~Май~

Трещина в потолке расширилась.

Всё остальное в старой спальне Чарли осталось ровно таким, каким я оставила перед уходом, вплоть до фиолетовых простыней на кровати. Словно Чарли просто закрыл дверь и больше никогда не заглядывал внутрь, зная его, вероятно, именно так он и поступил. Я откинулась на свежие простыни и уставилась на длинную, паукообразную трещину, разросшуюся по меньшей мере на дюйм; комнату освещала небольшая прикроватная лама. Снаружи была темнота, а часы показывали начало пятого утра.

Пообещав Чарли, что утром расскажу ему историю целиком, я проковыляла прямиком к кровати, где заснула мертвым сном, чтобы пару часов спустя проснуться. Зная, что дальнейший сон, скорее всего, невозможен, я сбросила тяжёлые одеяла и попыталась приютиться на чересчур маленькой кровати.

У меня по коже шёл мороз, из тех, что ни одним одеялам не под силу прогнать, что пробирает до костей. Пушистое, тёплое тельце больше не сворачивалось калачиком у моих ног, а горячее тело не лежало около меня. От долгих лет сна в одиночку матрас прогнулся по центру, подушка была не той, простыни – слишком лёгкими, покрывало – слишком тяжёлым. Я не могла плакать, спать, видеть сны, а стоило сомкнуть веки, как нежеланные воспоминания наводняли моё сознание.

Я только и могла что пялиться на чёртову трещину.

Я надеялась, что раз дом Чарли не вызывал никаких ассоциаций с Эдвардом, в отличие от его коттеджа, где каждый квадратный сантиметр содержал горькие воспоминания, то станет легче. Но пустота всего этого: в моей комнате, в кровати, в руках – потрясла меня, не дав оправиться от последствий. Что если мне это померещилось? Что если ничего этого не существовало? Наличие коттеджа разубеждало меня в том, что я галлюцинирую. В своей детской комнате я ощущала изолированность от событий прошлого года, словно ничего не изменилось.

В конце концов, я перевернулась набок и глубоко вдохнула. Вынудила себя встать и подойти к месту, в котором Чарли пристроил одну из моих сумок; он бы все их отнёс в мою комнату, но я остановила его. Это временно, мне нет нужды обустраиваться тут.

Сумка от ноутбука оказалась в той груде вещей, и не успела я отдать отчёт своим действиям, как вытащила компьютер, включила его, внезапно исполнившись всепоглощающим желанием покончить с тем, что связывало меня с последними девятью месяцами, с Эдвардом. Я открыла «ворд», внимательно перечитала последние шесть страниц своей книги, исправила одну орфографическую ошибку, подправила пунктуацию. В последний раз проверила правописание. Сохранила.

В эйфории я прокрутила в самый конец истории и написала слово, которого в равной степени жаждала и страшилась в последние пару недель. КОНЕЦ.

Конец. В том или ином смысле, в любом из значений.

Следующие двадцать минут я провела за расходованием последних капель чернил в древнем принтере и большинства бумаги, раскиданной по рабочему столу. Шум, наверное, разбудил Чарли, но меня это совершенно не волновало – нужно, чтобы всё это закончилось, нужно разобраться с последними недоделками. Пока меня не сковала тяжесть нынешнего положения.

Закончив, я долго буравила взглядом громадную стопку бумаги, с трудом веря, что это вышло из меня. Хорошее или плохое – оно закончено. И оно – моё.

Небо за окном светлело, и я с облегчением глубоко выдохнула. Я пережила первую ночь вдали от Эдварда; надеюсь, станет легче. Легко сказать, чем сделать.

Я наспех оделась, совсем не обращая внимания на то, какие вещи вытаскивала из чемодана. Тихо, так чтобы не растревожить Чарли еще больше, я на цыпочках спустилась, схватила куртку и ключи и вышла за дверь.

Воздух был прохладным и сырым, стояла гробовая тишина, которая наблюдалась только перед рассветом. Внезапно меня настигло понимание того, зачем Чарли отправлялся рыбачить каждые выходные в такую рань: присутствовало нечто умиротворяющее в чувстве, что ты – единственный в этом мире.

Я ехала по знакомой дороге, ведущей в Ла-Пуш и пустынной в столь ранний час, с ощущением, будто нечто внутри меня отступает, как тьма с неба. Вместо того чтобы направиться напрямую по дороге, пролегающей в сторону города и Первого пляжа, я свернула направо, к пляжу Риальто. К нему легко было добраться, хотя место было более уединённым, что мне и требовалось.

Слишком скоро я въехала на небольшую стоянку, примостившуюся за пляжем. Утренний туман был таким плотным, что я едва видела очертания тёмного массива острова Джеймса или могла слышать равномерный плеск набегающих волн. Стояла жуткая тишина, вот вам и ощущение быть одной во всём мире.

Я вспомнила последний раз, когда была в Ла-Пуш, день, когда от доктора Томпсона узнала судьбоносный диагноз. Вспомнила, как сковавшая меня беспомощность медленно расцвела величественной свободой, – я могла делать всё, быть кем угодно. Мой смертный приговор даровал мне эту свободу… сейчас в моём распоряжении находилась вечность, и я вернулась к началу: взвешивала все ожидания и страхи. Самый не любимый мой профессор в колледже назвал бы это восхитительной иронией.

Я прошла полный круг. Разница заключалась лишь в том, что я не была той же Беллой Свон, что и год назад, – она не знала, каково испытывать всепоглощающее счастье. Мне никогда впредь не испытать подобного, но, может, я всё же смогу найти некое подобие удовлетворения. Но только не в Форксе. Я не могла вернуться к работе в местной библиотеке, в дом Чарли, в мучительные, горько-сладкие сны, которыми я перебивалась.

Я могла бы отправиться в Порт-Анжелес, Олимпию или даже Сиэтл. На моём запасном счету сохранилось достаточно денег, чтобы протянуть несколько месяцев без особых транжирств, пока я не найду работу. Я могла бы снять квартиру, наполнить её своими вещами. Быть может, вытащить свою книгу из ящика комода, ранее туда засунутую, и отправить агенту. Даже если никто не захочет её читать, это не повредит.

Мне оставалось лишь надеяться, что где бы я ни оказалась, то впредь не встречу его. Иначе это разорвёт меня на части.

Может, в конечном счёте, я обрету удовлетворение… но я сомневалась, что желание уйдёт насовсем. Желание Эдварда, желание нашей жизни, того, что изначально и не должно было быть в моей жизни. Ненормальное желание вкупе с глубоким душевным голодом, поселившемся во всём теле, заполонившим его до конца, не оставив места ничему разумному, безопасному и обыкновенному.

Больше не будет ещё одного Эдварда. Я не сомневалась в этом.

Никогда не будет очередного стеклянного пузыря, хрупкого и идеального, отгораживавшего от остального мира. Что бы ни поджидало меня в будущем, оно не коснётся прожитых в коттедже двенадцати месяцев.

Я открыла глаза, поднимая лицо навстречу лёгкому дуновению ветра… и побежала. Как можно быстрее и на пределе сил, пока позволяла протяжённость пляжа, глубоко проваливаясь ногами в песок. Бежала, пока не выдохлась, а сердце не замолотило в груди. Пока воздуха не осталось в лёгких.

Впервые за год я подтолкнула тело за невидимую линию, прочерченную собой, за ту самую, что обещала сохранить мне жизнь до последней возможной секунды. Мышцы протестующе ныли, пока я напрягала их до изнеможения. Я наловчилась медленно ходить и делать всё аккуратно и не припомнила момента, когда в последний раз проявляла безрассудство. А к чёрту это.

Это больше не важно.

Всхлип вырвался из груди, и я согнулась пополам, стискивая колени, сбивчиво втягивая воздух. Упала навзничь, наплевав на мокрый песок, забившийся мне в одежду. Я прижала ладонь к груди, чувствуя быстрое биение сердца, и наконец-то приняла правду.

Я долго лежала, просто таращась в туман, пока он медленно рассеивался, и вслушивалась в утешительный ритм волн.

Я думала об Эдварде. Он уже дома? Нашёл ли мою записку? Каждый раз как я представляла его за чтением её, тошноту подступала к горлу. А Таня… желудок скрутило при воспоминании о ней, красивой, уверенной – любимой женщины Эдварда.

«Неудивительно, что он не смог полюбить меня, – подумала я, одолеваемая сомнением. – Да и кто бы смог, после неё?»

Я тряхнула головой, понимая несправедливость ситуации. Я не хотела, чтобы Эдвард полюбил меня, тогда – нет. Но, ах, сейчас всё изменилось.



Чарли ждал меня за кухонным столом, когда я наконец вернулась из Ла-Пуш. Он выглядел усталым и встревоженным, глубокая морщина, как и вчера вечером, залегла на его лбу, когда, сдерживая слёзы, я напросилась пожить у него какое-то время. Его пристальный взгляд пронизывал, словно жало, и я была признательна, что мои синяки после аварии скрывала одежда. Одному только Богу известно, что бы подумал отец при виде них.

Я плавно уселась напротив Чарли и, не в силах смотреть ему в глаза, стала насыпать себе в чашку хлопья.

– Ты рано уехала сегодня утром. Я уже стал гадать, планировала ли ты вообще вернуться.
Я повела плечами и зачерпнула хлопьев – вкусом они напоминала картон, но я силой проглотила их, зная, что основательно долго ничего не ела.
– Мне нужно было подумать в одиночестве.
– Между тобой и Эдвардом кошка пробежала? – осторожно поинтересовался Чарли, не смотря на меня. Обсуждать непростые ситуации нам было тяжело. Я знала, что отец перебарывал себя.
Но, по крайней мере, он тут. Его заботливость немного утешала.
– Он что-то натворил, – продолжал Чарли. – Эдвард причинил тебе боль?
Я мотнула головой, сдерживая слёзы.
– Нет, папа, он не обидел меня.
– Вы ругаетесь? – Я снова отрицательно тряхнула головой. Чарли нахмурился, явно разочарованный ответом. – Тогда что не так, Белла? Почему ты здесь?
– Потому что я не умру! – выпалила я. И уронила голову на руки, желая вновь оцепенеть. – Я должна была умереть.
Чарли долго ничего не говорил. Наконец он потянулся через весь стол и коснулся моей щеки, поворачивая мое лицо к себе.
– Думаю, тебе необходимо начать с начала.

Я кивнула, сделала глубокий вдох… и всё ему рассказала. О болях в груди и смертельном диагнозе, о необходимости пожить прежде, чем станет слишком поздно, об Элис, попросившей меня переехать к ней. И Эдварде. Как поначалу мы были друзьями, как я влюбилась в него, а когда Элис переехала в Техас, попросила Эдварда жениться на мне. Лицо горело от стыда, но я заставила себя продолжить, объяснив, что Эдвард согласился, хотя даже не любил меня.

И как пару дней назад моё сердце, которое должно было остановиться, продолжило биться.

Пару раз Чарли порывался меня прервать – особенно на моменте с аварией, – но я не позволила ему из страха, что не смогу начать рассказ с начала. По его окончании я не испытала ни капли облегчения, взамен ощутив груз, взваленный мне на плечи. Я опять уткнулась лицом в ладони, не в состоянии встречаться с пристальным взглядом Чарли и его внезапно призрачно-белым лицом.

– Почему ты никому не сказала, Беллз? Мы могли бы… могли бы что-нибудь сделать, забрать тебя в Сиэтл.
– Именно поэтому я тебе и не сказала, – пробурчала я в руки. – Я пребывала в убеждении, что доктор Томпсон говорил правду, и была так напугана перспективой застрять в больнице на год – мой последний год жизни. Я не могла так умереть.
– То есть целый год ты несла эту ношу в одиночку? Господи, Белла.
– Не одна. Эдвард знает.
Чарли сгримасничал.
– А раз ты теперь будешь жить, то где же он?
– Нет. Не надо. Эдвард… то, что он сделал для меня, неизмеримо… Я никогда не смогу ему отплатить. – Я потёрла рукой глаза. – Многое изменилось, и нам обоим нужно обдумать всё вдали друг от друга.
– Он вернётся?
Я сгорбилась.
– Не знаю, – наконец призналась я, а поскольку чувствовала себя козлом отпущения, то выдала следующее. – Предполагалось, что отношения между нами не продляться больше года. Сейчас я не знаю, на какой мы стадии.
– Он – идиот, если уйдёт от тебя, – тихо проговорил отец.
А я буду идиоткой, если решу, что Эдвард останется.
Я тряхнула головой.
– Не важно, что принесёт будущее, это не отменяет того факта, что Эдвард был рядом в нужный мне момент. Меня всегда не покидало чувство, будто чего-то не хватает; словно всю жизнь я шла не в ногу. До него я не знала, что такое счастье. Я просто… страдала.
– Я и не знал, что ты так чувствовала.
– Я умело скрытничала, – пожала я плечами. – Правда в том, что хотела я многого, но была напугана. Зашла в тупик – пришла в замешательство и не знала, как всё изменить. Но Эдвард… Эдвард заставил меня почувствовать, что могу делать что угодно, словно с ним я отыскала то недостающее звено. Прошу, не злись на него.
Потянувшись, Чарли поймал меня за руку.
– Ты лишь думала, что нуждаешься в нём, ты могла измениться и без его помощи, Беллз.
– Может быть, – вздохнула я.
Чарли качнул головой.
– Нет, ты удивительная девушка, Беллз, ты бы справилась.
– Приятно так думать, – по-прежнему неуверенно ответила я.
Несколько долгих минут мы молчали, и я с трудом запихнула в себя ещё ложку хлопьев.
– Ты любишь его, – подытожил Чарли.
Всегда.
– Всем сердцем, папа.
– Тогда всё разрешится само собой. Но помни: ты можешь жить тут сколько необходимо.
Мне стало любопытно, когда Чарли заделался оптимистом.
– Спасибо, – усмехнулась я, – однако совсем не честно, что твоя взрослая дочь прибегает домой всякий раз, когда наступают трудные времена.
– Я соскучился по тебе, Беллз, – серьёзно сказал Чарли. – Без тебя тут всё совсем иначе.

Я кивнула и потупила взгляд в чашку с размякшими хлопьями. Не лезло.

Как можно скорее я сбежала наверх принять душ, желая смыть морскую соль и песок после пляжа. Я долго простояла едва ли не под кипятком, как будто он мог растопить лёд внутри меня.

Закончив, я туго обмоталась полотенцем, другим выжимая воду из длинных волос. Вытерла конденсат с зеркала, настороженно рассматривая показывавшееся лицо. Точно и не было этого года: те же тёмные круги под глазами, та же бледная кожа, то же безжизненное выражение. Я уставилась в зеркало, изумлённая переменой, случившейся за эти пару дней.

– Беллз, – позвал Чарли из-за двери ванной. – Я еду к Сью.
– Хорошо, – откликнулась я, отворачиваясь от зеркала. – Увидимся, когда вернёшься.
– Ты уверена, что с тобой всё нормально? Если хочешь, я останусь.
Я улыбнулась.
– Нет, пап, повеселись. Передай от меня привет Сью.

Чарли пробормотал что-то по пути вниз, а мне пришлось подавить очередной смешок; Чарли силился – так мило.

Десятью минутами позже я была одета и сидела на кровати, смотря на высоченную кипу бумаги, распечатанную мной под утро. Моя книга. На ясную голову я задалась вопросом, а выйдет ли из неё толк; наверное, придётся попотеть – я не отрицала, что отвлечься было бы замечательной идеей.

А затем я услышала звук, от которого ёкнуло сердце, а голова вздёрнулась. Я бы везде узнала его – тихое урчание «вольво». Я быстро встала, полотенце, которым я сушила волосы, выскользнуло из рук, когда, едва не срываясь на бег, я подбежала к окну убедиться, что не брежу.

– Слишком скоро, – прошептала я, наблюдая, как знакомая фигура открывает дверь и выходит из машины. С бешено стучащим сердцем я отшатнулась от окна, когда Эдвард стать разглядывать дом. Выглядела я паршиво, а чувствовала – и того хуже. У меня не было времени собраться с мыслями на тему того, что я ему скажу. Я была не готова.

Три отчётливых стука в дверь вывели меня из паралича; я задолжала Эдварду гораздо больше, чем прятки наверху в страхе. И всё же меня колотило, что я засомневалась смогу ли спуститься, не говоря уже о том, чтобы открыть дверь. Каким-то образом я умудрилась сойти с лестницы в коридор без падений.

А затем Эдвард оказался передо мной. Ещё более взъерошенный и неприличный, чем прежде, – одежда помята, волосы беспорядочно торчат, глаза ненормально блестят, круги под глазами здоровенные. А он по-прежнему неимоверно красив. Он всегда был красивым. Сердце защемило, с горечью напомнив, почему я больше никогда не могла быть дома, в коконе его объятий.

– Эдвард. – Голос мой был не выше шепота.

Я отстранилась от него, боясь того, что могла совершить, находясь вблизи. Было физически больно произносить его имя. Смотреть на него, ощущать его близость, не имея возможности дотронуться. Давным-давно прикосновение к Эдварду вселяло страх, сейчас эта реакция стала автоматической, прочно укоренившейся в моих руках и губах, и внезапное принуждение к обузданию этого инстинкта казалось ошибочным, словно отказывать телу в чём-то насущном, жизненно важном.

Безмолвно Эдвард прошёл мимо меня в небольшую гостиную Чарли. Мне потребовалась секунда, чтобы набраться храбрости, чтобы закрыть дверь и развернуться к нему. Видимо, мы вечность глазели друг на друга, но, как бы ни всматривалась я в него, прочитать выражение мужчины не могла. Словно его лицо высекли из камня.

Он злился на меня? Ненавидел? Держал чувства под жёстким контролем, потому что боялся того, что могло вырваться в противном случае? Я вздрогнула при мысли ненавидящего меня Эдварда, недоверяющего мне.

Так много нужно было сказать, но теперь, когда Эдвард наконец-то стоял передо мной, я не могла подобрать слов.

Но не успела я открыть рот, чтобы заговорить, как Эдвард уже шёл ко мне, и мне некуда было деться от него, негде спрятаться. Но в действительности мне и не хотелось прятаться. Он притянул меня к себе, заключив в плотное кольцо рук, что синяки на животе и спине заболели.

Я повисла на нём, неожиданно ощутив, словно вот-вот расплачусь.

– Почему ты вот так ушла, Белла? – в конце концов, выдавил он приглушённо мне в плечо. – Я нашёл твою записку – думал, что сойду с ума.
Я позволила себе понежиться в объятиях с мгновение, затем ещё одно, пока с неохотой не оттолкнула Эдварда. Не мучайся, Белла, потом только сложнее будет отпустить. Я отступила в угол гостиной и обняла себя, чтобы избавиться от искушения.
– Эдвард… мне так жаль, – прошептала я надломленным голосом. – Я искренне верила, что умру. Понятия не имела, прошу, верь мне. Я никогда не помышляла обмануть тебя.
Эдвард сдвинул брови, выглядя окончательно растерянным.
– Что?
– Я узнала насчёт Фостера, – сболтнула я. – Клэр застряла в твоей студии, когда я уезжала, а мне захотелось с ней попрощаться, и я не знала, когда ты вернёшься…
О Боже, замолчи, просто замолчи, Белла!
– Я удивлён, что ты раньше не поняла, – ровно ответил Эдвард.
– Так… ты не думаешь, что я использовала… болезнь в качестве предлога сблизиться с тобой из-за твоего сценического альтер эго?
Эдвард шагнул вперёд.
– Белла, такая мысль даже не посещала мою голову. Ты самая худшая вруша из встреченных мной, тебе бы ни за что на свете не удалось дурить меня день, не говоря уже о целом годе. Кроме того, я знаю тебя, ты не тот человек, кто станет такое проворачивать. – Шаг, другой.
– Господи, я так охрененно рад, что ты в порядке. Мне претило… претило думать, что ты умрёшь.
Щёки запунцовели. Голос Эдварда исполнился чувств, которые не по силам было мне постичь, так что я только и могла, что проигнорировать их.
– Я не могу лгать, да? – пошутила я как можно беззаботнее. – Не знаю, счесть ли мне это за комплимент или за оскорбление.
Эдвард выгнул бровь, а губы скривились в медленной, ласковой улыбке. На секунду мне почудилось, будто всё осталось как прежде, словно мы были просто Беллой и Эдвардом. Но кого я пытаюсь обмануть? Всё изменилось. Улыбка на моих губах померкла, и я разорвала пристальный зрительный контакт.
– Ты… – я глубоко вдохнула, – ты виделся с Таней? Она заезжала в коттедж вчера днём, желая поговорить с тобой.
«Потому что вам нужно было кое-что обсудить».
– Таня? Да, я виделся с ней сегодня утром. Я бы раньше приехал сюда, не заедь она ко мне.

Невозмутимый тон, которым Эдвард произнёс имя девушки, заставил моё сердце ухнуть. Прозвучало так, словно он говорил о – или с – ней всё время, словно не было ничего серьёзного в том, что любовь всей его жизни только что вернулась в его жизнь. Но я также не была уверена в том, что она и полностью ушла из неё.

В перерывах между приступами самобичевания я провела немало бессонных часов вчерашней ночью за повторным разбором слов некоторых моих любимых песен Фостера. Бесспорно, отношения Эдварда и Тани развивались… бурно, без сомнений, они были по уши влюблены друг в друга.

Было ли это нежданное появление знаком их воссоединения? Это не сильно бы меня удивило; в песнях Фостер часто говорил о возвращении, не важно, как много скандалов она закатывала или как сильно они ругались. Он всегда возвращался.

– Послушай… я не собираюсь усложнять тебе жизнь, – затараторила я, желая покончить с этим как можно скорее. – Я подпишу любые бумаги, как только ты пришлёшь их мне…
– Белла, – оборвал меня на полуслове Эдвард, – о чём, чёрт возьми, ты говоришь? И как со всем этим связана Таня?
– Нам больше нет нужды откладывать это, – пролепетала я. – Факт в том, что наши отношения не должны были просуществовать дольше мая, и только потому, что состояние моего здоровья изменилось, ничего меняет. Прости, что тебе придётся пройти всю эту бюрократическую муть с разводом, но, обещаю, что сделаю всё как можно безболезненнее.
– Какой развод?
– Я-я посчитала, что этого ты хочешь. Разве не за ним ты здесь?
– Не сильно ли ты опережаешь события? Я здесь, потому что ты ушла, не сказав ни одного грёбаного слова.
– Как и ты! После аварии ты даже смотреть на меня не мог, Эдвард. Что мне оставалось думать?
– Что я пребывал в замешательстве? Боже, Белла, с того самого дня, как ты попросила меня жениться на тебе, я знал, что ты умрёшь, и это изводило меня. Когда ты попросила забыть о болезни, я, чёрт возьми, старался притворяться, что всё путём. Но произошла авария, и когда я увидела тебя, лежавшую там, меня осенило: ты умирала, и я ничего не мог с этим поделать… Но ты выжила, и я подумал, что, может, твоя болезнь не настолько опасна, как ты предполагала, или, ну не знаю, что случилось офигительное чудо! Мне нужно было разобраться.
– В одиночестве?
– Да. – Эдвард выпустил мои руки и отшагнул назад, тяжело дыша. – Знаю, не следовало так оставлять тебя, но я точно сходил с ума. Каждый раз при взгляде на тебя меня прошибало этой мыслью снова и снова. Мне нужно было понять что к чему, но, Белла, мой уход не подразумевал, что я хочу твоего.
– Я не могла там оставаться. Так или иначе, лучше, если я сейчас же покончу с этим. Мы оба знали, что рано или поздно мне придётся съехать.
– Я не собирался просить тебя уезжать.
Не успела я увильнуть, как Эдвард притянул меня к себе, и невольно я расслабилась в его руках. С жадностью я повернула лицо к груди мужчины, придвигаясь ближе к его жару и аромату. Трещина в моём сердце ширилась. Как бы сильно я ни желала верить Эдварду, я знала, что осознанно или нет, он лжёт.

Боже, может, мне просто побыть жадиной? К чёрту завтра, к чёрту Таню, к чёрту Фостера, к чёрту всё. Может, я мне по силам это сделать – взять всё, что Эдвард готов предложить, даже если это всего лишь на час. Я бы притворилась, что у нас вечность в запасе.

Но этого никогда не будет достаточно. Таня не имела значения – Эдвард был чересчур ласков и хорош, и если я попрошу его чтить наш брак, то он согласится, ради меня, так как не захочет причинять мне боль. Может, даже вдолбит себе в голову, что именно такие отношения ему и нужны.

Но как долго это продлится, пока он не возненавидит меня? Сколько пройдёт времени, пока я не возненавижу себя?

– Ты не обязан это делать, – прошептала в мягкую рубашку мужчины, сжав его в объятиях на прощание.
Эдвард застыл.
– Ты о чём?
Повинуясь внутреннему позыву, я оттолкнулась от него.
– Ты больше не обязан симулировать. Спасибо тебе, за всё, что ты сделал для меня, но я знаю, что наделала я – внедрилась в твою жизнь, заставила тебя найти в ней место и мне. Ты не хотел меня, ты не нуждался во мне… Но тем не менее я пошла на это, поскольку эгоистична и умирала, а ты пожалел меня. Прошедший год был чудесным, но сейчас он закончился. Может быть, мы должны расстаться на этом.
Ярко-зелёные глаза Эдварда сверкнули.
– Ты ни к чему меня не принуждала, Белла, – тихо и очень твёрдо выговорил он. – Я мог отказаться. Но не стал. Факт в том, что я действительно пожалел тебя, и, слава Богу, ты права, сказав, что в противном случае я бы никогда не впустил тебя в свою жизнь.
Я поморщилась: одно дело думать о подобном и совсем другое слышать подтверждение этому.
– Я бы никогда не узнал, какая ты удивительная, – продолжил он. – Я не притворяюсь.
– Мы даже не знаем друг друга, Эдвард…
– Это не было важным, когда ты просила меня жениться на тебе.
– А сейчас это имеет значение, – упорствовала я.
– Знаю. И обещаю, я расскажу тебе что бы ты ни захотела узнать. Расскажу всё.
– Какое… какое твоё настоящее имя? Таня назвала тебя Эдвардом Калленом?
– Моё полное имя – Эдвард Энтони Мэйсен Каллен, – тут же ответил Эдвард. – Я родился в Лос-Анджелесе, двадцатого июня. Моя биологическая мать сидела на кокаине и умерла, когда мне было семь. Своего биологического отца я не знаю.
Я пристально изучала его лицо.
– Я всем с тобой поделюсь, Белла, – повторил Эдвард, усиливая хватку. – Просто дай мне шанс.
Я кивнула.
– Я хочу узнать тебя. Было тяжело таить секреты между нами.
– Понимаю. Было глупо с моей стороны, я просто… я так привык, что люди всё обо мне знают, сближаются со мной из-за моей знаменитости. Мне нравилось, что тобой не двигали скрытые мотивы, – Боже, да откуда им быть? Что я мог тебе дать, кроме обветшалого домика и плохой репутации?
– Дело в Фостере?
– Нет, – выдохнул Эдвард. – Помнишь тот день, когда я накричал на тебя за просмотр телепередачи о пластиковой хирургии? – Я кивнула. – Потому что тот хирург – мой приёмный отец, Карлайл Каллен.
Я ушам своим не верила, размышляя, что всякий раз когда мама вынуждала меня смотреть эту передачу с ней… и всякий раз там снимался отец Эдварда.
– Рене смотрит это шоу, она влюблена в доктора.
– Как и многие. Он работал в лос-анджелесской больнице, где нашёл меня, когда моя биологическая мать Элизабет умерла от передозировки. Доктор Каллен с женой своих детей иметь не могли, так что усыновили меня.
– Эдвард, мне так жаль.
– Не стоит. Мне повезло. Понадобилось некоторое время, но в итоге я оттаял к Карлайлу и Эсме, они стали мне родителями во всех смыслах. Мама безмерно баловала меня, давала, что только душа пожелает, – уроки фортепиано, игрушки, всё. Рос я в комфорте, деньгами не разбрасывались, но затем отец выдохся в отделении экстренной медицинской помощи и на пару с другом открыл частную практику. Когда мне исполнилось тринадцать, он переключился на пластическую хирургию.
– Он прославился, поэтому стал гостем нескольких ток-шоу, а женщины, они просто любили его, балдели от него. Не прошло много времени, как некий продюсер спросил, а не хочет ли отец собственную передачу. Вначале он отказался, но потом они уговорили его, отстегнули много денег.
– А как же ты и твоя мать? Чего хотел ты?
– Ну, Эсме жаждет для Карлайла счастья – только это её и волнует. Он мог бы переехать на Аляску и жить в иглу, и мать его поддержала бы. А я… ну что мне оставалось сказать? Нет? После всего, что они сделали для меня?
Я пожала плечами.
– Его решение затронуло и тебя.
Взгляд Эдварда потемнел.
– Да, но я люблю отца и желал ему счастья. Кроме того, тогда я не представлял, каково это будет… Так или иначе, мы переехали в Беверли-Хиллз, я перевёлся в новую школу, где все знали меня как сына доктора Каллена. Люди либо принимали меня за шута и насмехались у меня за спиной, или же хотели подружиться с сыночком богатых и знаменитых людей. Так что я замкнулся в себе. Это казалось безопаснее.
– Веет также и одиночеством.
– Да, одиноким я тоже был. Какое-то время я был потерянным, не знал, куда податься. Но затем встретил Таню.

Я моментально напряглась. Таня…

О Господи, он собирается рассказать мне о женщине, которую любил. И мне придётся слушать это, так как она – часть прошлого Эдварда, которым он желал поделиться со мной. Я не могла отказать Эдварду, даже вопреки желанию вскинуть руки и молить его прекратить свою исповедь; мне не хотелось слышать, каким преданным он был – есть? По отношению к Тане. С болью внутри я села и сцепила руки на коленях, кивнула, поощряя Эдварда возобновить рассказ.

– Таня была… другой. Диковатой, красивой; ей было начхать на мнение окружающих. – Эдвард стеснительно посмотрел на меня. – Я не очень хорошо выдерживал давление сверстников. До встречи с ней ходил на пару вечеринок и до смерти боялся, что однажды кто-нибудь протянет мне что-то, а я струхну, не в силах отказать. Таня – танцовщица и сильно печётся о своём теле, у неё не возникало проблем пойти на тусовку и послать парней, желавших накурить её. Меня влекла подобная уверенность. Я завидовал Тане, жалел, что хотя бы чуточку не соответствовал ей.
Тоска мелькнула на лице Эдварда.
– И кажется, я тоже ей понравился, я не мог поверить своей удаче.
– Ты влюбился в неё.
«Заткнись, Белла! Заткнись!» – корила я себя за несдержанность. Какая жалость, но, как бы мне ни претило слышать этот рассказ, отчасти я нуждалась в нём. Так что когда всё закончится и Эдвард уйдёт, не останется заблуждений. Эдвард никогда не любил меня; я была ему другом – он заботился обо мне как о друге и давал мне всё необходимое, потому что впустить меня в свою жизнь для него было так легко…
Он не полюбил меня, но любил Таню.
Эдвард повёл плечами.
– Это казалось любовью. Семнадцатилетний, влюблённый до безумия, исступленный юноша. Впервые в жизни я почувствовал себя живым, словно мне было подвластно всё, потому что Таня встречалась со мной.
Я понимающе кивнула – разве не так же я ощущала себя с Эдвардом? Словно до него и не жила вовсе.
– Именно Таня одобряла мои занятия музыкой, осознание её поддержки вселяло в меня уверенность. Мы вместе пошли в колледж, и впервые в жизни я оказался стопроцентным анонимом. К этому времени Карлайл стал чем-то вроде бренда, а мне нравилось знать, что все мои успехи принадлежали только мне и не имели отношения к моей фамилии. Поразительно, что всё в моей жизни стало складываться. Я создал группу, мы сыграли пару концертов, ничего необычного, но со временем выступлений становилось всё больше и больше.
– И вы с Таней оставались парой?
– Да. Мы всегда были немного… изменчивыми, полагаю, но всегда сходились. Когда я путешествовал в турне, там были девушки, которые хотели… – Эдвард смолк, наклонив голову и пропуская и без того растрёпанные волосы между пальцев. – Ну, ты знаешь… Это льстило моему эго, надо полагать. Им нравилась моя музыка и нравился я, впервые я был уверен, что тому причина не деньги Карлайла. Но те девушки не были Таней. Я никогда не изменял ей, ни разу. Как бы я ни любил музыку, я писал её и для Тани в том числе – как доказательство, что могу быть для неё кем-то большим, что могу дать нам жизнь.

Эдвард всё ещё буравил пол взглядом, от которого мне хотелось заплакать. Я любила в нём честность, но и ненавидела тоже. Что он хотел сказать мне этим монологом о Тане? Считал, что если объяснит всю силу любви к ней, то мне будет легче его отпустить? Но я и так была готова прекратить отношения – если бы Эдвард вручил мне бумаги на развод прямо сейчас, то я бы, не колеблясь, подписала бы их. Это всё равно что руку себе отрезать, но я бы сделала это.

– Я понимаю, – тихо обратилась я к Эдварду, пытаясь скрыть надтреснутость в голосе. И я понимала, понимала, что если он хотел вернуться к Тане, то я стояла у него на пути.
Но Эдвард вздёрнул голову, смотря прямо мне в лицо.
– Нет, – качнул он головой, потянувшись к моей руке, стискивая её почти до боли, – ты не понимаешь, а мне это нужно, Белла. Чтобы ты действительно поняла. Меня уже тошнит от тайн между нами.
Зелёные глаза безотрывно смотрели в мои.
– Однако, как бы сильно я ни любил Таню, я всегда знал, что мои чувства односторонни. Она никогда не отвечала мне взаимной в равной степени. Я мирилась с этим, потому что боялся того, что случится со мной, если она бросит меня, как мне жить одному. Я говорил себе, что наши проблемы из-за разлуки, постоянных туров. Думал, что нам всего лишь нужно достичь компромисса.
– А когда Таня перестала ездить со мной в турне, когда заколебалась насчёт идеи съехаться, я сказал себе, что она боится оседлой жизни в таком молодом возрасте, что стремление к относительной свободе – естественный позыв… Я кормил себя этими байками, потому что нуждался в том, чтобы верить в это. – Эдвард разочарованно вздохнул.
– Почему? – осторожно поинтересовалась я. Неужели он настолько её любил?
– Мои родители были влюблёнными, половинками друг друга ещё со школы. Подростком меня чуток воротило находиться рядом с ними. Не то что Элизабет: ребёнком я видел, как мужчины потоками появлялись в наших жизнях, подсаживали её на новую дрянь и снова уходили. С каждым днём она хирела ещё больше. Я боялся, что нечто в ней, привыкание, есть и во мне, и если я не буду осторожен, то превращусь в неё. Я втемяшил себе в голову, что я могу быть как Карлайл и Эсме, завести такие же отношения, что если всё сработает с Таней, тогда я не уподоблюсь Элизабет.
Эдвард сухо улыбнулся.
– Думаю, отчасти я знал, что был обречён на провал, но должен был попытаться, в том-то и проблема иррациональных страхов.
– Ты хотя бы был счастлив? – Интересно, они хоть раз совместно решали проблемы, Таня понимала, что любит Эдварда так же, как и он её? Я не могла представить, каково это быть любимой Эдвардом и не любить в ответ. Как такое вообще возможно?
Господи, вот ведь боль. Что, если Таня могла отдать ему своё сердце только наполовину, а Эдвард тем не менее её выбрал? Быть может, я некрасивая и не дикая, но я отдала ему сердце целиком, до последнего кусочка, не оставив ничего другим.
– Нет, я не был счастлив, – наконец ответил Эдвард.
Совсем не такой ответ с внутренним содроганием я ожидала услышать.
– Я был чертовски жалок, – продолжал Эдвард. – Но тогда я всё ещё не желал обрывать эти отношения.
– Что в итоге заставило тебя понять, что с тебя хватит?
Пожалуйста, пусть он закончил те отношения. Пожалуйста, пусть он их закончил.
– Таня всегда жаловалась, что мы мало времени проводили вместе, так что когда мне выпал шанс вернуться домой из турне на пару дней раньше, я ухватился за него, надеясь удивить девушку. Но, вернувшись в квартиру, я застал её не одну.
Меня словно заморозило – она ему?.. Эдвард заметил мою реакцию и рассмеялся.
– Нет, она не была с другим парнем, хотя это был не первый раз, когда она изменила мне. Видит бог, Таня любит мужчин, а когда я отсутствовал рядом, ну… – он вздохнул.
– То была её сестра, Кейт. Я только собирался пройти на кухню, когда услышал, как Таня произносит моё имя. Не знаю, чем я думал; полагаю, я всегда держался в стороне, хотел узнать, что она чувствует ко мне на самом деле, так что остановился, пока она меня не заметила. – Лицо Эдварда приобрело бесстрастное выражение, будто он заново переживал тот момент. – Таня сказала, что мне никогда не добиться славы музыканта, что я гонюсь за мечтой. «Всё путём, – сказала она. – У него богатенький отец, и я получу деньги, так или иначе».
Шокированное оханье сорвалось с моих губ. Внезапная волна ненависти к этой жестокой, красивой женщине накатила на меня. Как она могла…
– Конечно, я был раздавлен. Ты не знаешь, сколько раз я желал уличить её в измене с мужчиной, я бы смог простить, как уже поступал раньше. Однако её слова… они превратили всё остальное в ложь, Таня охотилась за деньгами с самого начала. Я не мог оставаться и дальше кормить себя иллюзиями, так что сел на следующий рейс до Лондона и не вернулся. Один мой друг упаковал мои вещи из той квартиры, не то чтобы я был скопидомом. Я поговорил с Таней по телефону, а затем с головой ушёл в музыку.
– Три месяца я каждый день вставал, пытался писать новый материал, но не мог, шёл на концерт, затем находил ближайший бар и напивался до беспамятства. А на следующий день всё повторялось.
– Я думала, ты не пил.
Эдвард отрицательно помотал головой.
– С тех пор как одним утром проснулся лицом на тротуаре, без понятия, где нахожусь, даже не помня страны; я думал, что умру. И осознал, что продолжать в таком духе не могу. Я больше не мог петь или думать о Тане, или напиваться вусмерть, тогда я бы стал копией Элизабет. Я решил завязать, пока разум не прояснится.

Я не хотел возвращаться в ЛА. Некоторое время отношения с родителями были… натянутыми, а я не хотел, чтобы мама видела, в какую развалину я превратился. Я вспомнил, что однажды они возили меня в детстве на Олимпийский полуостров, и, лёжа на том тротуаре, пьяный вдрызг, я не мог выбросить то место из головы. Так что я вернулся в Штаты, встретил Элис, купил тот домик… – замолк Эдвард.

– Люди в Форксе не знали, что обо мне думать. Я слышал расползавшиеся обо мне слухи, но не придавал этому значения. Я не пытался ничего доказать. Меня заботила только музыка, хотя не сказать, что я много написал за это время.
– А затем ты встретил меня, – закончила я за Эдварда.
– А затем я встретил тебя, – согласился Эдвард.
И я всё испортила.
– Я встретил тебя, – заговорил Эдвард, – и тебе было наплевать на городские сплетни, кроме них, ты ничего не знала обо мне, но хотела узнать. Ты знала, насколько… освободительным это было? Утешающим? Люди принимают как должное, что их будут судить по их сущности; я не обладал подобной роскошью.
Я криво улыбнулась.
– Если бы я знала, кто ты такой на самом деле, то сильно испугалась бы и не стала заговаривать с тобой, хотя уже была порядком припугнута. Знаешь, выглядел ты угрожающе.
– Я тебя тоже побаивался, – признался Эдвард. – Подобные тебе мне ранее не встречались: беззастенчиво честные – с этим в Лос-Анджелесе я не сталкивался. И мне претила мысль, что ты отнесёшься ко мне иначе, поэтому я и понапридумывал все эти правила. Я не вынес бы мысли, что между нами всё изменится.

Несколько долгих минут мы молчали, пока я переваривала рассказ Эдварда. Наконец всё обрело смысл: почему Эдвард настоял, чтобы мы поженились, поскольку знал, каково состоять в отношениях с однобокими чувствами, и не хотел ранить меня, как его ранила Таня. Почему переехал в Форкс, настаивал на личном пространстве… Только одного я до сих пор понять не могла.

– Есть кое-что, что мне всегда хотелось знать, – аккуратно начала я. – Почему ты женился на мне? Неужели только из жалости?
– По большей части. Думаю, на меня повлияло то, как ты сделала то предложение, – усмехнулся Эдвард. – Ты была честна, выложила все карты на стол. Боже, я восхитился этим. И ты пребывала в такой уверенности, что я осчастливлю тебя, что только я смогу. Ты о многом просила, но в то же время и нет, так как я мог дать тебе всё – домик, полуночные заплывы на каяках и дружбу. И ты меня привлекала, всегда, Белла.

К щекам прилила кровь, согревая, и волнующее чувство уязвимости обуяло меня.

Эдвард подошёл ко мне и встал передо мной на колени, взяв за руки.

– После случившегося с Таней я долгое время был потерян. Меня это испортило, я никому не мог доверять, никого не мог впустить в свою жизнь; не думаю, что смог бы, если бы не ты. Я воздвиг слишком много стен. А после встречи с тобой я по-прежнему пребывал в убеждении, что мне нечего тебе дать. Я не знал, куда иду – где я был… где я. Я не видел, что влюбился в тебя.

Эдвард обхватил ладонями моё лицо, приподнимая, заставляя посмотреть ему в глаза; впервые его касание было почти грубым, едва не причиняло боль. Но мне было всё равно, я слишком увлеклась эмоцией во взгляде Эдварда, в отчаянии, подпитывавшем его действия.

– Я люблю тебя, Белла, – надломился его голос. – Боже, я люблю тебя.

Не успела я осмыслить эти слова, как рот Эдварда накрыл мой, сглатывая мой удивлённый вскрик. Его губы двигались яростно, требовательно и одержимо. Он резко дёрнул меня вверх, сильно притягивая к себе.

И внезапно, с захватывающей дух ясностью, я увидела, что всё это время он сдерживался. Наше занятие любовью всегда было медленным и ласковым, почти уважительным. Удивительным, правда, но тогда мне не с чем было сравнивать. Большего я бы не выдержала.

Но я больше не была фарфоровой куклой, и не сломаюсь, если он крепко меня сожмёт, моё сердце не остановится, если он пустит его галопом. Впервые я была равной Эдварду. И в действиях Эдварда, в том, что он вызывал во мне, не было ничего скучного или уважительного. Это было сильно, примитивно и неостановимо. Охрененно круто.

Я целовала Эдварда в ответ, распалённая его голодом. Внезапно мне захотелось узнать, что именно я пропускала всё это время. На целую минуту мир померк. Пузырь надулся вновь.



Как вам исповедь Эдварда? Оправдались ли ваши опасения? Ожидания? Лично для меня это одна из любимых глав этой истории, где к тому же много диалогов.