Я не просто сомневаюсь, что смогу быть без него.
Я знаю, это испытание мне не по силам.
Белла Свон

Если верить науке, два отдельных, самостоятельных, не зависящих друг от друга объекта, даже одинаковых по структуре и внешнему виду, никогда не смогут стать одним. Если это утверждение применить к нам с Эдвардом, получается, что он - лишь совершенно необязательное приложение ко мне, а я к нему, и мы спокойно можем обойтись друг без друга. Но, глядя на него, ещё спящего в столь ранний предрассветный час, я не просто сомневаюсь, что смогу быть без него. Я знаю, это испытание мне не по силам, что это будет существованием, а не жизнью. Каждый из нас разрушен, возможно, в равной степени, а может быть, и нет, но одно является несомненным: даже сейчас, даже при неуверенности в том, удастся ли мне выжить, я всё ещё люблю Эдварда и не представляю, что перестану. Неважно, на чём базируется наука, и что она утверждает, я с ней в корне не согласна и никогда не соглашусь. Мы с Эдвардом одно целое. Если мне не удастся выкарабкаться из ситуации, в которую мы сами себя загнали, даже ради него, ничто другое не вернёт меня к началу. Мне потребовался всего день, лишь один прекрасный день, чтобы понять, что я хочу вернуться к себе прежней. Что хочу быть с Эдвардом, обнимать его при любой возможности, и чтобы он крепко-крепко прижимал моё тело к своему и никогда не отпускал. Находясь в своём любимом месте и просто чувствуя тепло Эдварда, его дыхание и его любовь на протяжении всего дня, было так просто осознать, что нужно что-то менять в своей жизни, пока время ещё есть, пока не стало слишком поздно. Я и не представляла, как мне не хватало испытанной радости, пока не прожила наполненные ею моменты и не вспомнила, что прежде они случались в моей жизни каждый день, и что я сама от них отказалась. После всех этих озарений со мной будто случилось просветление, и я, почти не думая, сознательно уничтожила весь порошок, что у нас был, позволила воде сделать это и почувствовала себя освобождённой, хотя и знала, что до наступления истинной свободы пройдёт немало времени, но предпочитала не сильно задумываться об этом.

И теперь я смотрю на Эдварда и впервые за десятки дней думаю лишь о нём. Он спит на спине, и мне хочется всегда быть рядом с ним, чтобы охранять его сны. Мне нужно, чтобы они всегда были счастливыми, чтобы ничто и никогда их не омрачало, и ещё мне необходимо запечатлеть его. Настолько сильно, что я не могу ждать ни секунды. Впервые за долгое время мне вновь хочется рисовать, взять в руки простой карандаш и видеть, как из серых штрихов получается что-то необыкновенное и красивое, и светлое.

Я заворачиваюсь в простыню и неохотно отворачиваюсь от любимого лица, и встаю с кровати. Достав из нижнего ящика своей тумбочки всё необходимое, сажусь лицом к окну, к мольберту, который однажды поставила здесь и так и не убрала. Мне не нужно видеть Эдварда, чтобы продолжать чувствовать внезапный порыв, неожиданное вдохновение и безумное желание творить. Кажется, что даже пальцы зудят от потребности приступить как можно скорее. Я сжимаю карандаш в правой руке, и она начинает быстро порхать по листу бумаги. Я не думаю над тем, как рисовать, линии и контуры возникают, будто из воздуха, словно сами по себе, независимо от меня и прикладываемых мною усилий, и мне это нравится. Нравится снова ощущать себя талантливой и ещё на что-то способной. Я рисую душой, а не умом, и вряд ли полностью осознаю, что именно у меня получается, пока не заканчиваю. То, что получилось в результате, даже близко не картина, которая чисто теоретически могла бы подойти для выставки, но я и не стремилась к этому. Графический набросок - то, что мне было нужно, он только для меня, я выполнила его для себя и знаю, что никогда не поделюсь им с миром. Возможно, и Эдварду в будущем не покажу. По крайней мере, сегодня это точно не произойдет.

Мои глаза, не отрываясь, изучают нарисованного Эдварда, его длинные ресницы, закрытые глаза, острые скулы, взъерошенные волосы, чувственный рот, сильные руки, обнимающие мою подушку вместо меня, и грудь, поскольку ниже неё я изобразила одеяло, и мысленно я невольно уношусь в прошлое. В тот день, когда Эдвард впервые затронул меня настолько, что оказался запечатленным на моём холсте. В мгновение нашей первой встречи.

Flashback

Непривычно сильный для конца сентября ветер нещадно треплет мои волосы, снова и снова кидая мне их в лицо и вынуждая меня отвлекаться от главного. В конце концов, я не выдерживаю, прикрепляю карандаш к мольберту и начинаю рыться в сумке в поисках резинки. Внутри столько всего, в основном художественных принадлежностей, что её я нахожу далеко не сразу, но, наконец, обнаруживаю и вздыхаю с облегчением, когда мои волосы оказываются собранными в хвост сзади. Теперь я могу сосредоточиться на набережной, где и нахожусь, на облике города вокруг, на людях, проходящих мимо или задерживающихся, чтобы погулять со своими любимыми или детьми, или целыми семьями. У каждого оказавшегося здесь своя цель, ради достижения которой они пришли сюда в этот час, и я тоже не просто так сижу на своём складывающемся стуле. Я пришла, чтобы найти вдохновение в царящей в этом месте семейной атмосфере, в её тепле, в счастье, которым здесь пахнет, в чистом воздухе и в отражении неба и облаков в реке, потому что, находясь дома, не видела вокруг ничего стоящего, за что можно было бы зацепиться. Даже на улице не всегда просто найти образ или объект, который затронет что-то внутри, создаст нужное настроение и пробудет вдохновение, и ещё сложнее сделать это там, где тебя окружают сплошь привычные и знакомые вещи. Иногда может помочь только новизна ощущений, возникающая, когда смотришь на что-то прежде невиданное и потому способствующее появлению мыслей в голове. Когда все составляющие творческого процесса соединяются в правильных пропорциях, тогда и только тогда может получиться именно то, чего добивался создатель, будь то писатель, композитор, поэт, музыкант, художник или любой другой представитель творческой профессии.

Я всё ещё размышляла над тем, что ляжет в основу моего наброска, когда увидела высокого мужчину. Здесь в основном гуляли семьями, а он был один, и потому его невозможно было не заметить. Он выделялся из толпы не столько ростом, сколько красотой. Со своего места я никак не могла различить, какого цвета у него глаза, но это было и неважно. Я увидела его случайно, но теперь, даже захотев, не смогла бы отвернуться от него и забыть о том, что он где-то здесь. Проще было забыть о цели своего прихода сюда, чем о его присутствии неподалёку, но я помнила, ради чего рисковала заболеть, недооценив способность погоды резко меняться и тот факт, что у набережной всегда прохладнее из-за близости воды. Очередной особо холодный порыв ветра пробрался под мою лёгкую куртку, так неосмотрительно мною надетую, и заставил задрожать, я поёжилась, но призвала себя не думать об этом и взяла в правую руку карандаш. Кем бы ни был незнакомец, как бы его ни звали, чем бы ни занимался в жизни, он приблизился и остановился неподалёку от меня, и мне открылся самый удачный с моей точки зрения вид на его профиль. Я коснулась кончиком карандаша холста, а дальше всё развивалось стремительно. Это было приятное ощущение, не думать особо над процессом и над тем, в каком направлении он движется, а просто водить рукой по бумаге и на интуитивном уровне предчувствовать, что спонтанный набросок получится даже лучше всего того, что я могла бы нарисовать после тщательного и долгого обдумывания.

Закончив, я не сразу решилась посмотреть на результат, но когда, наконец, перевела взгляд на мольберт перед собой, то в первую очередь подумала, что произошла ошибка. Что кто-то подменил мой рисунок своим. Раньше я всегда видела несовершенства в собственных графических работах, но портрет, получившийся сейчас, казался мне идеальным. Но, возможно, это было от того, что в человеке, послужившим мне вдохновением, я не смогла бы найти никаких изъянов, даже если бы вооружилась лупой и очень постаралась преуспеть в поисках. Я ничего о нём не знала, но почему-то пребывала в необъяснимой уверенности, что он состоит лишь из одних достоинств, и, думая о них, на первое место я ставила не его очевидную красоту, а прежде всего внутренние качества. О них я тоже не имела ни малейшего представления, но незнание не мешало мне воображать и, что самое главное, верить, что он – истинный мужчина, тот, с которым можно быть слабой, потому что он сильный и мужественный, и сможет защитить, если потребуется, и что он никогда не предаст. Что будет верным до конца.

Я не наивная и знаю, как устроен современный мир, знаю, что настоящих мужчин, готовых на всё, действительно на всё ради любимой женщины, её счастья и спокойствия, почти не осталось, и, может быть, я никогда такого не встречу и сейчас сильно заблуждаюсь, но… Но откуда же тогда чувство, что я права насчёт мужчины, который, возможно, неслучайно оказался запечатлённым на моём холсте? Мне не избавиться от охватившего меня ощущения, что этот незнакомец именно такой, каким я его себе представляю. Говорят, что красивые снаружи люди уродливы внутри, но я уверена, что это утверждение не про него. Он не такой и красив не только внешне. У него и душа прекрасна, я это чувствую. Иначе бы мой взор не зацепился за его образ.

Холодный порыв воздуха снова забрался мне под куртку, я задрожала и почувствовала, что вполне могу замёрзнуть и заболеть, и, едва успев прикрыть рот рукой, чихнула. Это было вполне ожидаемо. Но при этом я не хотела, чтобы на меня кто-то обратил внимание, и почему-то мне стало стыдно, когда я почувствовала на себе чужой взгляд, но окончательно я смутилась от понимания того, что он принадлежит человеку, который, сам не подозревая этого, выступил в роли модели для меня. Мне хотелось чуть ли не сквозь землю провалиться, и я чувствовала расползающийся по щекам и шее румянец. Это естественно, чихать или кашлять при простуде или гриппе, но мне было некомфортно от того, что в моём случае звук был таким громким, что незнакомец услышал его, развернулся, заметил меня и подошёл совсем вплотную. Я поняла, что на расстоянии недооценила его рост, и что мужчина, скорее всего, был на голову или даже чуть больше выше меня. Мне стоило бы встать и начать собирать свои вещи, но я замерла, очарованная его серо-голубыми глазами, при этом создающими впечатление, что они способны менять цвет в зависимости от освещения. Я промедлила, а мужчина между тем сказал:

- Вы, должно быть, замёрзли, - его голос прозвучал мягко, чарующе, и я даже вроде бы услышала нотку беспокойства, но не стала сосредотачиваться на этом. В наше время люди в большинстве своём думают только о себе и своих проблемах, своих жизненных неурядицах, а не переживают о посторонних, особенно о тех, кого видят впервые. С чего ему по-настоящему волноваться о моём здоровье? Я сама невнимательно к нему отнеслась сегодня. Если в итоге всё же заболею, даже несмотря на предупреждающие меры, которые собираюсь принять по возвращении домой, то мне некого будет винить, кроме себя.

- Я должна была предугадать это, ведь на набережной всегда очень холодно.

- Знаете, возьмите мой шарф, - незнакомец тут же вытянул вещь из-под своей куртки, которая выглядела гораздо теплее моей. Очевидно, что он дважды подумал, в чём выходить на улицу, до того, как покинуть тёплый дом. – Вам нужно согреться.

- А как же вы? Я не могу, - покачала головой я в ответ на предложение о помощи, ненавидя, что, пока моя шея будет укутана чужим шарфом, его владелец легко простудится сам. Так не должно быть, чтобы помощь оборачивалась вредом.

- Я настаиваю. Возьмите.

- Спасибо, - я взяла шарф, не в силах отказаться ещё раз, и, пока оборачивала его вокруг шеи, почувствовала вкусный запах и прижала ткань к носу, не заботясь о том, что обо мне подумают, и вдохнула ароматы мяты и корицы, которыми она пропиталась. Я бы так и держала шарф у лица, но перестала его тормошить и посмотрела на незнакомца, который как раз взглянул на холст и с изумлением произнёс:

- Это я? Потрясающе. У вас талант.

- Прекратите. Это всего лишь набросок, ничего особенного. Просто то, что меня вдохновило.

- Прежде я никогда никого не вдохновлял, - как это возможно? Наверняка и раньше он бывал здесь, потому что каждый житель хотя бы раз проходил по набережной, даже если просто по пути куда-то, а художники приходят сюда каждый день, кто-то приходил вчера, а кто-то непременно придёт завтра. Неужели человеческой красоты в наше время уже недостаточно, чтобы подтолкнуть к конкретным действиям по её сохранению для будущих поколений? Или проблема во мне, и я разучилась видеть прекрасное там, где его предостаточно, и потому столкнулась с потребностью искать новый источник вдохновения и нашла его не там, где ожидала? - Мне очень приятно. Меня зовут Эдвард.

- А я Белла.

- Да вы дрожите. Послушайте, я знаю отличное место, где подают глинтвейн. Это не очень далеко отсюда. Я угощаю.

Я, и правда, дрожала, и к этому моменту я окончательно продрогла, но сразу же согласилась не из-за этого, а потому, что боялась проявить неуважение в ответ на заботу со стороны едва знакомого человека, которую никогда в жизни не чувствовала, но всегда верила, что она существует, и обидеть его. Я быстро уложила свои художественные принадлежности обратно в сумку и почти надела её на плечо, но Эдвард протянул руку, и я позволила ему понести её. В этом не было ничего страшного, но ощущение, что я, возможно, уже готова доверить ему свою жизнь, было пугающим.

По ощущениям путь не занимает много времени, но, может быть, это от того, что мы говорим обо всём и ни о чём одновременно. Я всё ещё толком ничего не знаю об Эдварде, кроме общих вещей, вроде того, что у него есть младшая сестра, какие фильмы он любит, какую музыку слушает, но чувствую лёгкость в общении, которая не ко всем приходит вот так сразу. Мне просто общаться с ним, рассказывать ему о себе и слушать, что говорит он. Сведений о его жизни у меня мучительно мало, но мне уже уютно и комфортно рядом с Эдвардом. Неизвестность нисколько не мешает мне считать, что с ним хорошо, даже когда всё плохо или по жизни, или на душе, и, входя в кофейню первой, потому что он придерживает для меня дверь, я убеждаюсь, что Эдвард – уютный человек. Об этом за него говорят сотни огоньков, развешанных под потолком, должно быть, на постоянной основе и создающих круглогодичное ощущение праздника, чудес и волшебства, и укромный столик, расположенный в нише, вдали от посторонних глаз других посетителей кофейни, который он выбирает.

Мы садимся друг напротив друга, Эдвард заказывает нам глинтвейн с черносливом, кусочками апельсина и корицей, я немного волнуюсь из-за вина, непременно входящего в его состав, но успокаиваюсь благодаря меню, где чётко указано, что содержание алкоголя в напитке незначительно. Мои руки согреваются, едва я прижимаю их к чашке, поставленной передо мною, и внутри меня разливается тепло, стоит мне сделать первый глоток, осторожный и медленный, потому что в ином случае можно и обжечься напитком, от которого исходит пар. Эдвард спрашивает, не хочу ли я что-нибудь из горячего или десертов, но я не голодна и отказываюсь, но при этом даю понять, что сам он может и поесть, если хочет. Но он качает головой, и мы только и делаем, что пьём ароматный глинтвейн. А ещё говорим, говорим много, и, кажется, что этому не будет конца. Я не знаю, во сколько мы пришли в кофейню, не знаю, как долго уже находимся здесь, но понимаю, что чувствую то, что не должна испытывать после столь краткого времени, проведённого вместе. Всего несколько часов знакомства, а я уже вижу в Эдварде родственную душу и не хочу расставаться, но знаю, что придётся, что это неизбежно. Что всё, несомненно, закончится тем, что мы разойдёмся в разные стороны, едва переступим порог кофейни и окажемся на улице, где уже понемногу начинает темнеть. В жизни редко бывает так, что двум только что познакомившимся людям оказывается по пути. Чаще всего в долгосрочной перспективе у каждого свои планы, и их уже не изменить, не внести коррективы в устроенную жизнь.

Но мы всё равно обмениваемся номерами телефонов и адресами электронной почты, Эдвард расплачивается по счёту и даже хочет проводить меня до дома, но сегодня наше совместно проведённое время уже подошло к концу, и один лишний час ничего не даст. Я возвращаюсь к своей жизни, но знаю, что не смогу сделать этого в полной мере, имея рисунок, который неизбежно будет напоминать мне об Эдварде. Он вдохновил меня, но я даже не задумывалась о том, что способна сделать то же самое для него, пока поздним вечером не проверила электронную почту. Там меня уже ждало письмо, пришедшее несколько часов назад, когда я только-только пришла домой. Послание от Эдварда. Открывая письмо, я улыбалась. Оно загрузилось, я ожидала увидеть сообщение, но меня ждал прикреплённый документ. Потребовалось около минуты прежде, чем текст отобразился передо мной. Эдвард мечтал писать стихи и состояться, как поэт, но, как оказалось, ему была подвластна и проза, и я этому нисколько не удивилась. Меня больше поразило, что в центре повествования оказалась я, невзрачная и самая обыкновенная девушка из небольшого городка, приехавшая в мегаполис, чтобы учиться и чего-то достичь в жизни. Я такая не первая и точно не последняя, и я не считаю себя особенной и большой красавицей, но несколько строк, представшие передо мной, сложились в короткую историю обо мне, и она содержала в себе множество красивых и пропитанных эмоциями слов. Они ввели меня в небольшой ступор, но все вместе сводились только к одному. Они указывали на то, что я прекрасна, и впервые за свои двадцать два года я почувствовала, что во мне действительно есть что-то привлекательное.

«Бабочки не видят свои крылья, и потому они не понимают, насколько прекрасны. Так бывает и с людьми. В каждом есть красота, но в силу разных причин не каждый может увидеть её в себе. Но это не значит, что остальные столь же слепы. Речь не о красивом лице, модельной внешности и соответствии придуманным кем-то параметрам, под которые многие старательно пытаются подогнать своё тело. Я говорю о том, чтобы иметь красивые мысли, красивое сердце и красивую душу, и я знаю, Белла, что внутри у тебя всё прекрасно».

Я хотела ответить и даже открыла соответствующую страницу, но не смогла придумать ничего такого же достойного, как те фразы, что только что прочла, и, выйдя из интернета, выключила компьютер. Готовясь ко сну, я разволновалась, но успокоилась, когда забралась под одеяло, поправила его со всех сторон и прижала к груди обычный шарф. Шарф Эдварда, про который никто из нас так и не вспомнил. Я пришла в нём домой и, только раздеваясь, заметила, что забыла вернуть вещь владельцу. Этой ночью мне снятся серо-голубые глаза, его лучезарная улыбка, счастливый мужской смех, палочки корицы, листья мяты, включенные гирлянды, кружки с ароматным и согревающим глинтвейном и наша уютная кофейня.

End of flashback

Мой слух улавливает движение позади, что заставляет меня вздрогнуть и возвращает в реальность. Я лишь надеюсь, что настоящий, реальный Эдвард ещё в кровати, и что меня пока не успели разоблачить, но всё равно на всякий случай резко переворачиваю холст чистой стороной вверх. И успеваю вовремя, так как следующее, что я слышу, это шаги, и, ощущая на себе взгляд, понимаю, что Эдвард находится прямо за моей спиной. Я поворачиваю голову направо как раз в тот момент, когда он садится прямо на пол у моих ног и, коротко взглянув на мольберт, возвращает своё внимание ко мне.

- Я проснулся, а ты не рядом, и подумал, что потерял тебя.

- Я всё ещё здесь, Эдвард.

- Я надеюсь, что навсегда, - говорит он в ответ, но лучше бы я не слышала этих слов. Я опускаю глаза вниз и изучаю свои испачканные карандашом руки, лишь бы не смотреть на Эдварда. Ну, что с ним не так? Почему ему обязательно продолжать произносить те вещи, которые больше не греют меня, не характеризуют нас, тех людей, которыми мы стали? Все эти слова о бесконечности и тому подобные фразы лучше забыть, потому что вечности может и не быть. Чтобы всё наладилось, уже недостаточно лишь одного желания. Когда же он, наконец, поймёт, что его поэтические высказывания мне сейчас совершенно ни к чему? От всего этого только тошно становится, так, что хочется запихать в уши вату, чтобы не слышать красивых слов. Раньше я любила их, но я не та, что прежде. Нынешней мне они поперёк горла. Я могу часами сидеть у мольберта и в течение этого же времени думать, что один графический набросок сделал меня художницей снова, но в долгосрочной перспективе это ничего не значит, и от него нет никакой пользы. Он не принесёт ни цента, а с пустыми карманами долго не проживёшь. Я начинаю думать, что вполне могу уничтожить рисунок, которым любовалась и гордилась всего каких-то пять минут назад, а потом пожалеть об этом, и, чтобы этого не случилось, перенаправляю возникшую злость на Эдварда, ведь из-за него моё настроение и изменилось. Было бы куда лучше, если бы он молчал.

- Да перестань ты уже говорить так! – кричу я на него и встаю, чтобы уйти, но запутываюсь в собственных же ногах и простыне, что на мне, и падаю прямо на Эдварда. Он оказывается на спине, должно быть, ему немного больно, судя по его болезненному стону, но его руки смыкаются вокруг меня, несмотря на это, до того, как я успеваю подняться. Я не хочу чувствовать тепло мужского тела под своим и начинаю вырываться, и даже колотить Эдварда по обнажённой груди, всё, лишь бы он отпустил меня, но этого не происходит. Вместо этого он переворачивает нас, теперь сверху уже его тело, оно придавливает меня, и я забываю, что ещё секунду назад боролась с ним. Я обездвижена и не могу пошевелиться, и вот теперь-то я действительно ощущаю, насколько Эдвард тёплый. От него исходит жар, как при температуре, я понимаю, что так не должно быть, и осознаю, что это не с ним что-то не так, а со мной. Меня знобит, мне не удаётся взять под контроль незнакомую и пугающую реакцию тела, и она передаётся Эдварду, будто мы звенья одной цепи. Его голос встревоженный, когда он замечает это:

- Ты вся дрожишь. Что с тобой, Белла?

Меня лихорадит, губы трясутся, и мой голос дрожащий, сиплый, но мне удаётся отыскать в себе способность чётко ответить:

- Я не знаю.

- Постарайся успокоиться. Дыши, Зефирка, дыши.

- Плохо. Мне плохо, Эдвард, - я утыкаюсь лицом в его плечо, пытаясь думать позитивно, представить, что на нём тот шарф, от которого пахло корицей, мятой и им самим, отыскать уже несуществующие запахи и вдохнуть их, но они давно исчезли. Кофейными зёрнами, глинтвейном и десертами, что подают в больше не нашей кофейне, от Эдварда теперь совсем не пахнет.

- Всё будет хорошо, - отвечает он, и я чувствую движение, то, как он поднимает меня на руки. В следующее мгновение на меня обрушиваются потоки воды, тёплые и мягкие, но эффективно приводящие в сознание. Мы с Эдвардом в душевой кабине, заполняющейся паром, оба в одежде для сна, она быстро намокает, становится тяжёлой, но мне всё равно. Наши тела соприкасаются, мы впустую тратим воду, которую привыкли экономить, сейчас она не используется по назначению, а просто убегает в трубы через сливное отверстие, но никто из нас не обращает на это внимания и не торопится закрыть краны. Эдвард глубоко целует меня, прижимая к влажной стене, и в его объятиях я окончательно успокаиваюсь.

Даже подверженная колебаниям настроения, срывающаяся в эти моменты на него одного, потому что больше не на кого, в конечном итоге я неизменно ощущаю вину и прихожу к пониманию, что больше всего боюсь разбить всё, что нас связывает, так, что чувства будет уже не склеить.

Предыдущая глава || Следующая глава