Я вовсе не имел в виду то, что сказал, Белла. Я не хотел, чтобы это так прозвучало. Мои слова не означают, что ты должна уйти. Я не переживу, если ты так поступишь. Пожалуйста, останься. Мне не всё равно, что ты не со мной и не с… ним, но я готов ждать столько, сколько потребуется. Только не уходи, ладно? Я прокручиваю это снова и снова в своей голове, неспособный мысленно остановиться, пока иду по коридору к её палате. Сейчас ещё довольно рано, но так я буду рядом, когда Белла только проснётся, и, может быть, мы сможем поговорить. Найти ускользающую связь и понимание, не дать этой нити порваться до конца. Я уже не знаю, как позволил себе сказать те слова. Я, конечно, был расстроен, уставшим после первой ночи с ребёнком, когда он просыпался каждые несколько часов, и всякий раз непременно проходило гораздо больше одной минуты прежде, чем я вставал к нему, и ко мне кто-либо приходил, но я не должен был злиться. Я знаю, для неё всё сложно… и трудно. Мне надо было сдержаться… Я смогу сделать это теперь. Сохранить спокойствие и терпение, пытаясь достучаться до неё, когда она проснётся. Но Белла оказывается уже неспящей, если она вообще спала. Находящейся вне больничной кровати. Одетой в уличную одежду. Поблизости не видно ни её халата, ни других немногочисленных вещей, захваченных мною из дома той ночью. Сидящая на краю мятой постели и склонившаяся над листом бумаги с ручкой в руках, она слишком быстро выпрямляется в полный рост, тут же хватаясь за живот под бежевой толстовкой правой рукой, и мгновенно становится визуально потерянной. Словно что-то идёт не по плану.

- Что ты делаешь? - зачем она оделась? И куда собралась? Я спрашиваю это сам у себя, но думаю, что в глубине души… где-то очень глубоко внутри знаю ответ.

- Чарли ждёт меня внизу… - она опускает глаза вниз, будто я не заслуживаю того, чтобы смотреть мне в лицо, говоря всё это, и моё сердце, то сердце, что корило себя за импульсивность и некоторую чёрствость и собиралось извиниться, при необходимости упасть в ноги, лишь бы удержать эту женщину на каких угодно условиях, на её условиях, если иначе будет никак… это самое сердце разбивается на кусочки. Они разносятся по кровеносным сосудам по всему организму от боли прежде всего за моего ребёнка. За ребёнка, который всё равно наш общий. И её в том числе. По сравнению с этим по поводу себя я почти что ничего не чувствую.

- Ты это собиралась написать в своей записке?

- Я не… знаю.

- Что с тобой произошло? Я тебе что-то сделал? - мой голос фактически нейтральный, и, наверное, это не есть хорошо, но я кажусь себе мёртвым или умирающим, и кричать просто нет сил. Я думаю, что задохнусь, если начну… Подавлюсь воздухом, что будет пытаться поступать в лёгкие.

- Нет. Нет, ты ничего мне…

- Что же тогда со мной не так?

- Дело вовсе не в тебе, Эдвард, - поднимая взгляд, она тянется к моей рубашке на левом боку, но я отступаю, потому что не собираюсь позволять ей дотрагиваться до меня, если всё это почти кончено. Мы двое, мы трое, наша семья, отношения, которые были и ещё могут быть воссозданы вновь, и связь, что находят далеко не все, в то время как она отказывается от неё. Эта и все подобные ей фразы стары, как мир. За ними всегда следует «но». Я люблю тебя, но… Я не считаю тебя в чём-либо виновным, но… Я не злюсь, но…

- И ты ждёшь, что я этому поверю?

- В этом мире не всё крутится вокруг тебя, - Белла говорит это так, будто её жизнь даже в течение короткого и продолжительного времени никогда не была связана с моей, а в ней не развивался мой ребёнок, вышедший из её тела два дня назад, и всё это мне просто приснилось… показалось… померещилось. Она не выглядит женщиной, любившей меня… любящей сейчас и желающей всё это преодолеть… разобраться… решить. Принять и мою, и не мою помощь.

- Да мне и не это нужно. Твоей жизни было бы достаточно. Чтобы она сосредоточилась на моей и соединилась с ней ради нас обоих. Ради ребёнка, которого ты лишаешь себя. Но ты словно скорее умрёшь…

- Может, я, и правда, умру… - голос слишком тихий, кажущийся подавленным и звучащий дрожащим, но это ничего не значит. Или я не хочу верить или думать, что это может значить что-то большее, чем просто её переживания за саму себя. Они как раз-таки ясно и различимо отражаются на её лице, но всё остальное… Я очень устал для того, чтобы искать скрытый смысл. Выискивать его где-то в глубине посреди всей этой борьбы. Я хочу уже определённости. Неважно, какой. Просто понять всё и начать к этому привыкать.

- Так живи. Ты, чёрт побери, свободна. Я не хочу больше продолжать. Только когда поймёшь, что внутри пустота, не надо приходить ко мне, - я выкрикиваю это настолько громко, насколько не считал, что это возможно с моим-то бывшим вечно нежным и доброжелательным с ней даже в минуты гнева голосом, и, разбитый и больной, бросаюсь прочь за дверь. После моего удара ею та сотрясается так, что я удивляюсь, как вокруг меня не складываются стены. Хотя внутри они, кажется, всё-таки рушатся и становятся просто глыбами мусора. Но мой выбор сделан.



Неистовый плач разрушает тишину так, как будто её никогда и не существовало. По инерции, потакая свойственным каждому человеку эгоистическим желаниям, я притягиваю к себе вторую подушку и накрываю ею собственную голову, пытаясь хотя бы минимизировать звук или и вовсе заглушить его до самого конца. Мне хочется спать… Засыпать поздно вечером и не просыпаться до самого утра. Не просыпаясь каждый час, а иногда и чаще, потому что даже когда в комнате царит абсолютный покой, мне снится, что это не так, или что всё вот-вот изменится, и таким образом я нередко осознаю себя лежащим с открытыми глазами и уставившимся в мрачную темноту, полностью безмолвную и не содержащую ничего, из-за чего я должен был возвращаться в реальность. У меня больше нет сил. Даже при том, что я никогда не остаюсь один на один с ребёнком, и иногда, когда приезжает Элис, я и вовсе начинаю чувствовать себя лишним, они заканчиваются слишком быстро.

Иногда я хочу, чтобы он исчез… Но не проходит и минуты, как тут же начинаю ненавидеть себя за подобные мысли. Просто моя жизнь теперь другая. Я словно заперт в четырёх стенах. Конечно, я выхожу на улицу и вижу посторонних людей, знаю, что они есть и живут, но каждый раз при мне есть коляска, а я бы хотел хоть раз… хотя бы один чёртов раз выйти без неё и пойти буквально туда, куда глаза глядят. Но в течение дня это невозможно, а к ночи я уже слишком уставший и еле держусь на ногах, чтобы выбираться куда-то дальше заднего двора дома своих родителей, и в любом случае даже там нельзя провести слишком много времени. Сейчас не лето и не весна, чтобы иметь возможность сидеть на стуле и на протяжении нескольких часов созерцать окружающий пейзаж и дожидающийся своего времени года бассейн. Я отец только двенадцать, нет, уже почти тринадцать дней, а дома мы находимся и того меньше, по состоянию на уже минувшие сутки всего лишь одну неделю, но ощущения такие, что это длится далеко не первый месяц. Меня будто выжали, словно бельё после стирки, которое выжимают ещё и ещё, хотя в этом уже давно нет никакой необходимости, потому что и одного раза было более чем достаточно.

- Ну, откуда в тебе столько слёз, Алекс? Откуда столько сил? - я спрашиваю это у него, всё-таки подойдя к кроватке и доставая из неё крохотное тельце, не понимая, как оно вообще может вмещать в себя столько плача, чтобы при этом он нисколько не иссякал, а маленький организм не уставал. Я не жду ответа, но для меня всё это просто за гранью. За гранью понимания, да и желания вникать тоже. - Ты же уснул лишь недавно, и ты не можешь быть голодным. Я кормил тебя перед сном. Почему ты не можешь сжалиться надо мной? Пожалуйста, перестань. Я очень тебя прошу. Прошу, успокойся. Я этого не вынесу. Просто не вынесу. Всё же хорошо. Хорошо. Почему ты плачешь? - между этими беспорядочными вопросами я прижимаю его к себе, возвращаясь обратно в кровать и подтягивая одеяло в надежде, что оно поможет заглушить крик, чтобы не разбудить родителей, которые и так делают для меня слишком много всего в плане поддержки и помощи, особенно, конечно, мама, перешедшая фактически на режим удалённой занятости, но дверь в мою комнату всё равно открывается до того, как я смог что-то сделать с собственным сыном. Потому что я ни черта не могу. Только чувствовать, как он утыкается в мою обнажённую грудь. Не в ту грудь, что ему нужна. Совсем не в ту.

- Я возьму его, Эдвард.

- Не нужно. Всё в порядке.

- Я возьму.

- Извини, - я шепчу это с ощущением стыда и беспомощности во всём теле, когда мама забирает Александра, даёт ему соску и, когда тот принимает её, начинает его слегка качать, чуть двигаясь на одном месте около кроватки, перевезённой мною из дома вместе с некоторыми другими вещами, которые уже успели там обосноваться, включая коляску, и заново собранной уже здесь. Но теперь я не собираюсь ездить туда даже ради того, чтобы просто проверять сохранность жилища. Когда я складывал детали мебели в багажник, то прежде, находясь в детской комнате, чуть не разбил фоторамку, что попалась мне на глаза. В ближайшее время мне лучше быть как можно дальше от своего района. Во избежание худшего, чтобы, сделав какие-то вещи, впоследствии о них не пожалеть. Так же, как я уже думаю иначе о многом. Вижу это в другом свете…

- Ничего.

- Почему тебе всё даётся так легко? - всего пару минут, и мой сын перестаёт плакать так, что барабанные перепонки, кажется, вот-вот лопнут, а я точно знаю, что со мной он и бы через полчаса продолжал реветь, как резаный. Я пытаюсь быть хорошим отцом, стать им изо всех сил, но из рук всё будто валится… Надежда, что это временно, и дома всё станет лучше, себя не оправдала. Потому что я ни черта не дома. Я там, где меня любят, готовят еду, убирают и готовы делать всё за меня, если будет совсем невмоготу, но это не равноценно тому, как всё должно было быть. И как уже не станет. Ведь то утро в больнице… оно всё разрушило. Или же это был я… Я не знаю теперь ничего.

- Потому что ты ещё не понимаешь, что для ребёнка плач это единственный способ сказать, что ему что-то нужно. Еда, забота или просто твоё внимание, чтобы ты банально взял его на руки и прижал к себе. Он больше никак не может к тебе обратиться. Только так. А ты лишь злишься и мгновенно выходишь из себя, Эдвард. Но усталость имеет свойство проходить, а если это не случается сразу, то Александр всё равно ни в чём не виноват. Ты просто должен постараться осознать, что это лишь начало. Основные трудности и испытания только впереди. Как и многие-многие годы, в течение которых ты будешь переживать о частичке самого себя. Целая жизнь вообще-то. Зубы, температура, первое падение и первый шаг, первый раз, когда ему понравится чужая игрушка, а другой ребёнок не захочет делиться, и первая влюблённость в девушку, - влюблённость… возможно, из всего этого я услышал только это слово, хотя даже зубы не являются тем, о чём я окажусь в состоянии просто думать в ближайшее время. Но влюблённость… я запрещу ему всякие чувства, если эта девушка не будет его любить. Если она будет, как… как…

- Я чувствую себя… задыхающимся.

- Я думаю, что тебе надо позвонить Чарли. И поехать на выездные игры с командой.

- Я не могу уехать больше, чем на неделю, - представляю, как ужасно это будет выглядеть, если я оставлю своего ребёнка так скоро. Пусть все считают, что у него есть… есть гораздо более необходимый ему сейчас человек, и никто посторонний не знает всю правду, моё ближайшее окружение в курсе всего, и я не думаю, что уже готов общаться с Чарли. С Чарли-дедушкой моего сына, а не с Чарли-тренером. Скорее всего, он захочет приехать. Он дал мне понять, что я не смогу остановить их с Рене, ещё несколько месяцев тому назад.

- Можешь и поедешь. Я настаиваю. Не хочу, чтобы ты стал злиться ещё и по поводу того, что теряешь форму. Тренировки – это ладно, но позже ты обвинишь и мою еду.

- Твоя еда восхитительна, - возможно, это единственное, что поднимает моё настроение, когда оно стремительно приближается к нулевой отметке, и пусть временами мне уже кажется, что я буквально заплываю жиром, я не думаю, что смогу отказаться от калорийной пищи и разных десертов. - Но что значит ещё? Я ни за что на тебя не злюсь.

- Возможно… возможно, я сказала что-то, чего не следовало говорить. Там, в больнице. В коридоре, когда…

- Я не хочу знать… - дыхание почти застревает в горле от того, насколько быстро, чуть ли не проглатывая некоторые буквы, я произношу это с немыслимой спешкой, но иначе никак. Узнав что-то, мне тут же станет не всё равно, а я хочу именно безразличия. Равнодушия. Чёрствости. Хочу сохранить всё это. Или просто хочу поддерживать видимость этих чувств и дальше. Единственный способ этого добиться это ничего не спрашивать, не задавать вопросов и не задумываться, что было, а что нет. Просто отключить голову… Моя мама… она такая, какая есть, но и та женщина… даже если, ей ничего не стоило не слушать, не принимать что-то близко к сердцу, когда с ней всё зачастую только так и было, и оставаться той, кому всё равно то, что говорят и думают другие. Какого чёрта с ней случилось, что это вдруг изменилось?

- Эдвард.

- Я ничего не хочу знать!

На следующий день, поддавшись матери, собственному эгоизму и желанию сбежать на время от самого себя или хотя бы попытаться сделать это, я улетаю сразу на пять выездных игр, но в самолёте сажусь как можно дальше ото всех и молюсь, чтобы на протяжении следующих восьми дней мне ни с кем не пришлось говорить сильно много даже об общем деле, но веры в это нет вообще, да и Чарли… Он пересаживается в соседнее с моим кресло сразу после разрешения расстегнуть ремни безопасности и получения позволения свободно перемещаться по салону, и, знающий, что все знают, что я не любитель слушать музыку ни в полёте, ни просто по жизни, и мне важно слышать окружающий мир во всех его проявлениях, я выдёргиваю наушники из гнезда телефона и отбрасываю их прочь. Притворяться по поводу пребывания в вымышленном месте нет нужды.

- Послезавтра станут известны окончательные данные о том, кто сыграет в Матче всех звёзд. Ты лидируешь в голосовании болельщиков и имеешь все шансы стать капитаном одной из команд.

- Мне это более неинтересно, - сидя по левую сторону салона воздушного судна, я смотрю в иллюминатор и, чувствуя, как мои руки сжимаются в кулаки чуть ниже подлокотников, борюсь со своей омерзительной и непримиримой со многими обстоятельствами сущностью, которая хочет врезать Чарли и хотя бы разбить ему нос. Я никогда не сделаю этого наяву, но это не мешает мне во всех красках представлять этот момент, в котором я позволяю себе сделать всё, что хочу, наплевав на последствия и санкции, даже если они повлекут за собой крах всего, что я строил не один год в плане карьеры и профессиональных перспектив. Кому нужны победы и высокие достижения, если их не разделить с тем, кто действительно был важен?

- Этого не может быть. Ты об этом мечтал.

- Мои мечты уже не сбылись, - еле выговариваю я. Зуд ударить всё ещё здесь, и я начинаю повторять себе успокоиться гораздо усерднее и тщательнее. Драка на борту самолёта это не то, что допустимо. Даже если это не регулярный рейс.

- Эдвард, я понимаю, что ты чувствуешь.

- Ты не понимаешь. И не поймёшь.

- Я могу его увидеть? Могу увидеть Александра?

- Нет.

- Тогда я думаю, что понимаю. Не ты один лишился… кого-то.

- И что ты сделал? Да ничего. Ты просто ждал внизу, - не способный больше держать многое внутри себя, я говорю это прямо ему в лицо, - ты столько раз твердил мне, что я тебе, как сын, но стоило произойти ситуации, когда я, вероятно, нуждался в том, чтобы убедиться в этом в реальности, ты выбрал не меня.

- На моём месте ты бы тоже выбрал своего ребёнка. Того человека, в ком течёт твоя кровь. Будешь отрицать?

- Я не хочу говорить ни о чём из этого. Я сказал, что поеду с вами, но я здесь ради команды, и только. Это всё, что тебе нужно знать.

- Но…

- Нет. Это то, как между нами всё отныне будет. Остальное не мои проблемы. Ты знаешь… знаешь… за кого их благодарить.

Невзирая на то, что официально мне плевать, и я не хочу давать никаких интервью, выдавливая из себя абсолютно отсутствующий энтузиазм, которого нет и в помине, когда через три дня какой-то не слишком умный журналист перехватывает меня буквально у кромки паркета после только что крупно проигранного матча, мне приходится запрятать вызванную всем этим злость и негодование куда подальше и изобразить воодушевление и восторг. Как бы ни было плохо внутри, мы не можем позволять себе, чтобы люди у экранов видели и слышали нас настоящих. Как пел великий Фредди Меркьюри и вся группа Queen, шоу должно продолжаться… Не зная моих личных обстоятельств, никто не поймёт, отчего Эдвард Каллен выглядит несчастным и побитым судьбой, когда уже знает о том, что стал лидером голосования в Западной конференции и дебютирует в стартовой пятёрке матча всех звёзд вместе с двумя ближайшими друзьями.

- Это невероятно. Что-то из разряда того, о чём ты думаешь, что этого никогда не случится. Это очень эмоционально. Я с самого детства мечтал оказаться в НБА (прим. авт.: мужская профессиональная баскетбольная лига Северной Америки, в частности, США и Канады. Входит в четвёрку главных профессиональных спортивных лиг Северной Америки, наряду с НХЛ, МЛБ и НФЛ. Была основана в 1946 году как Баскетбольная ассоциация Америки и, соединившись с Национальной баскетбольной лигой, была переименована в Национальную баскетбольную ассоциацию). Теперь же мне предстоит сыграть в Матче всех звёзд. Мы сейчас, как видите, проиграли, но это всё равно знаменательное известие и для меня, и для моих друзей. Мы благодарим всех, кто голосовал за нас в процессе отбора, - на самом деле я вряд ли чувствую те эмоции и ощущения, которые упоминаю, но, находясь перед множеством камер на разных точках и на виду у болельщиков, ещё не покинувших трибуны арены в Бостоне и продолжающих ликовать в связи с победой собственной команды, я не могу просто взять и уйти, оттолкнув микрофон, а следом и оператора. Мне приходится расковырять всю свою душу в поиске правильных, подходящих ситуации и необходимых сейчас слов, и лишь оказавшись в уединении гостиничного номера после приезда в отель, я выплёскиваю все свои эмоции, хватаясь за сотовый телефон.

Сообщение в никуда уходит прежде, чем я принуждаю себя передумать.

Ты единственная всё знала. Единственная знала, до какой степени сильно я хочу сыграть в Матче всех звёзд, как мечтаю об этом и переживаю, что отданных мне голосов не хватит, чтобы оказаться в составе одной из команд. Но я прошёл, и все знают, что я должен быть счастлив. И теперь я вынужден притворяться. Играть роль. Потому что ты всё испортила и разрушила ту мою мечту. А мои нынешние мечты уже никогда не сбудутся. Я тебя ненавижу. Твой отец никогда не увидит своего внука. Я думаю, он уже это понял, но, если вдруг ещё нет, так и передай ему при встрече.

Предыдущая глава || Следующая глава