«Что такое струна? Тонкая нить, призванная соединить две материальные точки в пространстве. Нерушимая связь, передающая мельчайшие колебания и ели заметные импульсы. Нечто без массы и веса. Нечто совершенно незначительное и, в то же время, играющее столь важную роль. Связь, не всегда видимая невооруженным взглядом, но все равно существующая, не смотря ни на что», – было последней записью в дневнике Изабеллы Свон.

Она написала эти глупые и местами чересчур возвышенные слова в тот день, когда приняла для себя окончательное решение, то самое, которое стало поворотным в ее жизни, то самое, которое перевернуло мир вокруг нее. Хотя, скорее всего, эта революция произошла раньше, просто оставалась неосознанной. Но разве мы так уж часто задумываемся над вещами, которые убивают наши старые взгляды и родят новые? Разве вычисляем когда-нибудь точный момент времени? Разве пытаемся найти место?

Она просто увидела его в тот день. В четверг. Ей было восемнадцать, а ему почти сорок. Он коротко представился и написал размашистым почерком свое имя на огромной, занимающей чуть ли не половину стены, зеленой доске. В большой лекционной аудитории царила тишина, только мел скрипел, ломаемый сильными пальцами бледных рук. Белла открыла тетрадь и вывела «профессор Карлайл Каллен», а ниже добавила название предмета. Этот светловолосый элегантно одетый мужчина читал первокурсникам лекции по общей физике. Каждый четверг.

– Элли, ты веришь в любовь с первого взгляда? – спросила Белла вечером у сестры.

– Спрашиваешь! – усмехнулась Элис. – Не верю, а знаю. Это когда видишь человека и понимаешь, что вот он и есть твоя судьба, что именно его ты ждала всю жизнь, о нем мечтала. А он… Он смотрит на тебя не в силах оторвать взгляд и думает то же самое. И вы понимаете, что созданы друг для друга, что только смерть сможет разлучить вас, как бы пафосно это не звучало. У нас с Джаспером все так и было, – игривая улыбка озарила милое личико с тонкими чертами. – Да, что я говорю! Почему было? Есть, есть и еще раз есть. И всегда будет.

В чем-то Элли оказалась права. Их с Джаспером разлучила смерть. Его матери. Он вынужден был взять академический отпуск и уехать на год в Джорджию – устраивать дела, решать вопрос с семейным бизнесом, оставшимся без присмотра. Белла старалась не спрашивать о нем у сестры. Когда появился Джеймс, она и вовсе перестала это делать. Только задумывалась иногда, существует ли вечная любовь на самом деле, не банальная ли это выдумка, призванная затуманить людской разум. Есть ли смысл окунаться с головой в посетившие тебя чувства, менять всю свою жизнь ради человека, который тебя даже не замечает? Не простое ли это заблуждение? Или, может, минутное помутнение рассудка? Кто знает? Сегодня ты преклоняешься перед ним, ночь на пролет разглядываешь фотографию, вырезанную из какого-то там научно-популярного журнала, напечатавшего его статью, слушаешь с замиранием сердца каждое слово, сказанное им во время лекции и после, уже в коридоре. А завтра… Что будет завтра?

– Белла, тебе двадцать один, и у тебя нет парня. Все свое время ты посвящаешь пустой зубрежке формул и чтению любовных романов в мягкой обложке. Белла, скажи мне честно, тебе не надоело все это? Тебе не надоело жить без намека на перспективу? – Элис была серьезна как никогда. Два месяца назад она удачно вышла замуж за прекрасного человека и, будучи уже миссис Симонс, только и думала, что об устройстве личной жизни любимой младшей сестры, пока для той не все еще было потеряно в этой сложной и противоречивой жизни, кидающей нас из стороны в сторону и так редко дающей возможность твердо стоять на ногах.

Джейкоб Блэк появился не сразу. Он постепенно, ели заметно, но, в то же время, умело вплетался в череду ее скучных дней. Через год они уже были неразлучны. Через два решили, что удобнее снимать одну квартиру на двоих, чем постоянно ездить друг к другу в гости, таская за собой груду вещей и что-то непременно при этом забывая. Через три года Джейкоб начал планировать свадьбу, а Карлайл Каллен предложил Белле после получения магистерской степени остаться работать на кафедре ассистентом и продолжить учебу, став его аспиранткой. Ничего удивительного. Ее оценки были самыми высокими на курсе, и, естественно, она согласилась, а вечером счастливая лежала на ковре в гостиной с раскинутыми руками, затуманенными глазами, тупо глядящими в потолок и глупой улыбкой на губах. Хмурый Джейкоб скромно прятался в кресле, не в силах разделить странную радость Изабеллы.

Тогда-то она и решила, что с ним лучше расстаться. В течение восьми месяцев она тщательно обдумывала этот вопрос.

– Отец, ты когда-нибудь думал о том, чтобы… – неловко начал разговор Эдвард. Не то, чтобы он не знал, о чем хочет спросить. Нет, наоборот знал. Только не мог задать прямой вопрос. Это звучало бы слишком бестактно, слишком эгоистично, слишком грубо, в конце концов.

– Думал о чем? – уточнил Карлайл, ближе придвигая свой стул к столу. Они с Эдвардом завтракали. Скромно сидели на кухне и проглатывали плохо поджаренный омлет. Эсми дома не было. Она с самого раннего утра уехала к Хейлам, оставив лишь записку, в которой предупреждала о том, что не вернется раньше вечера воскресенья. Что же, два дня придется продержаться на пицце и чипсах без вариантов и перспектив.

– О том, чтобы расстаться с матерью, чтобы уйти к другой женщине, – Карлайл поджал губы и нервно застучал пальцами по столу. – Сколько вы уже вместе? Двадцать пять лет? Больше?

– Мы познакомились еще в старших классах, – коротко ответил Карлайл. – Эдвард, почему ты спрашиваешь? Почему именно сейчас? – внимательный взгляд отца заставил парня отвернуться.

– Прости. Это расстраивает тебя. Я… я сам не знаю. Просто… в голову пришло. Прости, – начал оправдываться Эдвард. Тысячи иголок протыкали его изнутри в отчаянной попытке вырваться наружу. Сотни слов готовы были сорваться с языка.

– Нет, нет, нет. Не извиняйся. За что? – еще сильнее поджимая губы, успокаивал Карлайл. – Ты прав. Насчет времени. Мы с твоей матерью вместе уже столько лет, что начинает казаться, будто и не было никогда по-другому. И не могло быть. А наша память. Она избирательна. Призывает забывать неприятные моменты.

– Значит, ты все-таки думал об этом? – осмелел Эдвард.

– Я был тогда таким дураком. Ночами просиживал с докторской диссертацией. А она приставала с какими-то глупостями. Просила вынести мусор или вкрутить перегоревшую лампочку, требовала, чтобы я непременно съедал свой ужин до того, как он успеет остыть. Иногда мне было просто смешно. Чаще раздражало. А потом она сказала, что беременна. Эта новость… Меня будто молотком по голове ударили. Все было так не вовремя, так не к месту. Я бы не смог… Просто не смог бы в тесной съемной квартире, наполненной детским плачем, заниматься наукой, заниматься вообще чем-то.

– И ты… Ты? – Эдвард встал и отошел к окну. Безликая тяжесть давила на него со всех сторон, мешая свободно дышать. Он не хотел больше слушать. Он без слов догадался обо всем.

– Мы поругались. Сильно. И я ушел. Мне было мерзко. Я чувствовал себя последней скотиной, когда захлопывал за собой дверь. Но разве я мог остаться? Она меня не понимала. Она была так далека от физики, от темы моей диссертации. Она даже и не пыталась что-то понять. Не желала.

Эдвард стоял к отцу спиной. Он не хотел видеть его лица, вжимал в подоконник пальцы до боли в руках, тупо разглядывал брошенный во дворе соседскими детьми разноцветный мяч.

– Я не хочу дальше слушать. Прости.

– Но я должен рассказать, раз начал. Я не хочу, чтобы между нами оставалось что-то… Ты… ты понимаешь, что я имею в виду. Мы с твоей матерью все равно вместе. Так уж все сложилось. Она нашла меня через неделю после той размолвки. Я был удивлен тому, как спокойно она держалась, как ровно сказала… – голос Карлайла дрогнул. – Она сказала, что «той проблемы больше нет», что «вопрос решен», и я спокойно могу возвращаться. Она сделала аборт, представляешь? Ее родители, вся ее семья были ревностными католиками. Если бы кто-нибудь узнал… Да при чем тут кто-то? Для нее, для нее самой это было… И она так спокойно выговаривала холодные слова, так отстраненно. Вот тогда-то я и почувствовал себя настоящим куском дерьма, Эдвард. Я ей обещал, что мы заведем ребенка сразу после того, как я получу докторскую степень. Я вот так по-глупому оправдывался перед ней.

– Ну, ты исполнил свое обещание, – спокойно заметил Эдвард, успевший уже совладать с эмоциями, накрывавшими подобно одеялу. Не выпускать их наружу было для него теперь основной задачей.

– Эдвард, я не брошу ее после такого. Никогда и ни за что не брошу, – в сердцах крикнул Карлайл уже уходившему сыну.

– Ага. Как же… – ели слышно пробормотал Эдвард. Днем ранее он лазил в отцовском компьютере, пока того не было дома, бесцеремонно сунулся в почтовый ящик, оставленный открытым и обнаружил добрую сотню писем от Изабеллы Свон, мисс Свон, так она предпочитала подписывать все, что посылала. Эдвард не стал ничего читать. Это было бы неправильно, нечестно, опять же грубо. Но безграничное любопытство буквально съедало его изнутри, не давало спокойно спать, есть, передвигаться, не позволяло думать о чем-либо, кроме писем. И вот после разговора он наконец-то решился: прошмыгнул бесшумно в комнату на втором этаже, оклеенную красными обоями, сел в кресло, включил компьютер, открыл с замиранием сердца первый мейл.

Здравствуйте, профессор Каллен!
Еще раз дико извиняюсь за задержку. Не буду утруждать вас лишними подробностями в объяснении причин столь небрежного с моей стороны отношения к работе. Скажу лишь, что виной стали обстоятельства личного характера. Пусть несколько позже обещанного срока, но все же высылаю вам реферат той статьи, о которой у нас в прошлом месяце был разговор.
С уважением, мисс Свон.

Эдвард с нескрываемым разочарованием ткнул указателем мышки, открывая вложенный в письмо файл. Сухой тон короткого послания буквально припечатал его к столу своей подчеркнутой холодностью и напускной деловитостью. Только увидев открывшиеся фотографии, он взглянул на число. Карлайл получил этот волнительный мейл четырнадцатого февраля в День всех влюбленных. Она послала эти фотографии специально или по ошибке? Они оказались такими откровенными, что Эдвард даже отвернулся от монитора. Он, конечно, видел и раньше подобные снимки, но это были чужие, незнакомые женщины. Они смотрелись нелепо, казались ненастоящими, воспринимались как манекены, вылепленные из воска. Здесь же все было так натурально, так правдоподобно, так возбуждающе, в конце концов. Он увеличил первый снимок, ближе придвинулся к монитору, робко провел пальцем по светящейся в полумраке комнаты цветной картинке, оставляя то тут, то там слабые отпечатки от прикосновений.

– Эдвард? – тихий голос Карлайла заставил вздрогнуть лишь на мгновение.

– Ты что-то хотел спросить? – спокойно проговаривая каждое слово, поинтересовался Эдвард.

– Что ты делаешь за моим компьютером? – последовал вопрос.

– Занимаюсь. Готовлю доклад по литературе. В моей комнате, наверно, кабель перегнулся. Пропал Интернет. Я подумал, ты будешь не против, если я позанимаюсь здесь час или два, – внешне Эдвард был абсолютно спокоен. Непроницаемая маска надежно скрывала его истинное лицо. И только сердце в груди отбивало сумасшедший ритм. Ведь, стоило Карлайлу сделать один маленький шаг, стоило только наклониться к монитору…

– Конечно, я не против. Занимайся, сколько потребуется. В понедельник я вызову мастера, чтобы все починил, – Карлайл развернулся и пошел к двери. Эдвард с облегчением выдохнул и прикрыл глаза.

– Кстати, – отошедшая волна смертоносного холода вернулась, чтобы вновь захватить беспокойное сердце Эдварда, безжалостно его заморозив, – на какую тему доклад? Что вы сейчас проходите? – спросил резко развернувшийся Карлайл.

– Оруэлла, – односложно ответил Эдвард. Не задавая больше глупых вопросов, отец ушел.

Красный пояс. Безумно дерзкий и жутко соблазнительный кусок кружева у нее на талии, призванный поддерживать черные в сеточку чулки и соблазнять любого наблюдателя, был не черного, как раньше думал Эдвард, а почему-то красного цвета. Этот факт и разочаровывал, и вселял надежду одновременно. Ведь у Изабеллы наверняка несколько комплектов белья. Если как следует поискать, найдется и что-то черное. Или, даже, темно-синее. А, может, белое? Нет, в белом он не хотел ее представлять, даже скривился от этой мысли. Черное или темно-синее – вот чего он желал. Прекратив жадное рассматривание чужих фотографий, Эдвард убежал в ванную, где быстро разделся. Его голова волнующе кружилась, ноги скользили по полу душевой кабинки, завязавшееся внизу живота тугим узлом желание требовало разрядки. Теплые струйки воды упали на плечи, руки сами по себе опустились туда, где им сейчас было самое место.

Пришедшее облегчение оказалось не долгим. Стоило вернуться за компьютер и бросить беглый взгляд на монитор, и желание вернулось. Оно было диким и неконтролируемым, замешанным на необоснованной ревности и злобе, переполненным ненавистью неизвестно за что. Эдвард почувствовал насущную потребность избавиться от этого всего, отвлечься. Он нашел на отцовской полке какую-то книгу Оруэлла, про которого так удачно полчаса назад соврал, и начал читать. Нервные руки теребили мокрые волосы, глаза бездумно пропускали слова. Первая страница бессвязного текста, вторая, третья, последний абзац четвертой заставил приковать к себе взгляд:

«Каким-то бешеным усилием воли, как отрываешь голову от подушки во время кошмара, Уинстон переключил ненависть с экранного лица на темноволосую девицу позади. В воображении замелькали прекрасные отчетливые картины. Он забьет ее резиновой дубинкой. Голую привяжет к столбу, истычет стрелами, как святого Себастьяна. Изнасилует и в последних судорогах перережет глотку. И яснее, чем прежде, он понял, за что ее ненавидит. За то, что молодая, красивая…»[1]

Дикий рык вырвался из груди Эдварда, когда в порыве ярости он бросал злосчастную книгу на пол. Никогда еще эмоции до такой степени не переполняли его.

____________________

[1] Джордж Оруэлл «1984» (пер. В. П. Голышева)