От автора: «Сумерки» не мои, и Белла не беременна, хотя некоторые из вас пришли к такому заключению. Моя вина. Она на гормональных противозачаточных и живёт в стране, славящейся вкуснейшей едой. В таком сочетании они имитируют симптомы беременности (как и было со мной!) А+В = чашечки С. Я не собираюсь углубляться в то, жизнеспособно или ядовито семя Эдварда. У меня хватает забот, так что замнём этот вопрос, бу-га-га!



– Любопытство крайне недооцененная добродетель, – читаю я надпись на карточке из последней партии цветов. – Ладно, с Амариллис всё легко. Я забыла значение львиного зева. Вчера Аро казался довольным концертом, верно?

Эдвард забирает у меня карточку, рассматривает, хорошенько обнюхивая её и цветы. Пожимает плечами, беря у меня цветы, но по виду он устал от такого внимания. Эдвард полагает, это, должно быть, один из многих методов Аро для промывания мозгов.

Я не возражаю насчёт свежих цветов, и спору нет, что у этого мужчины есть вкус. При том что выбор цветов нацелен на общение, нежели на престиж самого цветка; украшения всегда изысканны.

– У львиного зева двойное значение, – говорит Эдвард, бесцеремонно ставя увесистую квадратную вазу на журнальный столик. – Одно из них – благодарность, что разумно, учитывая, как ты спела соло, подобранное для тебя Аро, второе же – обманчивость или утаивание.
– Что? – я не в силах скрыть панику в голосе. – Думаешь, он подозревает о чём-то?
– Эй, посмотри на меня, – говорит Эдвард, заключая моё лицо в ладони, понуждая оторвать взгляд от цветов. – Не волнуйся об этом, хорошо? Это моя работа. Я позабочусь о тебе.

Не знаю, почему так трудно дышать. Большую часть времени я умудряюсь блокировать сложность и опасность нашей ситуации, но при первых отголосках меня захлёстывает эмоциями. И каждый раз хуже предыдущего. Я пытаюсь скрывать это от Эдварда, но не думаю, что его можно обдурить. Он может учуять адреналин в моих жилах, независимо от того, как я контролирую эмоции. Страх пружиной раскручивается в животе, нападая, точно аспид, посылая электрические разряды по коже, пока та не начинает чесаться.

– Да, но, Эдвард, если он узнал о… – вампир обрывает меня на полуслове страстным, крепким поцелуем.
Поначалу я цепенею, но Эдвард слишком хорошо меня знает. Его руки ласкают чувствительную кожу моей шеи, вокруг ушей, а его рот, как всегда, заставляет меня забыть обо всём, пока я не обмякаю в его руках, издавая негромкие звуки лесного зверька.
– Ты пытаешься отвлечь меня? – Запыхавшись, интересуюсь я, когда Эдвард наконец-то даёт мне глотнуть воздуха.

Моя кожа наэлектризована, но на сей раз эти спирали горячие, а не холодные, несмотря на прохладу его прикосновений.

Как волшебство. Или наркотики. Что угодно лучше этого.

– Не совсем. Говори что хочешь, – шепчет он, запечатлевая умопомрачительные поцелуи вниз по моей шее.
Эдвард протягивает меня плотнее к себе и разворачивает меня спиной к стене. У меня лёгкое и восхитительное головокружение, так что я запускаю пальцы ему в волосы.
– Что ты говорила? – он отстраняется только чтобы пронзительно посмотреть мне в глаза, отчего меня штормит. – Есть ещё что-нибудь, о чём ты хочешь поговорить, Белла?
– Только это, – по сантиметру я приближаюсь за очередным поцелуем, как зависимая.
На этот раз Эдвард издаёт звук, больше похожий на животное из джунглей, а мои губы искривляются. На краткий миг я гадаю, можно ли использовать это как защитный механизм, но затем я слышу своё громкое сердцебиение в ушах, и неважно, правильно это или неправильно, главное, что это работает.
– Верно, – соглашается он, целуя мою шею, где бьётся пульс, щелчком языка пробуя кожу там. – Только это. Не думай, просто чувствуй.

У меня закатываются глаза, а я позволяю коже, нервам и тихим, неразборчивым звукам стать нашим единственным языком.



– Изабелла, – совсем не к месту спрашивает Аро на следующем занятии, – ты знаешь о бунтарском периоде Эдварда, не так ли? Как он годами жил на человеческой крови?

Кажется, Эдвард запинается на ноте сложного произведения, которое играет с листа, на что Аро улыбается уголком рта, пока тот не видит. Я смотрю на свои ноты, настороженная интимностью этого жеста, секрета Аро от Эдварда.

Я не хочу этого.

– Разумеется, я знаю это. – Я стараюсь говорить нейтрально, прозаично. Удивительно, так и выходит.
– Это донимает тебя? – Давит Аро, чьи глаза горят желанием и предвкушением.
Так странно. Дайте мне дома цветы – и я психую, но бросьте под пули – и я необычайно нормально реагирую. Иногда меня посещает мысль, что из меня бы вышел славный коп, из тех, что показывают на телевидении, что отлично работают, много пьют, и чей брак держится не больше пары месяцев.
– Конечно да, – вопреки явному понуканию Аро, я ощущаю спокойствие. – Но то было давно, сейчас меня это не беспокоит.
Аро созерцает меня, издавая тихое согласное мычание, и по неведомой причине меняет тактику.
– Эдвард, не знаю, почему я не спросил тебя раньше, но кто твой любимый композитор?
– Невозможно ответить.
– Не совсем, – спорит Аро. – У меня Верди. Бах – сделано. Неужели так сложно? А теперь прекрати уклоняться и назови своего любимца. Воспользуйся мыслями Карлайла и реши, используй любой критерий: самая запоминающаяся и оригинальная мелодия, влияние других композиторов, новаторские структуры обертонов, – что заблагорассудится, но, скажи мне, если выбирать одного, кто это будет?

Не сомневаюсь, что Эдвард назовёт Дебюсси или, по крайней мере, другого композитора-романтика, но Эдвард шокирует меня, играя прелюдию ре минор Баха. Я слышала, как он играл её и другие произведения Баха, обычно до или после обсуждения стратегии с Элис или Элеазаром. Это напомнило мне мужа Анжелы, Бена, который принимался играть с кубиком Рубика, столкнувшись с математической проблемой. Думаю, выбор Эдварда так же удивляет Аро, поскольку тот едва не отпрядывает при звуке фуги.

– Ты в курсе, что Бах не написал ни одной оперы? – иронически бормочет Аро, затем вздыхает, точно смиряется с давним спором. – Так что это? Почему он?
– Ты сказал выбрать одного, – охотно возражает Эдвард. – Основываясь на выдвинутых тобой критериях, Бах занял первое место. Несомненно, ты можешь оценить его пророческие гармонические структуры, то, как его произведения одновременно отображают гениальность и страсть. Композиторы веками будут создавать произведения на идеях Баха, и ты это знаешь. Так почему же это расстраивает тебя? Разве Бах не был одним из твоих протеже?
На миг в Аро проскакивает сварливость, будто он согласен с Эдвардом, но не в силах выказать это.
– Разумеется, вы не можете так расстраиваться. На следующий концерт хора мы поём многие хоралы Баха, – изливаю информацией я. – Они такие шикарные и трогательные, и я благодарна, что вы выбрали их. Я прослушала первую часть его «Страстей по Иоанну», меня переполняет благоговением каждый раз, когда вступает хор. Они бесподобны.

Так и есть. Иногда я десять раз кряду проигрываю их на своём айподе. Это одно из тех произведений, которое наделяет тем же чувством, когда я смотрю на Большой каньон – точно я могу узреть вечность, – раскидывающийся как великая река, врезающийся в землю своим весом, силой притяжения и результатом десятимиллионного существования. Я не произношу это из-за того, что случилось в последний раз при подобном высказывании, но это произведение навевает у меня мысли о Карлайле Каллене. Есть что-то веское и неопределённо хорошее в этом произведении.

– Вообще-то эти выбирал не я, – ядовито произнёс Аро. – Каждый год я позволяю регенту хора составить одну концертную программу. Всё, что угодно, кроме Генделя, я диктую ему. Чистокровный итальянец, и каждый раз он выбирает немецкого капельмейстера.
– Что, вы тоже не любите этого композитора? – осторожно спрашиваю я. – Потому что он не итальянец?
– Нет, разумеется, я признаю его талантливость. Я не глуп, – прохладно отвечает Аро. – Меня сердит, что он не был моим.
Я обмениваюсь взглядом с Эдвардом, и он доигрывает прелюдию. Теперь, как мне известно, он играет одну из своих вариаций этой прелюдии. Она менее звучная, но такая же сложная, и чуть более богатая в цвете, как яркая масляная картина, написанная по чёткой чёрно-белой фотографии.
– Но ты встречался с Генделем, – Эдвард испытующе смотрит на Аро, – даже несмотря на то, что тот не был известен в те времена. Он, правда, отказал тебе?
– Трижды, и, хотя он работал на мелкого немецкого принца, отказался работать на меня, – кивает Аро, не потревоженный вторжением Эдварда в свои мысли. – Он сказал, что служит только Троице. Мне хотелось убить его.
– Но ты не убил, – говорит Эдвард, – из-за музыки. Ты оставался и слушал, зная, насколько он блестящий музыкант. Гендель же знал, что ты знаешь, так что его не волновало это.
– О, ещё как волновало. Он хотел признания, но не соглашался поторговаться со мной. Он так упрямился, но откуда-то знал, что я такое, – настаивает Аро. – Он играл мне свои лучшие произведения. Он растрачивал свой талант на недалёкую буржуазию, даже на знать, платившую ему за управление церковного хора. Он держали его в неведении, не ценили его, растрачивали его дар. Я мог бы ему помочь. Мог бы восславить его, уступи он мне хоть толику. Но Гендель не стал. Он перестал играть произведения, которые только гений или вампир мог бы оценить по достоинству, переводил внимание на балки своей ничтожной церквушки со словами «Soli Deo Gloria», только во славу Господа.
– Поэтому ты не стал ему помогать, – изумился Эдвард.
С виду, так Эдвард, должно быть, видел эту историю в мыслях Аро в цвете, и я даже немного взревновала.
– Он едва не канул в безызвестность. Однако другие композиторы поддерживали жизнь его творений, и с каждым веком он получает большее признание.
– Так и есть. Как он и желал, я позволил этому случиться, – говорит Аро в равной степени самодовольно и с отвращением. – Он никогда не отведал и глотка славы при жизни. Говорю тебе, эти протестанты, особенно той эпохи! Бах, Карлайл, ты ничего не можешь с ними поделать. Крайне неподатливы – и всё ради чего? Как можно состязаться с абсолютно невидимым воображаемым идеалом? И всё же я пытался. Скажи мне, Карлайл до сих пор религиозен?
– Мы не говорим о религии, – ровно произносит Эдвард, – но иногда в его сознании, особенно когда он говорит о сострадании, проскальзывает высшая сила.
– Что ж, полагаю, это хоть какой-то прогресс, – вздыхает Аро. – Мне удалось укротить хотя бы этот аспект его личности. Ты должен поблагодарить меня, Эдвард. А что насчёт тебя, Изабелла? Ты религиозна?
– Эм, не совсем, нет, – я не желаю давать ему более интимный, более сложный ответ, который я дала Эдварду, когда он впервые спросил меня. – Мои отец и мать католики, но никто из них не обращался к религии, так что я не поднимала эту тему. М-мой отец, ему нравятся стоики.
– Превосходно, моя дорогая, – Аро неподдельно доволен. – Намного проще работать с теми, у кого нет предрассудков насчёт суеверий. Возможно, поэтому тебе легко так находиться среди нас, да? Знаешь, Эдвард, иногда мне кажется, ты недооцениваешь Изабеллу. Я понимаю твоё желание защитить своего партнёра, но, думаю, она крепче, чем ты думаешь.

Если бы он только знал.

Аро сияет улыбкой и поворачивает голову, чтобы только я увидела эту промелькнувшую на его лице эмоцию. Я зажмуриваюсь и вижу её даже сквозь веки, как фотографию. И даже отдалённо, я не понимаю это выражение. Это не ненависть, но она столь же мощная. Это и не желание, но столь же решительное, если не более того. Оно напоминает мне выражение на лицах лучших спортсменов, как Лэнс Армстронг, Майкл Джордон или Мухаммед Али перед соревнованием. Доминирующая, пронзительная уверенность.

А у меня мурашки по коже.



Ночи становятся холоднее, и я начинаю спать с закрытыми окнами. Скучаю по окнам нараспашку, потому что вечерами Вольтерра издаёт странные и милые уху звуки. Никогда не узнаешь, когда услышишь музыкальное эхо в узких улочках, а с нашего выгодного расположения я часто слышу её с двух-трёх сторон.

Я не удивлена, когда однажды ночью я просыпаюсь под нежные звуки испанской гитары. Песня, безусловно, красивая, но никак не распознать, что же в ней не так. Ритм верен, но звуки кажутся механическими. Не исходи они от настоящей гитары, я бы подумала, что музыку генерирует компьютер. Звук похожий, но ему не хватает пустого, преследующего резонанса отдалённого эхо, так что я поднимаюсь, открываю окно, чтобы разобраться в ситуации. Раздвинув занавески и выглянув наружу, я ничего не вижу, но гитарные звуки, кажется, доносятся из здания напротив.

Может, я в полусне или, может, я глупа, поскольку открываю окно, присматриваясь, пытаясь разглядеть, чьё окно распахнуто, раз музыка доносится так далеко, так ясно.

– Ага, так и знал, что это привлечёт твоё внимание. – Заискивающий мужской голос, так близко, что я чувствую, как сердце пропускает удар.
– Ой! – я вздрагиваю, стукаясь головой о подоконник.
Раздражённая болью, я поднимаю взгляд правее, где мой наименее любимый вампир сидит на крыше соседнего с нашим зданием, держа в руках весьма чудную гитару. Он достаточно близко, что я вижу цветочный узор кузова, и, если я не ошибаюсь, хотя очень хочется, внизу виднеется кровяное пятнышко. Очаровательно.
– Проклятье, Деметрий, какого хрена ты там делаешь? – шиплю я, накидывая халат поверх своей тонкой сорочки.
– Да брось, тебе нравится. В противном случае ты бы не открыла окно, – подольщается Деметрий, вытягивая шею и смотря на меня. – После последнего концерта я усвоил одно: все до единой женщины любят музыкантов.
Я даже не хочу думать о разговорах и обменах фразами, которые, должно быть, состоялись у него с другими вампирами, чтобы прийти к этому выводу.
– Так ты решил взять гитару, потому что тебе мало практики?
– Меня волнует не количество, а качество, – Деметрий говорит так, словно вручает мне розу. – Твои волосы взъерошены сегодня, Белла. Мне так больше нравится.
В полутьме глаза Деметрия блестят, почти по-кошачьи, а мои щёки смущённо рдеют.
– У тебя такая привычка – будить ничего не подозревающих женщин и говорить, как выглядят их волосы?
– Да. – Отвечает Деметрий, а я закатываю глаза. – Но это не единственная причина, почему я бужу их.
Он улыбается, но жест кажется отработанным приёмом соблазнения, нежели настоящей улыбкой. Как и его игра на гитаре: формально точная, но не неотразимая.
– Замечательно. – Теперь я порядком раздражена. – Спасибо за песню, но мне действительно нужно поспать. Уходи, Деметрий.
Я перемещаюсь ближе к окну.
– Остановись, или я войду. – Грозит он, двигаясь так быстро, что я только успеваю заметить, как его гитара уже лежит рядом с ним.
– Ты не посмеешь. Ты не должен. По крайней мере, это я знаю.
– Нет, не должен. И я не наврежу тебе, но дай мне секунду. – Он склоняется над соединением наших домов, лицо вампира в паре футов от моего окна. – Я просто хочу поговорить с тобой.
– Тебе стоит уйти, пока Эдвард не вернулся, – меня всё больше пугает эта ситуация. – Хотя я не прочь посмотреть, как он надирает тебе зад.
– Эдварда поблизости нет, – Деметрий стучит по лбу. – Я ищейка, помнишь? Кроме того, не стоит тебе жаждать драки между нами. Разве что насилие возбуждает тебя. Знаешь, ради тебя я бы затеял хорошую потасовку.
– Ты отвратителен. Я не хочу драк. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
Деметрий, кажется, не верит мне.
– Я поиграю, просто поговори со мной ещё минуту, и я уйду, – заново проигрывает песню Деметрий. – Тебе нравится музыка, не так ли?
– Конечно, мне нравится музыка, – уточняю я. – Именно она привела меня сюда.
– Ты так думаешь? – смеётся он. – Белла, ты такая наивная. Представляю, что именно это Эдварду нравится в тебе. Я знаю, что тебе нравится музыка. Даже сейчас, спустя столько раз, сколько Эдвард овладел тобой, ты больше напоминаешь женщину, чем в прошлом году, хотя тебе до сих пор удаётся изображать невинность.
Я плотнее запахиваю халат, сердито уставившись на Деметрия.
– Ты тоже неплох, когда злишься.
Когда Эдвард произносит это, я краснею, но из уст Деметрия это звучит клише.
– На твоей гитаре кровь? – с укором интересуюсь я. – Ты что, убил кого-то, чтобы завладеть ей?
– Видишь? Вот о чём говорю. Ты такая наивная, – отмахивается он. – Белла, для человека, живущего с вампиром, ты на удивление склонна осуждать нашу природу. Не думай, что твой Эдвард идеален.
– Ты о чём? – Вопреки здравому смыслу спрашиваю я.
– Он слишком долго пребывал в укрытии, под влиянием ненастоящих вампиров. Вполне естественно, что сейчас, видя, какую жизнь мог бы вести, он станет больше походить на нас. Не удивлюсь, если это скоро случится.
– Думаешь, Эдвард станет убивать после восьмидесяти лет воздержания только потому, что все так делают?
– Я встречал Карлайла Каллена. Он пуританин, диковинка, до сих пор живущая под влиянием человеческой истории. Из того что я слышал, Эдвард более сотни лет воздерживался от кое-чего другого, пока не появилась ты. Чем дольше он вдали от Карлайла, тем больше он походит на настоящего вампира, разве не заметно? По природе мы чувственные, опасные существа, а Эдвард не всегда был Калленом-паинькой, не так ли? Однажды он поддался своей натуре – это случится снова. Конечно, я говорю не только об убийствах.
Его глаза сверкают точно камушки, а лицо освещено снизу уличным светом, и это напоминает мне, как дети рассказывают истории о призраках, светя фонарями себе под нос.
Он завлекает меня. Я знаю об уловке Деметрия, поэтому молчу.
– К примеру, хоть это и правда, что спаривание связывает вампиров на всю жизнь, мы ценим преданность выше физической верности, – продолжает Деметрий, как будто я поощрила его. – Большинство вампиров в цивилизации довольствуются разнообразием приятных отношений. Вечность слишком долгий срок для моногамии, как думаешь?
– Мне стоило знать, что ты сведёшь всё к этому, – сердито бурчу я. – Просто… иди домой, ладно?
– За исключением, жены Аро, разумеется, – говорит он, пожимая плечом, игнорируя меня. – Любого, кто коснётся её, ждёт казнь. Но этого следовало ожидать, учитывая его дар и положение. Жаль её, потому что все остальные неплохо проводят время. Ты ещё не слишком опытна, чтобы понимать, но ещё успеешь. А Эдвард, как ни крути, мужчина. Не святой, как его отец.
– Ты не знаешь, Эдварда, – категорично говорю я. – Он не такой.
– А ты, дорогая, не знаешь Челси. – Деметрий смеётся, а у меня сводит живот, хотя я знаю, почему Эдвард смотрит на неё. Я надеюсь, что знаю. – Со своей стороны, думаю, тебе стоит приготовиться. Некоторые из нас поставили на то, как долго продержится Эдвард, прежде чем его натура возьмёт вверх над ним.
– Пари. Вы делаете ставки, – рявкаю я. С меня хватит. – Как замечательно. Так на что ставите – на моё убийство или безвозвратно разбитое сердце?
На миг маска Деметрия исчезает, и он, кажется, искренне удивлён моим ответом. Он почти что обеспокоен, и я впервые вижу его настоящие чувства. Необычно, как она преображает его лицо. К несчастью, эта перемена недолговечна.
– Не истери. Всё не так плохо! Маловероятно, что он убьёт тебя, раз ещё не убил. Но тебе, правда, стоит знать, что твой ах какой идеальный Эдвард частенько посматривает на нашу красотку Челси, когда ты не видишь. Ну же, разве тебе даже чуточку не любопытно, каково может быть с другим? Возможно, с кем-то более опытным?

Я резко захлопываю окно, не заботясь, что ещё Деметрий скажет. Музыка продолжает играть, а я хватаю телефон и посылаю Эдварду смс, спрашивая, как скоро он будет дома – на всякий случай. Ничего драматичного, но я набираю ещё более срочное сообщение, на случай, если Деметрий действительно попытается проникнуть в квартиру. Мне только и нужно, что нажать «отправить», и я прижимаю телефон к груди, забираясь обратно в постель.

Спустя минуту я слышу слабое царапанье по стеклу и отправляю сообщение. Эдвард скоро будет здесь, я знаю это.

– Я не собираюсь принуждать тебя, Белла, это не в моём стиле. – Вполголоса говорит Деметрий, но звук, похоже, доносится из комнаты. – Я не стану. Ты придёшь ко мне за утешением.
Я зарываюсь в простыни по самый подбородок, чтобы наблюдать за окном. Сквозь белые занавески я вижу его худой силуэт, устроившийся на подоконнике.
– Этого не случится, козёл.
Он смеётся – звук гулкий, призрачный.
– Когда Эдвард оступится, ты придёшь ко мне, – вкрадчиво произносит он. – И я обещаю, что не подкачаю. Я подарю тебе такое удовольствие, что ты позабудешь обо всех своих детских идеалах. Вот увидишь.
Звонит мой сотовый, и я поднимаю его.
– Белла, что такое? – С тревогой вопрошает Эдвард, похоже, он идёт по туннелю.
– Я думаю, кто-то пытается вломиться к нам. – Шепчу я, достаточно громко, чтобы Деметрий услышал. – Как быстро ты сможешь добраться сюда?

Не успеваю я договорить, как тень в окне исчезает, а я слышу, как фальшивые, нестройные звуки гитары поспешно заглушаются на крыше с дверью по соседству.

Трус.

Хотя от этого мне становится легче. Несмотря на разговоры Деметрия о том, что он готов побороться за меня и о неизбежном предательстве Эдварда, единственный, кому я доверяю, сейчас мчится ко мне и не бросает пустых слов. Я облегчённо вздыхаю.

– Меньше двух минут. Просто оставайся на линии и не говори, пока кто-то не войдёт. Затем я хочу, чтобы крикнула достаточно громко, чтобы услышали соседи, хорошо?
Менее чем через минуту Эдвард произносит: «Это всего лишь я», затем распахивается входная дверь. Балконная дверь в гостиной открывается, а затем Эдвард уже возле меня.
– Белла? – Тихо зовёт меня Эдвард, и я присаживаюсь в постели, рассматривая его растрёпанный вид в мягком свете лампы. – Я не учуял ничего необычного у двери или на балконе. Может, тебе приснился кошмар?

На его одежде кровь, и я знаю, что не только прервала столь необходимую охоту, но и вконец заставила его распсиховаться во время неё. Насколько мне известно, Эдвард редко проливает кровь, охотясь. Он у стены, глаза широко раскрыты, ноздри раздуты, а руки сжаты в кулаки по бокам. Он напоминает маньяка, стоящего на ушах. Я подумываю сказать ему правду, но не осмеливаюсь, поскольку Эдвард едва сдерживается.

– Может быть. Мне так жаль, Эдвард. – Я либо не могу, либо не желаю иметь дело с его нравом, если скажу ему правду. Завтра я посоветуюсь с Элис. – Ты до сих пор голоден, так ведь? Может, тебе стоит возвратиться к охоте?
Я не в силах скрыть страх в голосе, и по лицу Эдварда я знаю, что он тоже его засёк.
– Не волнуйся обо мне, – Эдвард прошмыгивает в ванную комнату. – Я рад, что ты сказала мне. Я хочу, что ты говорила мне, хорошо?

Я слышу бегущую воду и переживаю. Если я скажу ему, думаю, Эдвард объявит охоту на Деметрия, что, на мой взгляд, плохо кончится. Но если не скажу, то как предотвращу повторение этих встреч, когда Эдвард снова уйдёт на охоту? Могу я попросить его охотиться, пока я на занятиях? Это кажется навязчивым и неправильным, но мне не хочется повторения сегодняшних событий. Если сказать Эдварду, то сейчас. Нерешительность мучает меня, я решаю спросить Элис сейчас. Телефон в моей руке звонит, уведомляя о новом сообщении.

«Ты поступила верно. Это наилучший выход. Не говори ему. Удали это сообщение».

Я послушно выполняю просьбу Элис как раз в тот миг, когда вода выключается, я убираю телефон, размышляя. Мыслительный процесс продолжается ещё несколько долгих минут, когда Эдвард, блистательный в наготе, выходит из ванной, откуда валит пар, который, впрочем, исходит от его кожи. И невероятно отвлекает моё внимание.

– До сих пор боишься? – Эдвард юркает в постель ко мне.

Его лицо спокойно, волосы мокры, а кожа, разумеется, тверда, но почти… тёплая. С каждой секундой она охлаждается, но я пробегаюсь ладонями по его плечам и рукам, изумляясь стремительно меняющейся температуре. И так каждый раз – я трепещу перед ним, перед нашим союзом. Это не надоедает. Я очерчиваю контуры мышц и костей под твёрдым мрамором его кожи, растёт знакомое чувство, словно я запоминаю его на память. Я – картограф Эдварда, я ношу его карту глубоко внутри себя, клеймя и запоминая каждый холм и ложбину, каждую венку, в которой прозрачной рекой течёт яд, бугрящуюся в тех же местах, что и у человека.

Эдварду нравится очерчивать синеву моих вен – от запястья и вверх по руке, продолжая невидимый маршрут, который в итоге приводит к моему сердцу. Это его шоссе, наряду с тем, что он никогда не покушается на погребённое внутри сокровище, не важно, как сильно оно поёт ему. С каждым занятием любовью я всё больше узнаю Эдварда, а он – меня. Каждое моё прикосновение становится глубоким познанием: невесомое касание бросает его в дрожь, какой угол и смещение моих бёдер вызывает у него стон. Я всегда хочу большего – мне нужно знать о нём всё в интимном плане, как и в других.

В этом Деметрий ошибался. Даже прожив сотни жизней, я никогда не устану изучать божественное существо в моих руках. Пускай «местность» ограничена, но инстинктивно я знаю бесконечное множество вариаций и комбинаций прикосновений, вкусов, эмоций и страсти. Мне остаётся только надеяться, что вариации, в которых я хрупкий человек, скоро закончатся. Знаю, что Эдвард страдает, и хотя сам не возражает, мне бы хотелось быть с ним раскрепощённым, когда его горло не опалено жаждой моей крови.

Я знаю, что Деметрий не прав. Он жалкая пародия на мужчину, хоть вампир, хоть человек.

– Ты по-прежнему боишься? – озабоченно переспрашивает Эдвард.
– Нет. Теперь, когда ты здесь, мне не страшно. Я до сих пор немного взвинчена. – По мере того как я говорю, тело Эдвард придвигается к моему, и я неосознанно раскрываюсь ему. – Ох…
– Я чувствую, – шепчет он, устраиваясь меж моих ног.

Нас разделяет тонкий слой шёлка, восхитительно гладкий, словно губы Эдварда касаются моих. Словно мои руки в его волосах. Каждая частичка его, что касается меня, дрожит, заполняя трещины, оставленные гадкими словами Деметрия.

Деметрий ничего не знает о нас. Я охотно верю, что он знает техническую сторону получения удовольствия, равно как формально знает, как играть на гитаре, однако ему неведомо, как дать мне чувство безопасности. Эдвард занимается со мной любовью, как играет музыку – с глубокими чувствами и страстью, невиданной Деметрию. И я не могу представить, что могу доверить своё тело в той же мере другому, как доверяю его Эдварду.

Эдвард без усилий делает то, что Деметрий пытается симулировать, а всё потому, что с Эдвардом всё по-настоящему. Некоторые вещи нельзя сымитировать.

– О чём задумалась? – говорит мне на ухо Эдвард. – Я слышу, как шестерёнки крутятся в твоей голове.
Пойманная с поличным, я смеюсь. Ни за что на свете я не скажу Эдварду свои мысли. Почему-то мне кажется, что Эдвард пропустит комплимент мимо ушей и сосредоточится на имени другого парня, всплывшего в моей памяти, пока Эдвард, обнажённый, трётся об меня.
– Ты такой приятный на ощупь. – Что тоже правда. – Мне нужно избавиться от этой одежды.
– Что, от этой? – Уточняет Эдвард, наклоняясь вбок, тяня за узел на моём халатике, который демонстрирует всё, кроме талии.
Эдвард раскрывает халат, как подарок, – со слабой улыбкой предвкушения.
– И то, что под ним, – я приподнимаюсь на локтях, освобождаясь от халата.
– Как мне нравится, – шепчет Эдвард, целуя пики сосков через тончайшую ткань.
Руками Эдвард скользит вниз, задирая короткую ночнушку, и я чувствую одновременно его губы поверх шёлка и пальцы, вскользь касающиеся моей голой кожи.
– Я передумал. Я не хочу чувствовать шёлк, – заявляет Эдвард, рассекая ткань острым, как бритва, ногтём. – Хочу чувствовать тебя.

Не могу не согласиться, хотя в данный момент я напрочь потеряла дар речи, так что притягиваю Эдварда к себе в молчаливом согласии.

Он скользит в меня без предупреждения, и это похоже одновременно и на дом, и на рай.

Я обвиваю Эдварда ногами и держусь за него, пока она сильнее обычно входит в меня, и радуясь мягким простыням под нами. Его движения отдают отчаянием, как будто Эдвард пытается наводнить не только моё тело, но и душу. Как бы я ни скрывала свои мысли, Эдвард владеет и тем и другим, может, поэтому это так заводит его. Может, я тоже отчаянно двигаюсь, поскольку, честно говоря, мне плевать на боль до тех пор, пока я могу так близко находиться к Эдварду, а мне чуточку больно. Удовольствие и уверенность затмевают боль, так что я молчу. Я не прошу Эдварда сбавить темп, лишь постанываю ему в щёку, поскольку он кусает то ли мои волосы, то ли подушку подо мной, то ли и то и другое.

– Я люблю тебя. – Я знаю, что не могу заниматься любовью с ним, не произнося этих слов. Не чувствуя их отдачи.

Мне слышится слабый шёпот, напоминающий моё имя, и я отстраняюсь, вглядываясь в лицо Эдварда, потому что в момент оргазма он неописуемо красив.

Мы не шевелимся, на утро у меня будет ломить в теле, но мне всё равно. Сейчас мне нужно ощутить эту связь.

– Ты не возражаешь, если мы немного так полежим? – просит Эдвард, говоря мне на ушко. – Мне нравится накрывать тебя собой.
Эдвард больше походит на щит, нежели на покрывало. Я знаю, о чём он говорит, больше, чем что-либо. Иногда меня беспокоит его одержимость моей защитой.
– Ты хочешь притвориться спящим? – беззаботно интересуюсь я, выводя пальцами случайные узоры на его спине.
Эдвард не отвечает, но вскоре я слышу тихий храп, и хихикаю.
– Эй, я впервые за целый век сплю, а ты меня будишь? Веди себя прилично, женщина.
– Ладно, Эдвард, храпи в своё удовольствие, – я двигаю бёдрами. – Но настоящему человеку нужно припудрить носик, так что подвинься. Ты весишь больше моего старого грузовика.
Я чувствую взгляд Эдварда на себе, когда поднимаюсь и иду в ванную.
– Что? – Я ловлю его пристальный взгляд, почти захлопнув дверь.
Он выглядит обеспокоенным.
– Ты же ведь скажешь мне, если что-то было не так, верно, Белла?
Я замираю, вспоминая сообщение Элис. «Это наилучший выход». Что значит: Эдвард сорвётся.
– Ты спрашиваешь, потому что я отправила сообщение сегодня? Брось, Эдвард, ясно же, что я не в ту сторону направляюсь. Пожалуй, я слишком часто полагаюсь на тебя. Мне стоит окрепнуть.
Я виновато улыбаюсь и закрываю дверь, но слышу голос Эдварда по ту сторону.
– Не говори так. Даже не думай об этом, Белла. Ты всегда можешь поделиться со мной, – тихо, с тревогой в голосе, говорит Эдвард. – Я не возражаю, даже если тебе нужно встретиться ради перепихона.

Я смеюсь, потому что «перепихон» – последнее, что я надеялась услышать из уст Эдварда Каллена. Он тихо смеётся, и не успеваю я перевести дух, как в соседней комнате на пианино играют Баха.



– Эдвард, мне интересно, если… – В довольно нетипичной манере смолкает Аро, но я не замечаю, слишком занятая, делая пометки в своей партитуре.

Неожиданно трение моего карандаша о бумагу становится невыносимо громким, и я замечаю в комнате напряжение, сильное и ощутимое, как вонь скунса. Я возвожу взгляд к потолку, а в животе всё напрягается.

Аро напоминает интригана, а Эдварду так же комфортно, как коту в мешке, а мне любопытно, какие дьявольские мысли Аро посылает Эдварду сейчас. Ждать остаётся недолго.

– Зачем? – натянуто спрашивает Эдвард. – Ты никогда не просил меня оставить Беллу тут. С чего сейчас?
– Дело в Кае. Он не верит, что ты доверяешь мне, – неестественно спокойно говорит Аро. – Он поспорил, что ты не расстанешься с ней ни на минуту.

Что ж, справедливости ради, мы знали, что этот миг настанет и что он значит. Последние несколько дней я слышала споры Эдварда и Элис на эту тему. Даже несмотря на то, что у Эдварда было время свыкнуться с этой мыслью, он кажется не менее расстроенным, как в миг, когда впервые услышал эту идею.

– Аро начинает подумывать, чтобы вскоре обратить Беллу. И ни при каких обстоятельствах он не намерен причинить Белле вред. Это всего лишь проверка, Эдвард.
– Он может изменить мнение в любую минуту, Элис. Я не допущу этого.
– Это улучшает прогноз, как минимум, на пять лет. Аро не даст изменить Беллу, пока ты не согласишься на проверку. Чем быстрее согласишься, тем лучше будет.

– Возможно, Кай всё-таки прав. – Разочарование заволакивает его белесоватые глаза.
– Что происходит? – интересуюсь я, видя стиснутые зубы Эдварда.
Очень плохой знак.
– Аро попросил меня передать Каю послание.
– И что в этом плохого? – я стараюсь говорить невозмутимо.
Должно быть, сработало, потому что вампиры удивлённо глядят на меня.
– Если это поможет Аро обыграть Кая, то я лично доставлю сообщение, – предлагаю я, поворачиваясь к Аро. – В чём его суть? Вы можете и дальше пялиться друг на друга, пока я не вернусь.
Аро смеётся. Эдвард пребывает в ужасе.
– Белла, ты не будешь одна блуждать в подземельях! – разражается криком Эдвард. – Знаешь, сколько там голодных вампиров?
– Не ты ли только что сказал это, Эдвард, – в неподдельном раздражении парирую я. – Это те же вампиры, которых я видела на улицах. В чём разница? Честно, думаю, позволь я, ты бы с удовольствием завернул меня в пузырчатую плёнку и носил с собой как ребёнка.
– У тебя нет чувства самосохранения.

Эдвард с любопытством смотрит на меня, а я чувствую, что оба вампира пытаются прочитать мои намерения.

У Аро дёргаются пальцы, словно он хочет прикоснуться к одному из нас или к нам обоим. Это не остаётся не замеченным Эдвардом, и я волнуюсь сильнее, когда челюсть любимого напрягается ещё больше.

– Будь благоразумен, Эдвард, – драматично вздыхаю я, цитируя ему один из аргументов Элис. – Если Аро хочет навредить мне, а мы оба знаем, что он может, когда захочет. Кроме того, Кай ненавидит тебя. Разве тебе не хочется, чтобы он проспорил?

Эдвард сердито смотрит на меня – он взбешён, но, будет вам, пять лет? Вдобавок к тому, что ему в итоге придётся согласиться на мою трансформацию, так почему бы не покончить с этим?

И всё же мне слышатся слова Рене о ранимом мужском эго, а мои слова Эдварду были сродни удару в пах, так что я подхожу к скамейке рояля, оплетаю руками шею любимого и смотрю прямо в его сумасбродные, напряжённые, совершенно разозлённые глаза.

– Прости, я не хотела тебя обидеть, – шепчу я, как будто мы наедине. – Я знаю, что ты хочешь защитить меня, но прошу, Эдвард, постарайся расслабиться. Верь в меня хоть немного, ради меня? Пожалуйста.
Уязвимость пробивается сквозь пронзительный взгляд – Эдвард колеблется в решении.
– Со мной ничего не случится, – шепчу я ему в губы. – Всё нормально. Просто доверься мне, хотя бы раз, ладно?
Руки Эдварда стискивают мои бока, и он нежно целует меня, затем подходя к Аро.
– Если ты хочешь, чтобы я помог тебе доказать твою точку зрения, я предпочту сделать это на своих условиях. – Кратко говорит Эдвард, достаточно близко к Аро, чтобы их разница в росте была более явной. – Не заблуждайся, думая, что при манерах я бесхребетный. Я не столь податлив как Карлайл, и я не позволю относиться к себе как к мальчику на побегушках.
– Non serviam, верно? Какое интригующее поведение для единственного сына, порождённого добрым доктором Калленом. – Брови Аро слегка приподнимаются в добродушном веселье. – Ты удивишься, мой мальчик, но я восхищаюсь этим. Какие условия ты предлагаешь?
Эдвард даже не вздрагивает. Как и Аро. Они буравят друг друга взглядом, пока Эдвард не начинает говорить.
– Я знаю, где находится Кай и что делает. Так уж случилось, что там находится картина, которую я рад раздобыть в качестве подарка для моей матери, и я попрошу Кая помочь мне её заполучить. Мне потребуется меньше двух минут, чтобы вернуться в эту комнату. Я верю, что этого достаточно, чтобы ты выиграл пари?
С виду, так Эдвард импровизирует. Я впечатлена, потому что мне ли не знать, Аро едва ли не кружится на месте.
– Да, разумеется, можешь сказать Каю, что я почту за одолжение, если он поможет тебе, – горячо отзывается Аро, перемещаясь к роялю, чтобы сменить Эдварда. – Конечно, он перепоручит работу Афтону, иначе не получится. И, чтобы успокоить твой взволнованный разум, я буду играть на рояле всё время твоего отсутствия, чтобы ты знал, где мои руки и где их нет. Двух минут не хватит на новую арию, но мы с достоинством попытаемся выйти из ситуации, не так ли, Изабелла?

Перед уходом Эдвард напоследок смотрит на меня, и я морщусь при виде обиды в его глазах. Я чувствую себя ужасно, несмотря на то, что он сожалеет о вынужденном уходе. В конце концов, это ради всех нас. Моему взгляду не передать всей полноты чувств, так что я кладу руку на сердце в надежде, что он поймёт.

Я моргаю, а Эдварда уже нет, но музыка играет, так что я сосредотачиваюсь. Это новая ария, и по привычке Аро часто останавливает меня, поправляя в нюансах.

– Давай обсудим фразу «Achevons la metamorphose». – Он не прекращает играть, клавиши звякают, как в музыкальной шкатулке. – Как это звучит на английском?
– Мы закончим метаморфоз? – уточняю я, переведя мысленно.
– Скорее, позвольте нам завершить метаморфозу, – немного диковато улыбается Аро.
И я рада, что он до сих пор играет, потому что у меня волосы встают дыбом на затылке, и я понимаю, что разговор идёт вовсе не о музыке.
– Верно, в данном контексте это обретает смысл, – нервно говорю я.
– Мне нравится французский, – добавляя мелодическую линию в аккорд, говорит Аро. – Он придаёт речи индивидуальности. Интересный путь проходят слова от одного языка до другого. От латинского к французскому, от французского к английскому. Я считаю, что в этих путях есть смысл, не так ли?
Я киваю, гадая, к чему клонит Аро. Его слова нейтральны, но внутренне я чувствую перемены в нём, которые напоминают мне, что я наедине с хищником.
– Например, «надежда» на французском. L'espoir. – Уточняет он, и я отчасти расслабляюсь, узнавая лекторский тон. – Близкое, однако не напрямую родственное латинскому слово, обозначающее дыхание. Вампиры тоже не дышат. Как уже тебе известно, нам это не нужно. Мы видим, мы страстно желаем, мы берём. Обычно надежда не влияет на это. Всё легко. Несмотря на это, я тайно лелею несколько надежд. Это тайна, Белла. Могу я довериться тебе, зная, что ты умолчишь о моей тайне?
Я киваю.
– Хорошо. Возьмём антоним. Разочарование. Как оно будет по-французски, Изабелла?
– Déception, – отвечаю я едва слышно.
– Да, la deception. Любопытное заимствование английским языком из французского, как думаешь? Что, по-твоему, оно значит?
– Я не знаю его точное значение, однако мой школьный учитель французского говорил нам помнить: мысль, что вы обманываетесь, приведёт вас к разочарованию.
– Обманываться или быть обманутым.
Я хмуро слушаю музыку, слова Аро звенят в моих ушах. И как, чёрт возьми, я должна ответить?
– Очень немногие способны обмануть меня, так что мои надежды невелики, Изабелла. – Голос Аро подобен змее, что скользит средь высокой травы. – А поскольку немногие люди способны обмануть меня, я должен предупредить тебя, что я не привык разочаровываться. Я плохо переживаю это чувство. Собственно, очень плохо.
Похоже, в Аро говорит личный опыт. Я отрываю взгляд от партитуры и вижу, что он внимательно смотрит на меня, в глазах вампира таится угроза. По сути, я могу ответить: «Может, не будь ты помешанным на контроле психопатом, то мне не пришлось бы врать тебе, верно?»
– Ты можешь обмануть меня, Изабелла. Ты обманываешь меня? – Его голос так терпелив, услужлив.
Разумеется, уж я-то его знаю. И я точно знаю, что мы его обманываем. Если бы Аро обнаружил, в какой мере, то очень сомневаюсь, что сейчас он играл бы на рояле.
– Есть разница между ложью и частной жизнью, Аро.
– Ответ юриста, – радостно смеётся вампир. – Очень мило. И как подходит твоей честной натуре, как, впрочем, и дару.
Я лишь улыбаюсь. Это большой комплимент с его стороны. Мне нравится думать, что возвращается дружелюбный Аро. Мне хочется поддержать дружелюбного Аро. Он нормален. Обворожителен и занимателен, с великолепным вкусом в музыке. Я чертовски сильно ненавижу пугающего Аро. Было бы проще, не сосуществуй они в одном теле.
– Ты хочешь остаться в Вольтерре, после того как закончится наш договор? – едва ли сентиментально интересуется он. – Хочешь быть в моей страже? Потому что, уверяю тебя, после того что проделала сегодня, думаю, ты сможешь уговорить Эдварда на что угодно.
Мы с Элис ни разу не говорили об этом. Не знаю, импровизирует ли Аро, и стоит ли довериться своим природным инстинктам, но он явно ждёт ответа.
– Я не знаю, как ответить на это, – осторожничаю я.
– Попробуй правду, – страшный Аро вернулся.
Я не знаю, где сейчас находится Эдвард, но, без сомнения, он слышит это и наверняка психует. Аро не прекращает играть, что, как минимум, уже неплохо.
– Я не хочу лгать тебе, но честно не знаю, разочарует тебя правда или нет, – признаюсь я. – Делаю глубокий вдох и продолжаю: – Я говорила тебе, что не буду спешить с выводами. Мы оба пообещали и пока что придерживаемся его.
– Пока что. – Аро переключается на произведение Баха, которое ранее играл Эдвард.
Как-то неверно он его играет. Дисгармония? Не могу понять, в чём дело. Это не совсем та проблема, которая была у Деметрия с гитарой. Аро играет со страстью, только вот с той ли? Чистые и всё же загадочные ноты Баха сталкиваются с внутренней мрачной красотой исполнения Аро.
– Да. Так что в соответствии с этим обещанием, – меня переполняет пришедшее в последнюю минуту вдохновение, – я ещё не приняла решение. Вдобавок я не обладаю полнотой информации в данном вопросе.
– Информации? – Явно заинтригованный, Аро останавливается на доли секунды. – Что ты имеешь в виду?
– Как все любят указывать мне, – подчёркиваю я, вспоминая насмешку Деметрия, – я всего лишь человек. Я не обладаю вашим умом, инстинктами, так что даже не могу оценить вашу ипостась. Как я могу принять решение, не зная, каково быть вампиром?
– Ты, кажется, довольно серьёзно настроена насчёт Эдварда. – Аро парирует, а я, по-видимому, задела его за живое. – Однако ты не скрепила себя с ним узами в человеческом понимании. Мне любопытно, с чего так?
– Ты сам видел в мыслях Маркуса. – Возражаю я, раздражённая тем, что Аро надавил на больную мозоль Эдварда, который явно находится в пределах слышимости. – Как ты сказал, мы окончательно и бесповоротно пара. Кроме того, у моего поколения другое отношение к браку, где многие из их заканчиваются разводом. Не могу представить себе большей связи с Эдвардом, чем сейчас, мы созданы друг для друга, точка. Быть с ним не решение, а необходимое дыхание, и я знаю, что Эдвард чувствует так же.
Хотя формально Эдварду не надо дышать. Мне нравится думать, что это скорее ущербность моей метафоры, нежели понимания наших отношений. Но я знаю, что он предпочёл бы пожениться, и, чёрт подери, Аро тоже в курсе.
– Как романтично, – потакая, едва ли не снисходительно, улыбается Аро. – Так ты действительно думаешь, что в итоге придётся принимать решение? Может, ситуации поможет, если я пойму ход твоих мыслей. Какие доводы за то, чтобы остаться тут?
– Мне нравится Вольтерра, – просто отвечаю я, – по большей части. – Италия прекрасна, я люблю солнце. Ты проявил немалую щедрость. Я люблю музыку и особенно – библиотеку.
– А в чём ты колеблешься? – Белесоватые глаза пылают алчностью.
– Ты оказался невероятно полезен, но некоторые моменты меня пугают. Я не вижу этого, но знаю, что люди умирают из-за вашей диеты, – признаюсь я, хотя слова даются с трудом. – Знаю, что ты уже несколько тысяч лет как не человек, но поставь себя на моё место. Не может быть нормой для моего вида убийство себе подобных. Я к тому, что я всё ещё человек. Пока что я не принадлежу ни миру людей, ни вампиров. Если бы ни ты или Эдвард, то со мной вообще никто бы не говорил.
Глаза Аро сужаются, он оглядывает меня, как будто оценивая в первый раз.
– Что ж, возможно, ты права, – размышляя, говорит Аро. – Возможно, некоторые решения стоит принимать после твоего обращения в вампира.
Я стараюсь не выдать своих эмоций. Действительно ли Аро позволит мне стать вампиром прежде, чем получит обещание присоединиться к его страже? Ноты Баха в исполнении Аро исходят злостью, возбуждением, почти что манией. Как будто музыка стала гротескной пародией на реальность.
– У меня есть теория насчёт тебя, – сообщает по секрету Аро. – Думаю, ты обнаружишь, Белла, после своего пробуждения жажду в равной степени сильную, как просвещение. Ты поймёшь, что пить человеческую кровь так же естественно для нас, как для тебя есть мясо животных. Ты познаешь, что здесь нет бога, нет суеверий. Нет идеалов. Существует только закон.
Лицо Аро обретает то же зловещее выражение, как и музыка, которая становится всё громче.
– Изабелла. – Добавляет Аро, наклоняясь ближе, шепча так, что я едва слышу его голос сквозь звуки рояля. – В нашем мире ты узнаешь, что Вольтури и есть закон и мы всегда добиваемся своего.

«Non Serviam» («Я не стану служить».) – относится к Люциферу перед его изгнанием из рая.



В честь двойного дня рождения решила вас порадовать главой. Поклонники собираются вокруг Беллы, Аро заманивает в сети, мне одной кажется, что он догадывается о козырях Калленов? Поразмышлять можно тут и на форуме. И не забудьте прослушать музыку, она чудесна, особенно андалузский танец. :)