Ты - мое лето
Глава 12: Лето, когда я сбила тебя. Часть 1



...

Когда я думаю о моих родителях, двух людях, которые, как предполагается, научили меня жизни, которые наставляли меня на правильный путь, то у меня всегда было две противоположные точки зрения. Мой отец всегда был открытой книгой. У него нет никаких секретов. Он говорит обо всём откровенно и не видит смысла в приукрашивании. Мой отец – реалист. Это как раз то, что делает его таким хорошим продавцом. Он говорит прямо. Он честен с людьми, и они уважают его за это.

Моя мама – полная противоположность. Моя мама – фантазия. Она живёт в красивом и ласковом мире, спит в шёлковой пижаме под пушистым одеялом. Каждые два года она меняет машину, хотя ей нужно всего пятнадцать минут, чтобы доехать до работы. У неё ухоженные волосы и ногти, и часто в разговорах она использует шаблонные фразы. Её советы всегда просты и незатейливы, и они, на самом деле, никогда не помогают решить проблему. Но, почему-то, эти советы всегда успокаивают меня, даже если это спокойствие – всего лишь фантазия.

На самом деле, будет справедливо отметить, что у меня была защищённая жизнь. Обо мне всегда заботились, я всегда чувствовала себя любимой. Большую часть своего времени я задавалась вопросами, рассуждая, как устроен мир, и почему некоторым всё даётся легко, а другие вынуждены бороться за каждый шанс, который предлагает им судьба. И, хотя, ни те, ни другие никогда не станут равными, первое, что приходит на ум, когда случается что-то плохое, что это несправедливо.

Моя мама и её бойфренд Фил погибли в автомобильной аварии, когда возвращались домой после выходных в Калифорнии. Я даже не знала, что мама была в отпуске. Они ехали с превышением скорости, выехали на встречную полосу, чтобы объехать грузовик, который медленно тащился перед ними. Фил, видимо, неправильно оценил расстояние, или, возможно, не заметил, что прямо на них едет машина. Мама умерла сразу. Фила успели довезти до больницы, но ночь он не пережил. Всё это произошло на пятнадцатом километре длинного шоссе, соединяющего Калифорнию и Лас-Вегас. И года не проходило, чтобы мы не прочли о какой-нибудь семье, чью жизнь разрушил несчастный случай, и рассуждали о том, что в течение многих часов движение по этой дороге будет затруднённым.

И вот, в этом году этот несчастный случай произошёл с моей семьёй.

Я была абсолютно уверена, что тот звонок был от Эдварда, и даже не задумалась о том, что уже поздний вечер, и что для него нет смысла звонить мне в офис так поздно. Мне бы никогда не пришло в голову, что это может быть звонок из полицейского участка California State Highway, сотрудник которого разыскивал родственников моей матери.

Я в недоумении. Я ошеломлена. Но, в действительности, я просто не верю, что она погибла. Я даже не плачу, потому что просто не представляю себе это возможным. Она всегда покидала нас, ну, вы понимаете? Мы встречались с ней время от времени, разговаривали с ней иногда по телефону. Я уверена, что она в «Тропикане», и я спокойна, что всегда могу навестить её во время обеденного перерыва. Она бы рассказала мне обо всём, что у неё происходит на работе, а я бы поделилась с ней своими чувствами и мыслями о Леа, Сете и Эдварде, и это было бы, как всегда.

Мой брат и Роуз приехали на неделю. Вся наша маленькая семья тут. Мама была единственным ребёнком, а мои бабушка и дедушка умерли уже много лет назад. Мы заказали службу в небольшой церквушке в Лас-Вегасе, где собрались все её коллеги из казино и наши друзья с пристани. Я стояла рядом со своей семьёй: папой, Эмметом и Роуз. Отец всё время держал меня, обнимая за плечи: его худая крепкая рука обнимала мою, мягкую. Он держал меня так крепко, как бы он, наверное, хотел держать её…
Ко мне подходит молодая женщина с двумя детьми и представляется дочерью Фила. Её глаза красные от слез. Она крепко обнимает меня и говорит, что много слышала обо мне, и что ей очень жаль потерять их обоих. Я не знала её вовсе. Я ничего не знала об этой женщине. И в этот момент я понимаю, что вообще ничего не знаю о своей маме. Все её друзья незнакомы мне. Она чужая мне: и от этого во мне не остаётся ни грусти, ни тоски, ни депрессии.

Это приводит меня в ярость.

Это нечестно. Почему эта леди оплакивает мою мать? Почему она знает мою маму, а я нет? Почему я ничего не знаю об этой даме? Сколько времени она уже знает Рене, времени, которое она провела с ней, времени, которого мне уже никогда не получить? Я даже не могу сочувствовать этой женщине. Ну, я имею в виду, она потеряла отца, и, возможно, это делает меня ужасно эгоистичным человеком, но меня сейчас так разъедает ревность, что я едва могу дышать.

Я начинаю вспоминать. Почему мама ушла от нас? Почему она не захотела, чтобы мы жили с ней, почему не настаивала, чтобы мы проводили с ней больше времени? Если бы она хотела этого, то сделала бы всё от неё зависящее, не так ли? Я просматриваю свои отношения с мамой, словно быстрые кадры во времени. Вот она разрешила нам поплавать в бассейне. Вот я сплю в её шёлковой пижаме. А это мы идём в кино на «Звёздные войны». О, а вот и покупка бикини. А это – её знакомство с Эдвардом. Это всё – фантазии, только хорошее, никаких изъянов, а из отпуска она всегда присылала нам симпатичную открытку, не более того. И пока я сильно переживала за маму, скучала по ней больше, чем я могла вынести, всё это время я была под внимательной и зоркой опекой отца. Всё, что он делал, было для нас, для нашей семьи. Он строг, но он и должен быть таким, в одиночку воспитывая двоих маленьких детей и пытаясь построить бизнес. Мама никогда не приезжала на пристань, чтобы взять на себя эту ответственность. Она была «воскресной» матерью. Я любила её, любила каждую минуту, проведённую с ней, но она никогда не приезжала к нам домой. Она никогда не занималась тем, что могло испачкать её руки.

Я спокойно прошла через всё. Мне удалось сохранить своё спокойствие и во время расследования, и перед чередой посетителей, выражающих свои соболезнования букетами цветов и визитками со словами поддержки, удалось удержать все чувства в себе до тех пор, пока мы не вошли в её дом. Эммет и Роуз пошли со мной, и мы провели целый день, упаковывая её вещи. Раньше я никогда не была в этом доме без мамы. Мы рассматриваем её фотоальбом и проверяем её шкафы и комоды. Я нахожу её аптечку и косметичку. По очереди подношу к носу все флакончики с её духами и мажу губы каждой её помадой. Прижимаю к лицу её мягкую шёлковую пижаму, дышу её запахом и плачу до тех пор, пока не начинаю чувствовать себя совсем больной, и запираюсь в ванной, чтобы никто не мог видеть моих слёз. Но когда Эммет слышит мои рыдания, закрытая дверь, конечно же, не мешает ему добраться до меня – он просто взламывает её. Я так смущена, когда он находит меня с измазанным в губной помаде лицом, опухшими глазами и соплями, которые просто рекой льются из моего носа. Мой старший брат лишь сжимает меня в объятиях, пока я снова и снова повторяю: «Это так несправедливо», а он мне каждый раз отвечает: «Я знаю, сестрёнка, я знаю». И больше ничего.

Я беру себе на память о маме её фотоальбом, красную помаду и духи, шёлковую пижаму и её кольцо с сапфиром, которое она постоянно носила последние годы, остальные вещи мы отдаём её друзьям из казино и в центр поддержки нуждающихся. Она не оставила завещания или полиса страхования жизни, но машину она успела выкупить у банка, и Эммет отдал её мне, так как мой старенький Фольксваген был, практически, готов испустить дух. У неё был "Beamer".

С её домом получилась полная неразбериха, Эммет решил, что мы должны сохранить дом за собой и сдавать его в аренду, но, ни в коем случае, не продавать. Собственность, так он называл его; как будто это что-то значило для нас. Я не чувствовала там себя как дома, не чувствовала уюта: он был для меня лишь картинкой.

Всё, чего я хотела тогда – Эдварда. Но я не разговаривала с ним уже несколько месяцев. Я никак не могла заставить себя сбросить ему сообщение на пейджер, опасаясь, что он не станет перезванивать мне. Каллены прислали нам карточку с соболезнованиями и красивый букет из белых лилий, и мне интересно, знал ли он, что моя мама погибла, знал ли он, через какой ад мне пришлось пройти? Я надеюсь, что, может быть, он позвонит мне или даже приедет, но я так ничего и не дождалась.

Роуз и Эммет уезжают в конце недели, и наступает сущий ад. Я безвылазно работаю в офисе, потому что это, в какой-то мере, отвлекает, но избавиться от грызущей реальности я так и не могу. Я – двадцатидвухлетняя старая дева, всё ещё живущая вместе со своим отцом, и влюблённая в человека, которого нисколько не волнует моё существование. Хуже всего, что у меня нет никакого стремления как-то это изменить. Про свой день рождения я даже не вспоминаю, пока не получаю письмо по почте. Я быстро разрываю конверт и обнаруживаю поздравительную открытку.

Я не свожу с неё глаз. На открытке изображен бутерброд с арахисовым маслом и желе, а сверху надпись «Без тебя я просто желе». В нижнем углу открытки аккуратным почерком написано «С днем рождения, Белла. Я скучаю по тебе. С любовью, твой друг Эдвард». Внутрь конверта вложены два билета на концерт Перл Джем в Лас-Вегасе.

Ну, всё, с меня хватит! Я имею в виду, что внутри меня всё бушует. Я в такой ярости, что не в состоянии разумно поразмыслить и попытаться понять, что это означает. Не было никаких извинений, никаких объяснений – ничего, кроме проклятых билетов на концерт. Мне не нужны эти чёртовы билеты. Мне нужен мой друг. Я через столько прошла, на мою долю выпало столько испытаний. Зачем бы ему беспокоиться?

Я расшвыряла вещи. Выбросила степлер прямо в окно. Порвала билеты на концерт в клочья. Я выбежала из офиса и стала лихорадочно оглядываться по сторонам в поисках чего-то, что я могла сломать, или сделать кому-то больно; сделать что-то, что могло повлечь за собой ужасную катастрофу, подобную ядерному взрыву – то чего я не могу сделать с тем, кому я на самом деле хочу причинить боль. Я вернулась домой и быстро переоделась, поменяв свою рабочую одежду на симпатичную белую вязаную кофточку и чёрную юбку-карандаш, которую я купила на похороны мамы. Расчёсывая волосы, я решила, что не буду делать никакую причёску, а просто оставлю их распущенными, и тщательно крашу губы в ярко-красный цвет. Я наношу на ресницы чёрную тушь и слегка опрыскиваю себя цветочными духами. Я прекращаю его постоянно ждать. Я прекращаю мечтать о нём. Он такой же, как моя мама, – просто красивый снимок в альбоме, друг, когда ему это удобно. Я просто прекращаю.

Я точно знала, куда хочу пойти. В нашем городе есть небольшой бар, где постоянно тусуются мои бывшие одноклассники. Время от времени в этот бар заходят и «ходячие кошельки». Это – то, что мне нужно: просто, без сложностей. Мне хотелось снять напряжение.

В последнюю минуту я решаю собрать волосы в конский хвост, обнажив плечи. Эдвард всегда повторял, что у меня красивые плечи.
Войдя в бар, я узнала несколько человек. Была смена Питера, и, когда я села за барный столик, меня стало немного потряхивать от волнения. Я и Питер вместе посещали математический класс, он совершенно не изменился с тех пор, и я вдруг, снова, на несколько минут почувствовала себя малышкой Свон.

– Белла? Я раньше никогда не видел тебя здесь. Ты выглядишь… взрослой, – он замялся, и я одарила его застенчивой улыбкой.

У Питера была машина Pontiac Grand Am.

– Что будешь пить, детка?

– Что-нибудь, – говорю я.

Он делает мне коктейль, я выпиваю его, не имея понятия, что входит в его состав. И к тому моменту, когда появляется Джейкоб, я уже совершенно пьяна и задираю свою кофточку, чтобы показать Питеру свою татуировку.

Я даже не поняла, как всё случилось. Минуту назад Джейкоб сидел возле меня в баре, а в следующую мы уже были в его спальне, и его руки – под моей юбкой. Я тоже хотела его. И, в то же время, я сказала ему, что это будет единственным разом, что я не хочу встречаться с ним, что я не люблю его, и что никогда не буду любить. Я сказала ему, что не хочу никогда поднимать эту тему, и в ответ он обзывает меня самодовольной сукой и говорит, что ненавидит меня. Что это – просто секс, и что теперь он – победитель, что между нами всегда была конкуренция. Говорит мне, что он никогда не хотел выйти победителем, ему просто хотелось побеждать меня. И теперь он считал, что я полностью повержена им, а мне смешно, ведь правду знаю только я . Ты никогда не сможешь сломать меня, ведь это уже сделал он. Я просто использую тебя, идиот. Я использую тебя, чтобы заставить себя чувствовать лучше, и просто потому, что я могу это сделать.

Утром, когда я проснулась рядом с ним, я даже не была полностью раздета, и, вообще, с трудом помнила секс. Я не чувствовала никакой боли, и не было никакой крови, как говорилось в «Космо». Мне даже показалась, что, на самом деле, ничего не было, пока я не увидела в мусорном ведре презерватив, и мне захотелось блевать. Я ушла до того, как Джейкоб проснулся. Солнце только начало вставать, и мне пришлось идти два квартала до своей машины.

На мгновенье я позволила себе расслабиться в водительском кресле, так как хотела уехать отсюда как можно дальше. Мне так хотелось к маме. Так хотелось рассказать ей все, что произошло с Джейкобом, и прослушать её строгую лекцию с использованием банальных фраз, типа тех, что мы должны учиться на ошибках друг друга, или что-то ещё, но я не могу, она мертва, и я так скучаю по ней. К сожалению, я не унаследовала её дар всё воспринимать с лёгким сердцем.

Мне хотелось добраться до Сиэтла и врезать Эдварду по лицу, а затем страстно поцеловать и заняться с ним любовью, а потом никогда не отпускать. Хотелось поехать в Вашингтон, обнять своего брата, чтобы он защитил меня, как он это делал всегда, когда мы были детьми. Я стояла на перекрёстке и перебирала все возможные варианты, куда я могла бы поехать. Может, стоит повернуть налево, ехать только вперёд, и никогда не оглядываться назад.

И в этот самый момент на приборной панели маминой машины, теперь уже моей, загорелась лампочка, и прозвучал характерный звук, который поведал мне, что нужно пополнить бак газом, но на самом деле он сказал мне гораздо больше.

Дзинг! У тебя нет денег на газ.

Дзинг! Ты никуда не поедешь.

Дзинг! Ты такая жалкая! И распутная.

Дзинг! Белла, иди домой.

Я вздохнула и вытерла лицо тыльной стороной ладони прежде, чем выехать на неровную дорогу. К пристани. К моему дому.
Боже, как я могла быть такой дурой? Я почти ничего не помню о той ночи, и из-за этой неизвестности я становлюсь параноиком. Весь следующий месяц я считаю дни, и страх, что мои сроки нарушатся, вызывает во мне желание застрелиться. А ещё, я никогда не была так счастлива, как в этот раз, когда тетушка Фло пожаловала ко мне в гости. Я поклялась сама себе, что больше никогда не буду проклинать месячные, и что на следующей неделе обязательно съезжу в городскую клинику, посещу врача и сяду на таблетки. А от Джейкоба я бегала и пряталась, как чёрт от ладана. А он и не пытался меня найти. Он не звонил, не пытался поговорить со мной об этом. Всё выглядело так, как будто, между нами ничего не было, и я была более чем рада притвориться, что так и есть.

Я никому не рассказала о Джейкобе, даже Леи. Я была так смущена. Мне было так стыдно, Леа бы отчитала меня по первое число, она не поощряла глупые поступки. Я ничего не говорила ей, но Леа поняла, что что-то произошло.

– Что-то Джейкоб стал редко здесь появляться. Как у тебя получилось заставить его отвязаться от тебя?
Она даёт мне сигарету, и мы стоим на мостике, и вдыхаем свежий ноябрьский воздух, поднимающийся с реки. А я думаю о своей толстовке, которая лежит в тёмном углу моего шкафа, и сейчас мне, как никогда, хочется надеть её. Так хочется, но я вспоминаю, что он не приехал этим летом, и ненавижу его снова и снова. А когда думаю о том, что должна рассказать ему о Джейкобе, меня пронзает резкая боль в животе, перемешанная с чувством вины, хотя понимаю, что не должна этого чувствовать. Я ничего ему не должна.

– Не знаю, – отвечаю я.

Я не в силах смотреть ей в глаза, и тяну время, делая затяжку. Она слишком умна в ущерб себе, точнее ‒ мне. Леа прищуривается, щиплет меня за щёку и заглядывает мне в глаза.

– Ты трахалась с ним! – шипит она и убирает руку с моего лица.

Я закрываю глаза и втягиваю голову в плечи, слёзы с бешеной силой текут по моим щекам. Я не хочу слушать то, что она скажет, потому что заранее знаю, что это будет ужасным, а, главное, – правдой.

– Ох, детка, – Леа кладёт мне руку на плечо, и я падаю в её объятия.– Боже, как же я ненавижу их семью. Их всех нужно кастрировать.

– Нет, он не виноват. Ну, не совсем, он, конечно же, мудак, но я тоже использовала его. Я сказала ему, что на самом деле мне не хочется быть с ним, а он мне ответил, что ненавидит меня. Я была пьяна.

– Проклятье, Белла. Это самое ужасное, что ты могла сделать.

– Я знаю, пожалуйста, не надо ненавидеть меня.

– Почему я должна ненавидеть тебя? Ты поступила глупо. Ты была растеряна. Ты совершила ошибку, но кто их не делал? О, Господи, мой первый раз был ужасным! В одной из бухт мы устроили вечеринку у костра, и я даже не получила удовольствия. Повсюду был песок. Словно секс с наждачной бумагой. К счастью, это длилась всего пару минут. – Леа берёт меня за руку и смотрит мне в лицо.

– Я ненавижу себя, – бормочу я.

Леа закатывает глаза.

– Послушай, давай прикроем вечеринку саможаления. Ты уже ничего не вернёшь. Так что, смирись и двигайся дальше, – говорит

Леа, новая сигарета прыгает в её губах. – Кроме того, не первый мужчина должен быть лучшим, а последний.

– Послушай, жалость к себе не приведёт ни к чему хорошему. Ты уже не сможешь повернуть время вспять и сделать так, что, как будто, этого никогда не случалось. Так что, смирись с этим и двигайся дальше, – проговаривает Леа.

Она прикладывает к губам сигарету:

– Кроме того, это не первый мужчина должен быть лучшим, а последний, – повторяет она.

– Легче сказать, чем сделать. Ты лучше всех знаешь это,– огрызаюсь я.

Как будто я могла просто забыть, что потеряла девственность с парнем, которого я ненавижу. Как будто, я могла просто забыть, что моя мама умерла, и я больше никогда не увижу её снова. Как будто, я могла просто забыть, что от меня окончательно отказалась самая большая любовь моей жизни.

– Да, знаю. И очень хорошо знаю, где ты, в конце концов, окажешься, если не перестанешь оправдываться и жалеть себя. Это не значит, что это не так, – шепчет она.

И я чувствую себя ужасно, что была резка.

– Я скучаю по маме. Она бы сказала мне, что всё хорошо. Прямо сейчас я так далеко от счастья, и это так глупо, но мне бы только услышать это, и я поверю, что всё хорошо.

Леа протягивает мне сигарету, и я делаю долгую затяжку и позволяю дыму заполнить мои лёгкие.

– Белла, у тебя всё будет хорошо. Всё будет отлично, – проговаривает Леа.

Она смотрит мне в лицо, её глаза полны решимости, и я не единственная, кого она пытается в этом убедить.

Следующие несколько месяцев я буквально заставляю чувствовать себя хорошо. Я перестаю жаловаться на работу, погружаюсь в фотосъёмку, и практически полностью заполняю верхний ящик тумбочки негативами. Хожу на перекуры с Леа и заставляю себя не сидеть на месте. Стараюсь не обращать внимания на вещи, которые делают специально, чтобы разозлить меня. Я совершенно не удивляюсь, когда Джейкоб привозит на пристань свою новую подружку Бри, и всё время держит свою руку на её заднице, как будто она вдруг исчезнет, если он не будет прикасаться к ней. Я не расстраиваюсь, когда Эдвард не звонит. Не плачу, когда Курта Кобейна находят мёртвым. Я смотрю America's Funniest Home Videos, когда хочу посмеяться, и думать, что и я могу снять на видео что-нибудь смешное и выиграть десять тысяч долларов. То, что раньше делало меня счастливой, больше не срабатывает, но я не грущу больше. Снова вернулся кокон, и я чувствую себя опустошённой и бесполезной, но это лучше, чем, свернувшись калачиком, плакать. Я уже почти забыла о нём, но, по мере того, когда приближаются летние месяцы, я чувствую, что начинаю постепенно оттаивать. Сначала я стараюсь бороться с этим состоянием, но всё моё естество словно знает, что он скоро приедет, и готовится к этому дню. Я ненавижу это чувство: ожидание, страх, тошноту. О, Боже, а что если он снова не приедет?

Чёрт, а если он именно так и сделает?

Когда в конце июня Каллены приехали на пристань, я была на грани нервного срыва. Уже в сумерках я на одном из наших картов везла бельё в прачечную, когда прямо передо мной появился чёрный мерседес. Вольво не было. Всё внутри меня сжалось, а сердце рухнуло прямо в пятки. Мерседес остановился, и Доктор Каллен опустил стекло.

Элис высунула голову в открытое окошко и крикнула мне «привет», а потом открылась задняя дверь и из неё в свете вечерних фонарей вышел Эдвард. Его огненные волосы стали короткими, и мне кажется, стали более тёмными, теперь они кажутся скорее каштановыми, чем рыжими, и они аккуратно подстрижены вокруг ушей и шеи. Лицо у него чисто выбрито, и он одет в белую рубашку с короткими рукавами и шорты цвета хаки. Он смотрит на меня, и я не узнаю его. Так много времени прошло с того последнего раза, когда я видела его, и мне становится интересно, вдруг я тоже выгляжу не так, как раньше, интересно узнает ли он меня? Конечно, он знает кто я, но видит ли он меня? Видит ли он, как я изменилась? Может ли он это понять, просто посмотрев на меня? Может ли он видеть, что моё сердце превратилось в камень? Может ли он видеть, что мой дух сломлен? Понимает ли он, что теперь всё иначе?

Я скрежещу зубами, ловя на себе его обеспокоенный взгляд. Чёрный Мерседес проезжает дальше, исчезает за поворотом дорожки, оставляя нас с Эдвардом наедине.

Я в ярости, и мне так хочется причинить ему боль. Меня злит, что он решил показаться мне, меня злит, что он не знает меня, и что я не знаю его. Я так зла, что он позволил себе игнорировать меня. И тут воспоминания о билетах на концерт, что он прислал мне настигают меня, и я крепче сжимаю руль.

– Белла, – его голос дрожит.

Он звучит так же, и этот голос смягчает ту ярость, что бушует во мне. Будь он проклят. Будь проклята власть, которую он имеет надо мной, будь проклята моя душа, которая так легко прощает его, будь проклято его чёртово красивое лицо.

Я игнорирую его, нажимаю на педаль газа, объезжаю его, и удаляюсь по гравийной дорожке. Из-под колёс поднимается облако пыли, и он отпрыгивает в сторону.

– Белла!

Я слышу его крик позади себя, но я уже решила, что должна убежать от него. Поэтому не оглядываюсь назад. Я еду так быстро, как только может себе позволить этот глупый электрический карт. Гравий хрустит под его шинами, пыль летит мне в лицо, а сердце бешено стучит в груди.

Я настолько сосредоточена на том, чтобы убежать от него, что застигнута врасплох, когда он выскакивает перед картом, когда я почти доехала до прачечной. Я выворачиваю руль вправо и резко жму на педаль тормоза; заднюю часть машины немного заносит, она ударяет Эдварда, и он падает на землю.

– Эдвард, – кричу я, и выпрыгиваю из машины.

Я падаю на землю рядом с ним, руками пробегаю по его лицу, шее и груди, глаза лихорадочно ищут повреждения, и только потом я замечаю, что он смеётся.

– Ты, чёрт побери, сбила меня.

Он задыхается, а я посылаю ему улыбку, полную отвращения. Я поднимаюсь, оставляя его лежать на земле, но он хватает меня за руку, и его пальцы на моей коже – словно знакомая мне песня, только я забыла слова.

– Упс, – с сарказмом произношу я и пытаюсь вырвать свою руку из его захвата.

Я хватаю с заднего сиденья карта тяжёлый мешок с грязным бельем и бегом направляюсь в прачечную. Захожу внутрь и бросаю мешок на стол. Эдвард идёт за мной по пятам.

– Белла, послушай, я знаю, что ты зла на меня, – начинает он.

Я поворачиваюсь, и бью его кулаком в грудь.

– Не говори так, будто ты знаешь, что я чувствую. Ты ничего не знаешь обо мне.

– Ты хоть дашь мне шанс всё объяснить?

– У тебя был целый год, чтобы всё объяснить! Но у тебя не было никакого желания. И что, теперь настало удобное для тебя время, и ты решил поговорить? Вот, прямо сейчас? Ты был так нужен мне весь этот год. Мне нужен был мой лучший друг. И тебя не было, – кричу я, размахивая руками.

– Я знаю. И я не собираюсь ссориться с тобой.

– Ну, и ладно, – выкрикиваю я, моё сердце бешено стучит, я делаю один большой шаг, и останавливаюсь прямо перед ним. – А почему бы и нет?

Он выглядит унылым, рот немного приоткрыт:

– Потому что ты права. Господи, Белла, я так сожалею о твоей маме.

Я стою перед ним, моя грудь вздымается, руки я держу на бёдрах, а лоб наморщен. Слёзы готовы вот-вот политься из моих глаз, а я стою и пытаюсь понять смысл его слов.

– Знаешь, когда мне сказали об этом?

Я киваю, и эти слова – словно ещё один удар в спину, и я изо всех сил стараюсь сдержать слёзы. Он всё знал и оставил меня страдать тут одну, без него. Сволочь!

– Я узнал об этом уже после похорон, после того, как послал тебе открытку на день рождения, я честно говорю. Как только я узнал, тут же хотел вылететь сюда, но у меня были занятия, и мне казалась, что ты не очень хочешь видеть меня, – тихо проговаривает он. – Кроме того, у тебя, вроде как, был парень – Сет, или как там его.

– Сет в Саудовской Аварии, – бормочу я. – И тебе было полностью наплевать на меня прошлым летом, так что это вдруг тебя стали волновать мои парни?

– Ты права, ты можешь встречаться с кем захочешь. Но я не об этом.

– А о чём тогда, Эдвард? После всего того, что произошло с моим братом, проклятье, после всего того, что произошло в Лас-Вегасе, как после всего этого ты мог не приехать?

Я пытаюсь заставить его почувствовать себя виноватым, пассивно-агрессивный бред и всё такое. Ну, хорошо, пусть это агрессивно-агрессивный бред, но я хочу ответов, чёрт возьми!

– Я завалил один экзамен, понятно? Клеточно-молекулярная биология заболеваний, – Эдвард кричит на меня, и выплёвывает это название, будто оно занозой сидит у него в горле. – Мне пришлось посещать летние курсы. Вот почему меня тут не было. Мне нужно было сдать этот предмет, Белла. И эта летняя сессия была единственной возможностью, когда разрешалось пересдавать. У меня не было выбора.

– Всё равно, ты бы мог сказать мне, – продолжаю огрызаться я. – Я бы всё поняла.

–Я никому не говорил. Не хотел, чтобы отец узнал. Я сказал ему, что буду сидеть дома и готовиться к сдаче MCAT (вступительные экзамены в медицинский колледж), а, заодно, буду посещать дополнительные летние курсы, чтобы у меня было преимущество перед другими при поступлении. Ты знаешь, что на поступление в медицинский центр, в среднем, претендует более четырёх тысяч студентов? И, знаешь, сколько они принимают? Двести. Знаешь, сколько из них не сдают биологию? Ноль. Так что, моё заявление приняли ещё в ноябре, но я не узнаю, поступил ли я ‒ до апреля, так что можно сказать, что я пропустил целый год.

– Ну, и какое отношение это имеет к нам двоим, – огрызаюсь я.

Он сужает глаза:

– Ты не понимаешь. Мой папа так много ждёт от меня. Я хочу сказать, что ты даже не представляешь, как это унизительно, когда имя твоего отца написано на учебнике, а ты не можешь сдать по нему экзамен.

– Я не вижу в этом ничего особенного. Ну, тебе пришлось ждать целый год, но кого это волнует?

– Я устал всё время ждать, чтобы начать что-то новое. Есть вещи, которыми мне хочется заниматься, но я не могу себе этого позволить, пока не покончу с этим. И это так сложно, – говорит он.

Я хмурюсь:

– Ты всё равно мог сказать мне, – говорю я, складывая руки на груди.

– Знаю. Я всё испортил, и я очень, очень сожалею, – говорит он, слова даются ему с трудом. – Я не понимал этого, пока не стало слишком поздно. Когда я отправил тебе открытку, а ты не ответила, и я понял, что уже поздно. Скажи, уже поздно?

– Ты разбил мне сердце, Эдвард, – говорю я, и его лицо сникает. – Я не могу…

– Пожалуйста, – шепчет он, его рука тянется к моей.

Я делаю шаг назад, он ‒ мне навстречу, и, такое ощущение, что мы танцуем.

– Хорошо, я был не прав. Ты выиграла, ты оказалась права, делай, что хочешь, только, пожалуйста, не говори мне, что ты не можешь. Пожалуйста…

– Этого мало. Я имею в виду твои оправдания. Всё это ‒ полное дерьмо, – говорю я, и мой голос уже не такой уверенный, и он это прекрасно слышит.

Он запускает свою руку в волосы, и я вижу, как ему больно внутри.

– Я знаю, что был неправ, я знаю, что сделал тебе больно. Просто скажи, что мне нужно сделать?! Что нужно сделать, чтобы ты меня простила?!

Я смотрю в его глаза ‒ в них столько боли. Унылые и безрадостныеные зелёные круги. И эта боль, которую я вижу в его глазах, напоминает мне грёбаный фильм ужасов. Я ‒ Фредди Крюгер, а он ‒ онемевший мальчик, и я его убиваю.

– Ты давала мне обещание на мизинцах. Ты говорила мне, что мы всегда будем друзьями, несмотря ни на что. Пожалуйста, Белла, ты так нужна мне, так нужно, чтобы ты была моим другом. Ты не можешь не быть моим другом.

Он наклоняется ко мне и от его вида моё сердце обливается кровью.

– Ты не имеешь права так говорить: долгие месяцы ты игнорировал меня, а сейчас вернулся, и ждёшь, что всё будет хорошо, как и раньше. Не думай, что тут всё будто замерзает, как только ты уезжаешь. Нельзя относиться так к людям, – я опускаю взгляд в пол, чтобы больше не видеть его умоляющих глаз.

– Уже слишком поздно? – снова шепчет он.

Его лицо так близко к моему, и мне так хочется сказать ему «да». Да, уже слишком поздно. Мне так больно, что я такая жестокая и злая. Я разрываюсь между желанием ненавидеть его и чувством вины из-за того, сколько мук принесли ему эти школьные дела.
Мы не должны хотеть друг друга. От всех этих чувств, в итоге, остаются только недопонимания, обиды и ужасная боль в груди, и всё это, на самом деле, так сложно. Я даже не знаю, чем бы мы могли заниматься в этот момент, но всё что мне хочется сделать, это обнять своего друга, которого я не видела так долго.

– Пошло всё к чёрту, ничего не важно, – говорит он и тянет меня к себе в объятия.

Пальцами я сминаю его рубашку и прячу своё лицо у него на груди. Его губы касаются моей макушки, и я плачу, испытывая огромное облегчение. Всё так дерьмово, но он здесь, и я позволяю ему держать себя в объятиях. Это ‒ просто объятия, но я ещё никогда в своей жизни не испытывала такого комфорта.

– Всё хорошо, Белла. Всё будет хорошо, – и на одну секунду я почти верю, что это правда.

Но, тут Леа, сломя голову, влетает в прачечную.

– Ох! Эммм, несколько клиентов сказали мне, что тут какая-то сумасшедшая дамочка на карте кого-то сбила, – говорит она.

Эдвард делает шаг в сторону от меня, а я быстренько стираю слёзы со щёк:

– Да, в том, что дамочка ‒ сумасшедшая, в этом они правы.

– Привет Леа, – говорит Эдвард.

Но она смотрит сквозь него, и глаза её сверкают, будто два кинжала.

– Кх – хмх, – всё, что бормочет она в ответ, и складывает руки на груди. – Белла, я – курить.

– О’кей, я – тоже, – отвечаю я.

Быстренько достаю грязную одежду из мешка и засовываю её в одну из стиральных машин, добавляю порошок. Поставив стирку на таймер, я поворачиваюсь и натыкаюсь на взгляд Эдварда.

– Что? – спрашиваю я, но он лишь качает головой.

– Я пойду, покурю вместе с Леа. Ты хочешь пойти с нами?

– Ты теперь куришь? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами в ответ:

– Ну, не совсем, просто иногда балуюсь вместе с Леа.

– Есть что-нибудь ещё, что ты делаешь, но я не знаю об этом? – спрашивает он.

И у меня сжимается желудок. Я должна рассказать ему о Джейкобе. Как бы сильно я не хотела, я не могу иметь секреты от него.

– Тебя не было очень долго, Эдвард.
…

– А потом он спрашивает, «Хорошо, ну, что ты хочешь? Перерыв?» И я ему отвечаю, что не знаю, чего хочу, а потом уже собираю вещи, чтобы вернуться сюда, и говорю ему, чтобы он не беспокоился.

Элис рассказывает, сидя рядом с Леа на заднем сиденье машины моей мамы. Сегодня четвёртое июля, и мы едем в Лафлин. Каждый год они устраивают потрясающий фейерверк прямо над водой. Я никогда не видела его, но Джейкоб постоянно говорит, что это великолепно.

Мне так и не представилась возможность рассказать Эдварду о Джейкобе. Всю эту неделю мы гуляем, он встречает меня у офиса, и мы вместе идём обедать, или он приносит мне мороженое из магазина, и мы постоянно разговариваем. Он позволяет мне говорить о маме, а я слушаю его рассказы о школе, и обо всех препятствиях, которые ему нужно перепрыгнуть, чтобы стать врачом, и я чувствую, как его волнение переходит ко мне.

Не то, что я была бы обязана рассказать ему об этом. У него не должно быть никаких претензий. Я не принадлежу ему.

– Я не знаю, возможно, я слишком требовательна, но, давайте начистоту, мне двадцать четыре года. И сколько я должна ждать, пока он на что-то там решится? Я имею в виду, или решайся уже, или вали.

Всё время с момента приезда Элис постоянно на нервах. Видимо, перед тем как уехать, она сказала Джасперу, что ей нужен перерыв. Не расстаться, а просто взять перерыв, чтобы у них было время понять, чего они, в действительности, хотят. Лично мне кажется, что Элис хочет колечко на пальчик, и именно поэтому она и придумала всю эту возню. Она использует фразу «долгосрочные обязательства» в несколько раз чаще, чем семейный психолог на приёме.

– Да, пошёл он! – говорит Леа. – Это не ты, это они. Мужики думают, что их член высохнет и отпадёт в тот момент, когда они пойдут к алтарю.

Я бросаю взгляд на Эдварда, сидящего рядом со мной. Он закатывает глаза, а я стараюсь подавить тихое хихиканье.

– Не все мужчины так думают, – говорит Эдвард.

Лица Элис и Леа сразу хмурятся. Их объединяет ненависть к мужскому полу.

– Осторожней! Они объединят свои силы во зло, – вполголоса говорю я, сидя в водительском кресле. – И тогда они уничтожат тебя.

Эдвард смеётся, а я продолжаю вести машину по извилистому шоссе. По радио заиграла новая песня, и я тихонько напеваю, чуть-чуть изменяя слова, надеясь, что никто не заметит.

– Эй, Белла, кто поёт эту песню? – спрашивает Эдвард.

И я смотрю на него в замешательстве, потому как уверена, что он знает эту группу:

– «Radiohead», – отвечаю я.

– Ну, хорошо пускай будет так, – он еле сдерживает улыбку.

Я легонько ударяю его ладонью по лицу.

– Ты знаешь, они написали эту песню, как будто, про тебя, – улыбаюсь я.

– Как хочешь, – Эдвард усмехается, и его лицо принимает удручённый вид.

– Она верно говорит, – не без сарказма говорит Элис и улыбается с заднего сиденья.

Эдвард посылает ей язвительный взгляд в ответ.

Солнце постепенно опускается к горизонту, и звёздочки, словно топазы, начинают украшать небо. Я достаю из бардачка свои солнцезащитные очки, и надеваю их, чтобы не щурить глаза.

Вдруг Эдвард опускает окно и высовывает свою голову, и в этот момент с заднего сиденья тянется удушающий запах.

– Боже, – стонет он.

И я тоже опускаю стекло, вдыхая свежий воздух.

– О, Боже, я пропиталась этим запахом, – рявкаю я.

– Это я, – проговаривает Элис с гордостью. – И мне всё равно. Ещё одна вещь, которую я не могу делать рядом с Джаспером.

– Хорошо, но сейчас ты уже перешла все границы, – говорит Леа.

Я ничего не могу поделать, чтобы остановить свой неконтролируемый смех, и слёзы текут по моим щекам. Я бросаю взгляд на Эдварда, он смотрит на меня и улыбается, его красивые глаза широко распахнуты, и я чувствую себя лучше, лучше, чем за весь этот год.

Я съезжаю с шоссе на улицу, где одно за другим, возвышаются здания казино. Нам надо занять такое место на парковке, с которого лучше всего будет виден фейерверк. Внутри самого казино есть океанариум и небольшой магазинчик с мороженным в холле, и никто не распевает «Боже, Благослови Америку» так как головами уже управляет клубничная маргарита.

Я медленно еду вдоль парковки и ищу место поближе к выезду, но всё уже занято. В конце концов, мне удаётся найти местечко в секторе, который обслуживает грузовики и катера, и когда я ступаю на горячий асфальт, мне начинает казаться, что мои шлёпанцы собираются, буквально, расплавиться. Мы достаем складные стулья из багажника, Леа с Элис идут вперёд, погружённые в свой мужененавистнический разговор.

– Симпатичные пальчики, – ухмыляется Эдвард, берёт свой складной стул и вешает его на плечо.

Я смотрю на свой чёрный лак на ногтях:

– Не нужно смотреть на мои ногти.

Он убирает выбившиеся прядки волос с моей шеи, а потом слегка дёргает меня за «конский хвостик», и его пальцы, касающиеся моей кожи, посылают мурашек по моей спине.

– Почему? Твои пальцы очень похожи на пальцы инопланетян, – говорит Эдвард.

Я кривлю лицо:

– Ничего подобного, мои пальцы не похожи на пальцы инопланетян!

– Очень даже! Посмотри, какие они длинные! – смеётся он.

И я ещё раз смотрю на свои пальцы:

– Всё равно, – бормочу я, нужно было всё-таки надеть кроссовки.

– Что, и это – всё? Никакого издевательства в ответ? Ты, что, даже не закатишь глаза? – спрашивает он, шагая рядом со мной.

– А зачем всё это, – говорю я, пожимая плечами.

– Ох, ну давай, я точно знаю, что ты незаметно от меня закатила глазки.

Он хватает меня за руку и поворачивает так, что я оказываюсь лицом к нему, его руки крепко держат меня за бока, стул висит за спиной, и он почти целует меня.

– Отпусти меня, идиот!

– Нет, пока ты не закатишь глаза.

Я стараюсь вырваться, но он намного сильнее меня, и, в конце концов, я перестаю бороться.

– Белла, ну, давай, посмотри мне в глаза, и дай мне то, чего я хочу, – говорит Эдвард.

Его хриплый голос проходит сквозь меня, и прежде, чем я успеваю остановить себя, я закатываю глаза. Его губы расплываются в хитрой улыбке, и мои глаза снова закатываются.

– Фак, – говорю я.

И Эдвард громко смеётся и целует меня в лоб прежде, чем выпускает из объятий и позволяет идти.

– Отлично! Дважды. Должно быть, у меня сегодня счастливый день.
Читать 2 часть