Белла сидела на скудной куче соломы в подвале башни гарнизона. Камера была крошечная и абсолютно пустая, если не считать горстки грязной соломы у стены. Вонь в помещении послужила своеобразным кляпом, как только девушку втолкнули внутрь. Кем бы ни был предыдущий заключенный, но он (или она) оставил (-ла) в углу груду мусора, к тому же нигде не было видно ночного горшка.

Каменные стены были скользкими от сырости и плесени, а так же покрыты высеченными именами и датами. Некоторые рисунки казались довольно сложными, в том числе стихи и клумбы для цветов. Тот, что находился перед ней, так и не был закончен, и Беллу встревожила резкость, с которой стих был оборван на полуслове. Она очень старалась не задумываться над тем, почему человек так и не смог дописать свое стихотворение, но ее ум продолжал к нему возвращаться. Что бы ни случилось с ним, оно застало его врасплох.

Единственным источником света служило крошечное зарешеченное окошко, больше похожее на щель, высоко над ней. Через него девушка могла видеть клочок голубого неба. Оно было открыто для воздуха, и зимой холодный ветер будет дуть сквозь него вниз на несчастного пленника. Но зимой ее здесь уже не будет, или будет?

Будет?
Она подтянула колени к груди и поежилась, хотя ей не было холодно. Это был страх. За всю долгую жизнь ей еще никогда не было так страшно, как сейчас.
– Эдвард, – прошептала она.

Эдвард никогда не слышал слов более ужасных, чем: «Беллу арестовали».
Его самый большой страх, слова, которые преследовали его в кошмарах, слова, от которых его колени настолько ослабели, что он медленно осел на гравий дорожки. Вместо того чтобы держать брата на ногах, Эммет, который был одним их тех, кто сказал ему эти отвратительные слова, когда герцог вернулся из короткой поездки (он собирался устроить для Беллы сюрприз), опустился на колени рядом с ним.

Этого не может быть. Этого не может быть.
– Брат, – Эммет обнял Эдварда за плечи. – Сейчас ты должен успокоиться и мыслить рационально.
Он был прав. Эдвард с трудом прорвался сквозь туман паники. Ему удалось сделать несколько глубоких вдохов, а затем сказать:
– Отведите меня к ней.

– Лошади уже ждут, – промолвил Эммет и помог брату подняться на ноги. – Я не могу сказать, позволят ли тебе увидеть ее. Она помещена в башню гарнизона.
Он махнул рукой, и два конюха, ожидающих знака, повели к ним лошадей. Эдвард прыгнул в седло и ударил лошадь пятками по бокам. Конь был одним из породы Вольво, самой быстрой в герцогской конюшне, но Каллену казалось, что они двигаются не быстрее улитки. Эдвард пришпорил коня, летящего вниз по переулку во весь опор. Крестьяне отскакивали в сторону, когда он проносился мимо них. Некоторые осеняли себя крестным знамением и призывали благословение; весть об аресте Беллы распространилась быстро.

Эдвард натянул поводья взмыленной лошади, остановившись перед башней, и спрыгнул наземь. Он пронесся мимо двух охранников, которые стояли перед дверью, даже не обратив на тех внимания. Констебль сидел за столом, ужиная жареной бараниной. Эдвард не церемонился с ним, хотя мужчина поднялся со своего места, когда герцог шагнул мимо него.

– Ваша милость!
Эдвард спустился вниз по небольшой винтовой лестнице и остановился перед двумя охранниками, которые стояли плечом к плечу перед деревянной дверью, ведущей к клеткам.
– Пропустите меня, – приказал он.
– Ваша милость! – констебль спешил следом за герцогом вниз по лестнице, а за его спиной была слышна тяжелая поступь Эммета.
– Я скажу это только один раз, – предупредил Эдвард. – Отойдите в сторону или вы пожалеете об этом.

Охранники переглянулись между собой, а затем посмотрели на констебля. Эдвард фыркнул и потянулся к дверной задвижке. Один из охранников дернулся остановить его, но Эдвард пригвоздил его взглядом.
– Ты осмелишься поднять руку на герцога Каллена? Любимого двоюродного брата Королевы и принцессы?

Мужчина отступил, и Эдвард распахнул дверь. Внутри было темно, сыро и отвратительно. Место, непригодное даже для собаки, не говоря уже о герцогине. Эдвард схватил со стены факел. Эммет отобрал его у него, потому что рука герцога сильно дрожала. Они вместе шли к клеткам. По обе стороны узкого коридора выстроились ряды дверей.
– Белла? – позвал он.
– Эдвард? – услышал он самый красивый звук в мире (голос жены) и увидел ее тонкие белые пальцы, обхватившие решетчатую панель небольшого дверного окна. Он прошагал к ним и дернул защелку. Заперто.

Мужчина повернулся к констеблю, который стоял за ним, заламывая руки.
– Откройте.
– Ваша милость, мне было велено...
– Открывайте! – крикнул Эдвард.

Констебль поспешил повиноваться. Он снял с пояса связку ключей и дрожащими руками отпер дверь. Эдвард оттолкнул его в сторону, торопясь открыть дверь. Белла бросилась к нему на шею и разрыдалась.
Эдвард обнимал ее так крепко, что это должно было причинять боль, но она так же крепко обнимала его в ответ.

– О, Боже, Эдвард, я не…
– Ш-ш-ш, – он целовал ее лицо, целовал ее в щеки, губы, брови, ее влажные веки. – Ш-ш-ш.
– Она не должна быть здесь, – рявкнул Эммет. – Она герцогиня. Как смеешь ты обращаться с ней подобным образом?
Констебль громко сглотнул.
– Мне был отдал приказ...
– Запереть ее в этой выгребной яме?

– Да, милорд. В ордере на арест было сказано, что она «содержится под стражей по воле епископа», и епископ Боннер приказал содержать ее в гарнизоне.
Боннер. Королева лежит при смерти, и Боннер увидел в этом последнюю возможность уничтожить женщину, которую ненавидел. Вскоре престол займет принцесса Элизабет, и сожжения остановится, так что он вынужден был действовать быстро. Боннер был близок с Гардинером, который, в свою очередь, водил дружбу с отцом Джейкобом. Боннер, который отправил Энн на костер и теперь уготовил ту же участь для Беллы. Эдвард закрыл глаза и держал жену в объятьях, пока она рыдала.

– У тебя есть полчаса, чтобы найти для нее апартаменты в верхней части здания, – бросил Эммет.
– Но, милорд, наверху только мои комнаты!
– Тогда тебе лучше найти другое место для проживания, пока она «содержится под стражей по воле епископа», – проговорил Эммет, и его голос был таким холодным и наполнен невысказанной угрозы, что констебль помчался наверх выполнять его приказы.
Эдвард помог Белле медленно подняться вверх по лестнице к стулу около стола, на котором всё еще стоял незаконченный ужин констебля. Эдвард с отвращением сбросил миску со стола, и та вдребезги разбилась об пол. Он сел рядом с женой и обнял ее за плечи. Она все еще дрожала, как загнанный в угол кролик, ее лицо было белым, как воск.

– Кто посмел выдвинуть против нее такое обвинение?
– Не знаю, – ответил Эммет, когда сел на другой стороне стола. – Ордер был подписан епископом Боннером. Из того, что мне удалось выяснить, он намерен приехать из Лондона, чтобы самолично судействовать на трибунале.
– Может его подкупили? – прямо спросил Эдвард.
Эммет покачал головой.
– Не думаю. Он ревностный проповедник, а не хапуга.
– Я пошлю к королеве. Она остановит это. Вот увидишь. Она любит тебя, Белла, и не допустит, чтобы тебе причинили вред. Ш-ш-ш. Белла, ты должна прекратить плакать. Это вредно для малыша.

– Они сожгут меня, – прошептала девушка.
– Нет! – Эдвард схватил ее за плечи и слегка встряхнул. – Послушай меня, Белла, я никогда не позволю этому случиться с тобой. Клянусь. Клянусь.
Небольшой вихрь ветра пронесся по комнате. Обещание волшебному народу, которое он дал добровольно и осознанно. Она положила голову ему на грудь, и он снял с нее чепец, чтобы иметь возможность гладить ее мягкие волосы.

– Белла, что произойдет, если нарушить обещание, данное волшебному народу? – спросил Эдвард.
– Ты умрешь, – прошептала она.
Герцог поцеловал жену в макушку. Если он будет вынужден нарушить данное ей обещание, то, в любом случае, не хотел бы жить.



Боннер прибыл два дня спустя с пышностью и великолепием, достойными принца. Его свита заполнила небольшую деревню, присваивая жилища, захватывая коров и свиней, и почти каждую курицу в деревне, чтобы прокормить их.

Епископ был сильно недоволен, узнав, что герцог находился в расположении башни гарнизона вместе с герцогиней, но никто никогда еще не сталкивался с ситуацией, когда супруг добровольно отправлялся в заключение вместе с обвиняемым(-ой), однако, не было правил, запрещающих это.

Боннер надеялся застать герцогиню грязной и напуганной, чтобы с легкостью сломить и заставить признаться. Он обвинял ее в колдовстве и ереси и собирал доказательства для пущей уверенности. От ереси она могла отречься, и он не был уверен, что был бы в состоянии сжечь герцогиню после того как она покается, но обвинения в колдовстве так легко избежать не удастся.

Он планировал неторопливо допрашивать женщину на следующий день после приезда, но герцог настоял на своем присутствии при любом допросе, а это значит, что он не сможет ударить ее или запугать. Герцог также сообщил, что написал своим кузинам, Ее Величеству и принцессе, так что Боннер понимал, что лучше бы начать судебное разбирательство как можно быстрее.

Трибунал состоял из трех местных священников: Отца Вебер, Коуп и Дуайер. Дуайер заменил отца Джейкоба после его позора (Боннер не очень верил Джейкобу, когда тот утверждал, что был обвинен в фальсифицировании доказательств, но был готов играть вместе), да и в лояльности Дуайера Боннер до сих пор был не уверен. Из того, что он узнал об этом человеке, то свой обет бедности тот воспринимал серьезно, был добр, любим в своем приходе и имел кроткий нрав – все признаки, которые Боннер не находил положительными. Вердикт комиссии должен быть вынесен единогласно. Боннер действительно не хотел везти герцогиню обратно в Лондон, чтобы проводить еще одно разбирательство, если не удастся вынести приговор здесь, но иного выбора может просто не остаться.

Герцог, как он узнал накануне вечером, прежде чем началось судебное разбирательство, нанял адвоката и богослова. Обвиняемым не разрешалось иметь собственного адвоката, так как тот мог прерывать слушанье, если Боннер уйдет слишком далеко от закона, а богословом выступал епископ Карлайлский, глубокоуважаемый и очень образованный человек. Боннер скрежетал зубами от досады.

Слушанье закончилось тем, что проводилось за пределами городской коммуны. Так много людей хотели принять участие, что ни одно из близлежащих зданий не смогло вместить всех (и Эдвард был категорически против того принципа, чтобы нога Боннера ступила в пределы Каллен Холла). Боннер предпочел бы тихое, закрытое рассмотрение, однако трибунал напомнил ему, что цель таких допросов – просвещать людей и удерживать их от ереси.

Первым свидетелем был вызван сэр Бриджес, лейтенант Тауэра. Он не хотел давать показания, и каждое слово давалось ему с трудом, но, в конце концов, он признался, что видел герцогиню в часовне Тауэра, выкладывающей ряд цветов на камни и, кажется, молящейся, а затем развеявшей над алтарем какой-то порошок.

– Это был песок, – сказал он. – Когда женщины подметали, то обнаружили, что это обыкновенный песок.
– Вы уверены, что он был всего лишь «обыкновенным»? – требовательно спросил Боннер со своего места на судейской скамье. Судьи внутренне вздохнули, когда Боннер взялся за работу; казалось, что их присутствие не более чем формальность.

– Нет, не уверен, – признался Бриджес. – Я только видел, что это был песок.
Только один из Трибунала делал кое-какие записи. Остальные озадаченно переглядывались. Что и говорить, это было странное поведение, но они никогда не слышали о колдовстве, подразумевающем рассыпание песка на полу часовни.

Спускаясь вниз, сэр Бриджес глянул на Беллу извиняющимся взглядом и низко поклонился. Она одарила его улыбкой и кивком головы. Шелки не винила его, было очевидно, что он не хотел добавлять свой голос к обвинителям.

Далее шел лекарь, которого вызвали, когда Уорд заболел Потом. Он свидетельствовал, что герцогиня дала мальчику зелья и сделала ванну, тогда как ребенок нуждался в кровопускании и постельном режиме. Это чудо, заявил лекарь, что она не убила его.

Аудитория перешептывалась. Они не верили, что мать, особенно, как было известно, такая любящая, как Белла, могла бы попытаться навредить собственному ребенку; но именно в этом и обвинял ее лекарь. Ведь именно так поступила бы ведьма: злая женщина с извращенными желаниями убила бы своего ребенка, чтобы выслужится перед дьяволом.

Горничная, которую Кэт Эшли уволила за кражу, свидетельствовала, что герцог и герцогиня, по крайней мере, раз в месяц выставляли прислугу из спальни. И никто не знал, чем супруги в это время занимались, но все, кто работал на них, заметили это.

Сразу же после нее на трибуну был вызван проповедник Джейкоб. Лицо его перекосилось от ненависти, когда он свидетельствовал, что герцогиня околдовала его после того как он застал ее за купанием в море. О присутствии там Эдварда он умолчал.

– Купанием? – повторил Боннер. – Она купалась?
– Да, нагишом, – объявил Джейкоб.
По залу пронеслись вздохи и хихиканье, а некоторые даже предположили, какие именно это были «заклинания», раз нагота Беллы так повлияла на священника. Джейкоб побагровел от ярости и оглядел помещение.

– Эта женщина – зло, – выплюнул он. – Я понял это, едва взглянул на нее в первый раз. Она соблазнила герцога на странное и нечестивое поведение, он спасал грешников от справедливого наказания. Их земли были единственными, не охваченными чумой, и ни один из тез людей не скончался от посланного Господом голода. Это неестественно.

По залу пронесся шепоток; по мнению Проповедника Джейкоба многие люди должны были умереть. И где это видано, чтобы ведьма спасала людей?

– Они прикрывались грешниками, вроде отвратительной Энн Эскью. Прежде чем ее сожгли за ересь, она пыталась распространить ее прямо здесь, в этой деревне. Некоторые из вас слышали, что она говорила. О, да. Я знаю имена многих, кто присутствовал на ее встречах, – он обвел взглядом аудиторию, его глаза вылавливали лица людей, которые слушали проповеди Энн, присутствовавших на тех занятиях по изучению Библии; и страх сжал сердца многих от мысли о том, что они сейчас окажутся рядом и будут осуждены за ересь.

Эммет крепко вцепился в руку Розали, но продолжал сохранять бесстрастное выражение лица, даже когда взгляд проповедника Джейкоба встретился с его собственным. Розали дрожала, дыхание ее участилось.

– Герцогиня назначила ее своей дамой и не пыталась пресечь такое поведение, даже когда узнала о нём. Она сознательно позволяла своей прислуге распространять смуту и ересь.

Эллен была следующей. Она плакала на протяжении всего времени, пока давала показания, и, как и из сэра Бриджеса, их было трудно вытянуть из нее. Но женщина свидетельствовала, что у Беллы необычные (в большинстве своем) и нехристианские методы воспитания детей. Играть с ними, когда они должны посвятить это время в обучении благочестивых занятий, не пеленать их и, в основном, позволять ходить раздетыми, словно младенцы. Баловать их нежностью, когда все знали, что это может привести ребенка на проклятый путь быстрее, чем что-либо иное.

Боннер заявил, что она тлетворно влияла на детей, подвергая их души смертельной опасности. Эллен призналась, что никогда не видела, чтобы герцогиня била детей, и это вызвало возгласы в зале. «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына»*, - процитировал Боннер.

Боннер вызвал Энн Райли встать рядом. Она не просто спешила осудить Беллу. Она стремилась. Она сказала, что несколько лет назад болела во время беременности. Герцогиня приносила ей еду, и после того как она съела ее, ребенок появился на свет мертворожденным. Слезы злости блестели в ее глазах.

Белле было искренне жаль эту женщину, ведь, очевидно, той был нужен кто-то, кого можно обвинить в случившемся горе. Слезы навернулись на глаза, и она попыталась сморгнуть их, чтобы те, кто следил за судом над ней, не подумали, что они являются признаком вины.

В подтверждение предыдущих показаний следующей вызвали травницу. Сначала она подтвердила, что снабдила Энн Эскью корой ивы, когда та сказала, что это необходимо для графа Портлендского, когда тот болел Потом. Женщина начала объяснять, что это снимает симптомы лихорадки, но Боннер прервал ее и спросил о другом зелье.

– Ко мне приходила женщина, – произнесла она. – На ней была вуаль, и я видела ее лишь мельком.
– Что она купила? – спросил Боннэр.
– Блошиную мяту.
По аудитории разнеслись вздохи и тихие вскрики. Боннер торжествующе улыбнулся собравшимся.
– Но я не могу поклясться, что это была герцогиня, – настаивала травница.
– Достаточно.
– Но я ведь толком ее и не рассмотрела. Это могла...
– Достаточно, – рявкнул Боннер. – Вы свободны.

Рокот в аудитории становился все громче и громче, даже после того, как кто-то из трибунала стучал молотком и призывал всех к соблюдению порядка. Боннер улыбался. Смятение говорило красноречивее всяких слов.

Следующий момент Эммет будет с ужасом и кристальной ясностью вспоминать до конца своих дней. Его жена встала и громко крикнула, чтобы перекричать шум.
– Герцогиня не покупала блошиную мяту, – заявила она. – Это сделала я.
Тишина наступила так внезапно, словно шум отрубило топором. Розали дрожала, но улыбка появилась на ее лице, странная такая улыбка, словно, женщина, наконец, освобождалась от страшного бремени.

– Я купила травы, намереваясь отравить герцогиню и убить ее ребенка. Я должна была знать, что Бог защитит такую хорошую и праведную женщину от моего злодеяния, потому что трава не причинила вред ни ей, ни младенцу в ее чреве.
Боннер изумленно уставился на нее.

– Вы признаетесь в колдовстве?
Розали кивнула.
– Признаюсь. Ее светлость не имеет совершенно никакого отношения к тому, в чем ее обвиняют. Я была той, кто совершил эти злодеяния.
– Рози... – прошептал Эммет. – Нет, Рози, нет...
– Это была я, – слезы мерцали в глазах Розали, но улыбка, счастливая улыбка облегчения, почти радостная, не сходила с ее лица. – Все их совершила я.
– Вы убили ребенка Энн Райли? – вопрос прозвучал от отца Вебера, который даже не заметил, что чернила с пера капают на его записи.

Розали мгновение поколебалась, но кивнула.
– Да. Белла невиновна. Я не допущу, чтобы она заплатила за мои грехи.
Боннер обратился к шерифу, чей рот сложился в идеальную «о», как и у большинства из тех, кто наблюдал за этим поразительным поворотом событий.
– Арестуйте ее, – приказал он. – И заприте в гарнизоне.
– Нет! – Эммет взревел, выхватив меч. – Я убью любого, кто хоть рукой притронется к ней!
Розали обхватила ладонями его лицо и повернула в себе.
– Эммет, убери меч.
– Но, Рози...

– Убери, – твердо сказала она, погладив его по щеке. – Позволь шерифу исполнить его долг. Я заслужила это наказание и принимаю его с радостью.
– Миледи? – Чарльз Свон поклонился им обоим. – Миледи, прошу, пойдем со мной.
Розали приласкала Эммета в последний раз, а затем повернулась к шерифу, чтобы покинуть помещение суда. Эммет зарычал, глядя ей вслед, но, казалось, прирос к месту.
– Суд откладывается. Мы продолжим завтра.
Боннер посмотрел на отца Коупа, который сделал это объявление, как на вещь, и аудитория разразилась столпотворением.



Стража оставила попытки поместить герцогиню в ее «клетку». После угроз герцога (который, казалось, вполне готов их выполнить) они дали ей свободу бродить по башне гарнизона, где заблагорассудится, за исключением комнаты хранения оружия, которая была заперта, а самой Белле было не интересно туда ходить.

Розали поместили в одном из подвальных помещений. В ту же ночь, после того как ушли все охранники, за исключением двух, охраняющих дверь снаружи, Белла собрала корзинку со всем необходимым и направились вниз по каменной винтовой лестнице.

Дверь Розали была не заперта. В этом не было никакой необходимости, так как ее приковали к стене за лодыжку. Она сидела на скудной куче соломы, которая казалась свежей, но влажной, разбросанной поверх старой, спутываясь с той, что служила ложем предыдущим постояльцам.
– Белла, – сказала она с удивлением.

– Поднимайся, – скомандовала Белла. Шелки положила на солому кусок плотного полотна, накрыла всё это сверху одеялом и добавила небольшую подушку.
– Зачем ты это делаешь? – тихо спросила Розали. – Я пыталась убить Уорда, Белла. И тебя я тоже пыталась убить.

– Я знаю, – она поставила корзинку рядом с новой постелью Розали. В ней был кувшин эля и немного еды, плотно завернутой в промасленную ткань.

– Я благодарю Бога за чудо, что у меня ничего не получилось, – изрекла Розали. – Белла, мне так жаль. Я слишком боялась признаться тебе раньше, потому что знала, что моё сожаление не значит ничего. Это не исправит того, что я сделала. Ничто не сможет. Но теперь могу я. У них есть их ведьма. И как только они поймут, что ты не еретик, тебя отпустят.

– Розали, ты же знаешь, что они сделают с тобой.
Слезы мерцали в глазах Розали, но она улыбнулась.

– Ты не понимаешь. Я сейчас свободна. Мои душа и сердце были черными от греха. Я никогда не смогла бы быть по-настоящему счастливой, зная, что сделала, и что никогда не получу за это прощения. Но теперь я могу. Я чувствую свет, как если бы могла воспарить в небо, словно перышко на ветру, – она взяла руку Беллы в свою. – Сейчас я попрошу тебя об одолжении, хотя знаю, что не заслуживаю от тебя ничего, кроме презрения и ненависти. Пожалуйста, молю, позаботься об Эммете, Маргарет и Чарльзе. Воспитай моих детей как своих собственных и люби ради меня. Когда-то ты стала матерью Маргарет, когда я не смогла. Сделаешь ли ты это снова?
– Сделаю.

– Эммет… – голос Розали надломился.
– Для него это будет очень тяжело.
Это было преуменьшением. Эммет был опустошен. Он настолько обезумел, что Эдвард приказал запереть его в одной из гостевых спален, а прислуга круглосуточно следила, чтобы брат герцога не навредил себе.

– Я знаю, – Розали проследила пальцами имя, высеченное на каменной стене. – И это то, о чем я сожалею больше всего. Мне бы так хотелось, чтобы мы не полюбили. Это бы избавило его от мук. Но я в течение двух лет знала, что такое любовь. А это намного больше, чем есть у большинства женщин за всю жизнь.
Белла наклонилась и поцеловала Розали.

– Я хочу, чтобы ты знала, я прощаю тебя.
Грубые, надрывные рыдания вырвались из Розали. Она прикрыла руками рот.
– Я буду скучать по тебе, – сказала Белла, и слеза проложила свой путь по ее щеке. – Ты стала мне сестрой, и я люблю тебя. Я люблю тебя и прощаю.
– Я этого не заслуживаю.

– Но я все равно их предлагаю.– Белла порылась в корзинке и вытащила маленький пузырек.
– Что это? – удивилась Розали. Она взяла его в руку и перевернула, наблюдая за молокоподобным содержимым склянки.
– Это милосердие. Держи его при себе, оно только для тебя. Это быстро и безболезненно.
– Благодарю тебя, – она поцеловала Беллу и обняла ее в последний раз. – До свидания, Белла. Моя сестра. Мой друг.

Суд над Розали был простой формальностью. Она призналась во всем. Призналась в связи с дьяволом, от которой гибли младенцы и сельскохозяйственные животные, и вызывающей падение урожайности; в том, что околдовала герцогиню, дабы та вела себя странно. Может она еще созналась в неурожае и голоде прошлых лет, этого Белла не знала. Казалось, Розали решила, что раз уж она обречена сгореть, то постарается уберечь от этого как можно больше других людей, взвалив на себя всё, что приписывают другим «ведьмам».
Три дня спустя виконтессу привели на костер. Она была вялой и неподвижной, когда ее приковывали к месту. Небольшой флакончик незаметно выпал из ее рук в огонь.
– Fiat justitia! – крикнул Боннер, и они зажгли огонь. Пусть свершится правосудие.



Автор: Lissa-Bryan
Перевод: Deruddy
Бета: LanaLuna11

Наш ФОРУМ, где мы всегда вас ждем

Историческая справка:

Епископ Карлайлский являлся реальной личностью. Его звали Оуэн Оглторп, и он был назначен на эту должность в 1557 году. Когда Элизабет стала королевой, ни один из старших епископов в стране не согласился вести службу во время ее коронации. Епископ Карлайлский оказался единственным, кто взялся за эту задачу, но во время службы так разозлил Элизабет, когда поднял облатку (символ, отвергнутый протестантами), что она, топая ногами, покинула комнату.
* «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына» – цитата из Книги притчей Соломоновых, 13:24.