Я боюсь летать на самолетах только потому, что в жизни мне такое доводилось не часто. Если не считать переезда в Нью-Йорк, и, думается, теперь стоит учесть и спасение из реки на вертолете Эдварда, больше я ни разу не летала. Если с семьей мы куда-то и ездили, то обычно в Калифорнию, максимум, на что мы замахивались — Сан-Диего. Хотя как-то раз съездили в Аризону полюбоваться Гранд-Каньоном.
Большинство моих друзей на рождественские и весенние каникулы ездили со своими семьями по тропическим странам. Оттуда они возвращались загорелыми, а карты памяти были напичканы фотографиями. Ну а масштабы отдыха моего семейства ограничивались турпоходами и экскурсиями. Возможно, не так экзотично, как привыкли проводить отдых мои друзья, но благодаря этим вылазкам я оценила красоту и разнообразие западного побережья. Несмотря на то, что я довольно долго обитаю в Нью-Йорке, жизнь здесь не сравнится с возвращением домой. Даже при таких ужасных обстоятельствах, есть в том положительные стороны.
Самолет Эдварда, как и все, что ему принадлежит, оснащен всеми возможными удобствами и не только: полный бар и кухня, шесть спален с огромными кроватями и смежными ванными комнатами, высокоскоростной интернет и салон в конце лайнера, который может служить как залом для переговоров, так и кинотеатром. После взлета звуконепроницаемая отделка внутри самолета блокирует гул двигателей и рев неистовствующего снаружи ветра. Становится так тихо, что в какую-то минуту я забываю, что мы находимся в воздухе.
В первом салоне Элис, Роуз и я сидим каждая в кожаных креслах с высокими спинками — таких больших, что мы легко можем вертеться в них по кругу, пока не затошнит. Папа, Эдвард, Эммет и Джаспер сидят в таких же креслах через проход от нас и рассматривают большую схематичную карту порта в Сиэтле. Наш пилот — Рэндалл.
— Контейнеры Вольтуревского всегда прибывают на восьмой причал. Там происходит отгрузка навалом.
— Что такое отгрузка навалом, Чарли? — спрашивает Эдвард, еле скрывая свое нетерпение.
Губы отца подергивает легкая улыбка.
— Ты вроде упоминал, что владеешь собственной судоходной компанией.
— Я сказал, что являюсь совладельцем судоходной компании. Но не говорил, что вникаю во все детали. Больший интерес для меня представляет ежегодная прибыль от нее.
— Отгрузка навалом означает, что весь груз выгружается вручную. Вольтуревский использует этот метод, потому что во время разгрузки товар, отмеченный знаком XD, откладывается в сторону и рассортировывается по разным частям порта. Потом только его погружают на грузовики или вагоны и развозят по всей чертовой округе.
Эммет хмурится:
— Рискованно. Слишком заметная операция.
— Именно. Все проделывается в открытую, поэтому что там прятать? С точки зрения обычного наблюдателя, если бы я хотел что-то скрыть, то и вел бы себя именно так. Не говоря уж о том, что весь груз упакован и опечатан.
— Маскировка, — кивнув, произносит Эдвард. Впервые он кажется впечатленным словами моего отца.
— Однако в последний раз что-то изменилось. Твое судно прибыло в шестьдесят второй порт и оставалось нетронутым, дожидаясь, когда разгрузят контейнер. Люди Вольтуревского сообщили мне, что тот не хочет его вручную распаковывать, а, значит, при одном только взгляде содержимое может вызвать подозрение, поэтому контейнер отправился в прежнее место. Так его было намного легче спрятать.
— Где контейнер? — спрашивает Эдвард.
Отец снова осматривает карту.
— После того как контейнер прибыл на берег, я стер из компьютерной базы декларацию, соответственно и отчета тоже нет. Потом я перевез его на грузовике вот сюда. — Его палец кружит над столом и приземляется на большой пустой квадрат в нижнем углу карты.
— Кладбище кораблей, — замечает Джаспер.
Папа кивает.
— Да, туда сливают отжившие свое контейнеры. После определенного количества лет и путешествий, они, почти разрушенные, отправляются к той груде металла на демонтаж и переработку.
— Можно с уверенностью предположить, что он еще там? — спрашивает Эдвард.
— В последнюю ночь перед моим отъездом он был на месте, и никто не планировал продать его, чтобы сдать в лом. Большая часть там и останется и будет ржаветь с исходом времени.
Роуз прикрывает рот ладошкой и громко протяжно зевает.
Эммет смотрит на нее, приподняв брови.
— Вашему Высочеству скучно с нами?
— Каким бы захватывающим ваш рассказ ни был, моя красота пострадает, если я не посплю в полдень, поэтому сейчас я предпочту удалиться в свою королевскую опочивальню. — Роуз хватает Элис за руку и выдергивает подругу из кресла.
— Эй! — Элис вырывается из хватки Роуз, но покорно бредет за ней в хвостовую часть самолета.
— Белла, ты с нами? — спрашивает она.
Я качаю головой.
— Пока побуду здесь.
— Разбуди нас, когда приземлимся в Сиэтле, — бросает через плечо Роуз. Мои подруги старательно покачивают натренированными бедрами на каждом шагу. Джаспер и Эммет не сводят с них глаз, пока девушки не исчезают из вида в самой дальней комнате.
— Итак, когда мы найдем контейнер, как вы собираетесь извлечь его оттуда? — спрашивает отец.
Эдвард опирается подбородком на руки, смотря на карту так, словно на бумаге вдруг из ниоткуда нарисуется ответ. Он сидит, не шелохнувшись, и, пристально вглядевшись в него, я замечаю, как каждая черточка его лица морщится, пока в голове у него прокручиваются подсчеты и соображения. Я представляю его мозг как собрание микрочипов, спаянных вспышками гудящего света.
— Пригоним грузовик? — выжидающе смотрит на босса Джаспер.
— Есть у вас варианты, сколько весит контейнер? — спрашивает Эдвард.
Папа пожимает плечами.
— Твоя декларация заявляет восемьдесят три сотни фунтов . Понятия не имею, правда это или нет.
Эдвард вздыхает.
— Нам нужно думать как Вольтуревский. Как бы он извлек его?
Мужчины замолкают, глядя друг на друга.
— Спасибо, Чарли. Твоя помощь бесценна. — Эдвард показывает в сторону коридора, ведущего в хвостовую часть. — Располагайся в гостевой комнате, пока я совещаюсь со своей командой.
Отец встает и смотрит на меня, раскачивающуюся в кресле.
— Эм, Белла? Можно тебя на минутку? — Краем глаза он косится на Эдварда, который впервые с тех пор, как мы покинули мою квартирку, решается посмотреть на меня. Его взгляд — единственный признак того, что он помнит о моем нахождении на этом самолете.
Я киваю и иду за отцом в одну из спален. Он закрывает за нами дверь.
По правому крылу самолета — густой пушистый ковер из облаков. Ярко-синее небо простирается до горизонта, насколько могу я судить, смотря в маленький иллюминатор. Над каждым окном висят жалюзи кремового цвета, а на небольшом ночном столике над перистой подушкой светится лампа. На матрац натянуты простыни темно-синего цвета, в центре вышиты инициалы ЭЭК.
— Белла…
Я поднимаю руку.
— Пап, ты не обязан объяснять.
— Нет, обязан. — Он подходит к кровати и садится на ее краешек. — Белла, я облажался. Я смачно облажался.
— Пап, это только твоя точка зрения. Ты все силы прикладываешь, чтобы у нас все было хорошо. Я знаю, это нелегко. Смерть Билли стала ужасным потрясением, но я же вижу, как сейчас ты стараешься все исправить.
— Я не совсем о том толкую… — упрямо говорит отец. Но его настойчивость исчезает так же быстро, как и появилась — он опускает плечи. — Я говорю о тех людях, которые преследовали тебя. Тех, которые тебя чуть не…
— Чуть меня не убили?
У него дергается нижняя губа, а взгляд опускается к полу.
— Да.
Моему отцу никогда не приходилось просить у меня прощения. Да и как я могла принимать извинения от того, кто всю жизнь воспитывал меня и защищал; того, кто на моей памяти, никогда не совершал ошибок?
Я сажусь рядом с ним и накрываю его руку своей ладонью.
— Пап, ты всю мою жизнь приглядывал за мной. Иногда излишне внимательно, но я понимаю. Тут опасно, тем более девушке. С приездом в Нью-Йорк я выучила это на своем горьком опыте.
— Это правда, я довел тебя до этого. — Его плечи чуть распрямляются, а морщинки на лбу разглаживаются.
— Папа, я хочу, чтобы ты знал: я прощаю тебя за все.
Он приподнимает брови.
— Но почему? Я натворил столько дел… это ужасно. Непростительно.
— Я прощаю тебя, потому что знаю: твои намерения были во благо. И потому что только так мы сможем двигаться дальше.
Папа отворачивается и глубоко вздыхает. Он смотрит в окно, за которым слой облаков чуть рассеивается. Через небольшие промежутки видны обширные зеленые равнины с черными озерцами и зарослями деревьев.
— Спасибо, Белла.
Я сжимаю его руку.
— Я люблю тебя, пап. И пусть сейчас мы переживаем трудные времена, я рада, что мы хотя бы вместе.
Глаза отца блестят от слез.
— Я тоже, ребенок.
Первые мучительные нотки беспомощности в голосе отца я услышала несколько недель назад в разговоре по телефону. Тогда я списала это на плохую связь и помехи, но как только звонки стали поступать чаще и отчаяннее, привычный уверенный тон отца полностью исчез под гнетом этой ранее не виданной неуверенности. Если бы я только знала, что проблемы его гораздо серьезнее обострившейся язвы.
Теперь, зная, сколько нервотрепки ему доставляют ситуация с Вольтуревским, я понимаю, что слышала все это время — голос, полный тревоги. А увидев его ссутулившимся, с мокрыми от слез глазами и опущенными уголками рта, я не узнаю в нем того бесстрашного родителя, который воспитывал меня, готовой противиться всему миру со сжатыми кулаками и самообладанием. Он нокаутирован, и счет на ринге уже закончен.
Поэтому самое важное для меня сейчас — простить его. Если обвинять отца, это не придаст ему уверенности сейчас, когда он должен сотрудничать с Эдвардом, и не поможет оправиться, когда все закончится.
— Этот парень, Каллен, кто он для тебя, Белла? — молчание между нами прерывает вопрос отца.
Я качаю головой.
— Все сложно. Безумно сложно.
— Да, но он действительно кажется таким парнем. Малость твердолобым.
Я не в силах побороть ухмылку.
— Если не сказать больше.
— Скажи, ты ему доверяешь?
— Кому, Эдварду? — Ответ очевиден, я тяну время еще несколько секунд.
Доверяю ли я Эдварду? Конечно же, да… теперь-то… наверное…
— Да, Эдварду. Стоит ему верить, или своими действиями я рою нам яму глубже?
Внезапно во рту у меня пересыхает, а язык наливается свинцом. Эдвард — тот крутой парень, о котором вы рассказываете своим школьным подружкам, чтобы вызвать у них шок, а заодно и зависть. Но никогда вам не захочется признаться им или своим родителям, что находитесь в ситуации, которую не можете контролировать.
— Пап, он хороший человек. Но после всего, что случилось, я просто… я не знаю, — произнося эти слова, я едва узнаю свой голос.
Как я могу ему не доверять? Он спас мне жизнь.
Он спасал свою шкуру.
Он защитил меня. Он защищал меня с момента нашей первой встречи.
Если верить его словам.
Папа кивает и поджимает губы так, словно именно такого ответа он ждал и страшился больше всего.
— Тогда возьми, Белла. — Он переворачивает мою руку ладонью вверх, кладет на нее небольшой кусочек бумаги и сжимает его моими пальцами.
Я приподнимаю брови.
— Это что?
Нам мешает стук в дверь. Она со скрипом открывается, и на пороге мы видим Эммета.
— Чарли? Когда закончишь, мы были бы признательны твоему участию.
Отец встает с кровати.
— Конечно.
Эммет закрывает дверь.
Я разворачиваю бумажку.
10, 21, 34, 32, 5, 0, 5, 6, 4, 9
Цифры накарябаны неразборчивым отцовским почерком.
Папа кладет руку мне на плечо.
— Выучи эти цифры, потом порви записку и выброси ее. Не давай никому ее увидеть.
Я смотрю на бумагу.
— Что это, пап?
Он застегивает пуговицы своего спортивного пиджака.
— Если что-нибудь случится, если ты каким-то образом окажешься в беде, воспользуйся этими цифрами, чтобы выторговать себе жизнь. Это наше единственное преимущество в случае неудачи. Без этих цифр мы удобная мишень для людей Вольтуревского.
— Но…
— Белла, я серьезно. — Он смеряет меня строгим взглядом. — Никому не передавай эти числа. Ни своим подругам в той комнате, ни громилам Эдварда и тем более самому Эдварду.
— Но как они могут воспользоваться этими числами против меня, если я не знаю, для чего они предназначены?
— Ты умная девочка. Я знаю, что ты все поймешь, когда придет время, но буду уповать, чтобы этого не случилось.
Я медленно киваю и запихиваю записку в карман.
Отец наклоняется и целует меня в лоб.
— Белла, хочу дать тебе обещание.
— Какое?
— Обещаю, что больше я тебя не подведу. — С грустной улыбкой он выходит из комнаты.
Сон в самолете для меня невозможен, будь то жесткое неудобное кресло в эконом-классе — так я летела в Нью-Йорк, или развалившись на огромной кровати на борту частного самолета Эдварда. Ожидая приземления примерно через час и не имея уверенности, что Эдвард придумал план, благодаря которому мы поживем еще немного, я понимаю: бесполезно ждать, что смогу сейчас хоть немного отдохнуть.
В комнате хвостовой части самолета Роуз и Элис лежат поперек двух диванов, обитых мягкой кожей и стоящих друг к другу в виде буквы «Г».
Роуз улыбается, увидев меня, но Элис, похоже, погружена в глубокие раздумья.
— Джаспер немного выше, а это должно что-то значить, — говорит Элис.
— Рост тут вообще ни при чем, — отвечает Роуз. — Помнишь, я рассказывала тебе об одном парне, Кевине, брокере с Уолл-стрит? У него был рост — метр шестьдесят… и член чуть ли не с метр.
Элис передергивает.
— Ты спала с парнем такого роста?
Роуз бросает стыдливый взгляд на дверь, как будто хочет удостовериться, что никто не стоит за моей спиной и не подслушивает.
— Элис, можно потише?!
Я отмахиваюсь от них и иду по комнате.
— Не волнуйтесь. У них тут жучки по всему самолету. Они в кабине сидят и наверняка слышали весь разговор.
Роуз таращится на меня.
— Ты серьезно?
Я улыбаюсь, садясь в такое же кожаное кресло.
— Да шучу я, расслабься.
Меня не удивило бы, окажись это правдой, но Роуз и Элис сейчас всецело погружены в свои легкомысленные фантазии. Пусть порезвятся немного, пока не узнают всю правду о том, как действуют Эдвард и его люди в черном.
— Ну я же люблю некоторое разнообразие, к тому же не собиралась выходить замуж за того парня. — Роуз кладет одну ногу на другую. — Кроме того, он сам меня уговорил. Низкорослые мужчины могут быть очень убедительны.
Элис хихикает.
— Его язык и в спальне был так же убедителен?
— До этого не дошло. — На губах Роуз показывается ехидная улыбка. — Когда есть такой большой член, кому нужен язык? А пользоваться им он умел. Я неделю потом не могла ходить. — Она откидывает голову на подголовник и улыбается своим мыслям.
Разговор прекращается, и мы втроем погружаемся в воспоминания. Мой лучший сексуальный опыт произошел всего несколько часов назад, и все же на ум не приходят особенные детали размера и длины. Но я думаю о вкусе Эдварда, жарких его пьянящих губах, сладости пота, покрывающего кожу, пока наши тела сплетались воедино.
«Я люблю тебя, Белла».
Насколько кажутся настоящими воспоминания о прошлой ночи, настолько же сильной представляется возможность, что все случившееся — плод моей фантазии, как то было в самом начале. Кто такой Эдвард Каллен? Теперь у меня есть некое представление о нем. То, что я с ним разделила, то, как мы открылись друг к другу, подтолкнуло нас к неизвестности. Чем сильнее я влюбляюсь в него, тем труднее отдалиться и задуматься о полном прекращении отношений. Я уже дважды пыталась пойти на это, но подтолкнула только его к более решительным мерам.
Открытия, сделанные в моей квартире, внесли как сомнение, так и надежду на шанс на наше совместное будущее. С одной стороны, вся эта его увертливость и упрямые отказы отвечать на мои вопросы оказались точной противоположностью того, чего я боялась. Правда печалила, но он держал меня в неведении ради моей собственной безопасности.
Да разве могу я не влюбиться в мужчину, который приложил столько сил, чтобы мне ничто не угрожало? Как мне встретиться с ним лицом к лицу, понимая, что он знает, как я ответила на его заботу, обвинив во всем его? Смятение — веская причина не встречаться с ним, пока все это сумасшествие не кончится, что объясняет, почему он и сам избегает меня.
Я вытаскиваю из кармана полученный от папы клочок бумаги, закрывая его от Элис и Роуз. Числа, написанные синей ручкой, смазались в моей потной ладошке.
10, 21…
«Метр шестьдесят».
10, 21, 34, 32 . . .
«Метр».
Да чтоб его!
Я выхожу из комнаты, оглядываясь в поисках более тихого и уединенного места, чтобы выучить числа, а потом избавиться от записки. Всего-то десять чисел: похоже на телефонный номер вместе с кодом города. Некоторые числа двойные, но я знаю, что справлюсь. Эта мысль подстегивает меня, несмотря на то, что я даже не подозреваю, для чего нужны эти цифры. Но если я не запомню их, это может иметь катастрофические последствия.
Я поворачиваю ручку на двери соседней комнаты, как вдруг она распахивается и оттуда выходит Эдвард.
Отлично мне удается избегать его.
В животе ухает, словно самолет вдруг попал в зону турбулентности. Аромат Эдварда, его близость… по моей коже пробегают искры… я чувствую, будто могу долететь до Сиэтла и без самолета.
И вдруг понимаю, что стою, почти прижавшись носом к его груди. Делаю шаг назад.
— Ой. Привет.
— Здравствуй. — Эдвард отходит, желая меня обойти.
Я хватаю его за руку.
— Эдвард, подожди.
— Я очень занят, Белла. — Он избегает моего взгляда.
— Знаю, я просто… можем мы поговорить? Всего несколько минут?
Он клацает челюстями, пока я жду его ответа, задержав дыхание.
Наконец он показывает в сторону закрытой двери за моей спиной.
— У тебя четыре минуты.
Я иду за ним по коридору, сжимая записку, чувствуя, как она намокает еще сильнее. Я представляю, что голубые чернила оставляют огромное пятно на моей руке, напоминая татуировку.
Эдвард распахивает дверь. Она ведет в спальню, которая отделана с таким же вкусом, как и остальные, но здесь окно закрыто жалюзи, не давая распространяться солнечному свету. В комнате горит небольшая лампа, рассеивая тени.
Он идет в другой конец комнаты и молчит. Только поза его показывает, что он предпочел бы сейчас находиться где угодно, только не со мной наедине.
Я сглатываю комок в горле.
— Э… как твое плечо?
Прищурившись, Эдвард пристально глядит на меня.
— Так выходит, мы снова вернулись к прежнему, Белла? К опросам, подходящим отношениям медсестры и пациента? И только?
Как понимаю, пулевое ранение не лишило его умения язвить.
Глаза щиплет от слез.
— Ладно, думаю, я заслуживаю такого ответа.
Его взгляд немного смягчается.
— Мое плечо в порядке. Сегодня утром его осмотрел мой врач и проделал все надлежащие процедуры. Он предполагает, что скоро рука полностью восстановит свою функцию.
— Рада слышать. Просто я удивлена, что ты так активно двигаешь ею… ты потерял много крови. Он прописал тебе обезболивающие или антибиотики, чтобы предотвратить заражение?
— Со мной все хорошо, Белла. — Своим тоном он ясно дает понять, что этот разговор окончен.
Раз уж он определил мне четыре минуты, я решаю сразу же перейти к своим извинениям и выражению благодарности за то, что не сдал отца ФБР.
— Эдвард, я…
— Прошлая ночь для тебя что-то значила?
Вопрос наносит мне удар такой силы, что приходится опереться о стену, чтобы устоять на ногах.
Я кусаю губу и киваю, не имея сил на что-то большее.
— Тогда почему ты ушла? — Его голос надламывается, но выражение лица такое же строгое.
— Эдвард, прости. Нет никаких оправданий моему поступку…
Он резко бросается ко мне.
— Меня не устраивает такой ответ, Белла. Черт побери, скажи мне. Почему?
— Да я практически ничего о тебе не знаю!
Его руки опускаются мне на плечи, а взгляд встречается с моим.
— Спрашивай, что хочешь. Сейчас. Спроси меня.
В голове проносится тысячи возможных вариантов, как DVD, пущенный на ускоренную перемотку. Я думаю о первой встрече в больнице, когда закрыла дверь в смотровой.
— Расскажи о ране на твоем лбу. Той, что привела тебя в неотложку в ночь нашего знакомства. И не говори, что вышел подышать свежим воздухом. Я хочу знать правду.
Эдвард отпускает меня и садится на край кровати.
— Правда, Белла, заключается в том, что я пришел в больницу пешком, но я не гулял праздно по Манхэттену. Я пришел в больницу, чтобы встретиться с тобой.
Я устраиваюсь рядом с ним.
— Зачем?
Отвечая, он смотрит в стену перед собой:
— Я изучал портовых работников, пытаясь составить список возможных подозреваемых, которые могли бы поспособствовать продвижению контрабанды Вольтуревского. У меня были основания убедиться в причастности твоего отца, но когда я увидел, что его дочь работает в рядом находящейся больнице, любопытство одержало надо мной верх.
— Значит, интерес к предположительно нелегальным действиям моего отца привел тебя ко мне?
— Я хотел пообщаться с тобой, понять, что ты за человек, и увидеть, даст ли мне это какое-то понятие о том, каков твой отец на самом деле. После нескольких месяцев изучения документации и снимков, я понял, что пора встретиться с человеком, который косвенно связан с этим делом. Но когда я увидел тебя… ну…
— Что, ну?
Его уязвленный взгляд встречается с моим.
— Я влюбился.
Изучая выражение его лица, в котором вижу только искренность, мне хочется рассмеяться. Хочется сказать, что мы обречены: после всего случившегося у нас нет будущего.
Но сильнее всего мне хочется признаться, что я тоже его люблю.
— А порез на твоем лбу?
Эдвард опускает голову так, что подбородок почти касается его груди.
— Моих рук дело.
— Выходит, наша первая встреча с первой и до последней минуты основана на лжи. — Мне не удается скрыть боль в своем голосе. — Вот почему ты утащил меня в Коннектикут? Потому что для начала я была всего лишь пешкой в твоей шпионской игре?
Эдвард играет желваками.
— Мои чувства к тебе никогда не были ложью, Белла. Спонтанными, да, но подлинными. После нашей встречи, когда я наконец-то выяснил, что происходило в порту и как в этом замешан твой отец, я предпринял меры предосторожности по обеспечению вашей безопасности, в том числе увез тебя в Коннектикут, чтобы заняться не требующим отлагательств обеспечением его безопасности. Я знаю, на что способен Вольтуревский. И не позволю ему причинить тебе боль.
Слова Эдварда развеивают большую часть моих самых больших опасений. Я хочу обнять его за шею и поцеловать, но остается еще слишком много оставшихся без ответов вопросов, через которые переступить я не в силах.
Должно быть, он чувствует мои сомнения, потому что тут же снова пускается в объяснения:
— Сначала я не так волновался. Пока твой отец не пошел на Вольтуреского, ты не находилась в опасности. Но когда он спрятал контейнер, все соглашения между ними больше не действовали.
Он опускает голову на руки.
— Подумать только, пока я выслеживал Вольтури, возникла еще большая угроза. Белла, я ни за что не должен был ехать на благотворительный вечер той дорогой. Ты вторглась в мой разум. Вот как глубоки мои чувства к тебе.
Я встаю с кровати, нуждаясь в трезвости ума и надеясь, что подальше от него смогу мыслить ясно.
— Не ты виноват в том, что папа нанял тех людей следить за мной. Никто из нас не знал, что все перевернется с ног на голову.
Эдвард поднимает голову и кладет руки в замок между коленями.
— Твой отец — хороший человек, Белла. Мое нападение на него у тебя в квартире было совсем неуместно. Он очень тебя любит.
— Знаю. — Я с сомнением смотрю на него. — Ты ведь не допустишь, чтобы его арестовали и упрятали за решетку?
— Сделаю все, что в моих силах, чтобы твой отец остался на свободе. — Эдвард вздрагивает, встав, что явно указывает на то, что плечо у него болит сильнее, чем он показывает. Но он не поддается слабости. Вместо этого он шагает ко мне, раскрывая руки в приглашении — приглашении, которое я принимаю, основываясь скорее на своих чувствах, чем здравом рассудке.
— Спасибо тебе. — Я кладу голову ему на грудь.
Эдвард крепко обхватывает меня руками, но хочет больше, чем просто мое объятие.
— Белла, я все бы отдал — свой бизнес, свое богатство — лишь бы ты только полюбила меня.
Я смотрю на него. В его глазах светится отчаяние, показывая молодого мужчину — такого отчаявшегося, такого зависящего от меня, пока я изо всех сил стараюсь держать свои чувства при себе.
Возможно, мы единственная надежда друг у друга…
Эдвард наклоняет голову и целует меня. Тепло его губ практически вымаливает слова, которые ему так нужно услышать от меня.
Мои губы двигаются в такт его, лаская языком, а тело трясется от взрывного желания, которое доставляют его прикосновения. Я веду руками вниз по его спине, цепляясь за его пиджак и спуская к бедрам.
Большим пальцем я задеваю свой карман и чувствую край записки. Я уворачиваюсь от Эдварда. Он заслуживает правды.
Эдвард изучает мое лицо, морщинка между его бровями становится глубже.
— Что случилось?
По комнате разносится громкий звон, и над дверью загорается оранжевая лампочка.
Эдвард выпускает меня из своих объятий и щелкает выключателем на стене возле кровати.
— Да?
По громкоговорителю раздается голос Эммета:
— Эдвард, выходи оттуда. Пора.
— Уже иду. — Эдвард возвращается ко мне, снова принимая деловитый вид. — Белла, оставайся здесь. Не выходи из комнаты, пока я не разрешу. Поняла?
Настойчивость в его голосе вынуждает мое сердце пуститься вскачь.
— Что происходит?
— Видеозвонок. Я хочу, чтобы ты оставалась вне поля зрения, пока я разговариваю.
Я хочу попросить объяснений, но не стану. Если у меня есть шанс искупить свою вину относительно сомнений в Эдварде, то вот он. Я снова скольжу большим пальцем по записке у меня в кармане.
— Все хорошо. А когда ты закончишь, мне нужно сказать тебе кое-что еще.
Я зажимаю бумажку между указательным и средним пальцем и вытаскиваю ее из кармана. Эдвард не сводит взгляда с моего лица. Он проводит тыльной стороной руки по моей щеке, поворачивается и выходит из комнаты отрывистым шагом, захлопнув за собой дверь.
Не знаю, чем я думала несколько последних часов. Эдвард доказал, что заботится о моей семье и обо мне. Он ставит себя под угрозу ради нашего спасения, чтобы нас миновала любая угроза, а мой отец вернулся к своей семье и мы жили счастливой нормальной жизнью. Мне нужно передать ему эти числа.
Как будто наконец-то признавшись во лжи, которая подпитывала все мое существование, я чувствую переполняющее меня облегчение. Я успокаиваюсь и каким-то образом вдруг чувствую себя лучше. Недоверие, которое я оказывала Эдварду, стало бременем, которое я больше не в силах была сносить.
Признания обычно являют нас совсем в другом свете перед теми людьми, которым мы открываемся. Так можно изменить всю сущность отношений с этим человеком. Можно даже разрушить эти отношения.
Прощение приносит облегчение. Я прощаю Эдварда так же, как простила своего отца. Надеюсь только, однажды и он простит меня за то, что я не ответила ему взаимностью сразу же. Мы нужны друг другу, если собираемся в итоге быть вместе.
Интересно, не пора ли мне вернуться в комнату к Роуз и Элис? Эдвард сказал, чтобы я оставалась вне поля зрения, но я понятия не имею, как долго его не будет, а пока мне не очень хочется быть наедине с самой собой.
Вернув записку в карман, я открываю дверь и гляжу вперед. Меня встречают угрожающие взгляды Джаспера, Эммета и Эдварда. Они выглядят как банда головорезов в процессе кровожадного преступления.
Мне хватает секунды, чтобы понять почему.
Человек, стоящий напротив большого телевизора с плоским экраном, рядом с Эдвардом, с заклеенным ртом и связанными за спиной руками — мой отец.
Джаспер прыгает на меня, вытянув вперед руки и втолкнув меня обратно в комнату, практически приземлившись на меня.
Но я успела увидеть на телевизоре надпись: «Звонок принят».
И даже то, как Эдвард вытащил черный револьвер и приставил дуло к виску моего отца.
В ту же секунду, как Джаспер пихнул меня и откинул с силой назад, на экране появилось свирепое бородатое лицо Вольтуревского. Я с шумом приземляюсь на покрытый ковром пол спальни, в то время как раздается его хриплый голос с грубым русским акцентом.
— Ну-ка, ну-ка, что это у вас такое, мистер Каллен?
Эдвард отвечает с таким же мрачным выражением лица, каким встретил меня несколько минут назад.
— Подарок для вас, компаньон.

---

Спонтанность и непредсказуемость - девиз наших героев
Спасибо преогромное Даше за неоценимую помощь!
Приходите на форум, будем рады.