Моё утро началось не с горячего кофе. Не с пробуждения от потоков воды, бьющих о кафель в ванной.

Даже не с легкого поцелуя в щеку или в нос.

Моё утро началось с вдоха, глубокого, расправляющего. Он принес собой запах чего-то сладкого, немного похожего на счастье.

Январское утро пробиралось сквозь плотные шторы. Постель остывала – моё тело не способно поддерживать её в тепле.

Я сел, размял шею и лег обратно.

Шум воды стих. Еще некоторое время слышалось тихое шуршание. Затем дверь открылась.

Я закрыл глаза и натянул одеяло до шеи.

Белла зашла в спальню. На носочках. Тихо. От неё пахло горячей водой и той самой сладостью, с которой началось моё утро.

Немного похожей на счастье.

Почти бесшумно она раскрыла шкаф, в который мы не так давно сложили её одежду. Снова.

Я дышу медленно и глубоко. Наслаждаюсь.

Пропускаю через себя.

Слышу, как шуршит одежда, скользя по еще влажному телу. Запоминаю темп её дыхания. Размеренный, немного поверхностный.

Надевает джинсы, не удерживается на одной ноге и почти падает, громко топая.

Ругается шепотом.

Я не могу сдержать улыбки, да и не стремлюсь сильно. Она проявляется на моих губах, как цветные пятна на фотографиях в фоторастворе.

Шорохи стихают. Теперь я слышу мягкую поступь одетых в носочки ног.

Зависает надо мной.

Я не шевелюсь, хотя чувствую, как её магнитное поле мягко прощупывает моё. Это болезненно-приятно и так изнывающе мало, что в горле начинает першить.

Мне хочется откашляться, вдохнуть побольше воздуха и притянуть, наконец, Беллу к себе, прерывая эту пытку не-касаниями.

Она склоняется чуть ниже, проводит носом по моей скуле.

Теперь я могу с большей точностью определить, чем настолько сладким от неё пахнет.

Мне кажется, что это тоже своего рода счастье. Наше, отличное от общепринятого.

Другое, непохожее.

Наше несчастливое счастье пахнет чем-то тепло-сладким, оставляя за собой шлейф горечи, схожей со вкусом черного шоколада.

Я открываю глаза и нахожу где-то внутри себя небольшую улыбку.

Белла резко отстраняется, испугавшись моего неожиданного пробуждения. Складывает руки на груди в подсознательном защитном жесте.

- Ты меня напугал, - качает головой и закатывает глаза.

- Любишь черный шоколад? – хриплю я свои первые слова этого дня.

- Люблю любой шоколад, - улыбается она, быстро наклоняется, целует меня в уголок губ и добавляет громко. – С добрым утром!

Выходит из комнаты, оставляя меня улыбающимся и теплым.

- С нашим утром, - шепотом ей вслед.



Белла сидела в гостиной, опираясь спиной о стенку. Вокруг неё было разложено много книг и различных бумаг. На коленях ноутбук.

Я собирался, стараясь ей не мешать. Надеюсь, мои поцелуи в макушку при каждом новом проходе мимо неё не считаются за отвлечение.

Начиная с января, она больше не работает в библиотеке. Её подруга помогла ей устроиться в бюро переводов. Теперь Белла по несколько часов в день сидит и переводит какие-то тексты, документы, письма. С английского на французский. И обратно.

В этом она стала похода на меня. Работа дома и всё такое.

Как я не стараюсь замечать только положительное в новом порядке вещей, такое как то, что Белла всё время рядом со мной, я не могу не обращать внимание на гнетущие отрицательные стороны.

Каждый согласится, что схожесть с таким человеком, как я, нельзя назвать хорошим качеством.

Я не хочу, чтобы она перенимала у меня мою апатию. Замкнутость. Нелюдимость.

Идеально для меня было бы, чтобы она оставалась собой. И со мной.

Но отношения – это такая сложная штука. Неоднозначная.

Каждый человек – чаша, наполненная чертами его характера. Коктейль из привычек, набора индивидуальностей и аспектов мировосприятия.

Когда две разные, - а они всегда разные, - чаши объединяются, чтобы создать отношения (или их подобие), получается нечто неописуемое.

Это как сообщающиеся сосуды.

Когда они не были соединены, жидкость, - тот самый характерный коктейль, - в одном из них почти доставала до верха. Во втором же – плескалась где-то на самых нижних уровнях.

И вот они соединились. В пару. В одно. В целое.

Постепенно (это зависит от плотности и твердости характеров), уровень жидкостей в двух чашах сравняется.

Всегда есть тот, кто забирает.

Всегда есть тот, кто вынуждает другого отдавать.

Белла мой источник. Неиссякаемый и вечный. Мой сосуд, наполненный до самого верха.

Я не хочу быть тем, кто по капле будет забирать у неё это.

Я уже становлюсь им.

Но я не слепой. Глупый, эгоистичный, смертельно больной, замкнутый и грубый, но не слепой.

Она счастлива. Она вся пропахла этим своим счастьем.

Белла им разукрашена, заклеймена. Она звучит счастьем. Живет им.

Так же счастлив человек, отдающий одну из своих почек нуждающемуся близкому.

- Ты быстро? – поднимает на меня глаза-ловушки и потягивается.

- Не быстрее ста километров в час, - выхожу из гостиной, но потом возвращаюсь и целую Беллу лоб.

- Эдвард, - на её губах расцветает улыбка. – Скоро ли ты вернешься домой?

- Ты не успеешь отдохнуть от моего надоедливого присутствия, - пожимаю плечами и подмигиваю.

Белла закатывает глаза и качает головой.

- Я буду скучать, - слышу её голос уже у самой двери.

- Я никогда не перестаю по тебе скучать, - тихо признаюсь самому себе и выхожу.

Когда расстояние между нашими телами становится больше пределов квартиры, мне становится дурно.

С каждым шагом хуже. Геометрическая прогрессия.

И дела не в острых жалах привязанности, тянущих меня обратно.

Не в клацающих воплях протеста, раздражающих мой слух.

Это всё в увеличивающемся отвратительном ощущении ошибки. Даже скорее, ощущении сомнения.

Смогу ли я быть когда-то уверен в том, что, наконец-то, поступаю правильно?

Как Белла.

Не превышая обещанных ста километров в час, я еду в дом к родителям. Не с целью визита и не потому, что я вдруг преобразовался в образцового сына.

Не то, чтобы были предпосылки к этому преобразованию.

У меня для этого не было даже начального материала. Сырья. Этого самого «сына».

Я сказал Белле об этой поездке.

В доме Эсме и Карлайла я встречусь с нашим новым юристом, Эмметом Маккарти.

Этого я Белле не говорил.

Я долго думал, что я могу дать ей. Отдать. Оставить.

Не квартиру, в которой всё будет пропитано воспоминаниями. После.

Не машину, которая её абсолютно не нужна.

Не деньги, которые оскорбительны самим своим существованием.

К решению меня подтолкнуло наше Рождество.

Я отдам ей часть себя. Лучшую часть. Незапятнанную и независимую.

Бессмертную.

Всё, что я написал или еще напишу. Всё, что я сочинил и сочиню еще. Все мои авторские права. Вся музыка, песни, мысли.

Хочу, чтобы она владела моим внутренним миром.

Была его единоличной хозяйкой.

Хочу, чтобы она знала, что этот голос, которым было произнесено огромное количество омерзительных слов, который так многого не сказал, а должен был; что он может создать что-то стоящее. Спеть красиво, так чтобы влюбленные сердца затрепетали. Или мягко, чтобы маленькие дети заинтересованно посмотрели на экран.

Что я могу сыграть, вкладывая всю душу в музыку. Что мне не безразличны эти звуки, наполняющие мою квартиру в некоторые дни.

Она должна знать, что во мне есть что-то хорошее.

И что это теперь принадлежит ей.

Встреча прошла пресно. Без шероховатостей. С небольшими запинками на разговорах с Эсме и Карлайлом.

Я был сосредоточен. Старался быть.

Эммету необходимо было какое-то время на заключительные приготовления. Эсме предложила нам выпить кофе.

Атмосфера за столом была разряженной, с намеком на комфорт.

Я не был рад находиться здесь только потому, что у меня есть место, где я действительно рад быть.

Потому что у меня есть человек, с которым я дышу.

Человек, с которым я вижу. И даже иногда живу. В последнее время всё чаще.

Я поднялся в свою бывшую комнату.

Ничего нетронуто. Чисто и свежо. Будто я просто вышел прогуляться.

Кажется, что так оно и есть.

Прогулка длиной в шесть лет.

Если это так, то я должен буду когда-то вернуться. Чтобы включить свою любимую стереосистему. Полистать новые выпуски журнала, на который я подписан. Перебрать гардероб, чтобы оставаться современным и нравится девушкам. Открыть нотную тетрадь и дописать незаконченное. Продолжить читать книги из кабинета отца, чтобы поступить в медицинский колледж.

Если это так.

Домой я вернулся растерянным, потерянным и потрепанным. Внутренне.

Белла не спрашивала. Она понимала, где я был, хоть и не знала всего.

Мы натянули шапки и теплые куртки, надели перчатки и вышли в Снаружесть. Гуляли, пока её губы не посинели от холода. Пока легкие не устали от смеха и зимнего воздуха. Пока пальцы не устали цепляться друг за друга.

Наши дни в раной степени были как одинаковы, так и совершенно различны.

Мы вставали тогда, когда вставалось. Если тогда, когда хотелось.

Белла уезжала на встречу с Анжелой или по работе, я играл на рояле, записывал музыку.

Скучал и ждал её возвращения.

Она так мягко, так правильно вписалась в мою жизнь, голову и квартиру, что мне начинает казаться, что это мы вписались в неё.

Мы – это часть её мира. Она радушно приняла нас, раскрыв руки. Отогрев.

Сегодня я встал рано. Белла всю ночь спала очень беспокойно. Я прижимал её к себе и гладил по волосам.

Она звала меня. Цеплялась бессознательно за мои плечи и руки.

Я не знал, что мне делать. Это было настолько пронизывающе. Даже во сне она хотела меня. Быть со мной.

Она мой каштановый сон. Я – её.

Кошмар.

Под утро она успокоилась. Я встал, так как не уснул бы ни при каких условиях. Внутри так скребло, словно кто-то утроил генеральную уборку.

Вышел на улицу. Мы, вместе со снегом, идем. Я за кофе. Он, глупый, к грязному асфальту.

Делаю всё быстро, чтобы вернуться до пробуждения Беллы.

Она волнуется, если меня нет дома, когда она просыпается.

Я тоже. Всегда. Это вообще в последнее время одно из моих агрегатных состояний – волнение.

В этом мы с морем похожи.

Надеюсь, его не оскорбляет эта схожесть.

В холле встречаю Боба. На нем синяя жилетка. Четверг.

- Доброе утро, мистер Каллен, - улыбается.

- Думаешь? – замедляю шаг.

- Определенно.

Я киваю и захожу в лифт. Он едет очень медленно. Я боюсь, что кофе остынет.

Белла проснулась. Она сидит в гостиной. Волосы чудесно мокрые, улыбка, созданная специально для меня, выглядит неимоверно вкусной.

Я сажусь рядом. Присоединяюсь. Соединяюсь.

- Мне сегодня в больницу, - дотрагиваюсь носом до уголка той самой вкусной улыбки.

- Возьмешь меня с собой? – заглядывает в мои глаза. Манипулирует.

- Залазь в рюкзак.

- Я серьезно, - Белла пригладила мои волосы.

- Если хочешь.

- А чего хочешь ты? – внимательно смотрит на меня.

- Быть рядом с тобой. - Слово «всегда» застряло в горле, как рыбья кость. Я откашлялся.

Белла обняла меня и уткнулась лицом в шею. Я аккуратно сложил свои руки на её пояснице.

Её ресницы щекотали кожу. Выдохи нежно обжигали.

- Я… - она замолчала, исследуя мою шею губами. – Буду рядом.

Я поцеловал её волосы. Моя благодарность невыражаема. Необъяснима.

Нереально искренняя. Удивительно откровенная.

- Поехали, - сказала Белла.

В медицинском центре всё было также, как обычно. Разве что в моей ладони зажаты теплые маленькие пальчики. Иногда я чувствую, как она прячем лицо в моё плечо. Вдыхает.

Возможно, она точно также, как и я не может надышаться этим воздухом между нами.

За пятьдесят минут я сдал четыре анализа. Кажется, у местных врачей фетиш на все жидкости, генерируемые моим организмом. Капиллярная кровь, венозная кровь, слюна, моча.

За шесть лет они взяли у меня столько различных анализов, что могли уже успешно создать моего клона.

Может, он бы был качественнее.

Сидим в приемной в ожидании неизменного белого конверта.

Это я знаю, что он неизменен. А Белла напряжена. Нервничает. Ждет.

Мне хочется сказать ей о том, что ждать нечего. Что не надо надеяться, иначе будет больнее.

Хочу предложить ей мороженое или кофе. Себя, как альтернатива.

Но я молчу. Если маленький ребенок не обожжется в детстве, он не поймет, что такое «горячо».

Мне отдают конверт, и мы садимся в машину.

Её глаза бегают по приборной панели, пальчики сжимают коленки. Я отдаю ей письмо, разрешая самой вскрыть и прочитать первой.

Выруливаю на дорогу.

Краем глаза слежу за Беллой. Она дрожащими руками пытается открыть конверт.

Я знаю, что в нем. Но на её личике так мило смотрятся эти розовые очки, что я не берусь самому снимать их.

Разворачивает письмо. Пробегается глазами.

Даже периферическим зрением вижу, как воодушевление сменяется упадком. Как на лицо ложатся серые тени. Затем черные. Постепенно.

Начинает читать сначала, в этот раз медленнее. Думает: «может я что-то пропустила?».

Протягиваю руку и сжимаю её ледяные пальцы.

- Всё в порядке, - говорю я. – Там всегда написано одно и тоже.

Не обращает на меня внимания, продолжая вчитываться в злые буквы.

Её эмоции как открытая книга. Я знаю всё, что она чувствует и о чем думает сейчас.

Я сам реагировал также.

Первые несколько лет.

_____________

*Ян Зима