Дом представляется мне единственным местом на свете, где можно зализать все раны и избавиться от всяких мыслей в голове, чтобы постараться ни о чём думать и просто плыть по течению в плане эмоций и чувств, но сегодня я отнюдь не уверен, что он справится с задачей, что я на него возлагаю, и в действительности к тому, что для каждого человека должно являться персональным оазисом спокойствия, подъезжаю лишь спустя несколько долгих часов, отрешённо и эгоистично оставляя автомобиль прямо на основной дороге. Большую их часть я провёл, просто маниакально катаясь по городу, а другой менее значительный по сравнению с первым отрезок в салоне сотовой связи и детском магазине. Я не только не собираюсь обижать Беллу и упрекать её за то, в чём совершенно нет её вины, как и сказал Джасперу, но и купил ей телефон, карусель для детской кроватки с подвешенными к ней слониками, звёздочками, облачками и воздушным шаром и автомобильное кресло для ребёнка, с установкой которого на заднем сидении как раз сейчас и заканчиваю.

Всё остальное я временно размещаю на полках в гараже и, поставив машину на сигнализацию и выключив в нём свет, наконец, захожу в дом. Морально я в полном порядке и не испытываю желания на ком-либо срываться, но, учитывая то, что вернулся я гораздо раньше обычного, Белла непременно спросит, в чём дело, и когда до этого дойдёт, я понятия не имею, как действительно отреагирую на реально первый сторонний вопрос о причинах моего столь преждевременного возвращения с работы. Готов ли я вообще к нему? Нахожусь ли в состоянии отвечать? Не закроюсь ли на воображаемые замки? Смогу ли увидеть друга подобно Джасперу под собственной же крышей? Или даже эти вскользь затронутые мысли совершенно утопичны и в высшей степени бесполезны, и я только зря трачу время, позволяя им разрастаться в своей голове и завоёвывать всё новые и новые участки мозга?

Но, ступая в прихожую, Беллу я нигде не вижу, и моим ориентиром служит лишь звук телевизора в гостиной и идущего по нему какого-то фильма. Я иду на голоса ведущих диалог героев и тихой фоновой музыки, когда боковое зрение цепляется за незначительную щель, образованную не до конца прикрытой дверью в комнату, и движение внутри побуждает меня свернуть с намеченного ранее пути и подойти к ней ближе. Тихо стоя снаружи, как будто почти не дыша, я наблюдаю за Беллой, переодевающей Эйдена, лежащего на её кровати, за крошечными пальчиками, сжимающими в свои кулачки закручивающиеся на концах длинные распущенные волосы, и за телом, склонённом к ребёнку, невольно отмечая ранее не виденные цветастую блузку и оранжевые шорты, и, пожалуй, впервые задумываюсь о том, что, возможно, ему и будет хорошо с другой матерью и с отцом, которого у него сейчас и вовсе нет, но Белла вряд ли сможет чувствовать себя счастливой без Эйдена.

Она улыбается ему совершенно особенно, возвышенно и одухотворённо, и я понимаю, что хочу видеть её такой блаженной, умиротворённой и сияющей как можно чаще. Что должен их отпустить. Конечно, не в страшную и пугающую неизвестность, но наружу, стерев все устные границы, ограниченные площадью заднего двора, и позволив выбираться туда, где я сам бываю каждый день и не представляю, что бы почувствовал, если бы передо мной вдруг вывесили запрещающую выход табличку. Укоренившись в этом решении, я тихонько, чтобы никого не спугнуть, предупредительно ударяю костяшками пальцев по деревянной поверхности и только мгновением позже толкаю дверь вперёд, чтобы она открылась до конца.

- Эдвард? Что вы..?

- Есть желание сменить обстановку и прокатиться?

- Но откуда вы здесь? Разве вы не должны быть на работе?

- Не сейчас. Всё потом, - ещё не готовый разговаривать на больную тему, с твёрдой убеждённостью отклоняю уже третью по счёту вопросительную фразу я, - так что скажешь?

- Думаю, да. Да, хочу.

- Тогда через двадцать минут у входной двери. Тебе этого времени хватит, чтобы собраться? Я возьму чай, воду и фрукты.

- Да, вполне, но... Не у гаража?

- Нет. Машина снаружи. Пришла пора начинать выходить.



- Давай я возьму, - Белла находится в шаге от меня, и, открыв правую заднюю дверь автомобиля, я почти касаюсь чёрной ручки кресла, в котором можно и всюду носить ребёнка с собой, когда рука девушки также тянется к нему, в результате чего наши пальцы смыкаются вокруг неё невероятно близко друг к другу.

Я ощущаю себя так, словно из-за желания помочь вторгся в чужое личное пространство, и, видя, как Белла также смущена и, не глядя на меня, пребывает в некотором смятении, застываю в пространстве, пока она, кивнув каким-то своим неизвестным мне мыслям, наконец, не разжимает руку и не позволяет мне вытащить кресло из машины. И без каких бы то ни было вопросов я прекрасно понимаю, что Белла всё ещё несколько в шоке. От того, что среди бела дня я вдруг возник у её двери, когда по идее должен был патрулировать городские улицы и находиться на дежурстве. От того, что моим появлением дело вовсе не ограничилось, и вслед за этим последовало внезапное предложение прогуляться. От того, что в случае поездок в машине Эйден отныне будет в большей безопасности, чем был в единственный до сегодняшнего дня раз, когда я забирал его в тепло, уют, порядок и покой из стерильности больничных стен. От того, что, не сказав за всю дорогу ни слова и не услышав не единой фразы, которая нарушила бы моё молчание и смогла бы меня разговорить, в конечном итоге я привёз нас в парк.

В машине становилось всё невыносимее даже просто дышать из-за будто накатившей на меня несвойственной мне клаустрофобии, и, крепче сжимая ладонь вокруг пластиковой ручки, я чувствую, как на самом деле рад, наконец, выбраться на свежий воздух. Дождавшись, пока Белла возьмёт корзинку с провиантом и свою сумку, я запираю наш транспорт одним нажатием на соответствующую кнопку, и по обычной бетонной тропинке с каждым проходящим мгновением мы углубляемся всё дальше и дальше вглубь моего любимого Форт Трайон парка. Летом в Центральном яблоку особенно негде упасть, но я предпочитаю здешние пейзажи и в другие времена года, потому что здесь всегда можно погулять вдали от толкотни и суеты. А ещё тут невероятно и ошеломляюще красиво. Вересковый сад, декоративный лук, благоухающие пионы, великолепные ирисы и ещё много разных цветов, названия которых я даже не знаю, и всё это в совокупности пахнет просто потрясающе. Не знаю, сколько мы так идём, не встречая ни единой души, но, приблизившись к очередной скамейке в тени деревьев, устраиваемся на ней с креслом с уже еле сопротивляющимся новой порции отдыха Эйденом по правую руку от меня и другими вещами между мной и Беллой. Ему всё сложнее держать свои глаза открытыми, и когда в конце концов чистый и ароматный воздух заканчивает погружать его в сон, смотря прямо перед собой и подставляя своё лицо лучам солнца, пробивающимся сквозь лиственные кроны, она спрашивает меня о насущном:

- Так зачем всё это? Кресло, поездка и этот парк? - указательный палец правой руки снова и снова обводит ободок крышки термоса, наполненной до краёв свежезаваренным зелёным чаем, и, загипнотизированный этим нехитрым повторяющимся движением, я почти теряю нить беседы, настолько уносящим прочь все тревоги и горести оно оказывается.

- Тебе тут не нравится?

- Вовсе нет. Здесь чудесно и замечательно. Но я просто пытаюсь вас понять, а удаётся мне это крайне плохо...

- Я рад, что ты стала смотреть телевизор.

- Эдвард? - попытка сменить тему не увенчалась успехом, и, вытянув руку вдоль спинки скамейки, я перестаю держать всё в себе:

- Просто не хотелось оставаться дома...

- А причина?..

- Ты... - безрассудно и смело констатирую я, поворотом головы налево концентрируя всё своё внимание на Белле, совершающей в точности аналогичное действие и теперь, уверен, видящей лишь моё лицо, а не окружающую растительность, деревья и кустарники.

- В каком смысле я?

- Невелика беда, но меня отстранили. И прежде, чем ты спросишь, нет, я ни в чём тебя не обвиняю. Мне почему-то кажется, что я бы сделал всё это снова.

- Но... мне жаль, - вот из-за этих совсем не новых для меня слов, порядочно успокоившись, я и вообще не хотел поднимать эту тему, заводить неминуемый разговор и уж тем более пускаться в объяснения. Не люблю извинения. От них становится неловко. Зачастую сожалеет совсем не тот, кто совершил ошибку, а тот, кто мудр и любой ценой хочет сохранить межличностные отношения, в чём бы они не заключались, и в итоге снова и снова идёт на уступки, в то время как истинно виноватый вечно выходит сухим из воды. Сейчас мы оба уже достаточно вымокли, и это ещё не конец, о чём мне тоже придётся сказать, но всё-таки от её самобичевания я порядочно устал.

- А вот этого не надо. И вообще давай ты перестанешь извиняться по поводу и без, и, быть может, тогда... Тогда тебе будет проще отказаться от этой фамильярности, - ну, в самом деле сколько ещё можно мне выкать? Так мы никогда не сможем подружиться, а мне... мне бы этого хотелось?

- Хотите, чтобы и я перешла на «ты»?

- Это было бы здорово.

- Ну, я попробую.

- Значит, договорились. Но есть ещё кое-что, что я должен сказать, а ты узнать.

- И что же это?

- К моему шефу приходили из службы опеки после сигнала из больницы, и мне пришлось рассказать всё, как есть. Как по-настоящему обстояло дело, и как твои опекуны тебя вышвырнули. У меня просто не осталось иного выбора, - едва я договариваю это, Белла тут же покрывается крупными мурашками страха, которые я вижу даже на расстоянии в четверть метра, и её паника, передающаяся по воздуху, словно вирус, заставляет меня во вряд ли осознанном жесте протянуть к ней руку, чтобы попытаться успокоить и утешить, - но всё будет в порядке, я обещаю.

- Нет, не будет. Меня вернут обратно. Даже если не им, так в приют, а я не хочу. Это закончится разлукой с Эйденом.

- Да, ничего из этого прямо сейчас я, увы, не могу исключить, но мой шеф пообещал мне сделать всё, что в его силах, чтобы до этого не дошло. У него есть связи, и, послушай, я в любом случае не допущу, чтобы твои права снова кто-нибудь ущемил. Неважно, кто, я не позволю так просто увезти вас двоих из моего дома. Эй, всё будет хорошо, - её правая нога подрагивает всё меньше и меньше, но лишь когда она совсем перестаёт отбивать дробь под нашими ногами, только тогда я понимаю, отчего глаза Беллы стали внезапно широко расширенными и почти напуганными, а она сама словно превратилась в деревянное продолжение лавочки, застыв, будто скульптура или изваяние. Всё дело в моей ладони, незримо для меня чуть сжавшей её обнажённое колено в миг высокого эмоционального напряжения, и, ощущая странное оцепенение, я еле успеваю отдёрнуть руку прочь до того, как оно сковывает моё тело целиком и делает такое визуально простое действие невозможным для претворения его в жизнь. - Я... я не хотел. Прости.

- Да ничего. Всё... всё нормально, - кажется, вполне спокойно откликается Белла, но жест, которым её руки накрывают коленки, в моём понимании является оберегающим, оборонительным и определённо связанным с моими импульсивными действиями и никак не подтверждает её слова. Правда в том, что ничего совершенно не в порядке, но, чтобы стало, и она расслабилась, скинув с себя приобретённую зажатость, я заверяю её в том, что не вызовет никаких сложностей в исполнении:

- Я... Я обещаю, что больше никогда.

- Больше никогда что?

- Я не вторгнусь в твоё личное пространство снова. Тебе не нужно этого бояться. Это вышло непреднамеренно. Случайно… Понимаешь?

- Да. Да, вроде бы да, - сказанное по-прежнему звучит не слишком убедительно и твёрдо, и я передвигаюсь чуть правее, чтобы, признаюсь честно, она почувствовала себя лучше и более-менее комфортно, но моя правая рука, нырнув в карман, всё равно перекладывает металлическую связку в левую руку, и уже та в строго обдуманном и взвешенном движении, а не ввиду сиюминутной прихоти протягивает их Белле.

- Вот, возьми.

- Что это? - её глаза с подозрением взирают на предмет в моей ладони, будто он может укусить, ранить или вдруг взорваться, и мне бы хотелось ничего не пояснять, и чтобы она просто всё поняла сама, но так это не работает и не подействует. Только не в нашем случае. Не в атмосфере несколько сохраняющегося взаимного недоверия.

- А на что это, по-твоему, похоже? Это ключи. От моего дома.

- Я… я не знаю, что должна говорить.

- Совершенно ничего, - качаю головой я, ведь, и правда, ничего от неё не жду и не хочу каких-то особых слов или реакций, которые она считает нужным выдать, - просто возьми их, и точка.

- Но что мне с ними делать?

- Разумеется, использовать по назначению. Я хочу, чтобы, когда мы приедем обратно, ты самостоятельно отперла дверь.

- Это означает, что я…?

- Да, теперь они твои. И улица тоже. Не только задний двор. Отныне и навсегда можешь гулять везде, где только пожелаешь.

- И никаких ограничений?

- Ни единого, - это странно и до безумия нелепо, но когда её тонкие пальцы смыкаются вокруг прохладной связки, я ощущаю себя так, словно освободил заточённого в темнице человека.

Словно Белла была заперта на все замки и долгое время не видела белого света и голубого неба, а я героически вызволил её из плена и даровал ту свободу, которой она была жестоко и насильно лишена.

Предыдущая глава || Следующая глава