Глава 37. Роуз и дьявольское отродье

За всю свою жизнь я не была в таком дерьме.
Хуже всего, что я даже не по-настоящему в дерьме! Меня не заперли или не наказали другим способом, но я не могу не желать, чтобы все было именно так. По крайней мере, тогда было что-то, на что я могла бы направить свою энергию и гнев. По крайней мере, тогда бы это все прошло.
Но нет, это даже не близко к завершению.
Хотите узнать, как прошли последние полтора дня? Ну, хорошо, дам вам несколько случайных реплик, обращенных ко мне, и попробуйте догадаться, как я из-за них себя чувствовала.
– Ох, Роузи, я не знаю, что на тебя нашло... – Бабушка.
– Это пройдет. Наверное, – Ал.
– О господи, расскажи мне все! – Лили.
– Какого хрена? Ты что не понимаешь, что этот маленький гаденыш просто использует тебя, чтобы вытянуть секреты Гриффиндора в квиддиче? – Джеймс.
– Слушай, просто держись от своего папы подальше пару дней, чтобы он остыл, – тетя Джинни.
И, барабанная дробь, пожалуйста:
– Как ты могла быть настолько нахрен тупой?
– Что нахрен на тебя нашло, что ты связалась с дьявольским отродьем?
– Ты думаешь, это смешно? Я что, по-твоему, нахер смеюсь?
– Твою мать!
– Дерьмо!
– Черт возьми!
– Блять, блять, блять, блять, блять!
– О, лучше не думай, что этот разговор закончен, юная леди!
Папа.

Так что не нужно и упоминать, что папа был не очень доволен рассказом в газете о моей «тайной связи» со Скорпиусом Малфоем. С тех пор, как все обнаружилось, он не прекращал орать на меня даже на пять секунд, и, если он не орал на меня, он орал на маму. Они скандалят друг с другом даже больше, чем кто-либо со мной. Думаю, мне следует быть благодарной, потому что мне так меньше попадает, хотя все еще достается. Папа ведь зол не на маму, он зол на меня.
Ему просто легче с ней ссориться.
Мама на самом деле пытается сохранять спокойствие. Она не кричала на меня, хотя и сальто назад на радостях, естественно, не делала. Похоже, она не думает, что я делаю это, чтобы саботировать ее кампанию и все такое. Хоть это хорошо.
А вот, что плохо - она решила со мной ПОГОВОРИТЬ.
Ага, ПОГОВОРИТЬ.
ПОГОВОРИТЬ о СЕКСЕ.
Ну… Позвольте сказать, я бы намного больше предпочла папу с ором и руганью, чем маму с вопросом «осторожна ли я». Я не знаю, почему взрослые считают, что это самый важный вопрос, который следует задавать, когда речь заходит о сексе, потому что и так ясно, что большинство подростков, которые занимаются сексом, осторожны. Ведь намного, намного больше ребят, занимающихся сексом, чем тех, кто забеременел. Да это вроде как единственная вещь на свете, где мы осторожны. Я использую термин «мы» в общем смысле, так как я сексом не занималась и не занимаюсь.
Но маме я этого не сказала.
Какой бы милой, как я думаю, она не пыталась быть, все равно я не могу не веселиться, немножко мучая ее. Я могла сказать: «Слушай, мам, я девственница», или «Не беспокойся, моя невинность полностью защищена» или «Да он мне даже рубашку ни разу не задрал, сомневаюсь, что он вообще попытается меня в ближайшее время трахнуть!». Но я этого не сделала. Разве б это было весело? Так что нет, я просто сижу и позволяю ей пытаться серьезно говорить со мной о сексе. Она намного больше сконфужена, чем я, и это о многом говорит, потому что я просто сгораю от стыда.
Но это хоть немного весело.

Я сидела в своей комнате уже четырнадцать часов. Не хочу выходить, потому что в ту же секунду, как я переступлю порог, или папа на меня набросится, или мама захочет «поговорить». Меня не устраивают оба варианта, так что я заперлась в комнате и занялась учебой. Хорошее оправдание, кстати. В последнее время я запустила учебу, так что у меня теперь хоть есть шанс на самом деле поработать. Не говоря уже о том, что это занимает меня и отвлекает от страха.
Да, признаюсь, я провела добрую часть времени после того, как прибыла эта чертова газета, заливаясь слезами. Почему я плакала? Ну, не потому, что у меня проблемы, если вы так думаете. Была ли я смущена? Ну конечно, я была смущена. Даже не тем фактом, что это был Скорпиус, любая смутится, если ее фото, где она целует своего парня (он ведь мой парень, так?) напечатают на первой странице газеты. Не говоря уже о том, что фотография сопровождалась статьей, в которой нас выставили несчастными Ромео и Джульеттой магического мира. Серьезно, так и написали. Они были довольно добры к нам, что было еще отвратительнее по отношению к нашим родителям и всем остальным злобным людям, что пытаются нас разлучить. И они выставляют все так, будто выборы – самая главная проблема, а не то, что наши родители ненавидят друг друга с тех пор, как им было, ну я не знаю, одиннадцать. Ну, какая разница для хорошей истории.
Это взбесило всю мою семью, и, если цель была в этом, то они ее достигли.
И конечно, я не представляю, какую отреагировали у Скорпиуса.
Не хочу об этом думать, потому что от этого я начинаю беспокоиться, а я не хочу беспокоиться. Не хочу ничего делать, только сидеть здесь и готовиться к СОВам, притворяясь, что ничего не случилось. Я не слышала о Скорпиусе, и я на хрен уверена, что не буду отправлять ему письмо, потому что вдруг его перехватят. Этого не случится.
Так что я просто не буду об этом думать.
О, и тут снова пришла мама. Прекрасно.
– Роуз? – тихо постучала она в дверь.
– Да? – я решаю, что лучше ее не игнорировать, раз только она на моей стороне.
Она открывает дверь и заглядывает в комнату, прежде чем войти и сесть на мою кровать.
– Что ты учишь?
В ответ я поднимаю свой учебник «Стандартной книги заклинаний, 5-й курс».
– Я надеюсь, ты не перетрудишься в учебе, – искренне говорит она. – Не нагружай себя этим. Это важно, верно, но тебе надо убедиться, что ты отвлекаешься и на другие вещи.
Я сдерживаюсь от закатывания глаз, но за ртом слежу куда хуже:
– Не волнуйся, определенно у меня полно развлечений.
Ну почему я не родилась немой? Боже, моя жизнь была бы намного легче.

Мама не ведется. Она явно не хочет ссориться со мной из-за Скорпиуса Малфоя, как бы я не напрашивалась. Она намного спокойнее в этом отношении, чем папа, что забавно, потому что это мама раньше спускала всех собак, как только я делала что-то неправильное. Папа обычно спокойнее и пытается найти другой подход. Но, как оказалось, я совершила самый тяжкий грех, какой только могла, по его мнению, во всяком случае, поэтому он просто бесится из-за меня.
И, хотя мама не решила читать мне строгую нотацию, перечисляя причины, по которым я не должна встречаться с Малфоем, она поднимает вопрос в более спокойной форме:
– Я хочу поговорить с тобой об этом.
В памяти у меня тут же всплыли воспоминания о вчерашнем разговоре о сексе. Не думаю, что выдержу это снова.
– Мама, пожалуйста, мы уже гово…
– Он тебе действительно нравится?
Я почувствовала, как мои щеки загорелись. Дурацкие, дурацкие, дурацкие уизлевские гены. Мама не злится, она просто задает честный вопрос, и, конечно, надеется на честный ответ. Это неловко, конечно. Я решаю попробовать перетянуть ее на мою сторону и ответить серьезно.
– Да, – ровно сказала я. – Да, нравится.
– И он хорошо с тобой обращается?
Я пытаюсь вообразить себе ситуацию, в которой Скорпиус повел бы себя плохо, но даже представить не могу.
– Мама, он самый лучший из всех, кого я в жизни встречала! – кажется, я в последнее время говорю это слишком часто, но это единственный способ все объяснить. Это правда.
Мама с секунду изучала меня, на ее лице сомнение, потому что ей трудно в это поверить. Наконец, она кивает:
– Что ж, это все, что имеет значение.
– Но тебе это не по душе, – это не вопрос, это утверждение.
Она вздыхает и отворачивается.
– Не то чтобы мне это не нравилось, – медленно говорит она. – Я хочу, чтобы ты была с кем-то, кто тебе нравится и кто добр к тебе. Мне просто трудно представить себе, что он так хорош.
– Почему это трудно? Только потому, что его фамилия Малфой?
– Ну, да, – она снова смотрит на меня.
– А тебе не кажется, что это несколько дискриминационно? – спросила я, садясь прямее за своим столом и многозначительно посмотрев на нее. – Что это двойной стандарт?
Она знает, о чем я говорю. Она всю свою карьеру потратила на борьбу с тем, что мы обсуждаем. Это ее очень нервирует, и это видно.
– Это просто… – она с трудом подбирает правильное слово. – Тяжело. Мне трудно себе представить, чтобы кто-то, выросший в этой семье, от них отличался.
– Это было миллион лет назад, неужели так трудно забыть школьные дрязги?
Но мама не говорит тут же «да» и не кивает согласно, как должна была, если бы хотела подавать хороший пример. Вместо этого она смотрит на пол и изучает стежки на ковре.
– Ты что действительно так сильно ненавидишь его отца?
Она сглатывает и снова поднимает взгляд. С секунду она собирается, а затем говорит:
– Его отец был очень, очень жесток ко мне, когда я была маленькой.
– А что случилось с «забыть и простить»? – это то, что она вечно пыталась вбить нам с Хьюго в головы.
– Я простила его, – медленно произнесла она. – Он сам был ребенком и не делал ничего, кроме того, что вбил ему в голову его отец.
– Тогда в чем проблема?
– Проблема в его отце! – ее голос немного повышается, но она собирается и снова контролирует себя. – Дед Скорпиуса. Люциус Малфой, – она снова отворачивается, потом опять смотрит на меня. – Он ужасен, Роуз. Он чистое зло.
Мама не из тех, кто вечно бросается такими словами, только если это действительно так. И это меня немного беспокоит, но я не собираюсь этого допускать.
– Ну, Скорпиус совсем не такой, – вызывающе ответила я.
Мама кивает:
– Я верю, я доверяю твоему суждению. Но поверь мне, это будет нелегко.
– Ты всегда говорила, что ничто ценное легко не достается.
Она хмурится, явно раздраженная тем, что я так хорошо использую против нее ее же слова.
– Люциус не сделает его жизнь легкой, Роуз. Я просто хочу, чтобы ты была готова, на случай, если все пойдет не так, как ты хотела бы.
Она думает, что Скорпиус меня бросит.
Она думает, его семья устроит ему такую тяжелую жизнь, что у него не будет выбора, кроме как закончить то, что бы это ни было, что между нами. Она думает, что Малфоям будет так отвратительна мысль, что я нравлюсь Скорпиусу, что они будут угрожать ему и заставят с этим покончить.
И, наверное, она права.
– Это нечестно, – пробормотала я больше себе, чем маме, но она меня слышала. Она грустно посмотрела на меня.
– Ты знаешь, что это его папа сказал нам, где тебя искать, когда ты пропала? – тихо спросила она и с жалостью мне улыбнулась. Наверное, чтобы мне было полегче, я думаю. Легче не стало.
– И папа все равно его ненавидит…
Мама закатила глаза и поднялась с кровати.
– Твой папа слишком упрям для своего же благополучия, и это уже смешно. Но он идиот, чего еще ты ждешь? – она еще раз улыбается, и я пытаюсь полуулыбнуться в ответ. – Просто будь осторожна, – сказала она, проводя рукой по моим волосам. – Не хочу, чтобы тебе было больно.
Потом она уходит, закрывая за собой дверь в мою комнату. Когда она ушла, я уронила голову на руки и задумалась обо всем, что она сказала. Наверное, она права во всем. Неважно, какой Скорпиус замечательный, он не сможет спорить со всей семьей. Он не такой непокорный, как я, ни в коей мере, а ведь и я уже устала спорить со своей семьей.

Шум у окна заставил меня встрепенуться, и я в страхе обернулась. Я не слишком уж хорошо удерживаюсь от полувскрика, когда вижу лицо, глядящее на меня. Какого черта? Судьба меня ненавидит. Она меня нахер терпеть не может.
Там, за окном моего второго этажа, Скорпиус машет мне головой, что определенно означает просьбу впустить его.
Господи.
Я прыжком поднимаюсь со своего места и спешу к окну, пока его кто-нибудь не увидел. Я впускаю его (вернее, втягиваю), и он падает прямо в окно и довольно резко врезается в меня. Он втягивает за собой свою метлу (нет, он не парил сам собой в воздухе) и смотрит на меня очень серьезными серыми глазами.
– Какого черта ты делаешь? – шиплю я на него в приглушенном крике.
Он выдыхает и убирает мокрые волосы со лба.
– Меня убьют, – сказал он, и в его голосе нет ни намека на шутку.
Я просто смотрю на него.
– Ты не понимаешь, – серьезно говорит он. – Они меня убьют.
– Меня убьют, если тебя кто-нибудь увидит, - почти кричу я в ответ. – И тебя убьют! Мой папа прикончит нас обоих! – я пытаюсь представить сцену, как появляется папа и находит Скорпиуса в моей спальне.
Это точно будет не миленько.
– Ты не представляешь, в каком я дерьме! Серьезно, тебе нельзя быть здесь!
И тут я услышала шаги из коридора.
– Бля! – я безумно оглянулась. – Кто-то идет, прячься! – он открыл рот, чтобы протестовать, но я толкнула его в шкаф и захлопнула за ним дверцу, как раз когда кто-то постучал в мою комнату. – Что?
Мама открыла дверь и с любопытством на меня посмотрела:
– С кем ты говоришь?
– Ни с кем, – огрызнулась я. – Я говорила с собой. Мне даже нельзя поговорить с собой в своей же комнате?
– Роуз, – предупреждающе сказала она, – смотри у меня.
Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрываю и складываю руки на груди.
– Тебе что-то нужно?
– Да. Мне нужно в министерство. Папы с Хьюго нет, а Лэндон спит. Проследишь за ним на случай, если он проснется?
Я как можно незаинтересованнее пожимаю плечами:
– Хорошо.
Она кивает и подозрительно окидывает взглядом комнату, будто подозревает, что я прячу парня в своем шкафу. Наконец, она дарит мне быструю улыбку и исчезает. Как только я убеждаюсь, что она ушла, я бросаюсь к шкафу и открываю дверь. Скорпиус стоит у стены, одна из моих рубашек упала с вешалки и теперь свисает с его плеча. Я вытягиваю его оттуда, и он молча протягивает мне рубашку. Я бросаю ее назад в шкаф.
– Так. Какого черта ты здесь делаешь? – снова спросила я, скрестив руки и с выжиданием на него уставившись.
– Я сбежал, – ровно сказал он, будто это само собой разумеется.
– Ты летел сюда всю дорогу на метле? – он кивнул. – Откуда ты вообще узнал, где мой дом?
– Я полетел в Лондон, и там узнал твой адрес.
Звучит так просто, будто он просто прогулялся по району, а не летел через всю чертову страну!
– Что сказал твой папа? – я не стала объяснять, о чем я, он и так отлично знает.
– Он вообще-то вообще ничего не сказал, – медленно сказал он. – Он как бы сидел, а потом немного затрясся. Потом отшвырнул газету и ушел.
– Ну, не так уж плохо, да? – осторожно спросила я. Звучит намного менее скандально, чем реакция моего отца.
Он приподнял брови и посмотрел на меня так, будто думает, что я полудурочка.
– А потом нарисовался мой дед.
Слова мамы вернулись ко мне с прежней силой, и я постаралась не выказать эмоций, охвативших меня при этом:
– И что он сделал?
– Я не дал ему шанса ничего сделать, – Скорпиус покачал головой. – Я сбежал в ту же секунду, как услышал, что он пришел. Роуз, ты не понимаешь, он меня убьет.
Я бы сказала, что он драматизирует, но часть меня думает, что он, наверное, серьезно. Конечно, его дед не убьет его на самом деле (по крайней мере, я искренне на это надеюсь), но он определенно очень расстроится и превратит его жизнь в ад.
И Скорпиус не хочет иметь с этим дела.
– Значит, ты пришел сюда, чтобы со мной порвать? – спросила я, скрестив руки на груди, и отвернулась, прикинувшись, что мне интересно что-то на другой стороне комнаты. Я не хочу видеть его лицо, когда он это сделает.
Но он ничего не делает. Вместо этого он говорит со мной как с сумасшедшей:
– Что? С чего ты это взяла?
– Потому что тогда у твоего деда не будет причины злиться.
– Теперь он все равно будет в ярости! – Скорпиус передвигается так, чтобы попасть в поле моего зрения. – Ты хочешь порвать со мной?
Я просто смотрю на него. Это в первый раз, когда мы оба говорим об этом и даем этому имя. Говорить, что мы можем порвать, это все равно, что признаться, что мы встречаемся. Хотя как мы можем встречаться, если все наши отношения состоят из спешных обжиманий в библиотечной комнате. Я бы хотела большего.
Я понимаю, что не ответила на его вопрос, и по его лицу читаю, что он не так все понял.
– Нет, – быстро сказала я. – Я просто подумала, что они могли заставить тебя…
– Роуз, – он вздыхает и с секунду смотрит вниз на пол. Когда он поднимает голову, у него опять серьезный вид. – Роуз, мне плевать, что они думают. Что все остальные думают.
– Правда?
– Да. Я… – он обрывает себя, и я вижу, как его лицо нервно дергается. – Мне плевать, если им это не нравится. Ты нравишься мне, – он говорит тихо, и я вижу, что он напуган до смерти. Это довольно мило.
Но все же его слова меня на секунду остановили. Я смотрю на него, пытаясь прочесть по глазам, но это трудно, потому что они выглядят так нервно и настороженно. Он сглатывает - наверное, нервная привычка - и ждет, чтобы я что-то сказала.
– Это для тебя важнее? – спросила я так же тихо, как он.
– Я пришел сюда, разве нет? – в этом есть смысл. Он пролетел через всю страну на гребаной метле. – Роуз, ты мне правда нравишься. Правда, – в его голосе почти отчаяние. И его глаза были такими умоляющими. И он так искренен.
И я сдалась.

Мы уже много раз целовались, но это никогда не было так. С той же секунды, как я схватила его за лицо и подтянула к себе, я поняла, что это все. Это кончено. Я больше даже не чувствую осознанного контроля. И его это, похоже, тоже не волнует, что немного удивляет, потому что он всегда очень осторожен в том, как все развивается.
Его определенно больше не заботят правила.
Его пальцы переплетаются в моих волосах, и, думаю, в другой ситуации могло бы быть больно. Но я едва замечаю. Это почти слишком легко. Дом пуст (кроме моего спящего братишки), и он в моей спальне. В моей спальне. И прямо здесь кровать. Мне не приходится слишком стараться, чтобы заставить его двинуться назад достаточно для того, чтобы споткнуться о край кровати и упасть на нее, и я больше, чем просто немного счастлива, когда он даже не думает протестовать, что я упала вслед за ним.
Мы никогда такого не делали раньше – целоваться вот так, лежа в кровати, не меньше. Это невероятно возбуждает, и мой пульс ускоряется от одной мысли об этом. Было трудно стащить с него куртку в нашей нынешней позе, но мы справляемся, и, когда мои волосы падают по обеим сторонам его лица, пока мы продолжаем целоваться, я не могу не возбуждаться. Мой мозг уже не работает ясно, ну и ладно. Мне на самом деле плевать, что я потеряла способность принимать здравые решения.
Он притягивает меня еще ближе к себе, но я не могу не чувствовать, что как бы близко мы ни были, этого недостаточно. По-моему, во мне запустилось что-то бесстыдное и гормональное, и я совершенно не понимаю, как это успокоить или контролировать. Не то чтобы я хотела. У Скорпиуса, по-моему, та же проблема, потому что, будучи обычно столь осторожным, сейчас он едва отмечает что-либо, кроме пустого дома и кровати.
Он теперь фантастически целуется. Благодаря мне, конечно. И я клянусь, он с каждым днем все симпатичнее. Я почти задыхаюсь, когда его пальцы скользят по моей спине, но, к счастью, удерживаюсь, потому что это было бы ну совсем неловко. Он тянет вверх ткань моей рубашки, а я держу обе руки на его подбородке и занята только его ртом. Я не знаю, что на меня нашло, я уверена, нормальный человек несколько больше бы озаботился тем, что родители могут вернуться домой в любую секунду. Особенно если этот человек и так в семи слоях дерьма. Но, думаю, еще никто не называл меня нормальной.
Когда одна его рука отчаянно хватает меня за обнаженную кожу на талии, я уже больше не выдерживаю. Заставив себя прервать поцелуй всего на секунду, я встаю и смотрю на него сверху вниз. Он смотрит на меня в замешательстве, но одна его рука все еще неуклюже лежит на моей талии. Я вздыхаю и опускаю руки, чтобы схватиться за полы моей рубашки, и стаскиваю ее через голову. Я не думаю о том, что делаю, потому что я испугаюсь и передумаю. Теперь слишком поздно. Я полураздета, и Скорпиус смотрит на меня так, будто это в первый раз, когда он даже видит бюстгальтер. Во всяком случае, вживую.
Я не буду лгать. Неловко быть настолько раздетой, и я быстро опускаю голову, чтобы поцеловать его, так что мне не приходится смотреть ему в лицо. Я знаю, это глупо, но я никогда такого раньше не делала, и намного легче, если не приходится смотреть в глаза. Он не знает, что делать с руками, потому что бесцельно шевелит ими на моей талии.
– Это грудь, Малфой, – бормочу я, прерывая поцелуй на секунду, но избегая смотреть ему в глаза. – Ты можешь потрогать.
И он это делает. Неловко.
Вся эта ситуация неловкая, и я знаю, что он должно быть по меньшей мере так же взволнован, как я. Это очевидно по тому, как кончики его пальцев едва касаются меня, прежде чем сразу же переместиться в более безопасную зону на шее. Определенно, даже голой кожи на шее и спине – уже слишком много. Ну и хорошо, вообще-то. Я тоже не знаю, что делать.

Звук чьей-то аппарации тут же вырывает нас из гормонального бессознательного состояния, мы отстраняемся так, будто нас кто-то оттолкнул друг от друга. Я встаю в ту же секунду, как он откатывается в сторону. Я чувствую, как мое лицо начинает гореть, что приводит меня к осознанию, что идиотская краска залила все мое тело. Обычно это не проблема, но, так как я стою тут полуголая, сейчас это так.
Я хватаю рубашку и быстро натягиваю ее через голову, пока Скорпиус хватает куртку. Стук в дверь пугает меня, хотя я и знала, что надвигается. Скорпиус не ждет, пока я втолкну его в шкаф, он запрыгивает туда сам, закрывая за собой дверцу.
Это снова мама, и она странно на меня смотрит.
– Что случилось с твоими волосами? – спросила она, и я дотрагиваюсь до них, понимая, что они спутаннее и растрепаннее обычного. Отлично.
– Я спала, – быстро вру я. Она, наверное, не купится, учитывая, что не так долго ее не было. Но она ничего не говорит, только оглядывает меня с головы до ног.
– Ну, я пришла проверить, не проснулся ли Лэндон. Забыла сказать тебе, что он должен поесть, как проснется, лишь небольшой перекус, чтобы он продержался до обеда.
Я растерянно киваю, пытаясь заставить ее скорее уйти.
– Ага, хорошо.
– Я скоро вернусь. Папа тоже должен скоро быть дома.
– Ладно, хорошо.
Мама странно меня разглядывает. Она знает, что что-то не то, но не знает, что. Но даже если догадывается, то не позволит себе в это поверить.
– Хорошо, ладно, увидимся позже.
Когда она уходит, дверь шкафа со скрипом отворяется. Скорпиус неуклюже вышел оттуда, его собственные волосы в кошмарном беспорядке. Не могу даже представить, как тогда выглядят мои.
– Ну, – робко сказал он. – Я, наверное, пойду.
Я киваю, ненавидя себя за то, что так ужасно хочу, чтобы он остался.
– Да, пока папа не пришел.
Он тоже кивает:
– Ага, – проходит секунда, и мы смотрим друг на друга, отлично понимая, что именно могло бы произойти, если бы мама не заявилась. Это делает воздух в моей комнате очень вязким. – Я рад, что мы поговорили.
Поговорили. Точно.
– И я, – сбивчиво отвечаю я. – Ты лучше иди назад через камин. Ты знаешь, тебе не надо все время летать.
Он снова кивает:
– Хорошо.
Снова неловкая тишина. Это раздражает. Я беру его метлу и веду за собой:
– Я провожу тебя вниз.
Он следует за мной, и мы идем вниз по лестнице в полной тишине. Когда мы добираемся до гостиной, я протягиваю ему метлу, и мы странно друг друга разглядываем.
– Ну, увидимся? – это вопрос. Он смотрит на меня, приподняв брови, и в его голосе что-то близкое к надежде.
– Если понадобится, можешь вернуться, – искренне сказала я. Я не знаю, насколько серьезно он насчет убийств, но я не вынесу, если ему причинят боль. В любом виде.
– Я напишу тебе, – обещает он. – И сообщу, что случилось.
– Меньше недели, – говорю я, напоминая, сколько осталось до школы.
– Меньше недели, – соглашается он.
И потом снова меня целует. Этот совсем не такой, как те поцелуи наверху, это совершенно нечто другое. Мягкий и нежный, и очень, очень искренний.
Секундой позже он вступает в огонь и исчезает. Я стою и смотрю, как к пламени возвращается нормальный цвет, а потом оно растворяется. Я ошеломлена и сконфужена. Я не знаю, что и думать, и точно не знаю, что будет дальше.
Но я знаю, что я ему правда нравлюсь. Правда.