Дни здесь идут медленно - очень медленно.
И молчание, медленно становящееся врагом, превращает воздух в вакуум или в камень – во что-то абсолютно неудобоваримое.
Я оказался прав, подумав еще в первый совместный вечер, что теперь все будет по-другому.
Здесь есть Свон, моментально обросшая глупыми нахальными привычками, - так гладкую поверхность пруда за пару дней покрывает настырная и мутная ряска.
С одной стороны – это раздражает, потому что она занимает довольно большую часть моего жизненного пространства.
С другой – и против фактов не пойдешь - это не особо мне мешает.
Есть еще и третья сторона, и она... не то, чтобы приятна, она просто есть.
Все наши прошлые распри мы прячем глубоко в себе. Всегда.
В этой квартире - не бывает никаких призраков прошлого.
Мы не договаривались об этом; просто ни мне, ни ей не хотелось разговаривать друг с другом лишний раз.
Первое и самое нерушимое правило: не мешать друг другу.
Не мешать мне отмокать часами в ванной. С тлеющей сигаретой, лучше не думать, какой по счету, табачным дымом пропитаны все полотенца, никакие чистящие средства не помогают, стены под потолком желтеют потихоньку...
Не мешать ей бродить по квартире черт-знает-в-чем, а точнее – в мятой мужской рубашке с пятнами от растворителя, едва прикрывающей бедра, или просто недисциплинированно продрыхнуть две трети дня.
Не мешать мне вваливаться домой в подпитии разной степени интенсивности, отрезая закрытой дверью, как острым секачом, гул голосов на лестнице. Проваливаясь в тишину, в ее злобные взгляды, в кислый запах перегара по утрам, в издевательские реплики о трясущихся руках и хроническом алкоголизме.
Не мешать ей молчать, прищурившись, во время приступов моего бешенства. Отвернувшись к окну, пропуская мимо ушей ворчание и оскорбления. Нет, ну надо же мне на ком-то сорвать злость?
Я пытаюсь подцепить ее, словом ли, делом - неважно. Я прекрасно понимаю, что порой выгляжу идиотом, но остановиться - не могу. Это - опять как в детстве, когда ковыряешь спекшуюся кровь на ссадине, раз за разом забывая, что под корочкой - все та же болячка.
- И как тебе пришло в голову прийти в Центр по своей воле? - спрашиваю я в один из вечеров. Бью наугад, из простого любопытства, но неожиданно попадаю в цель.
- Отвали.
- Почему?
- Не люблю слишком сообразительных.
- Как долго ты не могла решиться?
- Я отвечаю – и мы закрываем тему. Полгода.
- А потом?
- Что потом?
- Ну, почему только полгода. Что послужило толчком?
Она пожимает плечами и молчит. Как и всегда.
И так – почти две недели. Странно, что мы до сих пор не убили друг друга.
Просто потому что бывает и другое. Чашка кофе, которую приносят тебе утром, после очередной ночи, когда снится потерянное лицо матери. И моя рука, накрывающая ее пледом, когда она засыпает, сидя с книгой. И редкие мирные вечера.
Просто потому, что это полубезумное сосуществование нравится мне гораздо больше современного утопичного мира. Вот только и этот, незыблемый, казалось, образец идеальной жизни, идеального порядка и всеобщего равенства, дал червоточину. И эта червоточина - наша квартира. Это - протест, маленький островок хаоса в океане порядка.
Это - все равно, что шкатулка с секретом, маленький мир, герметичность которого будет нарушена, если выпустить наружу хоть один компонент. Ведь тогда уже ничто не восстановит то, что, несмотря на наше желание или нежелание, стало нашей жизнью.

Каждое утро начинается для нас одинаково: я неизменно встаю первым и готовлю завтрак на двоих. И каждый раз в мою голову приходит мысль, что то, что творится сейчас в моей квартире - практически идеальная симуляция семейной жизни.

И каждый раз все эти мысли развеивает Свон. Она появляется хорошо если через час. Отвратительная, как всегда. Лохматая и в своих неизменных рубашке и шортах, пахнущая постелью и беспокойными снами. Прихватывает тост, наливает кофе, демонстративно не замечая меня, и утыкается в свою любимую книгу, которую я помню еще со школы - "Алиса в стране чудес" Кэролла.
Абсурд. Как будто нам снова по 12 лет.
Я хмыкаю и отпускаю по этому поводу какую-нибудь колкость. Свон пожимает плечами, поглаживая книжный переплет. Почему почти каждое ее движение в результате получается таким...естественно-порочным? Как будто старый том сейчас прогнется под ее пальцами или потянется за ними вслед, чуть ли не всхлипывая от удовольствия. Свон аккуратно обводит вытисненные на обложке буквы со стершейся позолотой. А потом отвечает, неожиданно устало и грустно.
- Лучше я не буду разговаривать с тобой. Иначе все опять кончится ссорой.
- О! Что я должен сделать, дабы выразить свою признательность? Пасть на колени?
- Заткнуться, Каллен.
Удовлетворенный соблюденным ежеутренним ритуалом, я молча заканчиваю поглощение завтрака, краем глаза наблюдая, как Свон отщипывает маленькие кусочки от тоста. Она почти ничего не ест, и это уже немного напрягает. Мне совсем не хочется однажды утром обнаружить в соседней комнате ее бездыханный труп. Просто потому, что я уже не хочу терять все это. Мою новую реальность.
Приступы отчаяния, замешанные на алкоголе и ругани; проблески надежды с безответственным трепом и ленивым переругиванием; кофе по утрам и мокрые полотенца в маленькой ванной, не расчитанной на двух жильцов, ее Алиса, обнаруживающаяся в самых неподходящих местах, чье путешествие полно непонятных намеков и странных иллюзий.
И это все променять только на свежий воздух, и растворенную в нем слепую надежду, от которой уже-почти-успел-отказаться, на дождь и снег, на ветер, на сырость...
Я по-прежнему блуждаю по улицам изо дня в день, ноги уже сами несут меня по знакомому маршруту, сначала вперед а потом, когда замерз настолько, что не чувствуешь холода и вообще - ничего не чувствуешь, - назад, домой, в эту безумную стабильность. В кресло у маленького обогревателя, к подоконнику с темной фигурой Свон на синем вечернем фоне.
Так продолжается изо дня в день.
Пока однажды утром, после тяжелой ночи, полной неясных выматывающих сновидений, я не могу даже подняться с постели. Потому что я - ну это же я! - умудрился таки подхватить неясную заразу, от которой сил ну совсем не осталось и так и тянет обратно, в тревожную темноту, куда я с удовольствием проваливаюсь.
Но сбежать от реальности надолго не удается.
Новый день начинается для меня с запаха убежавшего и пригорелого кофе.
Продолжается – противным аптечным запахом.
И мокрой противной тряпкой, шлепнувшейся мне на лоб.
Отплевываюсь и пытаюсь увернуться от этого... безобразия.
- Что... что это? - язык словно закостенел и отказывается повиноваться. В голове пусто и по всему телу слабость, как после тяжелого похмелья, только хуже, и мысли собрать никак не получается...
- Проснулся значит, - тряпка наконец таки исчезает с моего лба и мне дают возможность оценить обстановку.
Постель вся дыбом, и я сижу на краю кровати, сильно растирая лицо руками, пытаясь проснуться и избавиться от головной боли. Свон возвышается надо мной мрачным истуканом, этаким ангелом моей смерти. Впрочем, подобное сравнение исчезает из моих мыслей, как только я вижу, что она одета в красные! джинсы и оранжевую! футболку. У нее проблемы с цветовосприятием?
А следом приходит понимание, что она выглядит очень одетой, чересчур одетой – рядом с практически неодетым, чересчур неодетым мной.
Прикрываюсь одеялом и задаю банальнейший вопрос:
- Что ты здесь делаешь? - вижу в ее руках тряпку, оказавшуюся полотенцем, а рядом тазик с водой и с трудом сдерживаюсь, чтобы не умыть этим полотенцем ее саму.
- А то тебе непонятно. Пришла постоять рядом с твоей кроватью, принюхиваясь: не распространяется ли по воздуху волна миазмов, не просыпается ли Эдвард Каллен?
- Идиотка. При чем тут миазмы?
- Ты просто не представляешь, как от тебя пахнет. Безнадежностью заболевшего гриппом - не дыши на меня, кстати. И кончик носа дергается, значит, ты недоволен, - она невозмутимо размешивает какой то порошок в стакане с водой. Я замечаю выстроившийся рядом с ее локтем батальон флакончиков.
Класс. Именно об этом я и мечтал всю жизнь - чтобы за мной ухаживала Свон. Как бы не стошнило на радостях.
Хорошо хоть тазик рядом.
- И при чем тут мой нос? Почему пахнет гарью? И зачем эти лекарства?
- Я варила кофе и думала. Нос ни при чем. Лечить тебя собираюсь.
Отобрать у нее стакан и брезгливо понюхать содержимое. Опасливо покоситься на полотенце, плавающее в пахнущей лимоном водичке. Спросить:
- Зачем?
- Я хотела, чтобы тебе... стало легче.
- Легче. Точно – легче. Шла бы ты... заботливая.
Все как обычно. Она наклонилась ко мне, и мы уже нос к носу, только ругаемся почему-то яростным шепотом.
Наверное, потому что у меня болит горло.
- Не строй из себя оскорбленную гордость, Каллен. Это глупо. Я пытаюсь заботиться о тебе.
- Спасибо. Я оценил. Счастливо, - и я возвращаю стакан на тумбочку, опускаюсь обратно на кровать, отворачиваясь лицом к стене. - И чтобы предупредить твои попытки уговорить меня, говорю сразу - у меня аллергия почти на все виды лекарств.
- Почему-то пока ты не проснулся все казалось правильным, да? Необходимым. Плюнуть на все и протянуть руку помощи. И тебе как бы станет лучше. И как бы температуры не будет, - ну вот, слова произнесены, и я как по мановению волшебной палочки внезапно ощущаю озноб, вжимающий меня в постель. Или это от стыда за грусть в ее словах? - А про твою аллергию я знаю. Тут всего лишь легкое жаропонижающее со снотворным эффектом. Я знаю, ты пил такое раньше. И различные травы. И чтобы предупредить твои попытки перечить мне - я не отстану, пока ты не выпьешь лекарство. Мне совсем не хочется через пару дней без лечения слушать твой горячечный бред.
И я в который раз сдаюсь.
Просто потому, что в происходящем нет никакого смысла, кроме мимолетного физического контакта, когда она передает мне стакан с лекарством, и ждать нечего, можно расслабиться, поправить подушку поудобней и замереть, не думая ни о чем.
Все так стабильно, так размеренно, так комфортно.
- Приятных снов..., - пауза - это петля, в которую шея тянется сама собой, - ... Каллен.
И шелест – даже не шагов – всего лишь воздуха вокруг, и мой вопрос, который уплывающее сознание уже не контролирует, догоняет ее уже у дверей комнаты:
- Куда ты?
- Пойду попробую выспаться, наконец. Противно, если честно.
- Что противно?
- Спать и видеть тебя. Отдохнуть хочется, - я слышу как она роется в шкафчике с лекарствами.
Ее слова было отпечатываются в мозгу и мелькает было удивление, но все тут же стирает новая волна слабости.
- Свон.
- Ммм?
- Делай, что хочешь, только врача не вызывай.
Она говорит что-то еще, но мне уже не важно. Потом. Сейчас - спать. Просто спать.
А следующие несколько дней напрочь стираются из моей памяти. Я был настолько слаб, что в относительное сознание пришел только на пятый или шестой день, а до этого - короткие пробуждения, лекарства, и снова сон и чье-то присутствие, ощущаемое даже сквозь самое глубокое забытье.
Первое, что увидел, когда очнулся - Свон, заснувшая, сидя рядом с моей кроватью, откинув голову на мою подушку. И невозможно было слушать, как она бормочет во сне, осознавать, что она такой же человек, как и я, и ей тоже снятся кошмары.
И можно было только положить руку ей на голову, чувствуя, как волосы щекочут ладонь, и она вздыхает, но не просыпается...
А потом - не думать.
***
А вот что делать теперь - непонятно.
Потому, что я почти выздоровел. Потому, что можно застегнуться на все пуговицы.
Восстановить привычную оболочку.
Забыть о ночах в полубреду. О руках, касающихся лба, таких легких и нежных.
Наверное, я зря повелся на мутные воспоминания о болезни: нет этого и не было никогда.
А то, что было – сказка. Или бред.
Я стою на кухне и смотрю на заляпанную темной гущей горелку. В раковине три немытых чашки.
Плотнее заворачиваюсь в плед - меня все еще порой, бывает знобит, да и передвигаюсь неуверенно - болезнь подкосила силы - и иду в гостиную.
Чтобы увидеть Свон, как всегда сидящую на нешироком подоконнике на фоне темно-синего прямоугольника окна. В рубашке и шортах. Наглая, всклокоченная, будто бы только что проснувшаяся, порочная, ну, порочная – это перебор, беспутная, да, точно, беспутная.
Отстраненная и погруженная в себя.
Как будто все эти дни она, как и я, провела в темной дымке, где не было ничего внешнего, или где внешнее становилось внутренним, и все совмещалось так надежно, что казалось – на века. Выяснилось - чуть меньше, чем на неделю.
И от этого почему-то становится очень холодно.
И холодно настолько, что, наплевав на всё, я двигаю свое кресло ближе к Свон. За шнур притягиваю обогреватель.
Ближе к Свон.
...которая опять уткнулась в книгу...
...которая поднимает запавшие глаза и смотрит на меня с привычной нелюбовью, и это еще мягко сказано...
...которая – вот что странно – не пытается воспользоваться ситуацией и потоптаться на моем самолюбии от всей души, как сделал бы я...
...которая выглядит чуть лучше привидения.
Сесть на кресло и спросить:
- И что все это значит?
- О чем ты?
- Ты вообще ничего не ешь, что ли?
- Ты пришел узнать о моей диете? Если да - вот ответ: мне не хочется, - ее тон не предполагает дальнейших расспросов и вновь утыкается в книжку, но я и так все понимаю.
Этот странный анабиоз - еда-чтение, ванна-туалет, сон, сон, сон, бесцельные проходы по дому; книги, которые подхватываешь, как больной – привычное лекарство, и у старых страниц, как у хорошо знакомых таблеток, нет ни вкуса, ни запаха, ни цвета. И помощи от них тоже нет.
Я так и жил до того, как она ворвалась в мою квартиру. И могу вас уверить, что от такой жизни депрессняк гарантирован.
Только вот для меня это было давно - сто «сегодня» назад, а ей еще предстоит пройти через это. Я слежу за ее скользящим по строчкам книги взглядом, незнакомым, затравленным и злым. И я знаю, что само по себе подобное состояние пройдет у нее не скоро. Только еще через сто "сегодня".
И мне почему-то кажется, что, если мне сейчас удастся разговорить ее, то Свон легче будет нащупать дно под ногами, точку опоры в мутной, одуряющей повседневности. И это будет моей платой за ее заботу.
- О чем твоя книга? – в порыве вдохновения спрашиваю я.
Ну, если точкой опоры окажется ее любимая Алиса, то, значит, у меня есть шанс.
- Книга? Книга, да. Ты ни разу не читал Алису?
Такое впечатление, что Свон избавляется от какой-то тяжелой мысли и ей вовсе не интересен мой ответ. Тягучая пауза, и:
- Ну, если ты хочешь знать...
И тут я понимаю, что попал. Но это почему-то оказывается веселой мыслью.
И когда она открывает книгу в начале и начинает читать вслух, болтая ногой, свесившийся с подоконника, мне становится совсем легко.
Это хорошо.
Я ведь действительно ни разу не читал эту книгу.

Форум)))