Пока мы сидели в зоне ожидания перед кабинетом моего гинеколога, Эдвард, казалось, мысленно находился за мили отсюда. Некоторое время я молча смотрела на него, в конце концов пораженно признавая, что никогда не смогу полностью понять, что же творится в его голове.

— У тебя странное выражение лица, — заметила я.

Он с улыбкой повернулся ко мне.

— Я вспоминал о том, как пришел сюда с тобой в первый раз, через неделю после нашего первого свидания. Помнишь?

Я кивнула.

— Мне не верилось, что ты действительно хотел пойти со мной. Мне это до сих пор кажется невероятным, даже столько лет спустя.

— С тобой я бы пошел куда угодно. — Он взял мою руку и поднес к губам. — Хотя тот день был одним из самых стрессовых в моей жизни, ну, по крайней мере, на тот момент.

Тогда мы только начали встречаться и не имели интимных отношений, но когда Эдвард узнал, что я сдавала анализы на выявление ЗППП, он настоял на том, чтобы пойти со мной. Краснеющий, семнадцатилетний девственник держал за руку меня, имеющую багаж из прошлого, который он никогда не сможет полностью осознать. Он решительно настаивал, что я не должна в такой момент быть одна, и мне никогда не приходило в голову, что он тоже мог нервничать.

— Правда? — спросила я.

— Да. Мне казалось, что если у меня и был шанс быть с тобой, то он зависел от того дня, и я должен был доказать тебе, что, несмотря на возраст, указанный в моих правах, я был достаточно взрослым для тебя.

Память подкинула мне воспоминание об Эдварде в самом начале наших отношений — о его невинности, неловкости, его стремлении угодить и том, как отчаянно мы желали достичь момента, когда возраст уже не важен. А теперь разница в восемь лет опять становилась проблемой, хотя и совсем в другом плане, нежели я предполагала.

— Забавно получается. Сейчас я постоянно переживаю, что ты решишь, что я для тебя слишком старая.

Он озадаченно посмотрел на меня.

— Возрастная первородящая. — Я изобразила воздушные кавычки свободной рукой.

— Это термин, применяемый в медицине, а не выражение общественного порицания. Здесь нет ничего такого, просто есть дополнительные риски, о которых мы должны знать, так как мы ждали…

— Ты имеешь в виду, так как я заставила тебя ждать.

— Нет, я говорю — мы ждали. Если бы я знал, что ты примешь это на свой счет, то не стал бы упоминать. Просто подумал, что тебе будет лучше услышать это от меня. Я знаю, что ты чувствительна к теме возраста, и не хотел, чтобы что-то портило этот день. Ты ведь беременна нашим ребенком, сегодня все станет известно официально.

Может быть, для него — да. А мне не нужен был доктор, чтобы подтвердить мою беременность. Тошнота и головокружения служили достаточным доказательством.

Медсестра вызвала меня и, забрав мой анализ мочи, отвела нас в смотровой кабинет. Она сообщила, что я действительно беременна (спасибо, Капитан Очевидность), и начала измерять мой вес и давление. Затем мне велели раздеться ниже пояса и прикрыться бумажной простыней. Выполнив указания, я вернулась в кабинет и стала ждать врача.

А Эдвард в это время едва себя сдерживал, чтобы не заглянуть под простыню.

— Ты подкупил медсестру, чтобы она заставила меня снять штаны? — Я шлепнула его по руке.

— Как будто я не могу заполучить тебя голую дома.

— Ну да, только дома нет мягких столов и подставок для ног. Может, у тебя какой-нибудь извращенный докторский фетиш, в котором ты стесняешься признаться.

— Конечно. — Рассмеялся он и взял зонд, соединенный с устройством для ультразвука. — Ляг, детка. Я хочу засунуть это в тебя.

— Вот ты извращенец. Только ты мог увидеть такую штуку и предположить, что надо запихнуть ее мне между ног.

— Эм, Белла, я ведь учился на медицинском, помнишь? Мне не нужны предположения о назначении любого предмета в этом кабинете.

Я посмотрела на предмет в его руке. Он был длинным и узким, Эдвард не мог быть прав.

— Брехня.

Но он не успел ответить — вошел доктор. Она просмотрела записи медсестры и сказала, что хочет провести УЗИ. Ну и Эдвард оказался прав. Длинный, тонкий зонд действительно отправили туда, но прежде чем Эдвард мог порадоваться своей правоте, на экране появилось изображение.

Оно не было похоже хоть на что-то, но я и не знала, как это вообще должно выглядеть.

— Кажется, все хорошо, — сказала она. — Срок — семь недель, как вы и предполагали. Сердцебиение уверенное.

— Сердцебиение? — переспросила я.

— Это небольшие колебания, — объяснил Эдвард, сжимая мою ладонь. Наши взгляды были прикованы к экрану, на его лице была широкая улыбка. Не думала, что когда-либо видела его таким счастливым.

Когда обследование завершилось, доктор распечатала два изображения. Одно она отдала Эдварду, а второе прикрепила к моей карте и начала заваливать меня вопросами. Казалось, что это было лишним, так как медсестра спрашивала у меня ровно то же самое не более получаса назад.

— Это ваша первая беременность? — спросила врач.

До этого момента.

— Да.

Я знала, что неконтролируемый энтузиазм заставил Эдварда ответить за меня. Но я не злилась на него, хотя это делало мое признание еще более неудобным.

Уставившись на руки, я поправила его.

— Вообще-то, это вторая.

Доктор полистала карту.

— Когда была предыдущая?

— Семнадцать лет назад.

— Она завершилась удачными родами?

— Нет. Это важно? — Не то чтобы мне не нравилось это обсуждать, меня просто раздражало, что она не могла прочесть это в моей карте.

— Я знаю, что вам может быть больно обсуждать это, но знание вашей полной истории поможет нам подготовиться и выявить возможные проблемы прежде, чем ситуация выйдет из-под контроля.

— Там все должно быть. Я наблюдаюсь в этой клинике уже долгое время, у вас точно должна быть вся информация.

Она снова пролистала историю.

— Таких записей нет. Мы потратим лишь несколько минут на обновление информации о вас.

Неужели я в свои двадцать и правда жила в отрицании?

И хотя было странно подумать, что я могла скрыть что-то настолько важное, вроде моей истории болезни, в то же время не так уж удивительно, только чертовски неудобно. Сегодняшний день должен был стать счастливым.

— На каком сроке произошел выкидыш? — уточнила она.

— Его не было.

Она кивнула и записала. Благодаря профессионализму ее лицо не выражало никаких эмоций или осуждения, поэтому я предпочла сосредоточиться на ней, а не встречаться взглядом с Эдвардом. После того, как я сообщила просто сумасшедшее количество ненужной информации, доктор сказала, что на сегодня достаточно, и назначила новый прием через три недели.

Я избегала прямого контакта со взглядом Эдварда, пока мы шли к машине, но он не позволил бы мне долго уворачиваться. Он подвел меня к пассажирскому месту и вместо того, чтобы открыть дверь, зажал меня в ловушку между собой и машиной.

— Посмотри на меня, Белла.

Я сложила руки на груди, прежде чем поднять на него глаза.

— Прости, — сказал он. — Я был так взбудоражен, что просто не думал.

— Тогда почему ты молчал все это время? Должен был догадаться, что я восприму это как осуждение с твоей стороны.

Он вздохнул.

— Я ничего не говорил, потому что боялся все опять испортить и сказать что-то не то. Если мое поведение показалось тебе осуждающим, то я не специально. Твоя реакция справедлива, извини, что заставил тебя плохо себя чувствовать.

Самое раздражающее в браке с психиатром — его постоянные выражения как из учебника.

— Мы можем поговорить без мозгоправских штучек и не на парковке у гинекологии?

— Хорошо. — Он сделал шаг в сторону и открыл мне дверь. — Но, чтобы ты знала, тактика избегания тебе не поможет.

Фыркнув, я села в машину. Если я что-то и вынесла из нашей совместной жизни вот уже на протяжении семи с небольшим лет, так это то, что уйти от неудобного разговора невозможно. Эдвард был уверен, что успех наших отношений в долгосрочной перспективе зависит от решения проблем сразу же, а не откладывания их в долгий ящик. Он был прав, но легче от этого не становилось. Всю дорогу до дома я пролистывала стопку листовок и брошюр о беременности, стараясь не поддаться обволакивающему чувству страха. Посчитав, что битва все равно проиграна, я оставила бумаги на коленях. На самом верху лежала брошюра с названием «Беременность после тридцати пяти: Что нужно знать».

Эдвард начал с того места, на котором остановился, как только мы зашли домой.

— Хотя впредь я обещаю больше не отвечать за тебя на приемах врача, все это — чувства, воспоминания, страхи — рано или поздно должно выйти наружу.

— Может, позволишь мне хотя бы разуться? Мы дома только тридцать секунд…

— Вообще-то, мы здесь находимся уже минуту и двенадцать секунд.

Эдвард просто был Эдвардом — в его гениальном мозге был собственный метроном, который постоянно отсчитывал удары, давая ему жутковатое ощущение времени. Я поняла, что боль от неминуемого разговора будет мимолетной и вскоре исчезнет, а вот его любовь — нет.

— Если мы не разберемся с этим сейчас, ситуация выйдет из-под контроля, — уже гораздо мягче произнес он.

— У тебя когда-нибудь бывают моменты, когда ты думаешь «Твою мать, что я наделал?»

— У всех бывают. — Он сел на диван и усадил меня к себе на колени.

— Я о чем — у нас будет ребенок. У тебя и меня. Неужели ты не нервничаешь?

— Конечно, нервничаю. Воспитание ребенка — огромная ответственность, но я никогда не сомневался в своей способности сделать это.

— В том-то и дело, что я сомневаюсь. Когда-то в прошлом я пошла в ванную и пописала на тест. Когда наконец набралась смелости взглянуть на него, увидела две полоски, хотя молилась, чтобы там была одна. Поразмыслив о масштабах бедствия и отчаявшись, я позвонила матери.

Кивок Эдварда напомнил мне, что говорить об этом не обязательно, если мне не хочется, что он не забыл о том, какой ответ дала мне мать — величайшим сожалением ее жизни стало мое рождение, когда ей было восемнадцать, поэтому лучшее, что я могла сделать — избавиться от ребенка. И хотя мне было больно слышать ее слова, они помогли мне принять решение без лишних сожалений. В то время я часто желала, чтобы вообще не появлялась на свет. Я искренне верила: так было бы лучше для всех — включая меня, — поэтому сделала тот выбор, который должна была сделать моя мать. И поскольку мой бывший парень не хотел иметь со мной ничего общего, моя лучшая подруга Элис отвезла меня в клинику и оплатила процедуру.

— Ты не твоя мать, Белла.

— Я знаю. — Но разве мы не становимся похожими на своих родителей?

Он обхватил мое лицо.

— Уверена?

— Я знаю, что должна была спросить тебя до того, как удалила спираль, но ты действительно хочешь ребенка от женщины, которая сомневалась в способности к материнству и решила, что она не готова к этому?

— Была. Ты была не готова в прошлом. Ты закончила учебу, финансово обеспечена, у тебя есть муж, который тебя боготворит. Ребенок будет не у тебя, он будет у нас.

— Знаешь, если бы я не… — У меня не получилось произнести это вслух, поэтому я даже не стала пытаться. — Я не жалею. Это делает меня ужасной?

— Нет. Просто… честной. Сожаление — бесполезное чувство, у нас нет возможности изменить прошлое.

Он был прав, и я это знала. И все же я чувствовала, что мне нужно погрустить об этом сейчас, когда я была взрослой и осознавала последствия, а не молоденькой испуганной девушкой, которая верила, что жизнь — это наказание.

— Как я могу помочь тебе? — спросил он.

— Просто обними.

И он обнял. И хотя я плакала до самой ночи, он ни разу не ослабил кольцо своих рук — вот к чему мы пришли. Все мое принадлежало ему, потому что он ценил все. Ему одинаково принадлежали моя любовь и мой позор, хорошее и плохое, и так будет до последнего его вздоха. Такое обещание он дал мне еще до обмена кольцами. Его непоколебимое принятие меня делало все слова ненужными.

Я была не одна.