Субботним утром я решаю, что отправлюсь на прогулку. Эдвард сказал нам, где именно проходит выставка его работ. Возможно, мы не узнали бы об этом – он не пытался заставить нас посетить её – но когда Челси спросила его напрямую, было бы странно и нелепо не рассказать нам.

Всю неделю я думала, идти или нет. Но к субботе всё же поняла, что не смогу удержаться. Он уже две недели обсуждал с нами искусство и то, как оно отражается на нашей душе, а это же искусство Эдварда – душа Эдварда. И я должна её увидеть.

Встав с кровати, я одеваюсь, радуясь тому, что можно хотя бы на несколько дней забыть о школьной форме. Джинсы, футболка, балахон, ботинки. Это обычные вещи, но, думаю, стоимость того, что надето на мне, не ниже тысячи долларов. Ничто в семье Дуайер не может быть дешёвым, даже обычная футболка.

Когда я спускаюсь вниз, мамы в доме уже нет, а Фил вроде бы в Швейцарии. Осталась только Люси, наша уборщица, и она улыбается мне, когда я говорю: «Доброе утро», проходя мимо неё по кухне.

Спустившись вниз, я размышляю, стоит ли взять машину. Мама настояла бы на этом, но я ненавижу то ощущение заметности, которое сопровождает поездки на лимузине. Окидываю себя взглядом. Я выгляжу совершенно обычной, не привлекающей внимания, так что решаю поехать на метро. По дороге в Лексингтон захожу в Старбакс и чувствую себя такой… нормальной. Так приятно быть одной из тех людей, что идут вместе со мной по тротуарам. Когда я вот так гуляю, в одиночестве, я могу быть кем угодно. И всегда решаю стать никем.

Мой дом – в Верхнем Ист Сайде, а галерея Эдварда в Вест Сайде. Дорога туда на метро кажется бесконечной. Как обычно, идея, которая изначально казалась замечательной, на деле оказывается болью в заднице. На полпути туда, слишком долго простояв, зажатая между тел других неизвестных людей, я жалею, что не взяла такси. Галерею, расположенную в узком кирпичном трёхэтажном здании, я нахожу только к обеду. Само здание ничем не отличается от тысяч зданий Нью Йорка, но первый этаж определённо выделяется из общей массы. Гладкие белые стены, застеклённая передняя стена и нежный свет, который, кажется, идёт из ниоткуда.

Делаю глубокий вдох и приглаживаю волосы, прежде чем открыть тяжёлую стеклянную дверь. Я, в общем-то, не стесняюсь заходить в незнакомые места. Из-за денег чувствовать себя неуместно практически невозможно. Использовав свой трастовый фонд, я могла бы купить и саму галерею, и здание, в котором она находится. Фил мог бы скупить весь квартал. На самом деле, он легко мог бы приобрести ещё и ближайшие пять кварталов, несколько раз кряду. Но я ненавижу чувствовать себя маленькой, а в контексте данной ситуации, я по-настоящему ненавижу это. Мне меньше всего хочется выглядеть незрелой школьницей, несмотря на то, что Эдварда здесь даже нет. Теперь я жалею, что не надела что-то другое. Балахон? О чём я вообще думала?

Но я всё равно заставляю себя войти внутрь и сделать вид, что чувствую себя в своей тарелке: как будто для восемнадцатилетней девушки посещение галереи в одиночку утром субботы – это совершенно нормально. Взяв с пустого стола у входа глянцевую брошюру, изучаю её. Кроме картин Эдварда здесь выставлены работы ещё двух художников. Я медленно обхожу комнату по периметру, пытаясь делать вид, что мне интересны картины других мастеров, хотя на самом деле это совершенно не так.

Добравшись, наконец, до первой работы, подписанной именем Эдварда, я просто останавливаюсь и смотрю на неё. Она большая: должно быть, где-то пять на семь футов. И являет собой битву ярких цветов. С первого взгляда кажется, что это абстракция, но чем дольше я смотрю на неё, тем больше вижу. На полотне изображены тела: фигуры, частями размытые, а частями чётко прорисованные. Иногда это просто намёк на тело человека, а иногда можно разглядеть всю фигуру целиком. Тела омывает, сначала пряча, а затем подчёркивая, весь этот цвет. Картина кажется дышащим, живым существом. Цвет – он очень чувственный. Кажется, будто он закручивается вокруг фигур. Кажется, что он живой и очень интимный. И ещё кажется, что мой пульс ускоряется при одном взгляде на эту картину. Если такова душа Эдварда, то он ещё поразительнее, чем я думала. А это говорит о многом: я и так не считала его посредственным.

- Видишь что-то, что тебе нравится?

Его голос, раздавшийся прямо около моего уха, пугает меня: ахнув, я подпрыгиваю на месте. Эдвард же резко выпрямляется и делает шаг назад, чтобы не столкнуться со мной, когда я шарахаюсь в сторону. Глупый румянец тут же заливает лицо, и я нервно, немного сердито хихикаю. Прижав руку к сердцу, пытаюсь успокоить своё дыхание, а он улыбается, широкой, искренней улыбкой, засунув руки в карманы. Что отнюдь не помогает мне дышать спокойнее.

- Не могу поверить, что ты пришла, - говорит он изумлённо.

Попытки наскрести в мыслях что-то, что могло бы сойти за правдоподобную ложь, не приносят результата: не могу придумать ничего, что не выставило бы меня перед ним жалким сталкером, коим я и являюсь.

- Ты рассказал нам, где проходит выставка, а мама Джейн очень хорошо о ней отзывалась. Я проходила мимо по пути в Apple Store и увидела твоё имя на вывеске. Ты же не против? Что я зашла? Я не думала, что ты будешь здесь.

- Нет, всё в порядке. На самом деле, я очень рад. – Может быть, дело в моём разыгравшемся воображении, но, кажется, мои слова его немного расстроили; какие именно, не могу сказать точно.

- Обычно меня здесь и не бывает. Нужно было встретиться с владельцем галереи, кое-что с ним обсудить. Итак, что ты думаешь?

- Эм, эта пока что единственная из твоих картин, которую я увидела. Но она потрясающая. Серьёзно, я поражена, что ты нарисовал подобное.

У Эдварда не получается скрыть восторг.

- Спасибо. Я рад, что ты так считаешь. Не желаешь, чтобы художник провёл для тебя личную экскурсию? – говорит он, и уголки его губ немного приподнимаются. Он говорит это шутливо, тоном, полным фальшивой претенциозности, но намёк в его словах заставляет меня поднять взгляд и посмотреть прямо ему в глаза. И я задерживаю дыхание, почувствовав ту энергию, что буквально потрескивает в пространстве между нами. Кажется, самодовольная ухмылка Эдварда немного тускнеет, но он ничего не говорит: только немного наклоняет голову, показывая, чтобы я следовала за ним, и ведёт меня по периметру комнаты.

- Наверное, мне не следует спрашивать, - начинает он, - но как тебе прошедшие семинары по восприятию искусства?

- Очень нравятся, - говорю я чересчур восторженно. Но он улыбается в ответ, а значит, всё в порядке. – Это на самом деле… все разговоры об искусстве – я раньше никогда не задумывалась об этом, но теперь кажется, что я не могу избавиться от этих мыслей.

- Это… я очень рад услышать подобное. У тебя прирождённое понимание искусства, Изабелла. Наблюдения в твоих работах… - он качает головой. – Я не смог бы написать подобное даже когда учился в колледже.

- Спасибо, - бормочу я.

- Итак, вот первая из целой серии, - говорит он, указывая на картину слева от меня. – На них нужно смотреть в совокупности, ведь они отображают определённый сюжет… как будто одна ведёт к другой, пока всё не заканчивается…

- Вон той. – Я показываю на картину, висящую на противоположной стене, потому что теперь, когда он объяснил, что они связаны, становится ясно как день: все остальные картины ведут зрителя именно к ней, и именно она является кульминацией того, о чём Эдвард пытался рассказать этой серией.

- Точно, - бормочет он. – Очень хорошо.

- А когда ты говоришь, что в них есть сюжет – какой он? Что ты имеешь в виду?

Широко улыбнувшись, он быстро наклоняет голову, и я могу поклясться, что мельком увидела смущение на его лице.

- Ну, я пытался… То есть, это объяснение…

- Ох, да они же о сексе, - заканчиваю я за него, потому что теперь, когда я смотрю на картины в совокупности, это чётко видно. Более того, это чувствуется.

- Ну… что ж, не только о сексе. О том, как секс… или даже скорее отношения… формируют и меняют нас. Как люди используют секс и как секс используют на них самих. О том, что он призван не только объединять двух людей; дело ещё и во власти, которую он даёт. Что-то вроде того.

Я только киваю, потому что ни одну из моих мыслей нельзя озвучить, не став при этом похожей на помидор. И ещё потому что, размышляя о его словах, я понимаю, что они мрачны и лишены даже капли романтики. Мне не нравится думать о том жизненном опыте, из-за которого он сформировал подобное мнение.

- Прости, - продолжает он, помолчав минуту. – Наверное, это слишком; не стоило сразу всё вываливать на тебя.

- Нет, вовсе не слишком. Глядя на эти картины я вижу как раз то, о чём ты говорил.

Засмеявшись, он закатывает глаза.

- Отлично. Теперь я чувствую себя извращенцем.

Его слова не могут не рассмешить меня.

- Нет, всё в порядке. А что насчёт тех цветистых французских картин, которые ты показывал нам на занятиях? Ты говорил, что они на самом деле отображают секс, несмотря на то, что выглядят такими милыми и красивыми.

- Ты о Фрагонаре?

- Да, о нём. Просто ты сильнее акцентируешь на этом внимание, верно?

Он кидает на меня быстрый взгляд.

- Думаю, да. Возможно, это не совсем подходит для старшей школы. Я просто забываю… - Закрыв глаза, он покачивает головой. – Тебе не кажется, что я только что развратил твою юную душу?

Тяжело сглотнув, я с трудом заставляю себя не отводить глаз от его лица.

- Ничуть.

Его ответный взгляд долог, но прежде, чем это становится странным – ну, точнее, ещё более странным, чем до этого – он указывает на другую серию картин.

- Посмотри сюда. В них я пытался отобразить нечто иное.

Пока мы смотрим на картины, он рассказывает о том, как создавал их – говорит о темах, и влиянии, и целях; многое из его слов, мне не понятно, но я всё равно жадно впитываю каждое из них. Эдвард не говорит со мной свысока только потому, что я его ученица, нет. Он общается со мной как с обычным человеком, или даже скорее как с другом.

Я же вбираю каждое слово, как будто они являются маленькими капельками его сущности – что, в общем-то, не так далеко от правды. Всё, что он говорит о своём творчестве, также рассказывает мне и о нём самом, собирается в ещё одну маленькую часть его образа, которая помогает составить основательный, полный портрет. Утопаю в происходящем, наслаждаюсь этим моментом: тем, что он стоит рядом, говорит только со мной о том, что заполняет его мысли и сердце. Из-за этого я чувствую себя особенной, а не просто одной из тех, кто приходит к нему на занятия. Именно со мной он делится всем, не с кем-то другим. Кажется, и ему нравится наше общение. Он не пытается быть кратким, не придумывает оправданий для своего ухода. Пока мы с ним стоим рядом, кажется, что в мире нет больше никого. Всё его внимание приковано только ко мне.

Как бы мне ни нравилось то, как он говорит об искусстве в школе, слышать его рассказы о собственном творчестве – это нечто совершенно иное. Мальчишеская энергия волнами расходится от него. Глаза сияют, и он, не переставая, улыбается, говоря о технике мазков и теории цвета. Такое ощущение, что нет ничего более волнующего, и его энтузиазм заразителен. Картины Эдварда – самое восхитительное из всего, что мне приходилось видеть; частично из-за него самого, но они великолепны и сами по себе.

Мы смотрим на последнюю из выставленных работ. Он снова обращается ко мне:

- Какие мысли она у тебя вызывает? – Наверное, ему очень нравится этот вопрос. Он частенько его задаёт.

- Эм, - я запинаюсь, пытаясь правильно сформулировать ответ. – На самом деле, это скорее не мысли. А чувства.

Эдвард улыбается мне.

- Правда? Хорошо, тогда какие чувства?

- Это не что-то определённое вроде счастья или грусти. Просто в груди возникает такое ощущение… все эти цвета, они тревожат и в то же время волнуют… - Закрыв глаза, я качаю головой. – Прости. В этом нет ни капли смысла.

- Нет, - говорит он тихо, касаясь моего локтя. – То, что ты сказала, великолепно. Именно на это я рассчитывал, когда писал её.

- Правда?

- Да, правда.

Подняв на него взгляд, я вижу, что он уже смотрит на меня. И его лицо так серьёзно. В нём нет ничего легкомысленного или поддразнивающего. Пока мы молча смотрим друг на друга, в моём животе начинают порхать целые стаи бабочек.

И я позволяю этому ощущению затопить, заполнить меня целиком, будто тёплой воде, но потом от входа доносятся голоса – слишком громкие для этого маленького гулкого помещения.

- О нём я тебе рассказывала, Тори, об этом художнике. Клянусь, когда ты увидишь его…

Мы с Эдвардом одновременно разворачиваемся на звук голоса. Это мама Джейн, разговаривающая с другой женщиной, которую я впервые вижу. Они обе несут пакеты с покупками. Мими Вейгерт блондинка, как и Джейн, но этот цвет не натуральный, как у моей матери. На ней надет удлинённый кожаный пиджак кремового цвета, а в ушах сверкают огромные бриллиантовые серёжки-гвоздики. В её теле нет ни капли лишнего жира, и я вспоминаю, как Джейн говорила, что Мими только что вернулась из клиники святого Барта. Её подруга, «Тори», высокая и привлекательная, с длинными рыжими волосами. Она сдвигает наверх большие очки Гуччи и вертит головой, рассматривая картины вокруг, пока Мими Вейгерт что-то говорит ей. Взгляд Тори останавливается на нас, и я вижу, как он нацеливается на Эдварда. Заметив это, Мими поворачивается в нашу сторону, и её лицо оживляется.

- Помяни чёрта! – пронзительно выкрикивает она, всё ещё слишком громко. И направляется к нам через всё помещение. – Эдвард!

Улучив момент, я кидаю на него взгляд. Эдвард неловко улыбается, протягивая ей руку.

- И снова здравствуйте, миссис Вейгерт.

Мими вкладывает в его ладонь свою ручку. Второй же сжимает предплечье Эдварда, так что ему никак не избежать этого затяжного рукопожатия. Пакеты бьют бок Эдварда, но она, кажется, не обращает на это внимания, потому что не отпускает ладонь мужчины.

- Ну-ну, Эдвард, ты же знаешь, что я просила называть меня Мими.

- Мими, - послушно повторяет он.

- Я привела подругу, Тори, чтобы показать ей твои работы. Но мы и не предполагали, что будем настолько удачливы, что застанем здесь и самого художника. Это поистине приятный сюрприз.

Всё происходящее, то, как она прикасается к нему, то, на какие слова делает ударение, тот хищный блеск её взгляда, скользящего по всему телу Эдварда, вызывает у меня тошноту. Тори, ещё одна превосходно сохранившаяся пантера, присоединяется к ней и явно еле-еле сдерживается, чтобы не впиться в него открыто похотливым взглядом. Улыбаясь, она принимает позу, как можно выгоднее демонстрирующую её бёдра идеальной формы и подтянутую попку.

За всё время, проведённое здесь с Эдвардом, разглядывая с ним его картины, я не чувствовала себя ребёнком. Наоборот, казалась себе совершенно другим человеком. Как будто мы были двумя друзьями, обсуждавшими искусство. Теперь же я кажусь себе всего лишь маленькой девочкой, невидимой, недостойной чьего-либо внимания. Мне хочется сбежать. И как раз в этот момент Мими, кажется, замечает, что я стою рядом с ними. Встретившись со мной взглядом, она приподнимает бровь в молчаливом вопросе.

- Здравствуйте, миссис Вейгерт, - говорю я. – Мы ходим в школу вместе с Джейн. И на восприятие искусств тоже.

Её хирургически вылепленное лицо кажется ещё более застывшим, пока она обдумывает мои слова. Естественно, она помнит, кто я. В конце концов, я дочь Филиппа Дуайера, так что едва ли меня можно назвать никем. Нет, она напряжённо размышляет, пытаясь понять, что я делаю здесь, с Эдвардом. Мими явно считает его своей собственностью.

- Ну конечно. Изабелла, верно?

- Верно. Была рада встретиться с вами, - говорю я и делаю шаг назад, собираясь уходить.

- Ты уже идёшь? – говорит Эдвард и снова тянется ко мне, касается моего локтя. Взгляд Мими тут же устремляется в направлении этого движения, и я сглатываю комок, внезапно застрявший в горле.

- Да, - говорю я, вспоминая о своей недавней лжи. – Мне всё ещё предстоит добираться до Apple Store.

- Ох… верно, - говорит он, как будто только что вспомнив о том, что изначально я и вовсе не собиралась заходить на выставку. Хотя я собиралась. Но ему не обязательно об этом знать. – Тогда увидимся в школе.

- Да. В школе. До свидания, миссис Вейгерт. Была рада встрече.

Она улыбается, крепко сжав губы и устремив на меня напряжённый взгляд.

- Да, взаимно, Изабелла. Пожалуйста, передавай от меня привет своей матери.

Выдавив улыбку, я киваю, чувствуя себя маленькой, и незначительной, и абсолютно лишней. Развернувшись, я ухожу, не глядя на Эдварда. Выйдя на улицу, останавливаюсь на тротуаре и делаю несколько глубоких вдохов, заставляя себя не обращать внимания на то, как жгут глаза подступившие слёзы. Как глупо. Было настолько приятно общаться с ним наедине, что я совершенно забыла обо всём остальном. Забыла о его сомнительном появлении в школе. Мими Вейгерт же определённо помнит. Думаю, я не могу его винить. Работы Эдварда великолепны, но он не может зарабатывать себе на жизнь только своими картинами. И богатая женщина решает сделать ему одолжение. Это происходит не впервые, и он точно не стал первым красивым молодым человеком без гроша в кармане, который попал в подобное положение. Мне вспоминаются инструктор по теннису, два года назад появившийся у Джианны и тот парень, в прошлом году перестраивавший дом Тейлор. Такие истории беспрерывно циркулируют в высшем обществе. Эдвард всего лишь последний в их длинной, очень длинной череде. Но по непонятной причине я всё равно чувствую, будто лишилась чего-то драгоценного. Чего-то, что, очевидно, никогда не было моим.


Элис провожает меня на восприятие искусств. Она рассказывает все мельчайшие подробности той вечеринки, на которой побывала в эти выходные, а я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться на её словах, но всё, о чём могу думать – это о том, что скоро буду там, в одном помещении с ним. Элис увлечена своей историей и, кажется, не замечает, насколько рассеянно я её слушаю.

- А потом Роуз говорила с этим парнем…

- Каким парнем? – наконец подаю я голос.

- Каким-то. Он ходит в школу имени Горацио Манна.

- Она опять была обдолбана?

Элис пожимает плечами.

- Немного. Но у них ничего не было. Там ведь был Эммет, а он никогда не даёт ей совершать совсем уж безумные вещи.

Я облегчённо выдыхаю. С приближением конца учебного года гулянки Роуз становятся всё более неуправляемыми. На них всё больше выпивки, всё больше наркотиков и на порядок больше случайных связей. Сперва я думала, что это всего лишь одна грань её личности, отличная от моей – в остальном, как мне казалось, мы были схожи. Но в последнее время она меняется; становится кем-то, кого я не знаю. Это немного грустно, но я скорее беспокоюсь, потому что эта новая Роуз совершенно безрассудна.

- Я рада, что там был Эммет.

- Да, - соглашается Элис. – Он тот ещё бабник, но, кажется, она ему нравится. Он постоянно за ней присматривает.

Я согласно киваю.

- Итак, чем будешь заниматься сегодня после школы? – спрашивает Элис. Она пытается скрыть свой энтузиазм. Если подобное вообще возможно, то Элис видит своих родителей даже реже, чем я. Её вырастила целая когорта различных нянь и гувернанток. Мне её жаль. Она провела всю свою жизнь в окружении этих корыстолюбивых богатеньких деток. Элис сама богата, но создаётся впечатление, что на неё это ничуть не повлияло. Она очень мила – в её теле нет ни одной чванливой, самодовольной косточки. И поэтому то, что она настолько одинока, просто несправедливо, ведь из всех моих знакомых в Нью-Йорке эта девушка кажется единственной, с кем я могла бы подружиться ещё до того, как переехала сюда.

- Домашняя работа. Я занимаюсь кое-каким докладом, - говорю я ей честно.

- Хочешь позаниматься вместе? Мне нужно делать целую гору заданий по химии.

Я задумываюсь над её словами и невольно вспоминаю Роуз. Где она сейчас, чем будет заниматься сегодня… у меня нет ни малейшего представления. Только сейчас я понимаю, что мы нормально не разговаривали уже много дней, более того – я не могу вспомнить, когда в последний раз она была у меня в гостях.

- Конечно, Элис. Будет весело. Родителей нет. Можем заказать ужин, если хочешь.

Лицо Элис вспыхивает, становится счастливым, и я этому несказанно рада.

Мы подходим к открытой двери аудитории, в которой проходит восприятие искусств. Спеша попасть внутрь, Джианна отталкивает меня с пути. Остановившись у стола Эдварда, она начинает громко рассказывать смешной случай, произошедший с ней на выходных. Все мои попытки оставаться спокойной и слушать Элис проваливаются: взгляд невольно устремляется на него, и я пытаюсь понять его реакцию.

- Хммм, - говорит Элис.

- Что?

- Учитель искусств.

- И что с ним?

- Ты и учитель, - произносит она таким тоном, как будто это всё объясняет.

- Элис, он мой учитель.

Она пожимает плечами.

- Ещё всего несколько недель. Тебе восемнадцать. И, кроме того, я слышала, что он на самом деле не совсем учитель. Скорее приглашённый лектор. Это не одно и то же.

- Это формальности, а ты сошла с ума.

- Возможно. Но видела бы ты, каким было выражение твоего лица, когда ты смотрела на него.

Я чувствую, как кровь отливает от лица, и опускаю взгляд.

- Изабелла, ничего страшного, - говорит Элис тихо, подходя ближе и сжимая мою руку. – Я не собираюсь ничего говорить на этот счёт. Просто… ты же знаешь, что можешь рассказать мне что угодно, верно?

Я поднимаю голову. Её глаза широко распахнуты, в них плещется искренность, а выражение лица кажется торжественным.

- Спасибо, Элис.

Она тут же расслабляется, и её губы изгибаются в сияющей улыбке.

- Увидимся после школы?

- Да, встретимся на ступеньках. Ты можешь поехать на нашей машине.

- Хорошо. – И она уходит, прокладывает себе путь в потоке людей, заполняющих коридор. То, что кто-то почувствовал, насколько я зациклена на Эдварде, мне не по душе, но если кто-то и должен знать, то я рада, что это именно Элис.


Сегодня Эдвард показывает нам слайды. Он очень взволнован тем, что мы увидим эти шедевры, что именно ему выпала возможность стать человеком, познакомившим нас с этими работами. Технический отдел школы доставил в аудиторию проектор только к самому началу урока, и Эдвард явно понятия не имеет, как с ним управляться.

Он рассказывает о значимых моментах в истории искусств, и его лекция перемежается с громким ворчанием и паузами, пока он пытается заставить проектор правильно работать. В Академии Спенсера нет недостатка в деньгах, здесь практически повсеместно используются новейшие технологии, и это касается всего, кроме диапроекторов. Думаю, дело в том, что их практически никто больше не использует, так что доставленная в класс штука выглядит так, будто пришла к нам из далёких семидесятых. Это практически музейный экспонат, и никто не знает, как с ним обращаться. Никто, кроме меня.

Наконец я больше не могу спокойно смотреть на то, как он борется с этим устройством, и поднимаю руку.

- Простите, мистер Калл… Эдвард?

Развернувшись, он смотрит на меня, и меня внезапно одолевает смущение, но, напомнив себе о том, как мы с ним разговаривали в галерее, мне удаётся собраться.

- Можно мне попробовать?

Ещё мгновение он молча смотрит на меня, а потом на его лице расцветает широкая улыбка и, сделав шаг в сторону, он жестом приглашает меня подойти. Выбравшись из-за стола, я послушно иду к проектору, и Эдвард продолжает лекцию, одним глазом поглядывая на то, как я колдую над устройством. Всего через несколько минут проектор щёлкает, и на экране в передней части аудитории высвечивается первый слайд.

Эдвард недоумённо переводит взгляд с меня на картину и обратно.

- У нас были такие в старой школе, - пожимаю я плечами.

- Ты не могла бы остаться и помочь мне с ним, Изабелла?

Киваю в ответ, и он улыбается, после чего выключает свет. Эдвард снова возобновляет лекцию, говорит о великих произведениях искусства и о том, что именно делает их великими. Каждые несколько минут он указывает на меня, давая понять, что пора включать следующий слайд. Я чувствую себя полезной; чувствую себя ближе к нему. Что довольно печально и делает меня жалкой, но я ничего не могу с этим поделать.

Эдвард один из тех лекторов, которые постоянно отвлекаются от основной темы занятия. То, что он готов, что у него имеется план, очевидно, но очень часто, увлекшись чем-то или вспомнив о том, что он просто обязан рассказать нам, он сбивается и уходит в какие-то дебри. Эти отступления всегда интересны, а его энтузиазм крайне заразителен, так что, кажется, никто не против подобного развития событий.

Так происходит и сегодня. Я только-только включаю слайд с портретом Рембрандта, когда Эдварду вдруг хочется рассказать об экзистенциализме и пейзажах. Поспешно поднявшись по трём небольшим ступенькам, он подходит ко мне, чтобы найти нужный ему слайд. Эдвард наклоняется, и я в свою очередь тоже чуть-чуть склоняюсь влево, чтобы освободить для него место. Времени отойти нет. Он рассеянно кладёт руку на мою поясницу, помогая удержать равновесие, и начинает копаться в коробке со слайдами. Всё, что я чувствую, всё, о чём могу думать, это его прикосновение. Жар и тяжесть его руки ощущаются даже через шерстяной свитер. Кончики его пальцев – я чувствую каждый из них – будто обжигают кожу. Он так близко, стоит, наклонившись, совсем рядом, и проектор освещает его лицо снизу. Я чувствую его запах; чувствую его. Представляю, каково было бы оказаться прижатой к его телу, и лицо вспыхивает, заставляя меня быть благодарной темноте.

Найдя нужный слайд, он довольно прищёлкивает языком и поворачивается ко мне. Неожиданно осознаёт, насколько близко мы стоим, и черты его лица тут же выдают вспыхнувшее вдруг между нами напряжение. Он судорожно сглатывает, и я чувствую, как практически незаметно его пальцы сильнее прижимаются к моей спине.

- Включишь этот? – шепчет он низким, хриплым голосом. Я киваю. Только тогда он выпрямляется, и у меня получается выдохнуть. Опустив руку, он делает шаг назад. И мои пальцы нещадно дрожат, пока я нажимаю на кнопки, настраивая проектор.

Эдвард снова начинает говорить, теперь о пейзажах, написанных в первой половине девятнадцатого века, но нет ни малейшего шанса на то, что я смогу уловить его мысль, потому что он не отодвинулся. Теперь он не касается меня, но всё равно стоит менее чем в футе, и воздух между нами кажется наэлектризованным. По моему телу пробегают мурашки, пока я прислушиваюсь к его голосу, раздающемуся за моей спиной. Он стоит справа, и ту часть моего тела, что оказалась ближе к нему, покалывает. Ему ничего не стоит протянуть руку и коснуться меня. Каждое нервное окончание в моём теле готово к этому, с нетерпением ждёт его прикосновений, хотя я прекрасно знаю, что он этого не сделает. Я не отрываю взгляда от высвечивающихся в передней части аудитории картин, хотя на самом деле они мне ничуть не интересны. Кажется, будто вокруг нас сомкнулась темнота. В помещении есть ещё девять человек, но они сидят перед нами, повернувшись к экрану. Здесь же, в темноте, есть только он и я, настолько близко, что мы могли бы касаться друг друга… только это не так.

- А теперь сравните их с тем, что происходило в то же время в Америке, - говорит Эдвард. Он останавливается, и вдруг я чувствую это: его руку на тыльной части моей ладони. – Переключишь на следующий слайд, Изабелла? – Его голос низкий и мягкий, совсем не похож на тот, которым он ведёт лекции. Всё тело покалывает, и я не могу дышать. Неуклюже нажав на кнопку, переключаю слайд. Его же рука задерживается на моей. Теперь она точно находится там дольше необходимого. Я почти задыхаюсь от напряжения. Но затем он отстраняется и продолжает говорить, вернув свой привычный лекторский тон. Однако это было на самом деле, теперь я точно знаю. Коснувшись меня, он задержался. И это не было плодом моего воображения.

Всю оставшуюся часть лекции он проводит в задней части аудитории, всего в футе от меня, и мне кажется, всё из-за того, что он почувствовал то же, что и я, и теперь ему хочется быть рядом. Мысль о том, что, возможно, его тоже поглотило опьяняющее ощущение, вспыхнувшее во мне, кружит голову, ошеломляет. Я понятия не имею, как мне использовать это. Ведь нельзя даже упоминать о том, что я заметила, потому что всё это может быть неправдой. Я знаю лишь, что он коснулся меня и замер, хотя не должен был. На самом деле.

Занятие заканчивается, и он наконец возвращается в переднюю часть аудитории, чтобы включить свет. Остаётся там, перекладывая бумаги и книги на своём столе, пока весь остальной класс потягивается и собирает вещи. Я же занимаю себя: выключив проектор, убираю его в коробку. Когда, закончив с проектором, я закидываю вещи в сумку, в классе почти никого не остаётся. Только Корин, но это не считается: он задержался только чтобы закончить перепечатывать конспект. И не замечает ничего, кроме текста на экране ноутбука.

Спустившись по ступенькам, я направляюсь к двери.

- Изабелла?

Замерев, поворачиваюсь к нему, чувствуя, как колотится в груди сердце. Он смотрит на меня с тем же серьёзным, нечитаемым выражением лица, которое я видела на первом занятии. Только теперь мне кажется, что я немного его понимаю. Мне хочется облизать губы, но, сдержавшись, я только крепче сжимаю их. Он же слишком долго молчит, и тишина кажется тяжёлой и напряжённой, ведь он неотрывно смотрит прямо мне в глаза.

- Спасибо, что помогла с проектором, - наконец говорит он тем же низким, хриплым голосом, что и чуть ранее. – Я очень признателен.

- Не за что, - говорю я так тихо, что это больше похоже на шёпот.

- Увидимся на следующем занятии.

Я только киваю. Эта энергия между нами настолько реальна… Вот только я не знаю, нужно ли как-то реагировать на неё, и если нужно, то как? Так что, заправив волосы за ухо, я просто легонько улыбаюсь. Это, кажется, помогает ему немного расслабиться, и он улыбается в ответ. Почувствовав, как напряжение, буквально потрескивавшее в воздухе, рассеивается, я всё-таки разворачиваюсь и выхожу из аудитории.

Картины, о которых говорится в главе:


от переводчика:
да,я вернулась. возможно, слишком поздно, но не закончить перевод этой истории я не могу. надеюсь, она всё ещё нужна хоть кому-то кроме меня)
Пожалуйста, если вы читаете этот перевод - не поленитесь, черкните пару слов на форуме. Спасибо!