Глава 45
Пока что лидером в номинации «Самое сильное впечатление» остается Джаспер. И, конечно, его офигительная солдатская форма. Неужто есть люди, которые способны приехать к родителям, надев такое? Он что, прямо с поля боя, да? Если говорить правду, то Джаспер тут вообще вне конкуренции. Ничего столь же ненормального я больше не встречаю. Напротив, все до зубовного скрежета скучно и предсказуемо. Скучно, как белые перчатки открывшего дверь дворецкого: ослепительно белые с голубым отливом и хорошо выглаженные. Сам дворецкий вообще как с картинки из пособия для дворецких. И подпись под этой картинкой, должно быть, гласила: «Образец идеального дворецкого». Такого в наши дни трудно найти. Зато, как нетрудно догадаться, Эсми не из того подавляющего большинства людей, что отступают от намеченных планов. И если однажды она захотела получить идеальный дом с идеальными слугами, то своего, надо думать, добилась. У этой женщины каждая вещь и каждый человек на своем месте, и ни у тех, ни у других не может быть изъянов.
По сути, единственный промах Эсми – это даже не Джаспер, а Эдвард, и она не может позволить себе еще разок сесть в лужу. Вряд ли она когда-нибудь и первый-то переварит. Слишком уж болезненным напоминанием для нее стал Эдвард, который каждый миг и час пятнает красивый образ того, что Эсми так долго создавала. И в этом, по сути, мы похожи. У мистера Садиста, как и у меня, с детства не было права на свободу. Перед ним, как и передо мной, открывалась широкая и светлая, но вполне конкретная дорога. И пока я, трусливо сойдя с дистанции, стояла в тени, он, пожалуй, излишне смело свернул на кривую мрачную тропинку (и где только нашел). Таким людям проще в петлю залезть, чем позволить кому бы то ни было себя направлять и вести. Они готовы пожинать ураган и сеять ветер. Все что угодно, но не слушать чужих советов, с какой бы целью их ни давали. Единственный опыт, который Эдвард признает, это его собственный – опыт, полученный вместе с разбитыми кулаками и гематомами на душе. И теперь я могу сказать одно – я ясно понимаю, что мы оба с ним оказались неправы.
В комнате для гостей белые обои с золотыми прожилками, кремовые шторы и огромная кровать с покрывалом в мелкий цветочек и рюшами. Из окна открывается довольно унылый вид на ухоженный парк: идеальные геометрические фигуры и четкие линии убивают случайность и делают из живой природы глянцевую картинку для журнала по ландшафтному дизайну. Вместо хаоса статичность.
Сбросив обувь, Эдвард устраивается на кровати – места там остается еще для пятерых.
- Я хочу сначала поговорить с матерью. А ты пока останься здесь.
- Это твое дело, я бы предпочла вообще с ней не говорить, – смотрю на него своим самым пустым взглядом. Мне правда плевать, как будто геометрия за окном убивает не только буйство зелени, но и мои эмоции.
- Мама может быть резкой.
- Не сомневаюсь.
Эдвард похлопывает по покрывалу рядом с собой, приглашая меня устроиться рядом. Не будучи до конца уверенной в том, что делаю и стоит ли это делать, я подчиняюсь. Мы ведь об этом все равно уже договаривались – я создаю красивую достоверную картинку. Я делаю все, что он скажет. Вздохнув, я создаю, я делаю, я подчиняюсь. По крайней мере, в этом есть и один плюс – мне удается избавиться от очень дорогих, но очень неудобных туфель. Даже не будь мои ноги изувечены, я не была бы уверена, что смогу в них долго продержаться. Однако мои раны свежи, и ношение любой обуви причиняет адские муки. Туфли тоже рады расставанию. Дорогой и гладкой коже наверняка было неприятно прикасаться к моим воспаленным красным рубцам. И сейчас, валяясь на пушистом густом ворсе, туфли отдыхают. Даже туфли вынуждены от меня отдыхать. Как ни парадоксально, я в последние дни начинаю понимать, как тяжело людям находиться рядом со мной. Вряд ли это так уж истинно, но Эдварда мне немного жаль. Мысль о том, что можно пожалеть мистера Садиста, вызывает невольную улыбку. Улыбку, которую я могла бы снабдить наклейкой с надписью «юмор висельника». Жертва жалеет палача, потому что топор тяжелый и натирает мозоли.
- Ты так загадочно улыбаешься.
- Я начала жалеть себя, а закончила жалостью к тебе.
- Позволь узнать, с чего вдруг я стал достоин этого редчайшего из чувств – жалости Беллы Свон?
Эдвард, как и всегда, не кажется заинтересованным, и когда я смотрю в его глаза, то вижу спокойную поверхность озера в серый осенний день. Как будто в черепе у него две дырки, сквозь которые можно увидеть стальной лист или гладкую стену. Все что угодно, кроме того, что творится у него в душе, зеркалом которой, говорят, глаза и являются.
- Я поняла, как со мной непросто уживаться.
- Не сложнее, чем с другими. И не сложнее, чем каждому из нас с самим собой.
- Да, но от себя не сбежать. Неизбежное зло, слышал о таком? А зачем ты мучаешься со мной, я не могу понять.
- Тебе важно знать? - он минуту молчит, как будто ему требуется время на постройку лжи, хотя ничего такого ему не нужно – ложь в его генетическом коде. - Главный враг человека он сам. Всю жизнь борешься с собой. Как правило, этот враг сидит внутри, но иногда случается, что он странным образом воплощается в ком-то, кого ты знаешь, обретает физическую оболочку. Мой враг Элис. Элис это я вовне. Понимаешь? Она мое отражение, копия, новая версия программы без прежних ошибок.
- Не совсем понимаю.
- Мы оба стремились и стремимся к одним целям, но она всегда достигает их первой. Более того, после смерти Тани Элис открыто надо мной смеется, называет слабаком. Когда я называю Элис более совершенной версией программы, я имею в виду, что она лишена каких бы то ни было чувств и не понимает, как можно полюбить и, потеряв нечто дорогое сердцу, убиваться. Она говорит, что я сломался.
У меня случается замыкание в мозгу, когда он со своим чуть отстраненным видом говорит про «нечто дорогое сердцу» и «сломаться». Он что, намекает, будто у него есть сердце? Сердце у мистера Садиста? Существуй возможность его найти, это было бы подобно обнаружению Святого Грааля.
- И только для этого вся постановка?
- Я хочу увидеть Элис, упавшую лицом в грязь, в ту самую грязь, над которой она привыкла парить. Конечно, не сейчас, не так быстро. Для начала я должен сам встать с колен. Я должен убедить ее, что больше не лью слезы над могилой жены и двигаюсь дальше.
- Но играть это одно, а встать с колен на самом деле – другое.
- Знаю, именно поэтому я выбрал тебя.
Как молнией пораженная страшной догадкой, я сижу, не двигаясь, и не могу ничего сказать. Его слов вдруг слишком много. Слишком для того чтобы вместить их все в моей голове, да еще в правильном порядке. Кажется, такое положение дел описывают определением "избыточное". Но кто знал, что в моей блеклой жизни когда-то чего-то будет в избытке. Я просто к этому не готова, так же, как не готова к смерти и ядерной войне. Теоретически я все знаю, но на практике я впадаю в транс.
- Почему?
- Потому что ты мой вариант зла. Находиться с тобой рядом трудно, но моя ненависть к тебе прекрасная завеса. Когда я рядом с тобой, то и сам себя не понимаю.
Странно, о подобном объяснении я не подумала, и оно тем не менее приносит облегчение.
- То есть ты при виде меня сходишь с ума от ненависти, а все вокруг должны думать, что от любви?
- Почти так. За исключением того, что я еще до встречи с тобой сошел с ума, – Эдвард смеется. - В любом случае эта ненависть помогла мне воскреснуть. Элис права в одном, я слишком тяжело переживаю смерть Тани.
- Да, а как же запертые двери, в которые не нужно ломиться?
- Ты знаешь, Белла, я ведь так и не понял, что эта дверь для меня закрыта. Я почему-то думал, что смогу входить и выходить в нее, когда мне захочется. Я взвалил свое прошлое на плечи и тяну его в настоящее. Все мои мертвецы не похоронены и висят на шее, подобно красивому монисту, и ночью я слышу, как гремят их сухие кости. Я тот, кто не живет прошлым. Я тот, кто все свое прошлое носит с собой.
Он смеется так, что каждый звук кажется острым ножом и вспарывает кожу. Стараясь хоть немного защититься от этих неожиданных ударов, я обнимаю себя за плечи, но понимаю, что сквозь пальцы все так же вонзается в мышцы боль и мое сердце кажется кровавым комом, брошенным на стальные кромки лезвий. Как непонятная инсталляция в музее. Что-то на тему опасной правды и сладкой лжи. Уж лучше ложь, думаю я. Она тоже меня ранит, но я хотя бы могу тешить себя иллюзией, что раны, нанесенные фальшивыми ножами и пулями, столь же фальшивы. А что если все будет настоящим? Что если от правды умирают?
- Эдвард, - говорю я и больше ничего. Хотелось бы мне думать, что я вложила в одно его имя много всего и он слышит в этих звуках утешение и поддержку, но, боюсь, там нет ничего, кроме своих страхов и неуверенности. А что, собственно, я могла вложить, если ничего, кроме пустоты внутри, и не чувствую. Да, должны быть и утешение, и поддержка, это было бы не только правильно, но еще и красиво. Но для этого я слишком эгоистична. После всего произошедшего я думаю только о себе, своих ранах и боли, и мне плевать на те кости, которые поют мистеру Садисту колыбельные.
Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr