«Приглядись ко всем одиноким людям…»

(«Eleanor Rigby», «The Beatles»)

Когда Блейз закончил рассказывать глупую слезливую историю о подростках из кланов вампиров и оборотней (которая, к слову, звучала так, словно её написала рядовая незрелая маггловская барышня), Тео взглянул на Гермиону и задался вопросом:

«Почему друзья решили, что могут скрывать от меня что-то столь важное, как смертельное проклятие Гермионы Грейнджер? Неужели они считают, что прошлое сломало меня, и я не в силах справиться со страшной правдой? Всем змеёнышам уже некоторое время известна тайна Грейнджер (хотя она и не подозревает об этом), но от меня друзья её скрыли… И мне это не нравится. Совсем не нравится».

Осторожно опустив руку Гермионы на свёрнутое одеяло, он вновь погладил её волосы и на мгновение прикрыл глаза.

«Они считают меня слабаком. Вот в чём дело. Поэтому и не сказали мне. А всё из-за того, что случилось после смерти Астории… Они стараются защитить меня. Или попросту не доверяют. Одно из двух».

Теодору казалось, что друзья поступили с ним несправедливо. Ведь сейчас он совершенно не походил на жалкого, безвольного человека, каким был несколько лет назад. То, что ему почти удалось прикончить себя после смерти Астории, вовсе не значило, что он снова попытается сделать то же самое теперь.

Во-первых, Гермиона Грейнджер абсолютно ничем не походила на Асторию Гринграсс. И ситуация у неё сложилась совершенно другая. Во-вторых, у Гермионы не было выбора. Она не хотела умирать, а Астория именно этого и добивалась. По словам Эдриана он послал Грейнджер в экспедицию, где она подхватила проклятье, от которого ей теперь и предстояло скончаться в свой следующий день рождения. Так что в её смерти некого будет винить. Это всего лишь нелепая случайность…

Не в пример Астории Гринграсс…

Ведь она сама покончила все счёты с жизнью. И в отличие от ситуации с Гермионой, где ничьей вины быть не могло, у смерти Астории существовал явный виновник.

Теодор Нотт.

«Да, именно я допустил ошибку. Если бы я всего лишь постарался любить сильней, заботиться больше, если бы изменился ради неё в лучшую сторону или хотя бы помчался к ней, когда она во мне так нуждалась, сейчас Астория была бы жива».

Кроме того… На самом деле… То, что у Тео всего лишь несколько… сдали нервы после самоубийства Гринграсс, совсем не значило, что он не сможет вынести правды о том, что происходит с Грейнджер. Прежде всего, Теодор не верил, не хотел верить, что Гермиона всё же умрёт.

«Непременно где-то должно существовать анти-проклятье. Поттер с Уизли обязательно найдут его… Ну, или Эдриан».

Эдриан.

Он оказался единственным, кто верил в Тео. Сегодня вечером, прямо перед тем, как они отправились на кладбище, Пьюси объяснил ему всё о павшем на Гермиону проклятии. Рассказ этот настолько потряс Теодора, что он оказался не в состоянии подвергнуть новость анализу и успеть хоть как-то среагировать на неё. Если бы в этот момент он располагал свободным временем, то, наверное, заплакал бы или сделал ещё что-нибудь столь же до тошноты жалкое.

«Нет, подождите. Ничего подобного… Совсем забыл. Я же больше не позволяю себе раскисать. Не плачу. Ничего не чувствую. Снова стал таким, каким был в юности. Тогда мне запрещали выказывать эмоции, и, видимо, мне не стоило отступать от этого правила. Ведь именно мои эмоции создали проблемы с Асторией.

Хотя нет. Всё не так… Проблемы начались не из-за них, и ничего хорошего в этом правиле нет, потому что, оказывается, я всё ещё не разучился плакать. Из-за Гермионы. И, боюсь, что могу начать прямо сейчас…»

Внезапно Тео обнаружил, что дышит тяжело и прерывисто, а грудную клетку словно цепями сковало. Отдёрнув руку, гладившую волосы Гермионы, он сдавленно пробормотал:

— Извини, — сдвинул её голову со своего бедра и, вскочив на ноги, стремительно покинул круг друзей.

«Нет! Я не заплачу. Плачут слабаки, а я не слабак!»

Он не смог хотя бы внешне остаться хладнокровным, скрыть охватившие его переживания и сейчас ненавидел себя за это. Эмоциональная сдержанность обязательна всегда, вот что ему накрепко вбивали в сознание с детства. Именно она способствовало сближению Теодора с Драко Малфоем, пока они подрастали.

«Хотя у Драко, по крайней мере, рядом находилась мать, которая любила его. Чёрт! Даже Люциус любил его!»

Теодора не любил никто. С самого детства родители терпели присутствие сына рядом как досадную неизбежность. Его учили всегда оставаться спокойным и учтивым. Присутствовать рядом, но не надоедать. Никогда никому не показывать плохое настроение, гнев, страх или любовь. Тео настолько привык к этой холодной, безучастной сдержанности, что теперь ему было невыносимо трудно выказывать любые чувства, какими бы они не являлись, отрицательными или положительными. Он терпеть не мог перемены настроения и очень не любил вспоминать ужасные предчувствия, что мучили его в день самоубийства Астории.

Но больше всего он ненавидел мысли о том, что почувствует, когда Гермиона Грейнджер умрёт. Он понимал, что такой день вполне реально мог наступить, но даже с этим печальным событием Тео надеялся справиться.

«У меня получится. Я просто постараюсь держать чувства в узде, запихну их как можно глубже, завяжу сердце в узел, перетяну его шнурком самообладания, а затем, когда Гермиона… когда её не станет, откажусь вообще что-либо чувствовать. И таким образом попробую уберечь друзей от тех душевных терзаний, которые причинил им в прошлый раз… Прошлый… раз… Да твою же мать!..»

У него закружилась голова, а тело напряглось, пронзённое неожиданно ясным и чётким осознанием:

«Кого я пытаюсь обмануть? Умрёт Гермиона Грейнджер, следом за ней умру и я… Возможно, в прямом смысле слова».

Теодор влюбился в неё задолго до того дня, когда она стала его квартиранткой, но ни единой душе не признался в этом. А теперь было уже слишком поздно что-то менять.

Ситуация с Асторией повторялась, а ведь Тео испытывал к ней едва ли десятую часть того, что чувствовал сейчас к Гермионе Грейнджер.

Отношения с Гринграсс высасывали из него эмоции, отсекали взаимность, висели холодными, причиняющими неудобство, а нередко и боль оковами.

Чувства к Гермионе наполняли его почти религиозной исступлённой восторженностью, сладостным пылом новообращённого, пережившего мощное пробуждение страстей и переживаний, насыщали столь долго неутолённые потребность, голод, жажду и желание.

Практически всё время учёбы в школе Нотт был очарован Асторией, в то время как она слепо обожала Малфоя (и, к слову, давно уже была с ним помолвлена). Так что когда Тео наконец решился признаться в чувствах, она в ответ заявила, что тоже любит, но не его… Рухнувшие надежды погребли Тео под собой в тот момент, когда он узнал, что Астория всего лишь играла роль. Лгала. Для того чтобы Драко приревновал и обратил на неё внимание.

Даже после того, как Гринграсс повесилась в его саду, Теодор, будучи жалким, слабым мудаком, обманывал сам себя, считая, всё ещё любит Асторию. Хотя в предсмертной записке она винила его в своей смерти… и даже в том, что Драко так и не полюбил её.

«Чёрт! Совсем не обязательно было этой проклятой запиской тыкать меня носом в мои же недостатки… Я и так жил с ними каждый день собственной жизни!.. Впрочем, какое сейчас это имеет значение…»

Ссутулившись на низком холодном надгробии, Тео начал раскачиваться взад и вперед.

«Я не хотел влюбляться в неё… в Асторию… но влюбился… И эта любовь убила её, а в конечном итоге, чуть не прикончила и меня. Я проигнорировал то глухое и тёмное предчувствие, которое навязчиво шептало, что она нуждается во мне. Потому что змеёныши, не желавшие моего ухода, настояли, чтобы я прекратил потакать Гринграсс и игнорировал её стервозные игры, раз отношения между ними пришли к логическому концу. И вот, пока я был занят тем, что старательно не обращал внимания на её последний отчаянный зов, Астория столь же старательно занялась подготовкой самоубийства: вышла в сад на моём заднем дворе, встала на каменную скамью и повесилась на низко растущей ветке дерева.
А теперь, когда я смог наконец признать и принять тот факт, что люблю Гермиону, оказалось, что она тоже скоро умрёт…»

Теодор чувствовал себя сбитым с толку, потерянным, опустошённым. Он хотел избавиться от этих ощущений. И от невыносимой боли за грудиной. Но чем больше прилагал усилий, пытаясь игнорировать её, тем сильней она становилась. Чем усерднее он пытался утопить собственные чувства в тёмных холодных глубинах забвения, тем настойчивей они поднимались на поверхность души. Тео изо всех сил пытался сдержать их напор, окружая сердце невидимой бронёй равнодушия и холодности, но почему-то некоторые из них, вроде сопереживания… необходимости быть с ней рядом… желания... всё равно просачивались, словно кислота разъедая выставленные им щиты.

«Да что ж они никак не оставят меня в покое?»

Сквозь мучительные раздумья пробился голос Блейза, где-то вдалеке рассказывавший продолжение кошмара. Теодор даже услышал, как Малфой возмущённо расспрашивает друга:

— А почему эти грёбаные вампиры так легко вспыхивали? На самом-то деле они не… Подожди-ка одну чёртову минутку!.. Это что, снова какая-то книга?! Или фильм?! Клянусь всеми бедствиями и пороками, какие только существуют! Если ты мне тут лапшу на уши навешал этой дебильной историей и особенно романом между Эдвардом и Бэллой… Если только вся эта чувствительная дребедень не произошла на самом деле… Я тебя во сне прикончу!

Волна громкого хохота докатилась до Нотта сквозь разделявшее их тёмное пространство, но так и не смогла разрушить окруживший его кокон отчаяния, лишь ещё крепче стянула острые края, почти задушила, подступая к горлу горячим комком.

Судорожно подскочив с места, Тео рванул, куда глаза глядят. Он бежал, бежал и бежал, неуклюже петляя между памятниками, пока совсем не запыхался, пока ноги, под которыми буквально горела земля, не отказались двигаться. Споткнувшись о корень дерева, он со всего маху растянулся на земле, чуть не разбив голову о чьё-то мраморное надгробие. Перевернувшись на спину, Теодор увидел над собой вырезанного в камне ангела и прикрыл глаза, борясь со слезами.

Он мог поклясться, что мраморное изваяние взирало на него с нескрываемым отвращением. Поэтому, разомкнув веки, Тео взглянул в его сторону и устало огрызнулся:

— Да ладно, пошел на хер, тупой истукан.

Наконец он приподнялся, уселся рядом с массивным белым надгробием и, спустя всего несколько секунд, почувствовал на плече чью-то руку.

— Интересно, кто такая была эта Селеста Мельбурн? — услышал он знакомый голос.

«Блейз…»

Качнувшись назад, Нотт почти с облегчением прижался спиной к ногам Забини. Дружеское тепло постепенно перетекало к Тео, пропитывая его умиротворением, помогая выровнять дыхание, остановить слёзы и побороть собственных демонов. Неловко утирая с глаз солёную влагу, он недоумённо спросил:

— Кто? — а сам в это время подумал:

«Я всё-таки плакал, но даже не чувствовал слёз».

— Женщина, на могиле которой ты сейчас расселся, друг любезный, — пояснил Блейз. — Это большое белокаменное надгробие с ангелом принадлежит Селесте Мельбурн, родившейся в 1878 году, а умершей в 1912. Совсем ещё не старуха, верно? Она лежит здесь в окружении Блэков, так что, скорей всего, связана каким-либо родством с матерью Малфоя. Кстати, думаю, что вот прямо в этот момент мы играем в странную игру, которую называют «Надгробный алфавит». Поясняю: нам надо найти могильные плиты, на которых имя или фамилия начинаются на каждую букву алфавита по порядку, начиная с «A» и заканчивая старым добрым «Z», хотя все мы согласились, что «Z» и «X» можно пропустить. Одно только никак не могу понять: почему тогда мы не можем пропустить «Q»?.. Как только соберём всю коллекцию имён и фамилий, снова вернёмся к костру. Наша команда состоит из тебя и меня. Бедная Грейнджер (которая и придумала эту игру) сейчас рыскает по кладбищу в компании Малфоя.

До конца не пришедший в себя Нотт лишь кивнул в ответ на эту тираду.

Чувствуя, что друг нуждается в помощи и поддержке, Блейз чуть крепче сжал ладонь на его плече.

— Селесту можно использовать в игре, ведь её имя начинается с буквы «С», но мы должны оставаться честными и сначала найти надгробия с инициалами на «A» и «B». Грейнджер сказала, что в списке допустимо употребление и имён, и фамилий, смотря что нам подойдёт. Но самое невероятное в том, что она заявила: «Искренне верю, что вы не станете обманывать меня»! Можешь себе такое представить? Ха! Я ей сразу объяснил, что в случае обмана, она о нём никогда даже и не узнает. После этого Грейнджер взяла к себе в команду Малфоя… Вот, — Блейз протянул Тео кусок пергамента, — записывай здесь. Просто возьми палочку и… Слушай! Старая добрая Селеста похоронена рядом с Дунканом Сильвестром Блэком, родившимся в 1863 году и умершем в 1923. Он может стать нашей буквой «D»… Интересно… Наведываются ли они когда-нибудь друг к другу? Ну, ты понимаешь… поздно ночью, втихаря, когда никто живой их не видит…

Тео поднял на Забини ошарашенный взгляд и растерянно пробормотал:

— Что?

Блейз пожал плечами, опустился рядом с ним на колени и задумчиво изрёк:

— А знаешь, вероятно, ты прав… Дункан-то может играть в моей команде и кроме Селесты посещать ещё и вон того Натаниэля Оскара Блэка. Но я предпочитаю верить в то, что он до отвращения гетеросексуален. Я имею в виду: он же похоронен рядом с ангелом!

Тео негромко рассмеялся.

— Ты — больной на всю голову дурак.

Проигнорировав его замечание, Блейз указал на ещё одну могилу.

— Но ты же меня и таким любишь, не так ли?.. Однако, прежде чем мы занесём в наш список Дункана и Селесту, необходимо отыска имена на «A» и «B». Ой, смотри! Там написано «Доротея Антония Расмунссен Блэк». Язык сломать можно! Думаю, она была замужем за Дунканом. Интересно, она знает о нём и Селесте? Ну да ладно, неважно. Главное, мы можем использовать её второе имя, оно как раз на «А». Хорошо, что на надгробии не забыли высечь и его.

Поднявшись с холодной плиты, Тео предупредил:

— Только и остаётся надеяться на то, что после смерти они не стали призраками и не слышат сейчас твой непочтительный трёп, иначе тебя ожидают большие проблемы, — и дружески приобнял Блейза.

— Держу пари, что в этом случае у меня проблем будет гораздо меньше, чем у Дункана, — улыбаясь, парировал тот. — Грейнджер ничего не говорила о том, что мы не можем использовать разные буквы с одной и той же могилы, так что Доротея нам подарит ещё и «B», ведь по мужу она Блэк.

— А как там закончилась твоя страшная история? — Тео спросил, потирая пальцем нос.

Блейз придвинулся ближе и зловеще забормотал:

— Ну, оборотни поотрывали вампирам головы и в конце концов убили их всех, а Бэлла умерла от венерической болезни. Это версия для Малфоя, потому что мне показалось, Эдвард его чем-то зацепил, волосами что ли… Как-то так… — закончил он, ухмыляясь.

Нотт хмыкнул:

— Думаю, ему бы больше понравился Джаспер. Сам понимаешь: ещё один блондинчик, то да сё…

Забини весело пожал плечами, и они отправились разыскивать недостающие имена и фамилии, остановившись лишь, когда Тео внезапно проронил:

— Кстати… Знаешь, ты прав…

— В чём именно? Насчёт Дункана и Селесты или Драко и Эдварда?

Теодор повернулся к другу и, склонив голову, обнял его.

— Я люблю тебя… Ты же понимаешь…

Осторожно погладив спину Тео, Блейз прошептал:

— И я тебя.