Сама жизнь – это лишь видение.
Сон.
Кроме пространства и вас, ничего больше не существует.
А вы – всего лишь мысль.

Приключения Марка Твена.

---

В комнате они сидят в одиночестве.

Поджав губы, она ерзает на своем месте.

— Ты знаешь, что мы тут делаем?

Он рассеянно качает головой.

— Нет. Я тебя знаю?

— Я так не думаю, — она разглядывает белоснежные стены комнаты. — Но почему-то мне кажется, что мы будем вместе вечность. Будто мы влюблены и все такое.

Он чуть прищуривается, смотря на нее.

— Да-а. Я тоже это чувствую.

Она кивает и опускает глаза на свои руки.

— Значит, мы влюблены. Или должны быть. Это мы знаем.

— Ну раз будем вечность вместе, тебе следует знать мое имя, я Эдвард.

Она разглядывает его. Красивый, с бронзовыми волосами и поразительно бледной кожей. Все в нем поражает. Он словно вышел из ее самых диких снов. Само совершенство. Но вот определить цвет глаз она не может.

— Белла, — представляется, приглядывается в попытке разгадать загадку с цветом. — Какого цвета у тебя глаза?

Он отводит взгляд в сторону на пустую стену, потирая подбородок, который, возможно, покрыт щетиной, а может, и нет.

— Это еще не решено.

Она растерянно морщит нос.

— В смысле? Твой цвет глаз – это твой цвет глаз.

Он недовольно смотрит на нее.

— Многое во мне подвержено изменению. Мне кажется, что иногда я человек, а иногда кто-то совсем другой. И, думаю, это и определяет цвет моих глаз.

Белла смущается, но почему-то не удивляется. Кивает.

— А мне кажется, что я мечусь между тем, чтобы упасть в твои объятия, несмотря на все ужасные вещи, которые ты, вероятно, наделал, и продинамить, сбежав от тебя, как женщина двадцать первого века.

— Есть ли у тебя причины и хочу ли я, чтобы ты бежала, тоже не определено.

— Ну а что определено? — интересуется она.

— Похоже, я перегибаю палку с заботой о тебе. Ты часто падаешь или вроде того? — любопытничает он.

Белла кивает, мысль о неуклюжести что-то затрагивает в ней.

— Типа того. Кажется, я притягиваю опасности.

— Это бы объяснило желание защитить тебя от всего на свете. Даже пылинка на твоем плече меня нервирует.

Белла смотрит на свое плечо и смахивает не-пылинку.

— Не пылинка, перхоть.

Эдвард краснеет, а может, и нет.

— Ты пробовала шампунь от перхоти “Head &Shoulders”?

Белла закатывает глаза, поскольку такой разговор не первый.

— Да, но запах омерзителен, особенно от медицинского. И чего ты вообще спрашиваешь? Это назойливо.

— Это ты сказала, что мы будем вместе вечность. Все равно бы всплыло.

— Туше.

Эдвард неловко мнется.

— А где тут дверь-то?

Они с Беллой находят белую дверь за стулом Эдварда. Такая же белая, как и вся комната, только у нее нет ручки.

— А что будет, если нам нужно в туалет или еще чего?

Белла приподнимает бровь.

— Ты про туалет, в который тебе, может надо, а может и нет?

Эдвард улыбается ей в ответ. На его взгляд, влюбиться в Беллу будет несложно. Не то чтобы у него был выбор, поскольку в комнате без окон и с дверью без ручки она единственная.

— Правда. Но тебе, скорее всего, придется.

Белла вздыхает.

— Да, когда-нибудь.

Она замечает его одежду. Темные джинсы, которые можно счесть неофициальными, но изящными, зеленая рубашка с закатанными к локтям рукавами, хотя для более формальной обстановки их можно опустить. Белла оглядывает себя. Футболка, джинсы и конверсы.

— Я так понимаю, мой гардероб нечасто меняется.

— Как тебе повезло.

— А почему эта комната вся белая? Стулья. Стены и полы. Бесполезная дверь. Все кажется таким странным, — говорит Белла осматриваясь. Лампочек над головой не видно. И откуда тогда свет?

— Не знаю. Это напоминает мне зону нейтралитета. Может, там мы и находимся, — предполагает Эдвард, задаваясь тем же вопросом, что и Белла, по поводу света.

— Заключенные на зоне нейтралитета. Иронично, — небрежно бросает она, теребя подол фанатской футболки без названия группы на ней.

— Или больница. Там так же стерильно…

— Может, комната ожидания, — перебивает она.

— Ожидания? А чего нам ждать? — спрашивает Эдвард хмурясь.

Она решает не реагировать на цинизм в его голосе.

— Смерти. Жизни. Похода в уборную.

— Какая ты поэтичная, — шутит он, замечая, как шоколадные локоны обрамляют ее бледное лицо.

— Думаю, это одна из… неизменных моих черт. Предопределенная черта, если будет угодно, — Белла затихает, пока раздумывает. — Какие еще твои неизменные черты?

Эдвард чуть выпрямляется, готовый наконец-то хоть немного разобраться с ситуацией, в которой оказался со своей Беллой.

— Про желание защитить уже было. Я, хм, большую часть времени провожу в раздумьях. Мне нравятся брюнетки… нет, не так. Мне нравишься ты.

— Как мило, — хихикает Белла. — Если тебя это утешит, ты мне тоже нравишься, — она глядит на себя, затем на него. — Ну, похоже, я девчонка, не вылезающая из футболок и джинсов. А еще я уверена, что люблю книги и непонятные фильмы, о которых неизвестно большой аудитории. Типа “1408” с Джоном Кьюсаком и Самуэлем Л. Джексоном.

— Фильм про то, как он застрял в комнате. Подходяще, — смеется Эдвард про себя.

Белла подпрыгивает, закрывая ему рот рукой.

— Спойлеры!

— Для кого? Кто зрители? — раздраженно интересуется тот, убирая ее руку ото рта. — Мы выступаем?

— Типа того…

— Актеры? — давит он.

— Не совсем… как… не знаю, — вздыхает она. Смотрит, как Эдвард сжимает переносицу. — Ты часто так делаешь! — восклицает Белла, показывая на него и заставляя замереть от неожиданного крика. — Зажимаешь переносицу! Это твоя черта.

В изумлении Эдвард смотрит на нее, затем на свою руку и обратно.

— Ты права. Знакомый жест. Думаю, я не совсем чистый лист.

— Чистый лист, — бормочет Белла, вернувшись на стул. — Мы чистые листы, Эдвард. В нас есть пара неотъемлемых черт, но большая часть того, что делает нас собой, не решена.

Он склоняется к ней ближе.

— Кем не решена?

— Тем, кто нас тут держит.

— Ты про Бога или типа него?

Белла прикусывает губу.

— Я не знаю, религиозна ли я. Наверное, это одна из нерешенных вещей.

Эдвард сжимает подлокотник.

— Я тоже, — его пробирает злость. — Знаешь, меня уже достали все эти переменные. Такое ощущение, что моего ничего нет. Я словно комок глины, из которого лепят то, что нравится высшей силе, причем она, может существует, а может нет. Это сбивает с толку.

В поддержке Белла накрывает его руку своей и легонько сжимает.

— Мне жаль, что ты так думаешь. Но ты есть ты. Убери все переменные, и ты будешь замечательным мужчиной, которого я люблю, — с теплотой говорит она, переплетая их пальцы.

Он шумно выдыхает.

— Тебе легко говорить. Твой характер установлен, красотка-брюнетка с карими глазами и фарфоровой кожей, немного неуклюжая, любишь одеваться с комфортом…

— Ты считаешь меня красоткой? — перебивает она, польщенная, но он продолжает.

— Я же? Я даже не знаю, кто я такой. Опасен ли для тебя. И нужно мне ходить в туалет или нет! — вырвав руку, он начинает расхаживать по комнате. Обуздав волнение, он опирается на белоснежную стену рукой, второй проводит по волосам. Ему надо успокоиться ради Беллы. Не хочется напугать ее.

Белла тихо подходит к нему сзади и кладет руку на спину.

— Ты часто трогаешь волосы. Легко заводишься, но не позволяешь гневу надолго завладевать тобой. Обычно если я говорю с тобой, тебе становится лучше, — с теплой улыбкой она обнимает его. — Ты вспыльчивый мужчина, который любит всеми фибрами души, Эдвард. Отсутствие неопределенных мелочей этого не отнимет.

Он смущенно вздыхает.

— Не удивительно, что я тебя люблю, Белла. Ты будто знаешь, что сказать, — Эдвард разворачивается и, опираясь на стену, притягивает Беллу к груди. Она улыбается ему и обнимает за шею.

Без задней мысли он наклоняется и прижимается к ее пухлым губам, естественно, поцелуй выходит волнующим, отчего они оба загораются. Сладкий, нежный, но одновременно жаркий и страстный, и вскоре они не могут оторваться друг от друга. Когда же это происходит, они соприкасаются лбами, и Эдвард ведет пальцами через ее шелковистые волосы с перхотью.

— Я жду свадьбы, а может и нет, — шепчет Белла. Эдвард понимающе кивает.

— И я.

Они расходятся и возвращаются на места. Устроившись, погружаются в тишину. С шумным вздохом Белла сползает на стуле.

— С тобой тут сидеть, конечно, весело, но меня все больше интересует, есть ли вообще во всем этом смысл.

— Давай просто поговорим, — предлагает Эдварда, усаживаясь поудобнее.

— О чем?

— Перхоть?

— Новая тема.

— Угадай что? — говорит Эдвард, не встречаясь с ней взглядом.

— Что?

— Вероятно, я хочу тебя убить, а может нет.

— Хорошо, — тянет Белла, не зная, сказать ли ей “я лучше умру, чем буду держаться в стороне от тебя”, или заколотить в дверь.

— И выпить твоей крови.

— Возможно, не такая это и шикарная история любви.

— Это история любви?

— А разве они не все про любовь? Это одно из неизменных качеств.

Эдвард кивает.

— Правда. Но не переживай. Желание убить тебя еще колеблется. Тут я тебе навредить не могу, милая.

Скрестив ноги, Белла подается вперед.

— Ты так говоришь, предполагая, что есть другие места, куда мы можем пойти.

— Места, где мы были, — добавляет Эдвард.

— Да. Значит, за стенами этой комнаты есть мир.

— Ну, очевидно, тут же дверь.

— Дверь, которую не открыть, — парирует Белла.

— Такого не существует.

— Может, эта дверь даже не стоит того, чтобы ее открывали, — замерев, она устремляет взгляд в пустоту. — Может, там ничего нет. Возможно, мы все, что тут есть. Мы представители человечества и того, что любовь между двумя людьми бесконечна, и есть всего несколько настоящих истин вне пределов нашей гонки за этой безусловной любовью. Возможно, иррационально. Остальное отдано на волю случая. Нет, не случая – решения кого-то из высших сил. Если мы вообще существуем. Может, мы просто случайная мысль какого-то создания. Если это создание существует, — размышляет она, представляя на стене узоры.

— Ты предполагаешь, что мы единственные представители человечества? Но моя человечность не абсолютна, — возражает Эдвард и чуть не пинает себя за то, что подогревает ее интерес к этой безумной теме. Но тут делать тоже особо нечего.

— Быть может, нет. Не исключено, что мы представители всех сознательных существ. Организмов, способных разумно мыслить. А, может, все создания, люди и прочие, просто имеют глубокую связь, преодолевающую границы между видами, — Белла вздыхает, потирая виски после всех этих размышлений на тему их существования.

— Хочешь сказать, что смысл нашей жизни, если мы вообще живем, в том, чтобы быть уморительно детальной аллегорией для живых созданий?

— Я говорю, что такое возможно.

— А, может, мы просто два человека, застрявших в одной комнате, которым по воле судьбы суждено быть вместе до скончания времен, — вздыхает Эдвард, потирая лоб от возможной головной боли после ее речи.

— И такое возможно.

— Завязывай философствовать.

Белла смеется над собой, вернувшись к реальности.

— Это моя неизменная черта?

— Должно быть, так? Иначе бы ее не было, — заключает Эдвард. Она садится и стучит пальцем по подбородку.

— Значит, ты говоришь, будто все мои поступки тут – неизменная правда о моем характере, иначе бы я не могла этого делать, — утвердительно говорит она. — А что, если попытаться развить личные качества? Только мои?

— Такое возможно? — уточняет он потрясенно. Интересно, а он так может? — Это разве не против правил?

— А есть правила? — задает она вопрос.

— Пожалуй, можем узнать, — задумывается он. — Но такое чувство, что мы тут с Богом играем.

— С Богом, в которого верим, а может, нет, — поправляет она.

— Именно, — соглашается он.

— Ладно! — Белла хлопает в ладоши, готовая придумать себе новую черту. — Мое любимое времяпрепровождение, если не считать книг, наблюдение за птицами, — Белла смотрит в потолок, ожидая удара молнии или еще чего. — Я это сделала?

Эдвард качает головой.

— Нет, думаю, ты только определила готовность испытать границы как свою устойчивую черту. И скучность. Белла, ну правда? Наблюдение за птицами?

Она его игнорирует.

— Но не испытай я границы, стала бы моя готовность к этому моей неотъемлемой чертой? — спрашивает она, чувствуя, что ходит по кругу.

— Неважно, поскольку ты уже сделала это.

— Нет, нет, нет! — кричит Белла, обхватывая себя в попытке утешить. Ей нельзя терять мысль. — Что, если бы я радикально изменила что-то в себе? Должно бы это стать истинной правдой?

Протянув руки, Эдвард притягивает девушку к себе и начинает нежно гладить ее по руке.

— Родная, я сомневаюсь, что ты можешь так. Ты личность. Ты не можешь просто изменить в себе что-то фундаментальное. Не до конца, во всяком случае.

Со вздохом она прижимается к нему ближе.

— Значит, выхода нет, — она втягивает его чарующий аромат. — Ну, во всяком случае, у меня есть ты.

— Да, во всяком случае, мы есть друг у друга, — он целует ее макушку и обнимает.

Она возвращается на свое место, поправляя стул.

— Почему мы такие? Такое чувство, что мы ждем. Ждем, когда кто-то решит, кто мы, — ее взгляд упирается в стены, желая, чтобы там появились картинки.

— Может, это нормально и такое происходит со всеми. Надеюсь, всех сводят по парам, как нас, — его губы изгибаются в кривоватой улыбке, отчего ее сердце трепещет.

Она улыбается ему и снова возвращается к стене.

— Что, если мы… все люди? Что, если на нашей основе создали людей, и мир просто наполнен нашими вариациями? — бормочет она.

— Это ужасно эгоистично, — шутит он, и она смеется.

— Да, это было глупо. Не всем женщинам нравится разумно одеваться, и не все мужчины конфликтуют по поводу собственной человечности. Так что мы не все люди. Возможно, некоторые.

— Будь это правдой, наверное, мы бы знали.

— Не совсем. Разве не в этом приключение жизни? Найти, в чем ее смысл? — мечтательно тянет она.

— Если можешь назвать это жизнью, — ворчит Эдвард, опирая голову на руку.

— Я мыслю, следовательно существую, — самодовольно заявляет она.

— Но ты только сейчас говорила, что нас может и не существовать, — опровергает он.

— Если нас нет, то и жизни нет, так? Я сказала, что предположительно, ради спора, мы живем, — заключает она, не желая позволить Эдварду растоптать ее теории. — Это будет даже вроде как честью стать основой жизни. В чисто приятном для эго смысле.

— Напротив, я бы чувствовал себя использованным, — бурчит он.

Она усмехается.

— Так, по-твоему, мы, по сути, блаженные шлюхи?

— Я бы не стал, а может и стал говорить так грубо, но да, в каком-то смысле, — смеется Эдвард над резюме Беллы. — Скорее, больше как безличные манекены, ожидающие, когда их нарядят.

— Мы не безличные. В нас есть свои качества, подходящие нашим отношениям. Так что, думаю, можем смело откинуть это предположение.

— Прежде всего, предположение твое, про основу человечества и прочее, — напоминает он, смотря ей в глаза. Встает. — Так что, если мы не блаженные манекены, то кто мы? — повернувшись к ней спиной, он смотрит на дверь, которая никуда не делась, желая, чтобы она открылась и положила конец этим бесполезным размышлениям.

— Я практически уверена, что мы разумны, но не обязательно на том же уровне, как и остальные создания. Можно допустить, что мы правители их мира. Их боги, — предполагает Белла.

— Будь это правдой, мы могли бы открыть дверь, — замечает он, не в силах оторвать глаз от двери без ручки. — И снова возвращаемся к эгоизму, любимая, — шутит он, но на нее не смотрит. — Что же, вернемся к теории о манекенах, может, мы чистые листы, хотя не обязательно, будто для человечества.

— Если не для человечества, тогда для чего, Эдвард? — спрашивает она в ответ, не совсем понимая, к чему он ведет.

— Может быть, мы существа мысли и чувств. Вероятно, мы оживаем от одной только мысли; сам процесс фантазии о ком-то или о чем-то претворяет это в жизнь, — бормочет он, подходя ближе к двери, сам того не замечая.

Белла тревожно смеется.

— И ты еще мне говоришь завязывать с философией.

Он отрывает глаза от двери, которая ничего не делала для привлечения его внимания.

— Да, может, это все понапрасну, Белла. Может, мы проведем тут остаток вечности. Запертыми до конца своих дней в этой комнате с двумя стульями и не открывающейся дверью.

— Ходить в уборную будет неловко, — небрежно замечает Белла, пытаясь поднять настроение. — К тому же что-нибудь произойдет. Где мы были до того, как попали сюда?

Эдвард в замешательстве морщит нос.

— Не знаю. Нигде? Везде?

Откинувшись на спинку стула, она успокаивается.

— Я не волнуюсь, Эдвард. Все эти разговоры, существуем мы или нет, каков смысл нашей жизни, что ждет нас в будущем – через это проходят все люди. В конце этого бесконечного дня мы останемся просто людьми. Только и всего.

Он выдыхает, избавляясь от негативных ощущений.

— Ты права. Мне нужна только ты. Даже если мы будем здесь, пока вселенная не разорвется, я все равно буду самой везучей душой, поскольку проведу свое время с тобой. Моей второй половинкой, — он возвращается на стул, и они вновь усаживаются, как сидели изначально.

Ее улыбка скромная, но искренняя.

— Душой, которую ты веришь или не веришь, что имеешь.

Ответная улыбка Эдварда отражает ее, но он серьезен, и в его глазах стоят слезы, которые, может могут, а может и нет существовать.

— Я верю, что она у меня есть, Белла. У нас есть.

Движение душ стихает при звуке поворачивающейся с другой стороны ручки в мертвенно тихой комнате.

Взгляд Беллы не отрывается от проема, и Эдвард поворачивается разглядеть его получше. Комнату освещает самый яркий белый свет, какой только существует, утирая нос остальному белому в помещении. Этот свет не просто белый, это цвет созидания.

— Пора, — шепчет она.

Они встают, берутся за руки, не отводя глаз от света. Идут к двери, и с каждым шагом светить начинает все ярче. Они не боятся.

Он останавливает их в шаге от края.

— Несмотря ни на что, независимо от того, кем мы станет, я хочу, чтобы ты знала, я всегда буду твоим Эдвардом, — шепчет он, поддаваясь переполняющим эмоциям. Он понимает, что вряд ли они вспомнят время, проведенное вместе в этой комнате, там, куда направляются (может, даже когда вернутся сюда), но в душе… в самой своей сути, они всегда будут помнить. Без малейшей тревоги он встречает новый мир, зная, что там будет Белла.

Белла в знак поддержки сжимает его руку.

— А я всегда буду твоей Беллой.

Мысли оживают, когда они переступают порог между областью возможностей и существованием.

---

---

Переводчик: ButterCup
Редактор: tatyana-gr
Форум