Глава 40. Ал. 15 марта

Итак, я сказал Роуз правду.
Я рассказал ей обо всем, что случилось в день смерти ее отца. И я сказал ей, что это моя вина. И я сказал ей, что пойму, если она меня возненавидит.
А она просто заплакала.
На самом деле это она пришла ко мне домой. Она прислала мне сообщение, что собирается заскочить и что хочет поговорить, и к ее приходу я окончательно решил, что скажу ей. Прошло почти две недели, и я до сих пор ей не рассказал. И я дурачил себя, убеждая, что, если она не будет знать, это ей не навредит. Конечно, было легко не рассказывать ей об этом, если она эти две недели со мной даже не разговаривала.
Она была зла на меня только за то, что я принес ей новости. Понятно, она была расстроена, когда узнала (кто бы не был?), и я не принял ничего из того, что она сказала, на свой счет. Но от этого справляться с правдой легче не становилось.
Каждый раз, когда я вижу их – любого из них – мне плохо. Роуз, и ее братья, и их мама… Черт, мои родителя. Даже вся моя гребаная семья. Они все раздавлены, и это все моя вина. И я не знаю, что делать, и от этого мне просто кошмарно. И все даже хуже, потому что я знаю, что ничего не могу изменить. Каждый раз, закрывая глаза, всю оставшуюся жизнь я буду видеть, как это происходит. Снова и снова. Я никогда не смогу от этого избавиться.
Но, когда Роуз появилась, я постарался не думать об этом. Я старался сфокусироваться на том, что нам надо поговорить и разрешить хоть какие-то вопросы. В конце концов, даже хоть она и полностью поглощена семьей и Скорпиусом, я все равно ей в итоге понадоблюсь. И я должен был сделать так, чтобы я был на месте.
Когда она аппарировала, она выглядела нормально. Я не видел ее несколько дней, но теперь ее глаза яснее, чем были, и она даже не выглядит так, будто недавно плакала. Ее волосы почти уложены, и выглядит она довольно обычно. Я почти ожидал, что Скорпиус будет с ней, потому что, как оказалось, она не может прожить и нескольких минут, не держась за его руку. Как будто она действительно отпускала его от себя только разве что поссать, и он, наверное, действительно любит ее, раз терпит все это. Думаю, это хорошо, но на это все равно странно смотреть. Роуз всегда была очень независимой, но, когда дело доходит до Скорпиуса, все это тут же испаряется. Неудивительно, что ей было так хреново, когда они расстались: она ведет себя так, будто дышать без него не может. На самом деле я бы поставил на то, что они, наверное, в итоге сделают что-нибудь идиотское: сбегут и поженятся в тайне.
Так что, да, я был удивлен, что она пришла одна.
– Где Скорпиус? – спросил я сразу же после того, как предложил ей чай, который приготовил (это у меня от мамы, не знаю, она по любому поводу делает чай).
– Он на тренировке, – Роуз берет чай и идет за мной в гостиную. Она дует на него, и кажется, что она изо всех сил старается быть «нормальной».
– Он вернулся в Татсхилл? – если так, то я впервые об этом слышу. И не могу представить, что Роуз не убежала вслед за ним.
Но, как оказалось, не уехал. Не навсегда.
– Только на тренировку. Просто съездит и вернется домой.
Домой.
А где конкретно дом Скорпиуса? Когда я в последний раз проверял, у него был коттедж в Татсхилле и поместье на шотландской границе. Ни в одно из этих мест нельзя «вернуться» к Роуз, так что я не понимаю, почему она говорит, что он сделает это, если только он неофициально не переехал в дом ее матери.
Я не спросил, поэтому все еще не знаю подробностей. Каким-то образом мы не стали конкретно прояснять этот вопрос. Это как будто забылось, пока Роуз отпивала чай.
– Мне жаль, что я рассердилась на тебя, – быстро сказала она, и это прозвучало как раз как такое извинение, какое вы получаете от Роуз: быстрое и напряженное. Она не профессионал в области извинений, так что я многого и не ждал. Уже один факт, что она вообще извинилась, много значит сам по себе. Но все, о чем я мог думать, так о том, что это мне нужно извиняться.
Роуз все продолжала, то опуская, то снова поднимая глаза:
– Я… я не знала, что мне еще делать, – она нахмурилась, выглядя так, словно ей стыдно за себя, отчего мне стало в миллион раз хуже.
– Роуз, это… Ладно, – я пожал плечами. – Это нормально.
– Но это ненормально, – настаивала она, хмурясь еще глубже. – Я не должна была так реагировать. Мне жаль.
И потом она снова принялась извиняться.
И я больше не могу это выносить.
– Я должен тебе что-то сказать.
Я сразу же по ее лицу увидел, что она поняла, что что-то не так. Она видела по моему лицу, что я собираюсь сказать что-то важное. И ей не хотелось это слышать. Но я все равно ей рассказал.
Я рассказал ей все. Рассказал, что ее отец был там только потому, что я попал в беду. Я рассказал, что допустил до пятнадцати гребаных ошибок. Я сказал, что заклятье, которое попало в ее отца, предназначалось мне. И когда я рассказал ей это, она просто положила голову на свои руки и несколько минут смотрела в стол, прежде чем снова посмотреть на меня, и в ее глазах стояли слезы.
– Зачем ты мне это рассказал? – тихо спросила она, и я видел, что она изо всех сил старалась не плакать, но ей это не удавалось.
Я не знал, что ответить. Поэтому просто покачал головой.
– Я подумал, ты должна это знать…
– Ты не должен был говорить… – слезы потекли. – Я не хотела этого знать…
Мне стало дерьмово. Хуже, чем я когда-либо чувствовал себя в жизни. Это было ужасно. Это был не первый раз, когда я видел Роуз плачущей. Я много раз за эти годы видел, как она плакала, но обычно ее слезы были фальшивыми. Но эти фальшивыми не были. Эти слезы были настоящими, отчаянными, слезами. И я понятия не имел, что думать.
Так что я просто сидел и смотрел, как она плачет. И я ничего не говорил, потому что я гребаный трусливый ублюдок. А потом все стало еще хуже.
Из задней части квартиры раздался громкий хлопающий звук, а потом из коридора донесся чересчур знакомый нам голос, за которым следовали звуки шагов.
– Я думала, мы встречаемся в пять…
Голос Элизабет умолк сразу же, как она вошла в гостиную и резко остановилась. Она сначала посмотрела на Роуз, которая смотрела на нее. Потом она оглянулась на меня, и по ее лицу читалось, что она не знала, какого черта теперь делать или говорить. Так что она просто стояла там и пыталась делать вид (неудачно), что ничего особенного не происходит.
– О, Роуз, привет…
Роуз не ответила сразу. Она смотрела на нее с каменным выражением лица, слезы ее моментально высохли. Потом она покачала головой.
– Я так и знала… – пробормотала она. А потом повторила чуть громче. – Я так и знала.
В тот момент я не знал конкретно, что именно она знала, но я вполне легко мог догадаться.
– Не могу поверить, что так можно было со мной поступить… – сначала я не понял, к кому она обращается, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что она имеет в виду нас обоих.
– Роуз… – попыталась заговорить Элизабет, но Роуз посмотрела на нее с такой ненавистью, что слова замерли у нее на губах.
– Вы оба, – ядовито выплюнула она, – из всех людей на свете, вы не имели права мне лгать.
Было очевидно, что она точно знает, что происходит, и никому из нас не нужно было это уточнять. Но Элизабет ответила, и ей точно не было так же тошно, как мне:
– Тебе никто не лгал, Роуз.
– Нет, вы лгали! – Роуз поставила чашку на стол и встала. Ее лицо было красным от гнева, но по крайней мере хоть слез больше не было. – Умолчать – все равно, что солгать! Ты ведь считалась моей лучшей подругой!
– Слушай, ты, конечно, расстроена…
– Ой, да брось, – выплюнула Роуз. Она еще раз с ненавистью посмотрела на Элизабет, а потом повернулась ко мне. – Надеюсь, ты теперь счастлив, раз твоя совесть очистилась.
Больше она никому из нас ничего не сказала. Она просто выхватила палочку из кармана куртки и дизаппарировала на месте.
И тогда плакать начал я.
Я не собирался. Я ненавижу плакать. Особенно я не люблю это, когда рядом женщины. Но я не мог остановиться. И в любом случае, это был не первый раз, когда я плакал рядом с Элизабет за последние несколько дней. Но, как и во все остальные разы, я чувствовал себя полным идиотом. Но она не обратила особого внимания, просто приобняла меня и села рядом со мной на диване.
Элизабет знала всю правду с первого же дня, как все случилось. После того, как я вернулся из Ирландии, я пошел к Элизабет и рассказал ей все. Я в тот день был развалиной, и теперь я снова развалился, после того, как Роуз дизаппарировала. Ну и сверх того, меня тошнило до смерти, и я чувствовал себя полностью и смертельно беспомощным.
– Я рассказал ей, – задыхаясь, выдавил я, отчаянно пытаясь остановить слезы. Элизабет ничего не сказала, просто сочувственно кивнула, поглаживая меня по спине. – И теперь она знает о нас…
И я подумал, что, если она хочет, то может пойти и рассказать хоть всему миру. Нам с Элизабет настанет полный пиздец, но мне было плевать. Почему-то я не думал, что она это сделает, но она вполне могла. Не знаю. Что она скажет, я не знаю, потому что я сам неуверен, что мы с Элизабет такое. Все началось как что-то веселое и беззаботное, но потом постепенно это превратилось во что-то большее, мне кажется. И это меня немного пугает.
Элизабет не настолько взволнована, как я.
– Она будет в порядке, – разумно сказала она.
– Она думает, что мы ей лгали.
– Мы ей не лгали, – она нахмурилась и покачала головой. – Послушай, – медленно сказала она, и у меня появилось ощущение, что она пытается меня не оскорбить или что-то вроде. – Я люблю Роуз, ладно? Но она так же хорошо, как и я, знает, что мы с ней не лучшие друзья, – я не понял, о чем она, и она это явно увидела, потому что объяснилась. – Мы были такими, да. Но теперь мы едва друг с другом говорим. Я люблю ее до смерти, но теперь мы говорим, только когда она время от времени приезжает домой на праздники. И даже тогда нам приходится заставлять друг друга общаться, – она пожала плечами. – Некоторые вещи меняются, понимаешь?
– Но мы должны были ей сказать…
– Она сама нам ничего не говорит, – резонно запротестовала Элизабет. – По крайней мере немного. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что у Роуз нет времени ни на кого, кроме Скорпиуса. Теперь он ее лучший друг – не я и не ты.
И это словно попало в яблочко. Кажется, я никогда раньше не думал об этом. Я знал, конечно, что все у нас не по-старому. Пока мы росли, не было ничего на свете, что я не рассказал бы Роуз. Она знала все мои секреты, а я знал ее. И так оставалось, даже когда совсем детство прошло. Даже в Хогвартсе мы все еще были настолько близки. Но все начало меняться, когда появился Скорпиус, особенно когда у них все стало серьезно. К началу седьмого курса мы с Роуз едва-едва болтали время от времени за пределами общей гостиной и все такое. Мы больше не сидели вместе на занятиях и обедах, потому что она всегда сидела со Скорпиусом, и мы не проводили часы, пересказывая друг другу секреты и мельчайшие подробности жизни. Мы со Скорпиусом не очень поладили, так что, наверное, в этом тоже дело. Не то чтобы он мне не нравился, нет, но мы просто не лучшие приятели. Роуз всегда этого хотела, но, думаю, когда она поняла, что этого не будет, она решила, что ей надо выбирать. Ну, и вы сами понимаете, кого она выбрала.
А когда она уехала в Ирландию, все совсем изменилось.
Она снова стала немного сумасшедшей. Она все время была в депрессии и все время ныла, и каждый раз, когда она писала письма, там были одна депрессия и нытье. Так что я большую их часть игнорировал. У нас были разные жизни. У нее школа, Ирландия и Скорпиус, у меня – работа, Лондон и Элизабет.
Может быть, мы действительно больше друг другу не нужны.
Может быть, люди вырастают и отдаляются друг от друга, и, наверное, это случилось со мной и Роуз. И с Роуз и Элизабет. Но это не меняет того, что я убил ее отца. Это остается, и это постоянно крутится у меня в голове.
И это сводит меня с ума.
В тот же вечер, когда я рассказал Роуз правду, я сказал Элизабет, что ухожу с работы. Я постоянно думал об этом с той же секунды, как умер мой дядя, но Элизабет была первой, кому я об этом рассказал. Я думаю, что реакция Роуз окончательно меня убедила, и я не мог решить, пока не увидел, как она плачет, сидя в моей гостиной. Элизабет не говорила об этом много. Она спросила, уверен ли я, но не пыталась отговорить. Я почти ожидал от нее этого, так что был удивлен, что она не стала этого делать. Она не казалась вдохновленной новостями, но она не была шокирована. Она просто поцеловала меня и сказала, что я должен убедиться, что я совершенно уверен, прежде чем что-то делать.
Ну, так вот, я уверен. Вот почему я появляюсь в офисе отца в пятницу после обеда, ощущая неприятное чувство в своем животе.
Он выглядит удивленным при виде меня, и первое, что я замечаю, это то, что он выглядит так, будто не спал несколько дней. В его глазах все еще остается какая-то краснота, и он выглядит совершенно вымотанным. Меня не было рядом с самых похорон: я специально старался видеть своих родителей как можно реже просто потому, что я не мог вынести то, как они несчастны.
Папа тоже удивлен меня видеть, потому что это середина дня, а я, как новичок, не работаю в нормальные рабочие часы. Я работаю только в богом проклятую ночь. И раз я появляюсь здесь в час дня, то что-то явно не так.
– Ал, – говорит он, стараясь изобразить хоть какие-то эмоции в голосе. – Что случилось?
Я сажусь на один из стульев у его стола и стараюсь придумать самый разумный способ сделать свое заявление. Это трудно, конечно, потому что это не то заявление, в котором особенно много разумности. Но все равно я должен с этим покончить.
– Я… – я колеблюсь несколько секунд и несколько раз сглатываю. А потом я просто говорю это. – Я ухожу.
Папа сначала ничего не говорит. Он долго и тяжело смотрит на меня, не говоря ни слова, а потом снимает очки и потирает переносицу. Он опускает лицо на руку и просто сидит так некоторое время, прежде чем поднять голову и снова надеть очки.
– Ты подумал об этом? – спросил он, разглядывая меня так, отчего мне всегда становилось невероятно неудобно.
Я киваю.
– Ал… – он выглядит так, будто не знает, что сказать, и его голос замолкает, и на несколько секунд повисает неловкая тишина. – Хорошо, почему?
Я не хочу это говорить. Особенно я не хочу говорить это ему. Он только разочаруется во мне и начнет задаваться вопросом, как он смог вырастить такого неудачника. Думаю, это просто должно было случиться: Джеймс настолько успешен, что мне просто суждено было быть неудачником. Но я все равно не хочу этого ему говорить.
Но мне придется. Он выжидающе смотрит на меня, и этот взгляд заставляет меня нервничать. Я быстро отвожу глаза и опускаю взгляд вниз, на стол.
– Потому что я не гожусь для этого, – тихо говорю я. – Я недостаточно умен и недостаточно смел… Я недостаточно хорош.
– И ты думаешь, что вот так можно уйти? – голос папы звучит немного грубо, но я все равно не поднимаю глаз. Я и так уже хочу уйти. Он продолжает злиться. – Думаешь, ты просто предоставишь мне список своих так называемых недостатков, чтобы добиться жалости и чтобы никто из-за тебя больше не расстраивался?
– Я не… – я против своей же воли смотрю на него, совершенно застигнутый врасплох его обвинением. Но он не позволяет мне закончить.
– Нет, это ты и делаешь, – резко говорит он. – Это самое слабое, что я в жизни видел.
– Пап, я…
– Сейчас я не твой отец – я твой начальник, и тебе лучше бы дать мне лучшее объяснение, чем «я недостаточно хорош», – последнюю часть он сказал тоненьким капризным голоском, что, наверное, должно было изображать меня.
– Роуз меня ненавидит! – выкрикнул я громче, чем собирался, и я поверить не могу, как быстро все перевернулось вверх ногами и как он зол.
– А ты думаешь, у нее нет на это права?
Он недоверчиво смотрит на меня, но я просто в шоке. Из всех возможных ответов этого я не ожидал. Я надеялся на более отцовский, человеческий, ответ, ну, я не знаю, например… «Нет, не ненавидит».
Ого.
Мне понадобилась целая секунда на то, чтобы собраться с мыслями, и я просто долго смотрю на него, прежде чем наконец тихо отвечаю:
– Я не хотел, чтобы так получилось.
– Я знаю, что не хотел, – выкрикивает он. – Все это знают. Но это не значит, что люди теперь не могут расстраиваться.
– Роуз меня ненавидит, – беспомощно повторяю я. Я сейчас расплачусь, я уже чувствую это. Я правда, правда совсем не хочу сейчас плакать.
– И она может ненавидеть кого ей только угодно, – отвечает он. Отец смотрит на меня с такой обидой, что я даже не уверен, а что вообще происходит. – У нее есть на это право. Она еще даже не осознала, что произошло, поэтому она может ненавидеть и злиться, сколько ей угодно.
– Но…
Он снова обрывает меня:
– И это не дает тебе права приходить сюда и ныть об этом.
Я просто смотрю на него. Я не могу поверить, что он настолько меня ненавидит, что не может хоть немного мне посочувствовать. Я же его гребаный ребенок!
– Ты не понимаешь, – резко говорю ему я. – Ты не знаешь, каково это, когда люди так на тебя смотрят.
Папа в прямом смысле смотрит на меня, разинув рот. А потом он смеется – громко – невеселым смехом.
– Пошел вон, – твердо говорит он и показывает на дверь.
Я в шоке.
– Папа!
– Оставь меня, на хрен, в покое, – шипит он, глядя на меня устрашающим взглядом. – Проснись, Ал! Это настоящий мир. Ты больше не ребенок, вырастай!
– О чем ты говоришь?
– Да как ты смеешь сидеть здесь и говорить мне, что я не понимаю? – злобно спрашивает он. – Ты хоть представляешь, сколько людей подставилось, на хрен, под проклятья, летящие в меня, чтобы меня спасти? Намного больше, чем ты себе, нахер, представляешь!
О.
Я ничего не говорю, а просто сижу, чувствуя себя предельно тупым. Я никогда не думал об этом и теперь ощущаю себя совершенной сволочью, что сказал это.
Папу же нисколько не волнует мое молчание. Он просто продолжает:
– Ты знаешь, сколько людей еще продолжали бы жить, если бы я никогда не родился? Хватит, Ал. Ты думаешь, что, если одни люди жертвуют собой ради других, те могут сидеть и ныть об этом, притворяясь жертвами? Нет, не так. Вырасти, будь мужчиной и не вздумай больше никогда говорить мне всю эту херню.
Отлично. Я чувствую, как мои глаза наливаются слезами, и я очень, очень стараюсь их сдержать. Оказывается, мой отец и так уже думает, что я испорченный капризный ребенок. Не хватало еще добавлять ему поводов, плача перед ним, как маленькая сучка. Я знаю, что, если попытаюсь что-нибудь сказать, я проиграю эту битву, поэтому просто молча сижу и ничего не говорю.
– У меня есть дела, – наконец резко говорит он. – Мне нужен ответ. Ты уходишь или нет?
Я не смотрю на него, потому что знаю, что, если посмотрю, я сорвусь. Я сижу еще несколько секунд и наконец выдавливаю:
– Да.
Мне не нужно на него смотреть, чтобы увидеть его реакцию. Он издает громкий раздраженный вздох.
– Хорошо, – выплевывает он. Я чувствую на себе его взгляд, но не смотрю на него. Он не удосуживается ничего больше сказать, просто берет со стола какие-то папки и уходит, не говоря ни слова.
Я в шоке сижу здесь и жду того, кто придет заняться моими документами. Я чувствую себя самым большим неудачником во вселенной, и я не могу поверить в то, что сейчас произошло. Мой отец меня тоже ненавидит. Не только Роуз и ее семья, но и мой собственный отец винит меня во всем, ненавидит меня и думает, что я кусок дерьма.
Неужели это правда случилось?

A/N
И награду "Отец года" ВОВСЕ НЕ получает Гарри Поттер. Ослепительно плохой отец из него вышел, прям в палату мер и весов.