– Хочешь еще льда?

– Нет.

– Думаю, тебе нужно еще льда. Твой лоб снова поблескивает от пота.

– Боже, Элис. Оставь меня в покое.

– Не капризничай, я просто пытаюсь помочь.

– Эдвард… – жалуюсь я. – Заставь ее прекратить. Пожалуйста, боже, заставь ее прекратить.

– Элис, – произносит он предупреждающим тоном, его голос звучит где-то справа, и они двое начинают беззвучно перепираться, что заканчивается ее фырканьем и уничижительным взглядом в нашу сторону. Что прекрасно мне подходит, потому что теперь она хотя бы молчит.

– Уверена, если бы Эсми хотела дать ей льда, то его бы уже принесли, – рассудительно говорит моя мама с другого конца комнаты. Она сидит на небольшом складном стуле, выглядя неуместно со своей загорелой кожей, белыми капри и сандалиями.

– Конечно, принесли бы, – соглашается папа. Он стоит у стены, слишком нервничает, чтобы сидеть, и посматривает на часы, возможно, уже в тысячный раз. – Кстати, где она? – Его глаза осматривают комнату, как будто ожидая, что Эсми высунется из тени в любой момент, и останавливаются на Эдварде. – Разве она не должна была уже вернуться?

– Медсестра вызовет ее, когда Белла будет готова, – объясняет Эдвард.

– Что если она не придет сюда вовремя? Медсестра знает, как принимать роды?

– Пап, все под контролем, – устало произношу я. – Прекрати волноваться.

– Жена моего босса родила в машине, Белла. Малыш выскочил из нее прям как из тостера. Конечно, я буду волноваться.

– Чарльз! – Мама выглядит шокированной, но видно, что она удерживается от комментария. – Эдвард и Элис оба здесь. Они доктор и медсестра и никогда не позволял Белле стать тостером.

– Спасибо, мам.

– Я просто говорю, что мы должны быть подготовлены к худшему, – спорит папа.

Родители начинают препираться друг с другом, как и в прежние времена, и Элис постукивает ногой по полу на высокой скорости, активно принимая участие в одной из своих самых раздражающих привычек. Эдвард кладет руку на мое предплечье, избегая проводков капельницы, и говорит мне на ухо:
– Я могу выгнать их, если хочешь.

Он был таким с самого начала беременности: внимательный и вдумчивый, всегда удостоверяющийся, что у меня есть все, что нужно, ручающийся, что я никогда не ношу что-то слишком тяжелое или не нахожусь на ногах слишком долго. Я хотела работать вплоть до даты родов, несмотря на протесты Эдварда, но в мой третий триместр Эсми примкнула к Эдварду, и надо мной взяли верх.

Забавно, что она все равно осталась моим доктором. Я попыталась перейти в другой офис, но я бредила ее местом работы – водопадом, успокаивающей музыкой и кофе – и я просто была не способна расстаться с этим. Когда я назначила следующую встречу у доктора Купера, Эсми, должно быть, забрала мою карточку себе, потому что мне пришлось вынести очередной неловкий осмотр под ее исследованием.

С тех пор я не могла ничего сказать. Тем более узнав о беременности, которая принесла слезы радости ее глазам. Она была так взволнована мыслью о принятии родов нашего ребенка.

Полагаю, Элис была права в нескольких вещах. Хотя бы теперь мне не приходится выбирать между тем, кому разрешить быть в родильной палате: Эсми или маме. Элис ликовала, когда я подняла эту тему, восклицая: «Я же говорила, вот тебе и плюсы того, что Эсми твой вагинальный доктор».

Входит медсестра и заставляет всех, кроме Эдварда, покинуть помещение, чтобы она смогла провести внутренний осмотр. Он держит меня за руку, потирая суставы большим пальцем, и она объявляет, что матка расширилась на семь сантиметров, а затем осматривает капельницу и покидает палату.

Карлайл взлетает в комнату вместе с остальной частью компашки, одетый в нежно-голубые хирургические штаны с соответствующей шапочкой на голове.
– Семь сантиметров? – слышу я его голос. – Ты пытаешься сдерживаться, Белла? Через час я должен провести операцию по смене клапана.

– Пап, можешь вернуться, когда закончишь, – устало говорит Эдвард, отвечая за меня.

– Что? И быть последним человеком, который увидит моего внука?

Карлайл предположил, что это мальчик, с тех пор как мы объявили о беременности, даже притом что мы решили не узнавать пол до рождения. Когда-то он заявил, что я ношу ребенка так же, как носила Эсми Эдварда, независимо от того, что это значит. Эсми, конечно же, знает пол, но я заставила ее поклясться на ее любимой Босоногой графине, что она не скажет ни слова своему мужу.

– О, ты узнал, что это мальчик? – взволнованно говорит мама.

– Конечно, это мальчик, – громко встревает Карлайл. – Посмотрите, как ее разнесло!

Комнату заполняет бранный шепот, и затем все одновременно делают ему выговор. Я просто скачаю головой, совсем не удивляясь этому.

Некоторые вещи никогда не меняются. Мы с Карлайлом продолжили подтрунивать, оскорблять друг друга и пытаться найти друг у друга лучшие качества. Эдвард никогда не понимал этого, и все же он всегда попадался на глупости своего отца, принимая тонкие оскорбления Карлайла и поглощая их, как боксерская груша. Но я давно обнаружила, что это делает его поведение только хуже.

Однажды Карлайл заступился за меня. Два года назад я получила упрек на всю жизнь от дежурного доктора за предписания, которые были написаны и не выполнены за день до этого. Доктор обвинил медсестер в общем в нашей некомпетентности и настоял, чтобы я позвонила старшей медсестре и объяснила, почему пациент еще полностью не выздоровел. Карлайл видел это, отошел поговорить с доктором, и вскоре я получила краткое извинение от врача с гарантией, что он позаботится о проблеме сам.

Это не такое уж благое действо от нормального человека, но небольшой акт доброты от Карлайла доказал, что я нравлюсь ему. Хоть чуть-чуть.

Может быть.

И, несмотря ни на что, чувство взаимно.

Несколько минут спустя приходит Эсми и проверяет меня, затем ее вызывают для чего-то еще. Карлайл говорит медсестре принести ему чашку кофе, и когда она отказывается, он исчезает в кафетерии. Эммет и доктор Хейл – Розали – появляются через полчаса, прямо как раз когда приходит медсестра и снова просит всех покинуть палату.

Матка расширилась на девять сантиметров.

– В любую минуту, – счастливо говорит она, выбрасывая свои перчатки.

Я нервничаю, и в горле сухо, но ни за что я ничего не скажу, иначе Элис попытается засунуть горсть льда мне прямо в глотку. Думала, я готова к этому, посетив курс «Схватки и роды» в колледже и пересмотрев кучу раз ту окровавленную сцену родов в «Немножко беременна». Но нет, даже часы кровавой гадости не могли подготовить меня к этому моменту моей жизни.

Как только они нарядили меня в ночнушку для родов, я схватила Эдварда за рукав рубашки и сказала ему, чтобы он как можно скорее притащил мне эпидуральную анестезию, и мне плевать, что он должен сделать, чтобы получить ее. Я охотно бы закрыла глаза на все, что угодно, если это заставит боль прекратиться. Мне никогда не приходило в голову, что можно использовать эту удивительную форму лечения боли, особенно когда схватки разрушали меня внутри и угрожали раздробить поясницу.

Теперь я едва чувствую что-то ниже талии, и сокращения только лишь унылые, безболезненные давления, каждая схватка приходит и уходит с увеличивающейся последовательностью. На маленьком мониторе выше моей головы видно сердцебиение малыша, быстрее моего собственного, и я замечаю, как Эдвард неоднократно посматривает туда, его глаза переходят вверх, и черты его лица расслабляются с каждым взглядом туда.

Я сказала Эдварду, что он не должен наблюдать за родами – что я не обижусь и все такое – но целый процесс родов, кажется, совсем не беспокоит его. Он был умеренно спокоен все время моих мук, даже когда сокращения начались раньше, чем отошли мои воды. Вероятно, это как-то связано с тем, что он доктор, и вы бы подумали, я вела бы себя так же, как медсестра, но мысль о том, как он разрежет пуповину, и появлении малыша заставляет мои внутренности хотеть сжаться и умереть. Я просто предполагала, что он бы почувствовал то же самое.

Все вновь приходят, но складывается такое ощущение, что проходит пара минут, как медсестра снова их выгоняет, очевидно следуя влагалищному инстинкту. Она проводит итоговый осмотр и объявляет, что матка полностью расширена, и уходит, чтобы вызвать Эсми.

Простая мысль о том, что грядет, заставляет меня немного вспотеть. Эдвард приходит мне на помощь, поднося мне лед, даже не дожидаясь, когда я попрошу, и успокаивающе поглаживает мои волосы. Если бы они позволили, и если бы было больше комнат, думаю, он бы даже сел в постель вместе со мной.

Мама – единственный человек, которому разрешили находиться в палате вместе с нами. Входит Эсми и проводит очередной внутренний осмотр – что, кстати, уже совсем не неловко – и по ее команде люди начинают демонтировать кровать. Мои ноги помещены в стремена, и сверху светит свет, столь большой как гребаное солнце и возможно еще более яркий, освещая мою вагину.

Эсми успокаивающе сжимает мою руку, прежде чем мы начинаем.
– Ну вот и все! Готова? – взволнованно спрашивает она, и все, что я могу сделать, это сгримасничать в ответ.

Ну вот и все.

Эдвард держит меня за руку, его хватка крепкая, и я держусь за него, как будто он моя жизненная опора. Два человека – один с каждой стороны – двигают мои колени назад к моим ушам, и мне приходит в голову, что таким вот способом я вовлекла себя в эту ситуацию – раздвинула ноги. Минус Эсми и яркий свет, конечно же.

– Хорошо, Белла. Ты готова? Когда я скажу, мне нужно, чтобы ты тужилась так сильно и долго, насколько можешь.

Я быстро киваю, концентрируясь на своем дыхании, как она учила меня делать. Вдох через нос, выдох через рот. Вдох через нос, выдох через рот…

– Хорошо, давай сильно потужимся! Давай, Белла! Ту-у-у-ужься-я!

Кроме огромного количества давления, ничто не причиняет боль так, как, я думала, будет. Эпидуральная анестезия – это божья благодать. На лбу появляется испарина, но я приписываю это сильному жару, исходящему от лампы, а не физической работе, которую я выполняю. Эдвард сразу тут как тут, кладет влажное полотенце мне на лоб, пытаясь оказывать поддержку и одновременно изо всех сил стараясь уследить за всем шоу. Несмотря на мой страх, его восторг заразен, и все, о чем я могу думать все время, пока рожаю нашего ребенка, это насколько мне повезло.

Эсми направляет меня через это, говоря мне тужиться, а затем тужиться сильнее. Эдвард сжимает мою руку, затем ногу, и если бы я не была так занята, то, вероятно, рассмеялась бы. Мама с уважением стоит у моей головы и тихо наблюдает.

Напряжение огромно, и вдруг оно быстро исчезает, внезапное облегчение охватывает меня, доставляя удушье. Я смутно вижу движения, как все вдруг начинают действовать, и все, что я вижу, это маленький липкий сверточек в руках Эсми.

Никто не говорит мне пол малыша, и я хочу спросить, но вокруг столько восторга и шума, что я ощущаю себя слишком усталой, чтобы громко произнести слова, дабы меня услышали. Малыш издает глухой крик прежде, чем перерезают пуповину и бросают ее далеко к столу в другом конце комнаты.

Несколько минут спустя Эсми возвращается назад, говоря мне, что мы еще не совсем закончили. Она говорит быстро и решительно, рассказывая как пройти через удаление плаценты, что происходит легко после нескольких долгих минут, и отвлекает меня от остального происходящего в палате. Вокруг подушки – много подушек – подложены под меня, похоже, медицинским лаборантом. Затем кровать повторно демонтируют, мои ноги опускаются, и все, что я хочу знать, где, черт возьми, Эдвард и почему он бросил меня в такой чувствительный для моих эмоций момент. Грудь напрягается, и впервые в жизни я испытываю сокрушительное, подавляющее ощущение, которое заставляет меня чувствовать себя безнадежно задыхающейся, придавливаемой всем, что происходит вокруг меня.

Затем прямо из ниоткуда его губы на моих, его большие пальцы вытирают пот с моих щек, когда он кратко и решительно целует меня.
– Белла, это мальчик, – шепчет он, и потом Эсми около меня, опускает крошечный сверток мне на руки.

У меня никогда не было много опыта с младенцами, но этот отлично устраивается у моей груди, это маленькое тельце теплое и такое невероятно хрупкое. Тоненькие, темные волосики спутаны на его головке, на дюйм выше его глазок, которые плотно закрыты.

Палата заполняется людьми неопределенное количество времени, все кричат и ахают, видя мальчика в моих руках. Здесь громко и много народу, и я чувствую себя эгоисткой; я просто хочу, чтобы все ушли и оставили этот прекрасный момент мне одной. Когда медсестра начинает выгонять всех, кроме Эдварда, из комнаты, на фоне слышен шум против уютной, плавной тишины, окружающей нас.

Эдвард целует меня в лоб, и когда я поворачиваю голову, целует меня в губы.

Когда в комнате остаемся только мы и медсестра, действительность моего состояния накрывает меня, ее присутствие резкий контраст беспокойству, которое обременяло меня несколько моментов ранее. Впервые со своей свадьбы я проливаю слезы радости.



– Слава богу, его волосы не светлые, правда, Белла? – громко шепчет Элис, склоняясь к моей кровати так, чтобы я четко могла ее расслышать. – Представь, если бы он был похож на Карлайла?

Джаспер слегка пихает ее по руке, ошеломленный ее заявлением, но я не могу с собой справиться и улыбаюсь. О, как она права.

После того как медсестра выгнала всех из палаты, она помогла мне с моим первым кормлением грудью, что заняло несколько попыток. Затем она оставила нас троих одних, и вскоре после этого меня переместили в родильное отделение. Детскую кроватку для малыша поставили в моей палате, которая, кстати, снова переполнилась семьей и друзьями.

Эммет берет младенца на руки, осторожно поддерживая его, и маленький мальчик выглядит вовсе крошечным и хрупким на фоне его мускулистой фигуры.

– Думаю, он похож на Эммета, – рассудительно объявляет он. – Разве не так, маленький Эм? О, дерьмо – простите, то есть вот хрень – он открыл глазки! Ему нравится имя!

Мой отец, который, вероятно, единственный человек, не видевший, как он открыл глаза, чуть ли не падает со стула, чтобы засвидетельствовать сие событие.

Мы все еще не выбрали имя. Мы с Эдвардом обсуждали некоторые, что нам нравились, но в конце решили, что подождем, пока не увидим малыша, чтобы понять, подойдет ли ему имя. Может, звучит глупо, но было похоже, что это правильное решение.

До сих пор у нас едва появлялось время для нас троих, чтобы решить, что же мы думаем.

– Он выглядит испуганным, – слышу я голос Эдварда.

– Не, чувак, он в чертовском восторге. То есть в долбанном восторге. Простите.

– Ты не можешь говорить «долбанный» тоже, – говорит Розали.

– С чего это? Это не ругательство.

– Это ненадлежащее. Не хочу, чтобы ты говорил это рядом с нашими детьми.

Два месяца назад Розали призналась, что хочет начать пробовать завести детей прямо после того, как они поженятся. Они помолвились год назад, после того как Эммет начал работать как практикующий медбрат в клинике неотложной помощи. Дата их свадьбы запланирована на ноябрь, чуть больше чем через три месяца.

Я вспоминаю, как несколько лет назад, сидя в гостиной Эммета, она сказала мне, что никогда не хотела иметь детей. И вот опять: когда ты с правильным человеком, все может поменяться.

Стук в дверь заставил всех повернуть головы, и доктор Эллис – которую я начала называть ее сокращенным именем – Тори – больше трех лет назад, чертовски удивив даже саму себя – заходит в палату, ее глаза тут же останавливаются на комочке в руках Эммета.

– Простите за опоздание, – извиняется она, быстро подходя вперед, чтобы обнять сначала меня, затем Эдварда. – У меня была сложная операция. О боже, это наш маленький мужчина? – восклицает она, быстро двигаясь в сторону Эммета и восторгаясь малышом.

Между нами с доктором Эллис долго витала неловкость. Несмотря на наш мирный ланч, стать близкими друзьями не получилось так легко – я все еще полностью не доверяла ей, и думаю, она ощущала мое беспокойство. Она продолжала держать расстояние от Эдварда, пока я наконец не пригласила ее на барбекю в доме Эммета. После того как мы выпили парочку напитков и действительно получили шанс поговорить, напряженность, казалось, сильно ослабилась, стена между нами медленно, но верно исчезала.

Тори сейчас встречается с кем-то уже год, хотя все еще сомнительно, насколько между ними все серьезно. Она помалкивает с деталями, и когда спрашивают, тот ли он самый, она застенчиво отвечает: «Думаю, мы вскоре узнаем».

Как оказалось, ей пришлось нелегко с некоторыми вещами – да и с жизнью вообще. Она не близка со своим отцом, бывшим сенатором, несмотря на то, как Карлайл заставлял все выглядеть, и ее мать умерла, когда ей было четырнадцать. Она принимала антидепрессанты с двадцати четырех лет, и позже я узнала, что тюбик без бирки с таблетками, что она выронила много лет назад в коридоре, был «Тразадоном»^*.
(^* – антидепрессант.)

По словам сейчас она не принимает таблетки, и хорошо справляется без них.

За эти годы она поддерживала свою близкую дружбу с Карлайлом, и когда я наконец спросила ее об этом, ее ответ меня удивил: «Хороших друзей трудно найти», – сказала она, пожав плечами. «Карлайл может быть немного грубым, но он приглядывает за людьми, о которых заботится. Верь этому или нет, иногда он жесток с теми, кого любит больше всего».

Я думаю об Эдварде и надеюсь, что, черт возьми, это правда.

– Как его зовут? – Я слышу, как Тори спрашивает Эдварда.

– Малышу нравится имя Эммет, – быстро говорит Эммет, как будто это должно уладить вопрос.

– Малышу не нравится Эммет.

– Вы всегда можете последовать примеру знаменитостей, – шутит Джаспер. – Коко, Сэвэн, Эппл…

– Эппл – девчачье имя, – встревает Элис.

– Эппл – фруктовое имя, – спорит Эммет.

– И то правда.

– Ну, лично мне нравится имя Манго.

– Слишком девчачье. Мне нравится Авокадо.

– Баттернат^*.
(^* – с англ. «серый орех».)

– Бекон.

– Филе Миньон.

– Печеная картошка.

– Мы думаем об именах или обсуждаем то, что хотим на обед? – перебивает папа. – Потому что я бы не отказался от Филе.

Вскоре малыш начинает плакать, и приходит медсестра и заставляет всех выйти. Уже начинает темнеть, поэтому они говорят, что позволят нам отдохнуть и навестят снова утром.

Медсестра помогает мне с очередным уроком кормления и затем тихо выходит из палаты, позволяя мне закончить самостоятельно. Момент я наблюдаю за малышом, касаясь его шелковисто-мягкого носика кончиком пальца, и он смотрит на меня сонными серовато-зелеными глазами. Как только Эсми увидела их, она утверждала, что они переменятся к ярко-изумрудному цвету глаз Эдварда через несколько месяцев.

Эдвард сидит в глубоком кресле у кровати, тихонько наблюдая за нами. Я машу ему, и он осторожно подходит, медленно ложась рядом со мной, чтобы не потревожить младенца.

Когда малыш заканчивает есть, он срыгивает, я передаю его Эдварду, и с трепетом наблюдаю, как Эдвард легко и с заботой обращается с ним. Я устала – чувствую, что могу проспать несколько недель подряд – но мои глаза не отрываются от сцены рядом со мной, не желая упустить ни один момент.

После отрыжки малыш закрывает глазки, расслабляясь и успокаиваясь в руках Эдварда.

– Полагаю, он наелся, – тихо бормочет Эдвард. Он поворачивается и смотрит на меня. – Белла, ты устала? Я могу сесть в кресло, чтобы ты смогла поспать.

Я качаю головой, поворачиваясь на бок и устраиваясь на груди Эдварда. Он перемещает малыша в правую руку и обнимает меня левой, притягивая ближе к себе.

Мои глаза в мгновение тяжелеют, особенно когда Эдвард начинает потирать пальцами мое предплечье. Особенно когда он поворачивается и целует меня в лоб, его губы задерживаются там, нос проходится по линии моих волос, в то время как он глубоко вздыхает.

Я знаю это чувство. Крепко сжимая их, не желая упустить любой момент даже во сне, я держусь так долго, как могу.

Вон оно совершенство, думаю я, прежде чем засыпаю. И я была бы сумасшедшей, упусти я все это.

Перевод: Rob♥Sten