Я запаниковала, разнервничалась и, впервые за всю беременность, почувствовав слёзы, выступившие на глазах, не смогла сдержаться, как только речь зашла о том, чтобы узнать пол ребёнка. На сроке в шестнадцать недель это становится вполне возможным и осуществимым, но в этот же период он очень даже может остановиться в развитии, поэтому, даже видя, как Эдварду хочется узнать, кто у нас будет, я не смогла переселить себя. Ему, конечно, тоже не понаслышке известно обо всех имеющихся рисках, ведь мы читаем одни и те же книги и в интернете обращаемся к одним и тем же источникам, но меня словно парализовал не беспричинный и обоснованный страх. Мне стало неловко и почти стыдно, но, должно быть, какая-то его часть передалась и моему мужу, поскольку в тот момент, когда я уже почти была готова изменить своё мнение, Эдвард тоже отказался всё прояснить. Тот осмотр закончился тем, что я сдала все необходимые анализы, которые в дальнейшем позволят диагностировать, есть ли у малыша какие-либо отклонения, после чего, назначив дату следующего визита, мы с Эдвардом и покинули клинику.

Но соответствующий день уже настал, и сегодня нас совершенно ничто не остановит от того, чтобы узнать, кого мы ждём. Будучи на восемнадцатой неделе, что соответствует второй неделе пятого месяца, я чувствую шевеления внутри, не особо частые, но ощутимо уловимые, что даже без ультразвукового исследования нам ясно, что я по-прежнему беременна. Сердце ребёнка продолжает биться, а он до сих пор жив и не умер, и, в очередной раз, различив их под кожей, я улыбаюсь, хотя в вечернее время они порой и мешают моему сну. Эдварду эти вещи, разумеется, недоступны, но в комнате ожидания в этот воскресный полдень девятого декабря он находится вместе со мной, и его рука касается моего ставшего довольно заметным живота так, будто даже без моих слов он понимает, что сейчас со мной происходит. Возможно, всё именно так и есть, ведь это Эдвард, от которого ничто из имеющего ко мне отношения никогда не скроется, и, конечно, это далеко не единственная причина, но определённо одна из тех вещей, за которую я люблю его всё больше и больше с каждым совместно проведённым мгновением.

- Шевелится, да? – с трепетом, от которого внутри становится невероятно тепло, обращается он ко мне, широко улыбаясь, и, переплетя наши пальцы на своём скрытом туникой животе, я просто киваю, ведь слова сейчас определённо лишние. Мы соприкасаемся лбами, и поскольку в силу достаточного количества причин мы уже некоторое время физически не близки, этот момент ощущается довольно-таки интимно, что заставляет моё дыхание участиться, и я осознаю, что вполне могу наброситься на Эдварда прямо здесь и сейчас, но нас вызывают в кабинет, и это мгновение уходит. Возможно, ненадолго, и эти эмоции в скором времени возникнут снова, но в данный миг нет ничего важнее ребёнка в моём утробе.

Как и подсказывало мне нечто, называемое интуицией, анализы не выявили ничего такого, что внушало бы опасения, и никаких патологий и пороков. Хотя я и знаю, что неутешительные диагнозы в большинстве своём и доподлинно точно ставят не иначе, как после родов, даже промежуточные одобряющие и положительные новости воспринимаются мною сплошь позитивно. Они способствуют снижению напряжения, и я совершенно и безукоризненно расслаблена, когда Джессика водит датчиком по моему животу и нанесённому на кожу гелю, и, несмотря на то, что изображение на экране не становится чётче с каждым новым осмотром, я научилась различать те или иные части маленького тела и без подсказок Джессики. Думаю, что и Эдвард тоже в этом преуспевает, и поэтому единственное, что занимает все мои мысли после того, как она выявляет идеальное для родов головное прилежание и советует нам начать общаться со своим малышом, поскольку теперь он хорошо реагирует на звуки, это то, кем он является. Я чувствую нетерпение и предвкушение, и это невероятно сильно отличается от прошлого раза, когда я ни при каких условиях не желала, чтобы до меня донесли эту информацию, но теперь я почти забываю, как дышать, в ожидании ответа Джессики. Рядом подрагивает нога Эдварда, передавая его волнение на грани безрассудной и ослепляющей паники, но он резко успокаивается, будто нисколько и не дёргался, когда без дальнейших и затянувшихся предисловий будущее становится яснее, чем когда-либо прежде:

- Что ж, у вас совершенно точно будет мальчик, - оповещает нас Джессика, и первое, о чём моя мысль, это о том, что до этого момента я даже не задумывалась, а кого хочу. В прошлый раз ребёнок меня совсем не волновал, и многое я осознала лишь тогда, когда его потеряла и узнала, что он был девочкой, которую я могла бы одевать в платья и юбки, и чьи волосы заплетать в косички. Теперь же он долгожданный и желанный, а я всё равно не имею ни малейшего понятия, кого себе представляла. За десять недель мы с Эдвардом ни разу об этом не заговаривали, желая для него лишь благополучия и здоровья, а не того, чтобы он был строго определённого пола, и сейчас я вроде как растеряна и по взгляду на мужа понимаю, что это и про него. Мы оба в смятении, возможно, от того, что, даже не делясь этим друг с другом, глубоко в душе ждали девочку, а теперь не знаем, как реагировать на то, что ребёнок не женского пола, и в помещении становится слишком тихо, но Эдвард нарушает молчание первым. И я ему благодарна, и от этого чувства моё сердце будто увеличивается в размере, ведь его слова напоминают мне о том, что является самым главным всё это время и ни в коем случае не должно потерять своей значимости и впредь:

- Мальчик это хорошо, - говорит он лёгким и невесомым шёпотом. В нём слышно небывалое воодушевление, уверенность, бескомпромиссность и необходимость в моём согласии, и мне не нужно много, долго и напряжённо размышлять, чтобы вспомнить, что Эдвард во всём абсолютно прав. Мы ещё молоды и всегда успеем обрести дочку позже, а пока у нас будет сын, заслуженное и выстраданное дитя, и это больше, чем просто славно.

- Да, - выдыхаю я, осознавая, что до этого момента толком и не дышала. Сейчас же некий груз свалился с плеч, и, делая первый по-настоящему глубокий за последнюю пару минут вдох, я произношу ещё несказанное мнение и выражаю свою мысль до конца: - Мальчик это прекрасно.

- Спасибо тебе, Зефирка, - мне кажется, глаза Эдварда увлажнились, пока подрагивающим и притихшим голосом он благодарит меня за этот особый миг, не первый и, надеюсь, не последний в нашей жизни, но ему я признательна не в меньшей степени. Да и как это может оставаться без ответа и быть не взаимным, если без него у меня и не было бы никакого ребёнка?

В связи со всем этим я и ощущаю особенно навалившееся на меня сейчас расположение по отношению к Эдварду, впрочем, неизменно сохраняющееся и в другое время, когда он, сидя за рулём и включая спокойную расслабляющую музыку, внимательно отслеживает мои действия. Я пристёгиваюсь специальными ремнями безопасности, чья особенность в том, что они правильно фиксируют живот и не сдавливают его при этом, которыми по рекомендации своего же врача мы обзавелись в начале этой недели, и всё это время чувствую на себе взгляд мужа. Он продолжает смотреть в мою сторону и в те редкие моменты, когда мы останавливаемся на светофорах, и уже дома я всё же не выдерживаю и спрашиваю:

- Ты в порядке?

- Да, - следует почти немедленный ответ, но не только поэтому я понимаю, что Эдвард солгал. Если даже опустить и проигнорировать тот факт, что он в принципе не силён в этом искусстве, когда речь заходит о том, чтобы о чём-то умолчать в разговоре со мной, то, как резко он отвернулся, стоило мне проявить заботу, определённо свидетельствует в пользу моих предположений. У нас не всё так уж и гладко, как выглядит, и, быть может, я и должна поверить тому, что услышала, но этому не бывать. Мы не сдвинемся с места и не покинем коридор, пока не обсудим всё, что он скрывает, чем бы это ни было, даже если мне и придётся узнать, что на самом деле Эдвард не рад новостям, и в стремлении обратить на себя утерянное внимание я касаюсь его правой руки. Но он почти отдёргивает её прочь, тем не менее, предоставляя мне возможность снова видеть его глаза, которые уж точно не способны солгать, и я беззастенчиво пользуюсь этим шансом, неотрывно смотря в них, пока мой муж действительно заговаривает со мной впервые с тех пор, как мы покинули врачебный кабинет: - Точнее не совсем.

- Я так и поняла. Ты всё-таки не счастлив, что у нас будет мальчик, да? Больше хотел девочку?

- О, Белла, я хочу всё, что ты можешь и готова мне дать. Сколько ещё раз я должен это повторить? – вопреки тому, как это звучит, без всякой злости заверяет меня Эдвард, импульсивно становясь ближе и скользя своей рукой по моей шее. Я чувствую на своём лице его дыхание, тёплое и даже почти горячее, и обжигающее, и те эмоции, которые охватили меня в не самый удачный и подходящий момент в зале ожидания клиники, возвращаются, а вместе с ними приходит и знакомое ощущение, что мы одни на всём белом свете. По глазам напротив я понимаю, что Эдвард думает о том же самом. Они словно горят от нашего полностью взаимного и обоюдного желания, но вместе с ним я и вижу сомнения, которые, впрочем, не разделяю. Три недели, а именно столько мы не были вместе, слишком долгий срок, а мы никогда не отстранялись друг от друга до такой степени, если не считать времени расставания. Даже через зимний пуховик мне кажется, что моя кожа буквально пылает в тех местах, где его касается Эдвард, пытаясь меня отодвинуть и тем самым избежать того, во что неминуемо выльется всё происходящее, если прекратить сдерживаться. Но я лишь сильнее цепляюсь за своего мужа прямо посреди прихожей и по-прежнему в верхней одежде. Я, бесспорно, хочу того, к чему всё идёт, и вот так мы и превращаемся в два противоборствующих лагеря.

- Не нужно повторять. Просто покажи. Я же вижу, что ты желаешь этого не меньше меня.

- Я не могу, Зефирка. Нельзя, - зажмурив глаза, качает головой Эдвард, будто желая внушить себе то, о чём говорит, и перестать ощущать, но страсть более чем очевидна не только на его затронутом ею лице, но и в голосе, и я, честно, не понимаю, почему меня отвергают и заставляют чувствовать себя ненужной.

Довольно продолжительное время мне ничего не хотелось из-за токсикоза и просто не самого лучшего самочувствия, а ещё в силу загруженности и эмоциональной напряжённости в преддверии выставки, и Эдвард отнёсся к этому с более чем должным пониманием. Он ни разу не пытался проявить настойчивость, хотя я и знаю, что у него, как и у любого другого мужчины, есть свои потребности. Не может не быть, но он будто забыл об их существовании и стал ещё заботливее, чем был, и в тот момент я чувствовала себя во всех отношениях, как за каменной стеной, но теперь мне во всех смыслах значительно лучше. С малышом всё совершенно благополучно, открытие экспозиции прошло на оптимистичной ноте, Виктория частенько пересылает мне положительные и одобряющие отзывы и рецензии, касающиеся моего творчества, и таким образом я хочу снова ощутить, что мы с Эдвардом муж и жена, а не просто будущие родители совместного ребёнка.

После некоторого перерыва необходимость убедиться в своей привлекательности и в способности вызвать физическую нужду является чуть ли не самой основной потребностью, и я хочу поцеловать Эдварда. Это первое, что мне хочется сделать, но одним лишь этим мои желания не ограничиваются. Они простираются гораздо дальше, и я думаю ещё и о том, как медленно, хотя и не чрезмерно, стяну с него мешающую одежду, как с моей поступят точно так же, и как мы окажемся в постели, чтобы воссоединиться. Секс во времени беременности не всегда бывает безопасным и не несёт в себе никакой угрозы, но я говорила с Джессикой, и при условии, что меня ничто не беспокоит, по этому поводу у неё не нашлось ни единого возражения. Я же чувствую себя нормально и гораздо лучше, чем в предшествующие десять недель, вместе взятые, и я отбрасываю шарф Эдварда прочь, мечтая, во что бы то ни стало, получить желаемое и его всего, а не только ту часть, что порой чрезмерно опекает, но натыкаюсь на сопротивление, прежде всего, в глазах:

- Как бы сильно я ни хотел, а я определённо хочу, уж можешь мне поверить, ты должна остановиться.

- Но что, если я не хочу?

- Но так нужно.

- Нет, совсем нет.

- Я боюсь его убить. Боюсь убить своего сына, Белла… - произносит Эдвард ломающимся голосом, в котором легко угадываются болезненные нотки, уязвимость и тоска, и мне понятны его эмоции, ведь не только он отец, но и я мать, и мне тоже небезразлична судьба нашего ребёнка и то, что с ним происходит. Но в этот раз никто не умрёт. Просто потому, что мы банально изменились, долго к этому шли и в курсе всех имеющихся рисков, и не проигнорируем ничего, что будет ощущаться действительно опасно, странно, дискомфортно, неприятно, больно и не так, как положено.

- Этого не случится. До тех пор, пока ничего не пугает и не беспокоит, мы можем быть близки, Эдвард. Это не запрещено. Если не веришь мне, просто позвони Джессике. Она всё подтвердит.

- Ты ведь не умеешь лгать. По крайней мере, не мне, - кивает Эдвард, прижимая к себе невероятно близко, крепко и почти резко, и грубо, окончательно теряя подвергшийся в последние мгновения моими стараниями испытанию контроль, и наш путь к комнате превращается в шлейф из одежды.

По шапкам, зимним курткам и всему тому, что скрывалось под ними, можно определить траекторию нашего движения, но, как только мой беременный живот соприкасается с телом Эдварда подо мною, ведь теперь он никак не может быть сверху, я тотчас забываю про усеявшие пол джинсы, кофты, бельё и носки. Мир сужается до размеров нашей кровати, в то время как, взявшись за руки мужа, я не без его поддержки поднимаюсь и опускаюсь, и выбираю такой темп, какой только хочу. Тем не менее, я не забываю и о том, что нравится ему, и его чарующий, задыхающийся шёпот действует на меня совершенно успокаивающе и благожелательно и даёт уверенность, обрести которую я и хотела, пока размышляла, что, возможно, больше нежеланна, и чувствовала её предположительную утрату:

- Ты так прекрасна, - еле выговаривает Эдвард, когда притягивает моё лицо ближе к своему. Мои волосы спадают ему на глаза, затрудняя обзор, но ему однозначно решительно всё равно, и, просто продолжая нежнее, внимательнее и медленнее, чем когда-либо прежде, но всё равно энергично двигаться внутри меня, мой любящий и любимый муж завершает свою мысль: - Беременная моим ребёнком, ты с каждым днём всё красивее. Я… я просто не прощу себе и не смогу с этим жить, если что-то вдруг пойдёт не так.

- Из-за нас?

- Да… Из-за того, что, возможно, мне следовало держать свои руки при себе.

- Я обещаю, что ничего не произойдёт, - лишь отвечаю я тоже затруднённым голосом прямо около губ Эдварда, тяжело дышащего куда-то в мою шею. Сейчас всё ощущается гораздо сильнее, глубже, проникновеннее и безумнее, чем в наш последний раз, и я чувствую зарождающийся раньше обычного внизу живота жар, стремительнее привычного распространяющийся по всему телу и собирающийся быстрее ожидаемого стать лишающей рассудка лавиной, но, пожалуй, впервые мне хочется, чтобы Эдвард закончил не вторым. Сколько я себя помню, моё удовольствие всегда или, по крайней мере, в большинстве случае было для него прежде своего, но сейчас мои слова фактически срываются в мольбу, когда я прошу: - А теперь расслабься. Растворись во мне.

- Я и так в тебе потерян. С самой первой нашей встречи, Белла.

- Знаю, но мне всё равно это нужно. Увидеть, как сильно ты меня любишь.

- А как же…

- Я последую за тобой, но сначала ты, - не давая договорить, перебиваю я Эдварда. Он колеблется и пытается замереть, чтобы оттянуть миг, о котором мы говорим, но я не останавливаюсь, что не позволяет ему одержать верх в нашем своеобразном противостоянии. Спустя всего пару моих движений он эмоционально произносит моё имя, откликаясь на мой зов, подчиняясь чувствам и находя освобождение, что в свою очередь приводит к тому, что и я начинаю переживать то же самое, а именно взлёт, подъём и невидимый глазу взрыв. Мы оба разгорячённые, вспотевшие и не способные сказать ни слова, настолько всё случившееся потрясло нас незнакомой до этого момента интенсивностью, но посреди этой жары свидетельства нашей принадлежности друг другу весьма неудивительно ощущаются даже ещё пронзительнее в силу того, что кольца не всегда нагреваются от тепла кожи и порой остаются прохладными.

Не знаю точно, что мною движет, но я целую ободок на безымянном пальце левой руки Эдварда, а потом перемещаюсь в его объятия, как только он справляется с покрывалом и одеялом, и как раз в этот момент и чувствую шевеление ребёнка. В норме он должен двигаться не меньше двух-четырёх раз в течение часа, и я внимательно прислушиваюсь к себе и слежу за этим показателем, чтобы в случае чего и при ощутимом спаде активности сразу же забить тревогу, но сейчас я отвлеклась, и всё же это почему-то меня нисколько не беспокоит. Возможно, потому, что я рядом с Эдвардом, и это в первый раз, когда в силу своего выходного после осмотра он остался со мной, а не поспешил вернуться на работу, но даже если объяснение кроется не совсем и в этом, факт в том, что с ним всегда спокойнее, чем без него. По истечении некоторого времени многие вещи оцениваются иначе в силу того, что отношение к ним меняется, и в последнее время я всё чаще ловлю себя на мысли, что, если бы мы ссорились или спорили, мне бы даже ругаться с Эдвардом нравилось. Мы вряд ли когда-либо ещё в будущем опустимся до действительно скандала, ведь для этого необходимо, чтобы расхождение во взглядах стало очевидным и не подлежащим игнорированию, как было тогда, когда я хотела продолжать, а он умолял меня бросить, а сейчас нет ничего, в чём наши мнения не совпадают.

Я, конечно, не собираюсь проводить эксперименты и опыты и специально доводить какую бы то ни было ситуацию до нехорошего пика, лишь бы проверить свои догадки, но и без этого я почти уверена, что в склоках с Эдвардом присутствовала бы некая прелесть. Когда любишь человека, принимаешь его таким, какой он есть, со всеми недостатками и раздражающими привычками, в плохом настроении и в негативном расположении духа, и не перестаёшь думать о нём хорошо даже тогда, когда на эмоциях он произносит нечто обидное, задевающее или расстраивающее. Когда-то мы, несомненно, влюбились друг в друга, но сейчас не иначе как любим. Да, это совершенно разные вещи. Влюбиться ещё не значит любить. Влюблённость может пройти, и она же наделяет человека теми свойствами, которых у него, быть может, и нет, а любовь в свою очередь начисто стирает всё плохое. У нас обоих за плечами его отнюдь не мало, позади предостаточно негативного опыта, связанного друг с другом, но его наличие не кажется мне чем-то по-настоящему негативным и неутешительным. Мы видели худшее, и хотя и не обошлось без расставания и потерь, мы это преодолели, ведь любовь понимает, что человек не идеален, видит несовершенства, знает всё о проколах и недочётах, но всё это она прощает, покрывает и принимает. Многие вещи мы оставили за бортом своей нынешней жизни, а впереди нас ждёт много неизведанного, но определённо светлого, доброго и радостного, и, ощущая под рукой уже пришедшее в норму сердцебиение мужа, я, несмотря на то, что уже знаю ответ, спрашиваю ещё раз:

- Ты ведь будешь его любить?

- Я уже его люблю, Белла, - обнимая моё изменяющееся тело и слегка задевая становящуюся чувствительной грудь, вздыхает Эдвард, и это наравне с тоном его голоса заставляет меня понять, что я спросила глупость, и я уже почти решаюсь прервать его и сказать, что ему не нужно продолжать, но не успеваю. – Я почувствовал это, как только вообще узнал о том, что у нас наконец-то будет ребёнок, и я бы любил его независимо ни от чего. Неважно, что он не девочка, главное, что он здоров. Это занимало мои мысли с самого начала, и это ни в коем случае и никогда не изменится, и вообще я думаю, что любил бы его, даже если бы он был только твоим.

- В каком смысле только моим?

- Ну… Ну, если бы вдруг сложилось так, что ты… Что у тебя появился бы ребёнок от другого мужчины, но при этом у вас с ним ничего не получилось бы.

- Но никакого другого мужчины не было…

- Я знаю, но всё равно.

- То есть ты бы принял чужого ребёнка и воспитал его, как своего?

- Для меня он бы не был чужим, ведь он твой, и я бы любил его так же сильно, как люблю его мать, но в целом ты понимаешь всё совершенно верно.

- Ты, и правда, меня любишь, - тупо повторяю я то, что уже говорила Эдварду после того, как дочитала его посвящённую нам книгу. Конечно, истина о глубине его чувств не открылась мне лишь тогда, когда я достигла завершающего повествование предложения и финальной точки, но порой в какие-то моменты мы невольно осознаём многие ставшие уже привычными вещи пронзительнее, чётче и яснее, чем когда-либо прежде, и сейчас как раз одно из тех мгновений.

- Да, люблю. Ты же не забыла?

- Конечно, нет, и никогда не забуду, Эдвард.

- Ты ведь в порядке? Я не сделал тебе больно?

- Нет. И уже никогда не сделаешь, - с невероятной твёрдостью и убеждённостью в голосе отвечаю я, ведь, и правда, так считаю. Времена, когда мы с Эдвардом и неосознанно, и сознательно задевали друг друга за живое, определённо и окончательно остались позади, и, что бы вдруг ни произошло, это моё мнение о нём не претерпит никаких изменений и останется прежним.

Предыдущая глава || Следующая глава