Вы любили когда-либо так, что это заставляло вас задумываться, а существует ли способ, как ощущать всё сильнее, интенсивнее, ярче? Как меньше уставать, чтобы не заботиться о сне, отнимающем время, которое могло бы быть проведено с единственным и правильным для вас человеком, как разделить с ним как можно большее количество тех моментов, когда эйфория и счастье угрожают разорвать сердце? Я любила, и я задумывалась, и когда способ, который мог позволить мне всё это, оказался на расстоянии вытянутой руки, и оставалось только взять его, я не смогла удержаться и не попробовать. Мне всего лишь хотелось, чтобы мы испытали незнакомые прежде ощущения вместе, и я искренне верила, что это больше не повторится, но одним разом мы не ограничились. Я любила, и я была готова отправиться за ним куда угодно, сделать ради него всё, о чём бы он ни попросил, но что мне это дало? Я – это даже больше не я, и, задумываясь в юном возрасте о будущем, я не такую жизнь себе представляла, не такой рисовала её в своих мечтах. Теперь же всё утеряно, все мои устремления, планы, нужды и желания, и, скорее всего, безвозвратно и навсегда. А на него я едва могу смотреть, и я больше не знаю, чувствую ли ещё что-то к нему, или всё ушло, и в последние дни мне всё тяжелее слышать его голос. Но Эдвард, кажется, не понимает этого.

Только что, стоя у окна, я видела, как он пересёк парковку прежде, чем скрыться из глаз. Это так удивительно, что у нас ещё есть машина. Но ещё более удивительно, что при всей этой неразберихе в своей голове, при непонимании того, стоит ли мне покидать больницу вместе с человеком, который приехал за мной и сейчас, наверное, находится в лифте, я всё равно знаю, что спущусь вниз вместе с Эдвардом. Я сяду в его машину, и мы поедем на нашу квартиру. Говорят, что выбор есть всегда, но это не про меня и не про ситуацию, в которой мы оказались. Даже если я более не нуждаюсь в Эдварде, как прежде, даже если не знаю, кто мы теперь друг для друга, мне больше некуда идти, как и ему.

Он тихо входит и так же едва слышно закрывает за собой дверь, будто шум мне отныне противопоказан. Но это не так, и не по этой причине всё проведенное мною здесь время мы с Эдвардом едва разговаривали, да и то в основном только потому, что он задавал вопросы, на которые приходилось что-то отвечать. Мы больше обменивались не словами, а прикосновениями, но они изменились, стали другими, вместо тепла, к которому я привыкла, от них исходили лишь холод и вина, и, должно быть, это чувствовала не только я, потому что касания с каждым днём становились всё реже. Неизменным осталось лишь одно: вопрос, задаваемый при каждой встрече.

- Как ты?

Я поворачиваюсь лицом к нему, пытаясь сдержаться и не сказать того, о чём впоследствии пожалею, но ещё утром, проснувшись, я засомневалась, что смогу остаться спокойной, когда придёт время. Я чувствую, он боится, боится меня, осторожен со мной, будто я бомба замедленного действия, при которой нет счётчика, который бы указал, сколько времени осталось до взрыва. Я пуста и снаружи, и внутри, и я относительно чиста, на самом деле чище, чем когда-либо за последние месяцы, благодаря всему лечению, которому меня подвергли, и потому мне казалось, что для Эдварда я безопасна и не причиню ему вреда или боли своими словами или действиями. Но я снова ошиблась, а ошибок за последние полгода было столько, что и не сосчитать. Я не могу сказать точно, потому что не помню, но вряд ли я хотя бы раз поступила правильно и совершила что-то хорошее за эти месяцы. Но сейчас моё сознание ничем не замутнено, в голове есть мысли, что ощущается даже странно и как-то невероятно после множества дней, когда мой мозг умирал, клетка за клеткой, но, видимо, там всё же что-то осталось непокорённым, что-то выжило вопреки мне и всему тому, что я делала с собой. Впервые за долгое время я чувствую, действительно чувствую всё, что только может испытывать человек, а не думаю, что ощущаю, и это сильнее меня, никаких усилий не будет достаточно, чтобы сдержать эмоции, а я и не пытаюсь побороть их.

- Я больше не могу… - мой голос тихий, усталый, но всё же это взрыв, даже если я не способна на крик.

В руках у Эдварда сумка с вещами для меня, чтобы я привела себя в порядок прежде, чем мы уедем, и он ставит её на кровать. Проходит несколько мучительных мгновений до того, как он поднимает голову, и наши взгляды встречаются. Я всё ещё у окна, а Эдвард, я вижу это по его опустошенным, утратившим свет и искру, но всё ещё прекрасным глазам, не собирается ко мне приближаться, и внутри я чувствую облегчение. Не думаю, что выдержу, если он ко мне прикоснётся, дотронется до меня хотя бы кончиком пальца. Между нами пропасть, и дело не в расстоянии физическом, и если раньше я была уверена, что, будучи вместе, держась друг за друга, мы преодолеем всё, что бы ни произошло, то теперь от прежней убежденности не осталось и следа.

- Чего ты не можешь?

- Слышать все эти вопросы. Почему ты просто не оставишь меня в покое?

- Если это то, чего ты действительно хочешь, тебе нужно просто попросить.

Я цепляюсь за его слова чуть ли не с надеждой на избавление и от него, и от удушающих воспоминаний одновременно, но быстро понимаю, что, если я и скажу ему уйти, это не поможет. Всё, от чего я хочу сбежать, всё равно останется со мной, потому что не Эдвард источник моей боли. Но он, возможно, ещё способен собрать воедино кусочки, на которые я распадаюсь, а я, может быть, смогу сделать то же самое для него. Мы или спасём, друг друга, или окончательно погубим, но по большому счёту, кроме него, у меня больше никого нет, он единственный близкий мне человек, я отдалила от себя всех, кого знала, ради любви к нему, чтобы ничто не отвлекало моё внимание от Эдварда. Как бы велико не было моё желание всё переиграть, отмотать назад, изменить свои решения и порождённые ими поступки, к прошлому нет возврата, и в этом только наша вина, больше ничья. Мы запутались в сетях, которые сами же и расставили, и мы даже не понимали, что нас затягивает, пока это не случилось. Теперь мы заложники друг друга, и теперь мы на дне.

Дорога домой проходит в полном молчании. Во время недолгой поездки в машине мой взгляд не отрывается от окна. Я смотрю на здания и улицы, что мы проезжаем, и на идущих по своим делам людей, впрочем, толком никого не видя и не чувствуя ничего. Но последнее утверждение всё же ложь. Правда в том, что мне хочется спрятаться от взгляда Эдварда, когда обстановка на дороге позволяет ему отвлечься от неё и посмотреть на меня, от знания того, что есть много вещей, о которых ему бы хотелось со мной поговорить. Но тишина между нами не просто сохраняется, а становится осязаемой, и мне кажется, что её можно потрогать и ощутить, какова она на ощупь, и даже разрезать ножом.

В нашу квартиру я вхожу первой. Дверь закрывается с почти неслышным щелчком. Мой разум достаточно прояснился, чтобы я заметила, что в квартире царит непривычный порядок. Я и не помню, когда последний раз здесь было так чисто. Учитывая то, как мы жили, сейчас каждая поверхность выглядит чуть ли не стерильно. Ничто не напоминает о произошедшем, о том, как низко мы пали, о том, как день за днём уничтожали себя, и о том, к чему это привело. Не то, чтобы мы можем позволить себе такие расходы, но даже если сменить всю мебель, вернее то, что от неё осталось, и полностью изменить облик квартиры, включая стены, потолки и пол, я всё равно ничего не забуду. Я неизбежно буду помнить о том, чего хотела больше всего на свете, но сама же и лишила себя этого.

Я медленно прохожу в спальню, минуя гостиную. Меня выписали, но настоятельно рекомендовали поберечь себя ещё немного, чтобы не допустить осложнений. На мне не остаётся ничего, кроме нижнего белья, к тому моменту, как Эдвард входит в комнату. Комната погружается в полумрак из-за закрытых им занавесок. Я забираюсь под одеяло, не думая о том, что до ночи ещё очень далеко, и жду, когда он оставит меня одну. Но этого не происходит. Вместо этого Эдвард тоже оказывается в кровати и спустя несколько долгих минут, а может, и часов прижимается к моей спине. Раньше при подобных обстоятельствах, когда я почти раздета, а он полностью в одежде, я сразу же почувствовала бы безрассудное, неистовое, не поддающееся контролю и лишающее рассудка желание, но между нами всё уже давно не так. Но моё тело всё равно предаёт меня, оно не напрягается от его близости, как мне хотелось бы, а полностью расслабляется, и скованность не возвращается даже тогда, когда его рука в защитном и оберегающем жесте, для которого уже поздно, накрывает ладонью живот. Я едва дышу, но тут Эдвард вдыхает запах моих волос, и у меня в горле возникает комок. Мне и страшно, и волнительно от того, что может произойти дальше. Я не знаю, хочу или не хочу услышать то, что Эдвард в такие мгновения говорил раньше.

Когда-то давно, словно в прошлой жизни, моим самым любимым лакомством был зефир, и я и дня не могла прожить без его вкуса, а Эдвард утыкался носом в мои волосы по несколько раз на дню и не уставал повторять снова и снова, что любит, что от моих волос сладко пахнет. Это счастливые воспоминания, но теперь мои волосы не такие густые, как прежде, и точно не пахнут зефиром, и ужас мне внушает мысль, что из-за этого сказанное Эдвардом будет ложью от первого до последнего слова, если он всё же произнесет то, что, как я думаю, он хочет произнести. Но вместе с тем мне хочется вспомнить, какими беззаботными, влюблёнными и не ведающими, что, желая никогда не расставаться, мы так же вместе вскоре встанем на путь саморазрушения, мы были. В моих глазах уже слёзы, когда над ухом раздается его надломленный всем пережитым голос:

- Я люблю тебя, Зефирка. Скорее всего, ты больше не чувствуешь того же, но я всё ещё люблю тебя. Делай со мной, что хочешь, но я буду здесь до тех пор, пока ты не прогонишь меня. Я не оставлю тебя, пока ты не скажешь мне, чтобы я ушёл.

Я дрожу всем телом от нескончаемых слёз, но не осознаю этого, пока Эдвард не разворачивает меня лицом к себе. Глубоко внутри мы оба ослаблены, здоровье нас обоих подкосилось, но его руки кажутся такими сильными, и сейчас они согревающие и дарующие утешение, в котором я нуждаюсь. Может быть, частичка меня и хочет, чтобы я выбралась из его объятий и отвергла его прикосновения, и ненавидит его за всё, что он сделал и чего не сделал, но проблема в том, что большая часть моего сердца продолжает желать всё, что он может мне дать. Однажды я увидела его истинное лицо, то, как легко слабости могут одержать над ним верх, что и произошло, но в ответ полюбила лишь сильнее, и уже слишком поздно пытаться побороть эти чувства, да я и не хочу с ними сражаться.

- Я тоже всё ещё люблю тебя, Эдвард.

|| Следующая глава