Вторая неожиданность, которая их поджидала, тоже была связана с близнецами Уизли.

Сортировка оказалась одной из самых тоскливых церемоний, на каких Гарри довелось присутствовать. На местах Слизерина не было никого, кроме Малфоя, который первый раз в жизни не восседал по-королевски во главе стола, а, сжавшись в комок, пристроился в уголке, напомнив Гарри, как цеплялся за родителей после Битвы. За другими столами тоже были пустые места — места учеников, которые не смогли или не захотели вернуться. Сортировка началась с длинной поминальной службы. Многие ученики не скрывали слез, а Джинни, пока читали список погибших, сжимала руку Гарри под столом с такой силой, что у него потом проступили синяки.

Сортировочная шляпа, мятая, со свежими заплатами и вся какая-то изношенная, спела только один куплет. Нельзя сказать, чтобы он улучшил общее настроение:

Каждый год пою о братстве

И что Хогвартс наш един:

Гриффиндорцы, хаффлпафцы

Рейвенкло и Слизерин.

Разве я косноязычна?

Что ж к словам моим вы глухи?

Рознь привычна? Что ж, отлично!

Продолжайте в том же духе!

— Что-то она совсем того, — пробормотал Рон.

Джинни сухо заметила:

— Если бы тебя выкопали из кучи мусора, ты бы тоже свихнулся.

Первую по списку ученицу Шляпа отправила в Слизерин. После ошеломленного молчания послышались вежливые аплодисменты. Девочка с потрясенным лицом медленно подошла к столу и устроилась как можно дальше от Малфоя. Гарри подавил усмешку.

Второй ученик в списке тоже отправился в Слизерин. И третий, и четвертый. Когда пятого распределили в Хаффлпафф, все вздохнули с облегчением, но шестой, седьмой и восьмой снова оказались в Слизерине. В зале стал подниматься ропот.

— Шляпа пытается восстановить равновесие, увеличивая долю слизеринцев в Хогвартсе, — прошептала Джинни. — Семь слизеринцев на одного ученика из других Домов.

— Не похоже, чтобы она особенно принимала в расчет их наклонности, — заметил Рон.

— Может, все дело как раз в этом, — заметил Невилл.

Сортировка закончилась, предположение Джинни получило блестящее подтверждение, а свежеиспеченные слизеринцы были слишком потрясены, чтобы приветствовать своих собратьев аплодисментами. Гарри попытался вообразить, как будет выглядеть Хогвартс, в котором в ближайшие семь лет в каждом классе будет не меньше восьмидесяти слизеринцев. Пока что, учитывая, что в Слизерине одни первокурсники, они не смогут организовать команду для квиддича, так что соперничество между Домами все равно не будет честным. Все не будет честным. Но при таком составе Слизерин уже нельзя будет рассматривать как пристанище дурных от природы детей. Во всяком случае, ближайшие семь лет.

Может, Невилл и прав.

К моменту, когда Шляпа завершила Сортировку, напряжение в зале возросло до такой степени, что Макгонаголл пришлось подняться, чтобы всех успокоить. Она сказала несколько слов об умении держать себя в руках, пожелала всем успехов, и, казалось, только силой взгляда утихомирила все возможные возражения. Гарри тут же вспомнился Дамблдор, и он пообещал себе, что обязательно навестит его портрет. С портретом было проще, чем с живым директором. Большую часть времени тот либо спал, либо разговаривал о носках. Может, стоило бы ограничивать изображение определенным возрастом? Или хотя бы не сразу его вывешивать. Как можно горевать по человеку, когда ты видишь его перед собой, и он двигается и говорит как ни в чем не бывало?

Гарри никогда особенно не задумывался о магической живописи, но теперь в голову приходили мысли одна другой тревожнее. Как соотносятся сам человек и его изображение на портрете? А что, если портрет написали, пока тот был еще жив? У них будет общая душа? А есть ли у портретов душа? Если бы Сириуса нарисовали до того, как тот упал сквозь Арку, догадался бы его портрет, что с ним произошло? И вообще, кто решает, с кого писать портрет, а с кого нет? Что, если…

— Внимание! Внимание! Всем шутникам, проказниками и прикольщикам!

Макгонаголл поперхнулась посреди фразы, и все резко вздернули головы. Голос, насколько мог судить Гарри, раздавался ниоткуда, но полностью заполнял зал. Похоже, что-то вроде улучшенного Вопиллера, подумал он.

Вопиллера с голосом, подозрительно похожим на голос близнецов Уизли.

— Всего час в школе, и уже умираете от скуки? Заранее устали от учебы? Не понимаете, как протянете целый год, ни разу не сходив на квиддич? Обращайтесь к специалистам!

Голос затих, и на столах один за другим появились десятки толстых пачек пергамента.

— Это же каталог! — сказала Джинни, листая страницы.

Гарри заглянул ей через плечо.

— «Классный сглаз»: сезонный каталог шуток, проказ, розыгрышей, фокусов, придумок, насмешек, дуракаваляния и прочих приколов типа «не-пытайтесь-повторить-это-дома». И в качестве бонуса: как весело провести время на истории магии!

Джинни прижала ладони ко рту и захихикала. На лице Макгонаголл появилось хорошо знакомое Гарри по прошлому опыту выражение, которое свидетельствовало, что за всем этим стоит Джордж, даже убедительнее, чем надпись крохотными буквами: «Доставлено почтой за счет Заведения. Лондон, Косой Переулок».

— Так вот чем он занимался все лето, — сказал Гарри, листая страницу за страницей с описанием новых приколов и улучшенных версий старых.

— Дольше, — поправила его Джинни. — Они над этим работали целую вечность. Поэтому он и торчал все время в лавке, после того как… Он хотел успеть к началу учебного года.

— Как он пронес внутрь Вопиллер, не сказав никому из нас ни слова? — спросил Рон.

Они переглянулись, и медленно перевели взгляд на дальний конец стола, где сидела Эстер, младшая сестра Ли Джордана. Та подмигнула в ответ.

— Потрясающе! — воскликнул Рон. — Пойду, расскажу Фреду.

Он схватил каталог и встал с места.

Джинни вскочила на ноги:

— Я с тобой.

Они оказались на середине прохода прежде, чем Гарри перекинул ногу через скамью.

— Ты думаешь, он знает? Думаешь, Джордж его известил? — говорил Рон на ходу. Гарри смотрел им вслед. Как ему хотелось тоже радоваться, что Фред в Хогвартсе! Как ему хотелось, чтобы в Хогвартсе оказалась Гермиона! Она бы с ним согласилась, он был в этом уверен. И объяснила бы, почему он прав.

Он пробежал каталог. Макгонаголл удалось более или менее восстановить порядок, но в воздухе стоял шелест страниц. Гарри глянул на слизеринский стол. Ультрафокусы Уизли никогда не встречали там столь теплого приема. В начале пира Малфой сидел в одиночестве, но в результате Сортировки оказался окруженным толпой сосунков, которые не сводили с него глаз, пока он показывал, как следует обращаться с нежелательными торговыми предложениями. Он вырывал листы из каталога и обращал их в бумажные журавлики.

Гарри обнаружил, что улыбается во весь рот. Второй раз за день.


.

Третью неожиданность можно было назвать таковой только с натяжкой. Когда Гарри на следующее утро спустился к завтраку, оказалось, что пустое полотно, на котором не было Винсента Крэбба, кто-то ночью изрезал в клочья. Мадам Помфри уже трудилась, сшивая холст заново.

Рядом, сжав губы в тонкую линию, стоял Драко Малфой, и Гарри внезапно понял, что в прошлый раз тот вовсе не ждал, пока на портрете появится изображение.

Он его охранял.



Первые несколько недель Гарри не мог пройти по замку, не вспоминая погибших. Казалось, они все еще лежат вокруг. В коридорах он время от времени сталкивался с Малфоем, который впервые в жизни казался совершенно одиноким и беззащитным. Даже тогда, когда Гарри отобрал у него палочку, он не выглядел таким потерянным как сейчас, без Крэбба и Гойла. Как будто всю свою жизнь носил их как щиты.

Большую часть времени Малфой проводил у портрета Крэбба, как часовой, которому никогда не дождаться смены.

Через неделю стали поступать первые заказы, сделанные по «Классному сглазу», и Хогвартс снова превратился в поле битвы. На этот раз вместо заклятий летали приколы.

Хогвартс затопили Удивительные Ультрафокусы Уизли, и Гарри стал подумывать, что если совы устраивают забастовки, совам с Косого переулка самое время взбунтоваться, так их замучили заказами из хохмазина. Его собственная сова, известная всем под кличкой Сова, была такой крохотной, что Гарри опасался нагружать ее чем-либо тяжелее листа пергамента. Судя по всему, она жила в постоянном страхе, потому что все совы вокруг таскали тяжеленные посылки. Гарри ограничивался тем, что ерошил ей перышки.

Макгонаголл предупредила Гарри, что у нее полно забот со школой, и поэтому ей будет не до него. В ту пору она, вероятно, воображала себе замок, переполненный травмированными войной детьми. Вместо этого она получила школу, где дети спросонья обнаруживали, что матрас превратился в гигантскую зефирину, классы время от времени наполнялись водой и оборачивались аквариумами, тарелки с едой парили по всему Большому залу, обрушиваясь то на одну, то на другую голову, а учителя то и дело приобретали собачьи свойства и в разгар урока переходили на лай. И где портреты обучали самых предприимчивых, как улучшить приколы «Классного сглаза». Улучшение обычно проявлялось в виде искр, громких звуков и роста перьев.

Когда они только собирались в Хогвартс, Гарри опасался, что с ним, Роном и Невиллом станут обращаться не так, как со всеми — они же герои войны! Но благодаря присутствию Фреда они смогли почувствовать себя почти обычными. Невилл, который весь прошлый фактически возглавлял подполье, завоевал такое уважение старших курсов, на какое Гарри рассчитывать не мог, даже во времена «Армии Дамблдора». Но с Фредом не мог тягаться и Невилл: у его портрета во всякое время дня, и даже ночи толпились ученики, пока Филч не стал гонять их поганой метлой.

Тогда Фред принялся рыскать по всему замку, пока не нашел давно заброшенный кабинет маггловедения, который кто-то украсил копией «Моны Лизы». Там он стал назначать встречи и собирать поклонников так часто, как только мог. Насколько Гарри мог судить, поклонниками были в основном мальчишки, разговоры велись самые вольные, и состояли из рассказов Фреда о том, как они с Джорджем изводили Амбридж, когда Гарри учился на пятом курсе.

Гарри решил, что если кто-то вздумает подражать Фреду и устраивать неприятности Макгонаголл, он вмешается, несмотря на уважение к портрету. Но хотя весь первый месяц по школе нельзя было пройти, не попавшись какому-нибудь шутнику, Макгонаголл ни разу не пострадала. Она была гораздо строже Дамблдора, и никто не осмеливался бросать ей вызов.

Слизеринские первокурсники быстро разделились на группки. Гарри забавляло, что большинству из них Малфой нравился. Часто, когда тот стоял у пустого холста, вокруг него, словно потерявшиеся утята, толпились малыши, и Малфой изо всех сил делал вид, что их не замечает.

Гарри особо не задумывался над тем, что в результате Сортировки большинство слизеринцев оказались полукровками или магглорожденными. Но как-то он оказался поблизости, когда Малфой живо и с обилием подробностей объяснял, почему они недостойны зваться слизеринцами.

— Короче говоря, — величаво закончил тот, — перед войной вам бы ни за какие деньги не удалось к нам пробраться, а теперь вы года за два-три погубите наш Дом и предки вас проклянут.

— Какой ты смешной! — заявила одна из девочек.

Малфой нахмурился. Все рассмеялись. Гарри не удержался от усмешки как раз тогда, когда Малфой поднял глаза.

— Уже принялся за вербовку своих прихвостней, а, Малфой? — поинтересовался он, раз уж его все равно поймали с поличным.

Малфой тут же опомнился и прошипел:

— Они не мои, Поттер. А если хочешь снять с них клеймо слизеринцев, милости прошу!

В прежние времена Малфой мог заставить Гарри потерять голову просто самим фактом своего существования. Теперь что бы тот не сказал, это не имело значения. Тем более, все его речи были на один лад. Малфой был очень предсказуем, и Гарри это почему-то стало нравиться.

— Похоже, твоим приятелям-слизеринцам не так уж дорого ваше подземелье, — сказал он. — Ни один из них так и не вернулся.

— Слизерин — это больше, чем подземелье, — спокойно возразил Малфой. — Они держались вместе. И сделали то, что должны были сделать.

— Ну, тогда, — ответил Гарри, — похоже, ты не такой уж верный слизеринец.

Это был их первый разговор с начала года, и Гарри с удовольствием отметил, что на щеках Малфоя проступили красные пятна.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — сказал тот.

— Может, и не имею. Но на твоем месте, Малфой, я бы перестал защищать тех, кого нет, и позаботился о живых.

Малфой наморщил нос.

— И я имею в виду не пустой холст, — добавил Гарри.

— Он не пустой, — торопливо возразил Малфой. Он нахмурился, и лицо его захлопнулось, как веер.

Гарри закатил глаза и наклонился к самому крошечному слизеринцу.

— Пусть он вам расскажет, как увидел Волдеморта и завизжал как девчонка! — прошептал он достаточно громко, чтобы Малфой мог расслышать, и отправился на завтрак.

Как выяснилось, Гарри гораздо легче было приспособиться к переменам в Хогвартсе, чем привыкнуть каждое утро проходить мимо Малфоя, не пытаясь того уязвить. Малфой всегда язвил в ответ, даже в те дни, когда явно старался не сорваться. Сначала Гарри думал, что за внешним спокойствием скрывается чистая ярость, но, зная, на каком коротком поводке держит Малфоя Министерство, он решил, что скорее речь идет о мании преследования. Малфой опасался, что один неверный шаг — и он окажется в Азкабане вместе с отцом.

Гарри не мог не оценить, как здорово тот научился себя контролировать.

Но все время сторожить портрет Крэбба Малфой не мог. Ему надо было есть и спать, и он ходил на одни и те же уроки с Гарри, перенося это с такой же неловкостью, с какой Гарри, Рон и все остальные — то, что им снова приходится учиться в школе. Малфой не пропускал ни одного занятия, что означало, что он не мог все время охранять портрет. Поэтому не реже раза в неделю холст резали в клочья или закидывали сырыми яйцами, а на раме появлялись царапины.

Гарри попросил Колина присматривать за картиной, чтобы понять, кто это делает, но оказалось, что портретам тоже надо спать. И, как с грустью напомнил ему Колин, его нарисовали без камеры, поэтому он даже снимок сделать не мог, не говоря уже о том, чтобы реализовать свою давнюю мечту: придумать инфракрасное устройство, которое бы срабатывало и снимало любого, кто окажется достаточно близко.

— Что будет, если на портрет добавят фотоаппарат? — просто из вежливости поинтересовался Гарри.

— Понятия не имею, — ответил Колин. — Он должен быть один в один как мой старый, иначе вряд ли будет работать. Но я во всем этом не слишком разбираюсь. Я просто проснулся портретом, и пока толком не знаю, что могу, а что нет.

Он рассмеялся. И по утрам, и по вечерам, общаясь с Гарри, Колин всегда бывал в прекрасном настроении. Но Гарри видел, как он как минимум дважды пытался заговорить с Деннисом и не получил никакого ответа.

Все-таки странная вышла история с Колином Криви, думал Гарри. Когда-то Криви ходил за ним по пятам, и не сказать, чтобы Гарри это нравилось. Просто в мире были вещи и похуже, чем фотоаппарат, который тебе постоянно суют в лицо. Теперь Гарри специально выделял время, чтобы хотя бы раз в день поболтать с Колином. Тот ничуть не изменился. Художник каким-то образом сумел наделить его бурлящей энергией юного терьера, в точности, как при жизни. Он выглядел, говорил и действовал как в те времена, когда состоял из плоти и крови. Гарри думал, что ему нравится смотреть на Колина. Всем остальным нравилось.

Но разговаривать с ним было ужасно, потому что каждый раз Гарри вспоминал тот последний раз и холодный застывший труп в Большом зале. Он умер с открытым ртом, и только смерть сумела заставить его замолчать. Он не видел, как она приближается. Если бы он выжил, то, скорее всего, устроился бы фотографом в «Пророк», и до конца жизни находил поводы снимать Гарри не реже раза в неделю. И Гарри имел бы полное право считать его несносным и приставучим.

Ему хотелось спросить Колина, не злит ли того, что он умер и на всю оставшуюся вечность прикован к холсту, и что ему даже не позволили взять в свою после-жизнь фотоаппарат. Но Гарри не был уверен, что хочет знать ответы, потому что сознавал, что и сам может кончить портретом, а эта мысль нагоняла на него тоску.

Вместо этого он спросил Денниса, почему тот не разговаривает с братом.

— Он по тебе скучает, — заметил Гарри за обедом, стараясь держаться как можно непринужденнее. Деннис превратился в темноволосого мрачного подростка c несуразно длинными ногами. У него был нос Колина, и неуклюжие манеры Колина, но на этом сходство кончалось. — Мог бы и поздороваться.

Деннис отхлебнул тыквенного сока и посмотрел на Гарри поверх стакана. Потом сглотнул, опустил стакан и сказал:

— Это — не мой брат. Мой брат мертв.

— Я знаю, — неловко согласился Гарри. — Очень хорошо знаю. Но все-таки он…

Деннис так резко вскочил на ноги, что колени ударились об столешницу.

— Мой брат мертв. Этот дурацкий портрет — не он. Он не ходит, он не ест, он не покажет мне, как сделать модель самолета. Хочешь — нарисуй хоть сотню его портретов, это его не вернет. Ты что, не понимаешь? Почему все вокруг заходятся от восторга при виде этой долбаной штуки?

Гарри молча смотрел на Денниса.

— Оставь меня в покое, Гарри, — сказал тот. Голос его дрожал. — Пусть портрет болтает с тобой дни напролет. Думаю, так в его представлении и выглядел рай.

Вечером Гарри ограничился тем, что кивнул и помахал Колину рукой. Прямо как в прежние времена, виновато подумал он. Но остановился перед пустой рамой Крэбба, там, где стоял Малфой.

— И где он тогда, если портрет существует? — спросил Гарри. Он старался, чтобы это прозвучало непринужденно, но Малфой все равно напрягся и бросил на него настороженный взгляд.

— Тебе какое дело? — отрезал он. — Хочешь найти и поупражняться в заклятьях?

— Ты тоже не знаешь, где он, верно? — уточнил Гарри.

Малфой пожал плечами.

— Где-то в замке. Где ему еще быть? Других его портретов нет.

Гарри подумал о том, сколько в замке картин. Сколько мест, где можно спрятаться, если ты — портрет, который не хочет, чтобы тебя нашли, и которого ищет только один человек на свете.

— Он хотел тебя убить, — заметил Гарри. — Перед тем, как вызвал Адское пламя.

— Отвали, Поттер, — сказал Малфой без особого жара. Он протянул руку и провел пальцем по портрету, стирая пыль с рамы. — Я много раз хотел убить тебя.

Гарри посмотрел на него. Изменения были не столько в том, что они с Малфоем делали, сколько в том, чего не делали: перестали бросаться оскорблениями и чуть что хвататься за палочки. Он до сих пор чувствовал какую-то неловкость, когда смотрел, как Малфой колдует своей собственной палочкой. Тот так и не поблагодарил его за ее возвращение, но ведь и он не поблагодарил Малфоя за то, что тот позволил ему пользоваться ею все эти месяцы.

Он помнил, как Малфой солгал, чтобы они могли бежать. Он помнил, как тот кричал: «Не убивайте его!», когда Крэбб и Гойл были готовы без малейших колебаний применить «Аваду». Он помнил, как Волдеморт бросил Люциусу Малфою: «Твой сынок, похоже, подружился с Гарри Поттером».

— Хочешь, я постою вместо тебя? — спросил он. — Ты же не можешь торчать тут всю ночь.

Малфой поднял глаза, и они долго смотрели друг на друга. В былые времена одного взгляда было достаточно, чтобы Гарри полоснуло жаром. Теперь ощущение было такое, словно он кипит на медленном огне. Он отвел глаза и тряхнул головой.

— Тебе виднее.

Он считал, на каком шаге Малфой его окликнет, и не стал скрывать усмешку, когда повернул обратно.



Лето почти незаметно перешло в осень: как-то утром потянуло сыростью, потом посвежело, и когда Гарри шел за Совой, чтобы выпустить ту полетать, под ногами у него хрустели листья. Хотя Сова не столько летала, сколько моталась в воздухе. Если бы в школу вернули квиддич, Гарри попробовал бы ее на снитч. А так он был слишком занят, чтобы тосковать по игре. Он по-прежнему при первой возможности садился на метлу, но седьмой курс в Хогвартсе означал учебу, учебу и еще раз учебу, и поскольку они с Роном пропустили целый год, им многое приходилось нагонять. Без помощи Принца-Полукровки его оценки по зельеварению вернулись на прежний нижайший уровень, и Слагхорн завел манеру приговаривать, хлопая его по плечу: «Ничего, мальчик мой, ничего! Еще нагонишь. Это как полеты — раз выучился, уже не разучишься».

Младшие курсы продолжали осаждать портрет Моны Лизы. Филч как-то наткнулся на них и разогнал. Тогда они принялись переносить картину с Фредом из класса в класс, так что каждую неделю встреча проходила на новом месте. Гарри всегда знал, когда это происходило, потому что наутро на школу обрушивались новые приколы, а в старых появлялись разные интересные улучшения.

Рон первое время ходил вместе со всеми, но однажды притащил в гостиную свою собственную картину. На вытянутом в ширину полотне была изображена поросшая травой горная долина, в дальнем конце которой дремал новозеландский Опаловый глаз.

— Ты что, подтянул ее из личной картинной галереи Хагрида? — спросил Гарри, рассматривая дракона. Тот свернулся в клубок и выглядел крепко спящим. Гарри подумал, что довольно странно так изображать дракона, но, может, спящие драконы — как раз то, что требуется в Хогвартсе.

— Один хаффлпаффец отдал за десять сиклей, — тяжело переводя дыхание, пояснил торжествующий Рон.

— Почему-то мне кажется, что тебя надули, — заметил Гарри.

— Это для Фреда!

Рон успел забраться на самый большой в гостиной диван и теперь вешал картину прямо над ним.

— Чтобы он мог приходить поболтать, когда захочет, вместо того, чтобы нам тащиться вниз.

— Вот как, — сказал Гарри. — Неплохая мысль.

— Я же сказал! — Рон улыбался во весь рот.

— Только ты уверен, что он захочет? — поинтересовался Гарри. — Ну, то есть если бы я застрял на портрете, уж куда бы мне точно не хотелось, так это в гостиную в гриффиндорской башне.

Рон посмотрел на него через плечо.

— Шутишь? Да он тут полжизни провел! И, понятное дело, ему хочется поболтать с нами.

У Гарри были сомнения и на этот счет, но они оказались излишними. Как только Фред показался в раме, дракон, которого все считали обычной картинкой, взмахнул хвостом, распахнул сверкающие глаза, засиявшие так, как ни одному художнику не изобразить, и выдохнул поперек долины целый клуб ярко-алого пламени. Все произошло так быстро, что никто не успел осознать, что дракон проснулся.

Фред заорал и выпрыгнул с полотна.

— Чертов дракон мне чуть верхний слой краски не спалил! — заявил он позже, яростно глядя на Рона.

— Я думал, это маггловская картина, — сказал Рон, потирая макушку. — Чертов дракон ни разу не пошевелился!

— Вот как? — раздраженно заметил Фред. — Ладно, в следующий раз сделай мне одолжение, и, прежде чем натравливать дракона на безвременно усопшего братца, испытай его на прекрасной девице или сундуке с сокровищами.

— Пройдоха с Хаффлпаффа обжулил меня на десять сиклей, — нахмурился Рон. — К чему мне этот бестолковый дракон?

— Может, научишь его Взрывному дураку? — предложил Гарри.

— Нет уж, — серьезно ответил Рон. — Вот если бы выманить его с картины, тогда… Слушайте, есть идея!

И он бросился вверх по лестнице.

— Куда это он отправился? — спросил Фред.

— Ох, нет! — ответил Гарри.