново пережила минуты ожидания в аэропорте. Я ощутил ее радость в момент, когда она увидела нас, неспешно идущих по проходу аэровокзала позади оживленной группы европейских туристов. Но даже среди людского потока она сумела разглядеть Беллу и с волнением ждала той секунды, когда сможет заключить ее в объятия. Ее нетерпение было сродни ожиданию маленького ребенка, когда он в предвкушении подарков или покупок. Она разве что не подпрыгивала на месте. И для нее это состояние было совершенно обычным. Подобным образом она вела себя почти всегда.
Заново пережив момент воссоединения с дочерью, Рене по шагам проследовала весь наш путь до дома, все взгляды, которые она бросала на меня в зеркало заднего вида, все ее мысли о Белле и обо мне, все то, что я уже видел и слышал, с небольшими аналитическими зарисовками.
Все это время я смотрел на Беллу и видел ее влюбленными глазами матери. Видел, как она повзрослела, и в тайне надеялся, что Рене не догадается сообщить об этом самой Белле, иначе мне грозит очередной малоприятный разговор о ее преждевременном старении и необходимости поторопиться с обращением. Видел, как она изменилась. Видел, что она больше не нуждается ни в заботе, которую – по сути – от Рене никогда и не получала, ни в поддержке, которая раньше все же была ей необходима – из-за отсутствия подруг, ни в ее советах. Но что особенно поражало – ее мать не тяготилась этим. Она принимала это как данность, как факт, без сожаления о том, что ею что-то упущено, что она перестала быть нужной собственному ребенку. Я задавался вопросом: почему так. Но единственный ответ, который показался мне логичным – это что, несмотря на разговоры Рене о возвращении Беллы в их с Филом семью, на самом деле, она не так уж и желала этого. Потому что хорошей матерью она никогда не была и вряд ли уже станет. Их отношения с Беллой всегда были очень близкими, гораздо ближе, чем у многих родителей со своими детьми, и уж точно ближе, что у Беллы с ее отцом, но это были отношения, скорее, двух подруг, чем матери и дочери. И Рене без горечи признавала, что с Чарли Белле наверняка намного спокойнее и надежнее.
Да и сейчас главным в жизни Рене был Фил, ее муж. И она уже с трудом могла себе представить их совместную жизнь втроем. Это бы нарушило и их идиллию с мужем, и Белле снова было бы неловко.
По мере этих ее размышлений звонкий голос Рене все угасал, пока окончательно не стих. На некоторое время в доме стало еще тише. Я понял, что она заснула. И собирался было покинуть ее частоту, как вдруг оказался посреди монохромной картинки. Сюрреалистичной, но в то же время казавшейся такой реальной.

Я нахожусь в лесу, на небольшой рощице с редко посаженными деревьями с негустой кроной. Основной фон у картинки серый: свинцовое небо, угольная земля, грифельные стволы деревьев, и лишь листья на этих деревьях цвета кораллов. И хоть их совсем немного, они очень крупные, больше похожи на кленовые – такие яркие пятна в океане серости. Я не могу разобрать, что это за деревья. Я даже не могу понять, как я здесь очутился. Меня одолевают очень странные ощущения. Ведь я точно знаю, что лежу в кровати в гостевой спальне дома Дуайеров, обнимая Беллу. Продолжая гадать, где я и как здесь оказался, я двигаюсь вперед. От одного дерева к другому, по тропе, пролегающей посредине рощи. И буквально через несколько шагов я выхожу на поляну, окруженную такими же деревьями, а в центре ее – карусель. Я видел такие в парке аттракционов: цветная, яркая с разнокалиберными лошадками, расположенными в несколько рядов, которые, двигаясь вверх и вниз, бегут по кругу. Этот аттракцион очень любим детьми. Каждый раз у его входа можно наблюдать длинные очереди. Но сейчас он почти пуст. Лишь на нескольких лошадях восседают наездники. И несмотря на то, что карусель находится на достаточно близком от меня расстоянии, я не могу разобрать их лиц. И это беспокоит меня, ведь обычно я могу видеть гораздо дальше, поэтому продолжаю идти. Приблизившись к карусели, я вдруг осознаю, что все эти наездницы – это один человек. Рене. Всех возрастов. Совсем маленькая Рене, едва умеющая ходить, Рене-школьница, Рене-старшеклассница, Рене-студентка, Рене-невеста, беременная Рене… Всего их тринадцать. И все они беспечно счастливы. Весело смеются, дурачатся, ловят солнечных зайчиков и даже кидаются друг в друга бумажными аистами. Их радость очень заразительна.
Но при этом мне почему-то кажется, что я наблюдаю за собой.
И только тогда я понимаю, что стал свидетелем чужого сна.
Сна Рене.

В следующее же мгновение я заблокировал ее сознание, потому что был ошарашен сделанным открытием. Я могу видеть сны. Такое никогда даже не приходило мне в голову. Но теперь, размышляя об этом, я удивлялся, почему я не видел их раньше - когда находился в публичных местах, в которых люди частенько спят: самолеты, отели… Но тут же напомнил сам себе, что чем больше людей рядом со мной, тем поспешнее я закрываюсь от потока их мыслей, чтобы не забивать себе голову. Разум Беллы, сон которой я охранял ночи напролет уже на протяжении довольно долгого времени, был закрыт для меня как днем, так и ночью. Поэтому я не слышал ее мыслей и не видел ее снов. Но в тот же миг я задумался о Чарли. Это еще один человек, которому частенько приходится спать в моем присутствии – правда, ему об этом ничего неизвестно – но и его сны никогда не вторгались в мою голову, несмотря на то, что в доме Свонов я редко пользовался блокировкой. Один Чарли меня не раздражал, да и слышно его всегда было с трудом. Думая об этом я решил, что Чарли, видимо, просто не видит снов. Я читал где-то, что такое возможно. И еще мне подумалось, что даже если мне когда-либо и приходилось видеть чьи-нибудь сны, я мог и не понять, что это сон, приняв одну из многочисленных картинок, атакующих мой разум, за чье-то воспоминание.

Я снова подключился к мыслям Рене, стремясь еще раз испытать это чувство. Чтобы, может быть, уловить разницу между сном и воспоминанием, и тогда – если мне еще представится такая возможность – я смогу определить, что именно наблюдаю. И просто потому, что это открытие порадовало меня – еще одна почти человеческая особенность – видеть сны…
Рене пребывала все в том же сне. Только теперь уже она и сама крутилась на той карусели. Беззаботно смеясь и периодически постукивая своего гнедого - в золотой попоне - коня голыми пятками, так как туфли она решительно сбросила.

Этот сон был очень в характере Рене. Он полностью отражал ее психологический образ, который успел мне открыться за эти несколько часов. И теперь я снова досадовал на то, что не могу видеть сны Беллы. Я знал, что очень часто она мучилась кошмарами, что большинство ее снов были если не ужасающими, то крайне неприятными для нее. И просыпалась она иногда в слезах, иногда с криками, вся покрытая испариной и судорожно дыша. Если бы я мог проникать в ее сны, я бы успевал будить ее до того, как сон станет мрачным или жутким. Но я замечал, что что-то не так, лишь только когда она начинала метаться во сне и вскрикивать, и тихонько встряхивая ее, я вырывал свою девочку из оков страшного сна. Но предотвратить ее испуг я не мог.
Отмахнувшись от тяжелых мыслей, я подумал о том, где сейчас могут быть мои девочки. С момента их отъезда уже прошло около получаса. И они наверняка уже достигли Джексонвилля. Значит, их выездной девичник вот-вот начнется.

Я спустился на первый этаж в поисках того, чем бы себя занять. Зайдя на кухню, засыпал порошок в посудомоечную машину и включил ее. Я заметил, что Рене этого не сделала. А помимо посуды от нашего завтрака, оставались еще миски и сковородка от неудавшегося омлета.
Вернувшись в гостиную, я прямиком направился к книжному шкафу, который заприметил еще вчера, когда Рене оставила меня одного. Подойдя к нему, я начал изучать, какую литературу предпочитает мама Беллы – или Фил – хранить на своих книжных полках. Зная литературные привязанности Беллы, я ожидал увидеть у Рене что-то классическое, ту же Остин или Генри Джеймса, или даже Экзюпери, но наткнулся на изобилие фантастических романов. И с огромным удивлением среди потрепанных томов Хайнлайна, Олдриджа и Симмонса я обнаружил Энн Райс, Брэма Стокера и серию книг под интригующим названием "Дневники вампира" неизвестного – или неизвестной – мне Л.Дж.Смит. Потянув на себя одну из четырех книг, я увидел, что она лишь третья в серии. Первая носит название "Пробуждение", и я поменял одну на другую. Читать начал тут же, стоя, не отходя от шкафа.
В ней рассказывалось о братьях-вампирах, влюбленных в человеческую девушку. История, немного похожая на нашу. Но по версии данной писательницы вампирами становятся не после укуса, а если во время смерти в теле человека была вампирская кровь - значит, у них она есть, - и они даже могут питаться друг другом. Ее вампиры сгорают на солнце, и чтобы иметь возможность выходить днем, носят магические кольца. В гробу не спят, но умирают от удара осиновым колом в сердце. В общем, похожи на классических вампиров, но с небольшими вариациями – по прихоти автора.
За несколько минут прочитав книгу до конца, я подумал: Забавно, и взял вторую. Через несколько глав я отвлекся от чтения и задумался о том, сколько же существует разных историй о вампирах. И ведь не одна из них не соответствует действительности. Сам факт существования вампиров не отрицается многими, но их представления о нас ошибочны. Или же нет?.. Возможно ли, что существуют и другие вампиры? Ведь есть же разные виды оборотней. Ликаны, например. Правда, я никогда их не встречал, но Карлайл говорил, что в Европе они не такое уж редкое явление. И кто-то из его старых знакомцев – то ли Вольтури, то ли румыны – даже имели печальный опыт встречи с ними. И эти звери не так безобидны, как свора из Ла Пуш. Они гораздо сильнее, быстрее, и беспощаднее, и они бессмертны. Ликаны истребляют не только вампиров, но и людей.
Может, так и с вампирами? Разные способы обращения, разная реакция на солнечный свет, наличие способностей, их приобретение и усовершенствование, ну и различные варианты их уничтожения.
- О чем ты думаешь, Каллен? – оборвал я себя.
Захлопнул книгу с сомнительным содержанием и пошел вынимать посуду из машины, которая подала сигнал об окончании помывки.

Остаток дня, в ожидании возвращения Беллы, я бродил взад-вперед по гостиной, выходил в пристроенный к кухне гараж, который был пуст, поднимался наверх, в гостевую спальню, и снова спускался вниз – в сотый раз повторить свой маршрут дня.
Поднимаясь по лестнице, я считал ступеньки – их было тридцать две. Два пролета.
Подходя к сушилке с посудой, переставлял тарелки по размеру – от самых маленьких до больших.
Из многочисленных разноцветных чашек строил высокие пирамиды, чтобы ни одна не упала. Потом разбирал эти высоченные сооружения – снизу вверх.
Расставлял книги в шкафу в алфавитном порядке – сначала по именам авторов, потом – по их фамилиям, после – по названиям произведений… по жанрам… по году издания… по цвету обложек…
В гараже разобрал садовый и слесарный инструмент. Его было достаточное количество, но при этом и не оставалось сомнений, что им совсем даже не пользовались. Жалел, что у Рене с Филом всего две машины, и сейчас они обе были со своими хозяевами. А иначе я бы смог покопаться в какой-нибудь из них.

В один из таких рейдов по периметру дома Дуайер в моем кармане завибрировал телефон. Я с радостью увидел на дисплее номер Эсме.
- Да, мам, - сказал я, улыбаясь.
- Эдвард, я звоню сообщить тебе, что возвращаюсь домой. От границы с резервацией. Просто, чтоб ты знал, - голосом с легко читаемой в нем любовью, ответила она.
- А что с Чарли?
Эсме засмеялась. – Он пожелал отправиться к Билли Блэку, и я его проводила. Точнее, Блэк сам его пригласил. Я слышала телефонный разговор. А Чарли только рад. Ему теперь одному дома скучно, - рассказывала Эсме, и после паузы задумчиво добавила: - и, кажется, дело не только в этом…
Я терпеливо молчал, уже догадываясь, что именно она скажет.
- Я точно не знаю, он никак об этом не обмолвился, ни сам с собой, ни с Билли, но у меня сложилось ощущение, что Чарли очень обеспокоен… Он переживает, места себе не находит… И поэтому с радостью ухватился за возможность избежать томительного одиночества, - то тараторила, то замолкала она на некоторое время. – Он боится, что Белла может остаться с матерью, да? – уже спрашивала она.
Как мать, Эсме не могла не уловить беспокойство Чарли. Я его услышал, а она почувствовала. На расстоянии. Сквозь стены дома. Не видя его, а лишь слушая. По суетливым движениям, по метаниям из угла в угол, по частым вздохам она безошибочно определила, что он встревожен. И угадала причину его бессознательной тревоги. Сердце матери не может обмануть.
- Да, такие опасения у него есть, - подтвердил я.
- А у тебя? - робко поинтересовалась она.
Я усмехнулся. - И я их не избежал. Но ты не волнуйся, они безосновательны. Теперь я это точно знаю. И дело не только в нежелании Беллы. Рене… - это была уже не моя тайна. – Так будет лучше и для самой Рене, - уклончиво ответил я.
Мама облегченно вздохнула. – Я рада за тебя, сынок. Вы с Беллой должны быть вместе. Всегда. Я искренне желаю тебе этого.
- Я знаю, мам, - уверенно сказал я.
- Как твоя встреча с Рене? Все прошло хорошо?
- Да. Рене – очень необычный человек. Она не перестает меня удивлять. И в своем отношении ко мне – наверное, в первую очередь, - хмыкнул я.
В голосе Эсме слышалось неподдельное удивление. – Серьезно? Потом расскажешь?
- Обязательно.
- Я уже добежала до дома, поэтому говорю тебе, родной, до свидания. И поцелуй от меня Беллу.
- Как только она появится. Обещаю, - улыбнулся я в ответ. – Пока.

После звонка мамы мне ужасно захотелось позвонить Белле, услышать ее голос, узнать, что с ней все в порядке… Поговорив с ней, я бы еще долго мог смаковать каждое ее слово, вздох, улыбку… тем самым чуть-чуть приблизив время ее приезда. Но Белла отвергала все мои – и робкие, и настойчивые, и ультимативные – предложения подарить ей мобильный телефон. А поинтересоваться номером Рене я не догадался. И теперь очень жалел о своей - такой некстати проснувшейся - несообразительности.
При мыслях о Белле в моей голове снова зазвучала та мелодия, которая зародилась в ней совсем недавно и время от времени атаковала меня, заставляя садиться за рояль и наигрывать ее – пока неуловимый – ритм. Я пытаюсь раз за разом наиграть ее, но пока ничего не выходит. Точнее, у меня получается изобразить мелодию, много разных мелодий. Но не ту, которая звучит в голове, не ту, которую я чувствую, не ту, которая соединяет меня с Беллой. Те звуки, что струятся из-под моих пальцев, пропитаны болью.
Моей болью. Болью тех жутких месяцев, что я провел вдали от своей любимой. Болью от – казалось тогда, безвозвратной – потери.
Ее болью. Болью ее истерзанной души. Болью кровоточащего сердца.
Болью тех, кто видел ее муки.
Теперь я знаю, что натворил. Теперь я испытываю боль и за них всех.
Я ощущаю ее. Каждой клеточкой своего тела. Каждым волоском на гранитной коже. Каждым нервным окончанием.
А мне хочется, чтобы звуки этой новой мелодии были наполнены радостью. Радостью от того, что Белла снова со мной. Счастьем, которое я - незаслуженно - вновь обрел.
Вот что я хотел сочинить, а не вспоминать снова и снова прожитый нами ужас, и тем более не желал увековечить его в музыке. Это то, о чем хочется забыть. Кому нужен еще один похоронный марш?
Музыка должна приносить радость. Музыка должна погружать в позитивные эмоции, даже если она навевает печаль. Это может быть грусть, но не страдание. Это может быть меланхолия, но не тоска. Это может быть сожаление, но не разочарование. Это может быть огорчение, но не горечь. Это может быть скорбь, но не траур.

Я присел возле старенького пианино Рене, открыл крышку и пробежался по клавишам. Оно оказалось немного расстроенным. К моему удивлению, действительно немного, учитывая его древность. Я понял, что за ним тщательно следят. И этот факт заставил меня почувствовать некое единение с Рене. Необъяснимое, но такое ясное.
Некоторое время ушло у меня на то, чтобы все исправить: скорректировать изгибы, усилить натяжение струн и привести их к общему строю. После того, как справился с настройкой, я попытался вновь сосредоточиться на той мелодии, которая то назойливо вертелась в голове, то безвозвратно ускользала. Взяв первые несколько аккордов, я убрал руки от клавиш, сразу поняв, что это не то. Посидев немного, попробовав снова, но с тем же результатом. Вскочив со стула, я стал медленно обходить инструмент. Сделав пару кругов, снова сел и начал наигрывать другой отрывок. И снова неудачно. Я аккуратно закрыл крышку и отошел к окну. Долгое время, не моргая, смотрел на дорогу, по которой скоро, уже совсем скоро – уговаривал я себя – ко мне приедет моя Белла.

Планета четвертая