«Зонтик на ветру» – вот как это называлось. Очень веселая, очень интересная игра, в которой следовало добежать до края обрыва, замереть над пропастью и, сделавшись невесомым «зонтиком», прыгнуть вниз.

Как правило, обрывом назывался холмик перед их домом, высотой в два кухонных стола, поставленных друг на друга. А пропасть – черная от грязи лужа, простирающаяся на полметра прямо под ним. И когда «зонтики» – Эдвард и Эммет, – обгоняя друг друга, летели в самую гущу этого болота, бабушка Шерли с криками выбегала из дома и буквально за уши вытаскивала их из грязи, причитая, как же она отстирает вконец испорченную одежду.

Эммету нравилось смотреть, как прыгает старший брат. В нем была воздушность и грация – в каждом движении. Прикрыв глаза, сжав губы и чуточку улыбнувшись, он парил вниз. С не менее удачным, чем сам прыжок, приземлением.

Эммет же, однажды не рассчитав силы и подражая брату, вывернул правую ногу. Эдвард еще год дулся на мальчика за то, что теперь бабушка не выпускала их играть в «зонтики»…

Та же бабушка, к слову, любила повторять, что в одну реку дважды не войдешь. И Эдвард слепо верил ей, руководствуясь этой истиной.

Но, похоже, Шерли заблуждалась.

Обрыв, перед которым он стоит сейчас, не менее страшен, чем настоящий. И если из грязной лужи еще можно было выбраться, то из этой пропасти – нет.

Они с Беллой сидят на коленях друг перед другом, посреди немой гостиной, безмолвно глядя в глаза и больше не соприкасаясь. В карих – надежда и призрачное отчаянье. В серых – его – бесконечно простирающаяся на многие километры горечь.

Белла готовится услышать ответ. Эдвард – его дать. И оба с легкостью согласились бы поменяться местами.

За окном начинает накрапывать дождик. За окном – холодно, а здесь – тепло, даже слишком, едва ли не жарко. И жар никак не помогает делу. Мужчина чувствует нарастающее в себе раздражение, обладающее преступной способностью переплетаться с отвращением. Только бы не сорваться…

Белла не выдерживает первой. Делает глубокий вдох, сглотнув.

– Я понимаю тебя, – признается, оставаясь сидеть неподвижно. Хочет, очень хочет коснуться мужа, но не рискует. Опасается.

И прежде чем он успевает возразить, продолжает:

– Я знаю, что бывает время, когда кажется, что вокруг только темнота и ничего больше. Что нет смысла пытаться что-то сделать и куда- то идти – со мной тоже это было.

Каллен скорбно усмехается. От этого звука Белла едва ли не морщится.

– Gelibter, – сдается в пользу тяжелой артиллерии, снова произнося это слово, – на самом деле из непреодолимого в этом мире только смерть. Когда человек мертв, нельзя ничего сделать – это безысходность, потому что его не воскресить. Но все остальное… все, даже если оно ужасно… можно пережить. У них получается. У них всех. И у нас с тобой, Эдвард, у нас обязательно получится!

Интересно, насколько в свою искрометную тираду верит она сама? Сидя здесь, глядя на него и припоминая все то, что услышала прошлой ночью и этим, черт его подери, утром. Утром Вопроса…

– До стадии переживаний, – Эдвард прочищает горло, упрямо глядя вниз, на свои руки посреди темного пола, – как правило, не доходит… сейчас очень просто оступиться на крыше или перепутать чай с кислотой…

– Зачем ты это говоришь? – жмурится Белла.

– Для большей правдоподобности.

Мужчина не знает, откуда в нем столько злобы, спеси и отвратительнейшей серой безнадежности. После требования Беллы выбрать и ее, и ребенка или потерять всех, наплевательское отношение выползло из своей темной норы. А когтями оно дерет очень больно… по живому.

– На каждый день рождения мы задували свечи, помнишь? – она с трудом, но еще в состоянии делать вид, что все в порядке; по крайней мере, голосом – старается. – И всегда загадывали желание. Чего просил ты? Каждый год, Эдвард!

Каллен стискивает зубы. Цедит:

– Жить рядом с тобой.

– Со мной и..?

– С тобой. Жить рядом с тобой, – мотает головой он, раскусывая план жены, – каждый гребаный год. Чтобы без тебя не остаться.

– Ты тоже хотел Его, – девушка громко втягивает воздух, вырываясь из цепких лап всхлипов. Бережно и нежно, как настоящая мама, как всегда делала и Эсми с Эмметом, укладывает ладони на свой живот. Гладит его кончиками пальцев.

– Когда-то – да.

– Ничего не изменилось, – уверяет Белла, пересиливая испуг и подбираясь к нему ближе. Робко притрагивается к пальцам левой руки, особое внимание уделяя тонкому ободку золотого кольца, – мы вместе, мы друг друга любим, и у нас все получится.

За раздражением следует ненависть. Без промежуточных этапов и шагов она накрывает собой так крепко, что выпутаться – невозможно. Эдвард ощущает, как горит лицо и как сжимаются в кулаки ладони. От усилий сдержаться ему тяжело дышать – не та эта реакция, какой можно было ожидать после столь выматывающей ночи.

– Когда-нибудь этот ребенок с гордостью скажет в школе, что один из его родителей – существо неопределенного пола, – ядовито выплевывает мужчина, переступая через себя и глядя-таки жене в глаза. Чтобы уничтожить возможность списать все на шутку.

– Эдвард…

– Ты можешь хотя бы на минуту представить себе, что просишь сделать? – Каллен распаляется больше прежнего. Отчаянные попытки жены найти аргумент для ответа – причем конечный, беспрецедентный – будят в нем зверя. Он вырывает руку из маленьких пальчиков.

– Да, я понимаю…

– Ни черта. Ни грамма не понимаешь! Я не смогу стать тем, кого он должен будет во мне видеть! Стать его отцом! Я не смогу защитить его, не смогу ему помочь и не смогу дать ему даже совета… простого совета! А все потому, что слушать совет оттраханного мужчины, – он с такой силой ударяет по доске пола, что Белла вздрагивает, прикусив губы до самой крови, – все равно что расспрашивать заключенного о правопорядке!..

Белла смотрит на него широко раскрытыми глазами и часто дышит. Смотрит, впитывая в себя каждое слово, пропуская через тело. Слезы уже набухли, уже готовы катиться вниз, но держатся на месте. Из последних сил.

– А самое страшное, что я не смогу его любить… так, как надо. Как он заслуживает.

Заканчивая, Эдвард тяжело выдыхает, закрывая глаза. Тщетно старается выровнять дыхание и унять дрожь. Огонь внутри все еще пылает. Чтобы он затух, нужно не меньше часа спокойствия, брать который неоткуда.

– Неужели если бы это случилось со мной, – после нескольких секунд молчания, негромко и дрожащим голосом, но с ощутимой уверенностью внутри, уверенностью в нем, как и прежде, спрашивает девушка, – ты бы позволил мне убедить себя во всем этом?

Выдох. Еще вдох – отказывается пока терять самообладание. И смотрит так пронзительно, так честно, что не посмотреть в ответ – неизмеримый по жестокости поступок. Эдвард не выдерживает – смотрит.

– Нет… – сомневаться не приходится. И не пришлось бы.

– Вот видишь, – уголков побелевших губ касается улыбка, – тогда почему ты решил, что это дам тебе сделать я?

– Мы отличаемся друг от друга.

– Всего лишь полом…

– Хотя бы полом, – Эдвард мужественно продолжает говорить, хотя жжение в горле уже просто невыносимо, – ты – женщина.

– Это не значит, что я не могу тебя защитить, – она робко прикасается к его груди, проводя линию ровно там, где сердце. По царапинам, затянувшимся коричневой коркой.

– Не можешь. Ты можешь помочь зализать раны, но не защитить. И это все, на что теперь способен и я сам…

– Неправда. Никто, кроме тебя, меня не защищает.

От ее веры боль нарастает. В том же самом сердце – под невидимой линией.

– Хочешь честно? – стараясь проигнорировать пламя внутри, говорит Эдвард. – Если бы мы с тобой шли по улице и на пути оказался бы мужчина, пожелавший причинить тебе вред… большее из того, что я мог бы сделать, было бы закричать вместе с тобой.

Верно. Верно и честно, ничего не поделать. Одна лишь мысль почувствовать рядом человека, хоть как-то напоминающего Пиджака, – режет на части. А то, что при этом будет рядом Белла, что она может пострадать – заживо сжигает.

– Хватит, – обрывая мужа, Белла на удивление ловко поднимается со своего места, оказываясь рядом с ним. Наскоро сморгнув слезы, крепко обнимает за шею, прижимаясь к нему всем телом. Дышит неровно, но очень старается это исправить.

– Нет, слушай... – протестует Каллен. Моргает, лишая соленую влагу последней возможности коснуться кожи.

– Нет, ты слушай, – твердо говорит она, устраивая подбородок на его плече – как всегда делала прежде, – я здесь, Эдвард, не для того, чтобы потешаться над тобой, издеваться или жестоко сыграть на факте случившегося. Я здесь, потому что я ужасно сильно тебя люблю – и таким, и другим, и любым, в каком бы состоянии ты ко мне ни вернулся. Я верю в тебя и в то, что у тебя получится справиться с этим, это пережить!

– А если…

– А если нет, – девушка поворачивает голову, поцеловав его в щеку, уже заросшую колючей щетиной, – я буду делать это сама. За нас обоих. Все.

Каллен не находится с возражением на этот счет. Замолкает на полуслове, пораженный искренностью, которую она вкладывает в эту фразу. Без всякой издевки и без всякого преувеличения. Честно и только. По-настоящему честно.

– Я не посмею упрекнуть тебя или потребовать от тебя невозможного, Эдвард, – с улыбкой сквозь слезы Белла гладит его волосы, запуская в них пальцы, – все, чего я прошу, – признать, что ты отец этого ребенка и хочешь им быть. Что ты останешься с нами…

Она часто дышит, кусая губы. Улыбается явнее, судя по голосу.

– Ради вас обоих я сверну горы, – едва слышно признается на ухо, – и, может быть, даже чуть больше…

Затихает. Медлит полсекунды. А потом договаривает, преодолев робость:

- Я хочу знать, что тоже тебе нужна…

И замолкает, успокоено выдохнув. Сказала до конца. Сказала все, что хотела. Получилось.

Эдвард чувствует, что ее ладони до сих пор его не отпускают. Чувствует, как теплое тело касается майки, отказываясь отстраняться. И то, что Белла вслушивается в каждый его вдох, в каждый звук комнаты не подлежит сомнению.

Он поднимает руку, и она напрягается. Она боится.

Он укладывает ее на тонкую талию жены, и она немного расслабляется.

Ярость затухает, а гнев постепенно сравнивается с землей. Белла много и часто говорит с ним за эти дни, но чтобы так, как сегодня… чтобы, зная всю правду, с таким желанием оставить рядом, остаться… впервые. Конечно, это впечатляет. Конечно, это вводит в ступор. И конечно, тут не избежать недоумения – зачем ей настолько усложнять себе жизнь?

- Ты всегда мне нужна, - заверяет он.

- Я теперь не одна…

- Знаю, - тише прежнего говорит мужчина и кивает.

Прикрывает глаза, ответно обнимая девушку и волей-неволей пробирается мыслями в тот вариант, о котором она говорила, представляя себе Беллу после… изнасилования. То, как она плачет, как стонет, вспоминая подробности, как кричит ночью и как предлагает ему уйти. Раз и навсегда. Постоянно.

Она права: нет той причины, по которой бы он согласился ее бросить. И нет той причины, по которой согласится она. Абсолютно точно.

– Я боюсь, – признается Эдвард, сморгнув соленую влагу и немного изменив свое положение, тем самым покрепче обняв девушку.

– Я тоже, – отвечает она, – это нормально.
– Нет, – Каллен качает головой, проведя тоненькую линию по ее шее, – мы этого слишком сильно хотели, чтобы теперь бояться.

Белла хмыкает. Как ребенок, нашедший любимую игрушку детства, утыкается лицом в его кожу.

– У нас получится. Я тебе обещаю.

Эдвард с непередаваемым удовольствием вдыхает запах ванильного мыла и тот самый, немного затихший, Беллы. Любимый и достойнейший из ароматов.

– Ну, уж если ты обещаешь…

Осторожно отстраняясь, она с широкой улыбкой, уже истребившей все слезы, смотрит прямо ему в глаза. Эдвард теряется от такого взгляда. И от неожиданного его появления тоже.

– Что? – озабоченно зовет, хмурясь.

– Ты ко мне возвращаешься, – восторженно произносит девушка, согрев мужа взглядом, – ты уже шутишь…

Эдвард внезапно чувствует, что краснеет. Не так, как от стыда, и не так, как от болезненного осознания произошедшего. От смущения. От простого человеческого и такого уютного смущения, даже если подобная характеристика не типична для этого слова.

Он даже взбирается на уровень выше, преодолев себя и решившись потрепать волосы девушки. И не похоже, чтобы ей это не нравилось.

– Это всего мгновенье, – грустно признает, но стереть с лица маленькой улыбки не старается. Она ее заслужила.

– Вода камень точит, – подмигнув ему, оптимистично заверяет Белла. А затем легонько и аккуратно, чтобы не напугать, медленно, чтобы дать себя остановить, приникает к губам. Робко целует. Раз. Другой.

Эдвард сглатывает, на миг заставив ее прекратить, но потом сам, набравшись смелости, продолжает начатое. Наверное, даже в первый раз так нежно к Белле он не прикасался.

– Красавице, расколдовавшей Чудовище, полагается замок с сотней слуг и огромной библиотекой…

Белла хихикает. По-девчоночьи, расслаблено.

– Мне повезло больше, чем той Белль, – заявляет, любовно погладив мужа по давно не бритой щеке, – я сразу влюбилась в принца.

Эдвард не хочет ей отвечать. Боится, что слова не смогут передать точной мысли и точных эмоций от этой фразы. Ограничивается поцелуем и прикосновениями. Признается, что ему нигде не будет лучше, кроме как рядом с этой женщиной. И нигде, даже в самой лучшей ситуации, даже без извечной боли, он не будет улыбаться так искренне и так часто.

Изабелла и вправду фея, как и гласит ее рекламная брошюрка. И на этой фее ему повезло жениться...

Они оба сидят, вслушиваясь в тишину. Они оба бережно прикасаются друг к другу, будто заново изучая каждую черточку. Пальцы Беллы прохладные, а Эдварда – чересчур теплые, но это не играет ни для кого особой роли. Есть время, когда вокруг – спокойствие и невесомость. А остальное может подождать. Даже сотню лет, если придется.

– Так ты… ты согласен? – несмело задает вопрос Белла. Облизывает заново выступившую капельку крови на своей пострадавшей губе прежде, чем это успевает сделать мужчина. Терпеливо ждала, но вопрос интересует. Волнует. Доводит до отчаянья.

Немного нахмурив брови, Эдвард робко смотрит на жену.

– Я очень постараюсь, dama… – шепчет, надеясь, что она поймет его правильно, – я обещаю тебе, что постараюсь.

– Ну конечно же, – она радостно всплескивает руками, целуя его ощутимее, чем прежде, – ну конечно, конечно…

А потом, смущенно улыбнувшись, устраивается на плече, предварительно чмокнув его:

– Спасибо, gelibter. Я больше ничего у тебя не попрошу…



С августа две тысячи девятого года прошло уже почти четыре года, а Белла до сих пор считала, что куриный бульон – лучшее из еды, которую она в состоянии приготовить. На протяжении месяца после аварии это было одно из немногих дозволенных Эдварду блюд и постепенно, сначала под руководством Рене, а потом и самостоятельно, она научилась справляться и с этим доселе ненавистным до чертиков супом.

На приготовление уходило около часа и порой приходилось ловить этот час в перерыве между заказными праздниками, но так или иначе свою пищу мистер Каллен к обеду получал. Она даже ему нравилась, если не лукавил…

Белла надеется, что понравится и сейчас. Что за эти годы не растеряла сноровки и не испортила напрасно единственную оставшуюся в холодильнике курицу.

Снимая последнюю пенку и выключая плиту, девушка достает с верхней полки синюю миску с глубоким дном.

– Пожалуйста, немного, – умоляюще просит Эдвард, глядя на то, как она выуживает из ящика половник. Он сидит за столом, обреченно глядя на кастрюлю с бульоном и маленькие соленые сухарики в тарелочке рядом.

– Чуть-чуть, – согласно кивает девушка, на его глазах дважды зачерпывая суп, – я помню.

Аромат, стоит заметить, не вызывает тошноты – один из немногих, что не вызывает. Удачно совпало.

– Ты тоже должна есть, – недовольно замечает мужчина, нехотя поднимая с салфетки алюминиевую ложку.

– Разумеется, – без возражений отзывается Белла, забирая вторую миску, – тоже два, как и полагается.

– Четыре, – пробуя бульон, качает головой мужчина, – два – на человека.

И ради того, чтобы увидеть, как в очередной раз загораются глаза жены, Эдвард готов повторить эту фразу еще раз. Не планировал, просто произнес. А получилось…

– Как скажешь, – она даже не спорит. Она улыбается и, повернувшись обратно, наливает ровно столько бульона, сколько нужно.

Садится рядом. Пробует.

– По-моему, неплохо…

– Вкусно, – исправляет Каллен. Вздыхает, понимая, что до тех пор, пока тарелка не окажется пустой, из-за стола его не выпустят. И отговорки, что есть не хочется – а есть ведь и вправду не хочется, совсем, – больше не пройдут, Белла сама так сказала. Пять дней – предел.

– Судя по твоему виду, – нет, – задумчиво отзывается девушка, посыпая бульон оставшимися сухариками.

– Я не голоден, я предупреждал.

– С таким рационом ты доведешь себя до истощения. Ешь.

Больше разговоров не предвидится. Расположившись друг напротив друга, они тихо едят, слушая накрапывающий за окном дождик. Он не ударяет басами по подоконникам и не создает лужи, похожие на морские просторы. Он освежает. Он демонстрирует прелесть поздней осени.

И в этой тихой идиллии уютно. В ней не холодно, не страшно, не жарко, не больно… спокойно. Нет ощущения западни, захвата, пропасти… просто кухня, просто стол, просто вторник и просто обед. Совместный обед. Семейный.

Эдвард заканчивает с бульоном, почти не замечая его вкуса, и внезапно ловит проскользнувшую было мимо мысль, нашептывающую, что это и есть обычная жизнь. Без боли.

И почему-то, пусть даже на миг, на секунду, на невидимый момент паузы кажется, что даже случившееся… переживаемо. Как обещала Белла пару часов назад.

Наблюдая его едва заметную удивленную улыбку, миссис Каллен улыбается в ответ.

– Тебе нравится? Быть может, столько же съешь и на ужин?

Эдвард хмыкает, оставляя ложку и пустую миску в покое.

Тепло смотрит на жену. Не боится сказать.

– Ты права, у нас все получится.

И легонько сжимает руку с тонкими маленькими пальчиками. Впервые открыто и впервые с удовольствием, а не с опасением касается золотого ободка. Он лишь подтверждает сказанное.

Белла, приятно удивленная и почти светящаяся от тех эмоций, что ее переполняют, явно собирается что-то сказать. Что-то неимоверно благодарное и бодрящее.

Но не успевает. Рингтон мобильного – чересчур громкий для тихого обеда – разрезает надвое пространство кухни. Теперь слышно лишь его.

Эдвард вздрагивает. Белла с готовностью поднимается со своего места.

– Я отвечу? – оба знают, что звонят Каллену. И оба знают, что говорить здесь в состоянии только один.

Получая согласие, Белла забирает с кухонной тумбочки телефон, потратив секунду на просмотр дисплея. А затем принимает вызов.

– Здравствуйте, мистер Каллен, – приветливо произносит она, поворачиваясь спиной к тумбе. Опирается на нее, – чем я могу помочь?

Слушает и лицо почему-то мрачнеет.

Эдвард настораживается, но не поворачивается к жене всем телом. Слушает из прежнего положения. Не совершает лишних движений, будто бы они в состоянии выдать его раньше времени.

– Эдварда?.. Но он… он немного занят сейчас.

Белла наверняка прикусывает губу, произнося это. А Карлайл наверняка противится такому отказу.

– Мистер Каллен…

– Дай, – мужчина не знает, откуда берется эта решимость. Затерялась она среди тех разговоров, что у них были за это время с Беллой, или это просто очередной порыв, за который придется потом отплатить – неизвестно. Но руку девушке он протягивает. И телефон, вкупе с доверием к своему решению, получает.

Делает глубокий вдох и подносит мобильный к уху.

– Да, отец.

Белла становится за спиной мужа, поглаживая плечи. Не нагибается, чтобы слышать лучше и не вслушивается в сам разговор. Ее интересует только Эдвард и то, что будет происходить с ним. Нервозность девушки, как по тончайшему проводу, передается и мужчине. За ту секунду, пока Карлайл снова говорит. Уже – с ним.

– Я видел твою пасту на полках магазина, – негодующе заявляет Каллен-старший, – а это значит, что ваша фирма еще не обанкротилась, ведь так?

Внутренности Эдварда неприятно стягивает. От тона отца, от его голоса и вообще от того, что он звонит. Ни с кем, кроме Беллы, говорить ему не хочется. Ближайшие недели две – точно.

– Да... – но ответить приходится. Карлайл ждет ответа.

– Так какого черта они не платят тебе зарплату? Сколько еще ты намерен жить в долг?

Обвинение настолько жесткое и несправедливое, что Эдвард морщится.

– О чем ты говоришь? Я ни у кого…

– То, что ты велел им не говорить, не значит, что ты ничего не брал, – мужчина расходится не на шутку, и его напор, его слова – все громче. Больно ударяют по барабанным перепонкам.

– Что взял? Карлайл! – Эдвард резко вскакивает, отталкивая Беллу. Становится рядом со столом, упираясь в него кулаком и игнорируя пульсирующий комок боли внизу.

– Ты не в состоянии прийти на праздник к брату, Эдвард, из-за работы. Но то, что твоя жена, не глядя на эту работу, занимает для вас деньги – потрясающий рубеж. Ниже опускать уже некуда.

На глазах Каллена жгутся слезы. Поспешно смаргивая их, он с трудом держит голос на прежней планке, не дав ему задрожать.

– Деньги?..

Ошарашенно оглядывается за спину, на Беллу, стиснувшую пальцами спинку стула и с виноватым видом смотрящую на него. На ее лице написано, что Карлайл не лжет. Она брала в долг. Она в который раз подтвердила в глазах его отца, что ни зарабатывать, ни содержать семью он не в состоянии.

– Эдвард, возьмись за голову, я настоятельно тебя прошу, – цедит сквозь зубы Каллен-старший, – хотя бы ради Изабеллы, если она вообще нужна тебе. Пока вас двое это еще допустимо – все эти «дать-взять». Но когда появятся дети… найди-ка ты лучше нормальную работу. Чтобы не тянуть за собой шлейф долгов.

– Это все? – нетерпеливо интересуется Эдвард, стиснув зубы.

– Все. И я надеюсь, ты возьмешь мой совет на вооруж…

Но закончить Карлайлу не дают. Со всей силы нажав на кнопку «отключить», Эдвард едва не всаживает ее в самое нутро мобильника. Пальцы дрожат. Их сложно контролировать.

– Что случилось? – взволнованно спрашивает Белла, но со своего места благоразумно не двигается, к нему не подходит. Терпеливо ждет, пока объяснит.

– Ты взяла в долг? – медленно поворачиваясь к жене всем телом, невыразительным голосом вопрошает Каллен.

– Эдвард, – она прикусывает губу, безвыходно посмотрев на него, – Джордж требовал вернуть задаток за сорванный праздник восемнадцатого… Элис обещала мне, что не скажет.

– Ты снова меня не спросила, – без всякого вопроса утвердительно проговаривает он.

– У тебя было совещание, а мне нужно было срочно… господи, откуда он узнал?

– Какая разница, – Эдвард пожимает плечами, потерянно глядя на кухонный стол, где до сих пор стоят отголоски недавнего умиротворения – две миски из-под бульона. – Он в любом случае подтвердил то, что я сам тебе говорил. Я не в состоянии о тебе позаботиться.

– А кто в состоянии? Эдвард, пожалуйста, мы уже обсуждали это! Не надо снова…

В этот раз ее просьбы абсолютно не трогают. Ровно как и попытка разубедить. Крик Карлайла и его обвинения смотрятся более правдоподобно, чем беллины отнекивания.

– Сколько? – только и спрашивает он.

– Чего сколько?..

– Денег. Сколько ты взяла денег.

– Эдвард…

Он качает головой. Ничего, кроме ответа, не просит. И уж точно не хочет.

Белле приходится это признать. И сдаться.

– Сто восемьдесят.

Мужчина кивает. По-деловому.

Через полминуты на столе уже лежат двести долларов, оставшиеся, по велению Пиджака, как напоминание о «драгоценной» ночи. Как раз между тарелок.

– Этого хватит, чтобы вернуть.

– Эдвард, пожалуйста, – миссис Каллен предпринимает вторую попытку, глотая слезы, – я не хотела, чтобы он снова думал… ты же знаешь, я не хотела ссорить вас опять… прости, ну пожалуйста, пожалуйста, прости меня!

– Сейчас же верни Элис деньги.

– Да, да, конечно, – Белла поспешно оглядывается в поисках своего телефона, быстро-быстро кивая, – я верну, сегодня же. Только не обижайся на меня…

Она выглядит невыразимо хрупкой сейчас. Волосы спутались, потускнели, кожа из бледной приобрела едва ли не сероватый оттенок, а большие карие глаза в слезах. В тяжелых и болезненных, как и полагается. А остальное тело… голубой халат на нем просто висит.

Но даже этого сегодня слишком мало, дабы остановить Эдварда.

– Куда ты? – испуганно зовет жена, догоняя его, когда идет к двери.

Не отвечает. Даже не думает.

– Эдвард, – умоляюще заглядывает в глаза, хватая за рукав наспех накинутого пальто, – не надо… не надо, пожалуйста!

Панически боится его ухода, как совсем недавно он боялся ее. Между ними есть различие, он был прав. И это различие не в поле, а в отношении.

Она осталась бы, даже если бы была зла, как черт. Даже если бы он предал ее, что едва не сделал вчера, осталась.

А он нет. Для него это было слишком сложно, как бы эгоистично подобное ни прозвучало.

Кажется, Белла начинает понимать это. Отпускает его руку. Обреченно становится возле стены.

– Не бросай меня, – предпринимая последнюю попытку, тихонько просит, цепляя серый взгляд.

Но услышав хлопок двери, закрывает глаза руками. Плачет.



У Эдварда болит голова, а во рту сухо. Его пальцы, что есть мочи сжавшие ручки скамейки, дрожат. И дождик, моросящий не меньше часа, постепенно пробирается под пальто. Вынуждает мерзнуть.

Мужчина не решается шевельнуться или вздохнуть. Не решается попытаться подняться и уйти… вернуться домой.

С замиранием сердца каждый раз, когда рядом слышится незнакомый голос, он шумно сглатывает, усилием воли сдерживая крик.

На центральной аллее, расположившейся в километре от их дома, давно зажглись фонари. Лавки закрылись, латки пропали, а фонари – зажглись. И никого, кроме них и горящих окон сверху, здесь не должно было быть, Каллен знал. Потому и пришел сюда. Потому и выбрал это место.

Заняв крайнюю скамейку и с любопытством наблюдая, как отражаются в луже фонари здесь и на соседней улице, он успокаивал дыхание, делая глубокие вдохи-выдохи и заново проигрывал недавний разговор с отцом. По строчкам. По фразам. По буквам.

Карлайл никогда не был им доволен. Ни в детстве, ни сейчас – хотя уверял, что любил. Так почему же теперь это воспринимается так болезненно? Почему и без того стертая в порошок мужественность еще что-то да значит? Или это все из-за Беллы? Из-за ее несдержанного обещания?

Эдвард не может понять. Не может, потому что не привык к тому, что после беседы с Карлайлом глаза щиплют слезы, а в горле неприятно першит. В разрезе случившегося любое подобное поведение донельзя сильно коробит. Надо найти выход…

Пару раз за это время Каллен намеревался позвонить отцу. Позвонить и, поддавшись глупому порыву, высказать все, что о нем думает. И те же пару раз, поворачивая на полпути – сбрасывая вызов, – оставлял эту затею.

Не решался.

«Ты не в состоянии прийти на праздник к брату из-за работы».

Из-за работы… господи, лучше бы это была работа. Лучше все вокруг было работой, от которой можно отказаться и про которую можно было бы забыть. Он бы с непередаваемым удовольствием написал заявление об увольнении и разделался с этим раз и навсегда.

Но не выйдет. Но невозможно.

Дома ждет Белла, в стеклянном офисе – Элиот Паркер, а за сотню километров – семья. Они все претендуют на его внимание, и ни от кого из них он не в состоянии отказаться. Никак.

С его ухода прошло уже часа три, на улице потемнело, похолодало, и дождь усилился. Белла, наверное, волнуется, и это, несмотря на то, что горечь от поступка жены витает в сознании, заставляет Каллена подумать о возвращении.

Он трижды смотрит на дисплей своего телефона и каждый раз подмечает, что никому, кроме девушки, позвонить не может. И ни к кому больше не может прийти сейчас, среди ночи, чтобы как следует выплакаться.

Эсми он напугает, да и до нее нужно доехать. А там Карлайл. А там – очередной упрек.

Эммет наверняка в баре. А если не в баре, то с девушкой. А если не с девушкой, то вряд ли в состоянии после вчерашней вечерники – а их на неделе много – принимать гостей.

Друзья?.. Мужчины – их главный недостаток.

Так что, в конце концов, зажмурившись и вдоволь надышавшись зимним воздухом, Каллен собирается медленно направиться вдоль аллеи назад, к подъезду.

Но планы неожиданно рушатся.

Они всегда, к слову, рушатся неожиданно.

Как и восемнадцатого.

На его скамейку – именно на его, хотя вокруг полным-полно пустых, – на край садится незнакомец. Фигура в серой куртке и с телефоном. Фигура, закуривающая длинную тонкую сигарету и что-то приглушенно обсуждающая. Легонький дымок, вырывающийся с каждым его выдохом, душит не хуже ядовитого пара.

Застыв на своем месте, как каменное изваяние, Эдвард считает секунды, а затем и минуты, сдерживая возгласы. Здесь темно – от фонарей свет тусклый, – холодно и безлюдно. Здесь, как и тогда, просыпается ошеломляющее ощущение беспомощности. Он снова один и снова – в западне. Белла далеко, прохожие – далеко, а на часах время уже близится к десяти. И пусть здесь есть пару окон – много времени для желаемого никому не понадобится. Теперь, к огромнейшему сожалению, мистеру Каллену это известно.

Он не готов принять свою участь, но готов с ней смириться.

Убежать не получится так же, как и отсрочить приговор. Остается только ждать его исполнения.

И чувствовать ненавистный липкий страх, линиями расходящийся по всему организму. Он пробуждает боль – там. А еще тошнит.

Однако незнакомец почему-то тянет время. Все так же сидит, все так же курит и все так же разговаривает. Ни нервозности Эдварда, ни его ужаса не замечает. Или делает вид.

Каллен шумно сглатывает, а человек в сером укладывает ногу на ногу.

Каллен сжимает пальцами ворот пальто, а незнакомец стряхивает пепел с сигареты.

Кто-то должен прервать игру и начать расправу. Кто-то просто обязан.

И тот, кто заварил кашу, огонь и гасит.

Мужчина поднимается так же изящно и неслышно, как сел на скамейку. И ровной, спокойной походкой, не выдающей его планов – вернуться, быть может? – движется к одному из подъездов на аллее. Телефон из рук так и не выпустил. Разговаривает.

Эдвард ждет меньше минуты, недоверчиво глядя на то, как расстояние между ним и человеком в сером увеличивается.

И когда тот собирается набирать код к своей двери, не до конца отдавая себе отчет, что делает, вскакивает со скамейки, почти бегом кидаясь в нужную сторону.

Посылает к черту боль, сбитое дыхание и побелевшие пальцы. Посылает к черту холод.

Сметая все на своем пути, он несется вдоль аллеи, минуя высокие темные деревья и игнорируя свет фар из дворов напротив. Так быстро еще никогда не бегал. И такого страха еще никогда не ощущал – вот как оно, значит, на деле.

Чтобы обойти переулок, выводящий прямо к своему подъезду, приходится потратить лишних пять минут. Одна треть квартала – вот как выглядит это расстояние. Но Эдварду и на это наплевать. Оббегает. Обреченно, согласно. Лишь бы домой… лишь бы попасть…

На бегу, задыхаясь от нехватки кислорода, не раз вспоминает недавний кошмар, где случилось то же самое.

И чтобы успокоиться и раньше времени не сойти с дистанции, дает памяти волю, вытягивая на поверхность шепот Беллы:

«Это просто сон, gelibter…»

«Я помогу…»

«Это пройдет… это пройдет и мы справимся, справимся…»

Эдвард со свистом втягивает воздух, зажмуривается что есть сил. Дождик усиливается. Холодно…

Каштановые локоны по его коже, по плечам, по животу…

– Я люблю тебя.

Маленькие пальчики гладят волосы, стирают слезинки…

– Я тебя не брошу.

Ласковые глаза. Большие, нежные, доверху наполненные болью – его болью, – взятой на себя…

– Я в тебя верю.

Вот он. Вот он, с железной дверью и мигающей тусклой лампочкой. Неужели?.. О господи!

…Белла открывает дверь через несколько секунд после услышанного звонка. Осторожно, боязно открывает, несмело выглядывая наружу. Она плакала. Много и долго, так и не ложась спать. Глаза, кожа – все выдает это. Не оставляет сомнений. Но при виде мужа все эти слезы отходят на второй план.

– Можно мне?.. – с трудом не опустив взгляд, надломлено шепчет Эдвард. Только сейчас, черт подери, понимает, что у нее есть полное право не пустить его. После такого-то ухода…

Однако Белла никогда не поступает по чьим-то ожиданиям. Наоборот, с готовностью кивает, кое-как преодолев всхлип, и распахивает чертову дверь. Прижимает руку ко рту, другой, свободной, буквально втягивая его внутрь.

Закрывает деревянную заставу, громко ей хлопнув. На все замки.

– Эдвард… – испугано смотрит, обнаруживая влагу пальто и дрожь его тела.

Мужчина вздергивает голову и стискивает ее запястья, чудом не повредив их.

– Не прогоняй меня.

– Эдвард, – второй раз произносит она. Глаза наполняются слезами – снова, как и прежде, – ну что ты…

– Я не брошу… я тебя не брошу, – как мантру бормочет он, привлекая девушку к себе и зарываясь лицом в каштановые локоны, отдающие манговым гелем.

Миссис Каллен кивает, нежно проведя пальчиками по его щеке. Верит.

– Но и ты, Белла, и ты…

Вместо ответа она дважды целует его в щеку. С невероятной лаской.

– Я искала тебя возле дома… где ты был?

Искала? На улице?..

Эдвард мотает головой. Мотает и с силой зажмуривается.

Белла понимает намек.

– Ты замерз, – тихонько замечает она, меняя тему и расстегивая пуговицы пальто.

Мужчина втягивает в себя как можно больше воздуха, дрожащими пальцами помогая ей. Но к моменту завершения, когда одежда уже снята, теряет самоконтроль. Набрасывается на жену, крепко обнимая ее. Всхлипы как никогда болезненны теперь.

– Ш-ш-ш, – Белла обнимает его в ответ, приподнявшись на цыпочках и чмокнув в губы, – потерпи, любимый.

И потерпеть на самом деле приходится. Сначала – чтобы дойти до спальни, потом – чтобы переодеться. Но зато когда они вдвоем оказываются на кровати, сдерживание прекращается. Уходит на второй план.

Сбиваясь, Эдвард рассказывает жене про встречу на аллее – вплоть до малейшей подробности в виде сигаретного дымка. Вслух недоумевает, как решился прийти туда и каким чудом ушел. Плачет, обрисовывая худшие варианты возможных событий, которых вдоволь напридумывал, пока бежал сюда.

– Я думал, я умру…

– Нет, не умрешь, – Белла приникает к его груди, уверенно качая головой, – тебя больше никто не тронет, а я всегда тебе помогу. И ты всегда можешь вернуться сюда, ты знаешь. Всегда, когда бы ни захотелось. Я тебя не прогоню.

– Я обидел тебя...

– Я не обижаюсь, – она слабо улыбается, пригладив его волосы, – не волнуйся.

Рассеяно кивнув, Эдвард легонько целует ее лоб. Потом еще раз. Потом – скулы и постепенно, спускаясь вниз, щеки, губы, шею…

А Белла не перестает его гладить. Не шевелится лишний раз, но руки не опускает.

Впервые за все время Эдвард видит отголосок прежней жизни в этой кровати. С поцелуями, с касаниями, с теплыми словами и безбрежным, неудержимым счастьем.

Когда-то голубые простыни дарили блаженство. Сейчас в них – утешение. И такое по силе еще стоит поискать.

– Я тебя люблю.

– Эдвард, я тоже, – на этот раз девушка улыбается широко, безмятежно, – неужели ты сомневаешься?

– Нет.

– Ну вот видишь, – теперь ее черед целовать, а Эдварда – гладить. Они меняются местами, но ни дискомфорта, как боялся мужчина, ни испуга, как ожидала Белла, не наблюдается. Все хорошо.

Вокруг витает запах ванильного мыла и чуть-чуть мангового геля. Вокруг – свежие хрустящие простыни и легкий ветерок из приоткрытого балкона. Здесь спокойно и тепло, здесь – безопасно.

Но самое главное, что ни незнакомцев, ни липкого страха, ни побегов не предвидится.

Белла права, она может его защищать. И куда лучше, чем он ее.

– Засыпай, – мягко советует девушка, повыше подтянув одеяло, – это был долгий день…

– И важный, – мужчина робко, готовясь, если нужно, убрать руку, прикасается к пока еще плоскому животу жены. И вспоминает, как горели ее глаза каждый раз, когда он говорил о ребенке и о том, что согласен… что будет… станет папой. Попытается.

И в тишине и умиротворенности спальни это не вызывает такого жуткого отторжения, как прежде. Может, из-за приглушенного света лампы, создающей комфортные условия? А может, из-за тихого жужжания холодильника, напоминающего о домашнем уюте?..

Однако, как бы там ни было, это состояние прекрасно.

– Знаешь, Эдвард, – карие глаза Беллы, когда она начинает через пару минут говорить, почему-то влажнеют, – если бы родителей можно было бы выбирать, я бы выбрала папой тебя.

Каллен теряется, а девушка торопится объяснить:

– Никто и никогда не заботился обо мне больше.

Эдварду становится легче дышать. Да и вообще легче – смотреть, лежать, думать, ощущать…

Устраивая жену в своих объятьях – маленькую, хрупкую, нежную и очень, очень любимую, – он опускает подбородок поверх ее макушки, выравнивая дыхание.

Постепенно план-решение, которое он искал еще на скамейке на аллее, само собой выкристаллизовывается в голове. И кажется правильным. Непреложным в свете всего, что сегодня почувствовал, увидел и пообещал.

– Белла, – негромко зовет, проведя рукой по ее спине. По мягкой материи тонкого халата.

– М-м-м? – сонно отзывается девушка, удобнее прильнув к его груди.

– А женщины среди проктологов есть?..

Простите за долгое молчание - обещаю, что таких задержек больше не будет.
Надеюсь, что для отзывов еще не слишком поздно и вы поделитесь с нами своим мнением :)