~Февраль~

«Кто ты?» – обратилась я к неподвижному, молчаливому лицу, смотревшему на меня из прозрачной, чистой воды, в которой каждая его чёрточка с идеальной точностью отображалась. Мне с трудом верилось, что это я. В другой жизни это лицо и тело были скучными, тощими, безжизненными.

Но сейчас… мои щёки приобрели нормальный цвет, волосы – блеск и отросли, глаза сияли, тело округлилось, и в нужных местах показались мышцы после пеших прогулок и плавания с Эдвардом на байдарке.

Не то чтобы я игнорировала смотреться в зеркало последние несколько месяцев, но невозмутимо наблюдала за этими переменами. Я не осознавала, как заметно изменилась внешне… в лучшую сторону. Как раз-таки я и не была хорошенькой – по этому поводу я не тешила себя иллюзиями, – но при этом во мне присутствовало нечто интересное.

Может быть, дело было не только в свежем воздухе и физической нагрузке, может, причиной изменений стало счастье, стоило мне распахнуть глаза и действительно увидеть мир.

Сейчас легко было понять, как много времени я провела, безотрывно потупив взор в пол, – вероятно, то было следствием неуклюжести, постоянным присмотром за ногами, чтобы не споткнуться и не упасть или шагнуть не в ту сторону. Никогда прежде я не чувствовала себя комфортно, смотря вверх, но тогда… Эдвард не ходил рядом со мной.

Глубоко вдохнув прохладного, влажного воздуха, я широко открыла глаза. Я упивалась видом – неба, разукрашенного сотней оттенков цвета, от чисто-белого до насыщенного, предгрозового серого; нескончаемой зеленью, окутанной молочной дымкой, отчего это место казалось не от мира сего. И озеро, переливавшееся всеми этими цветами – и ещё тысячью.

Не думаю, что я вообще когда-либо знала, насколько изумительным может быть отражение. Столько раз я видела небо – перевёрнутое и идеальное – в гладкой, как стекло, поверхности лужи, но видела ли я там небо на самом деле? Терялась ли в нём настолько, что не могла различить, где был реальный мир, а где – гладкий, тончайший, зеркальный образ?

Чем дольше я смотрела, тем сильнее осознавала, что потеряться в этом мире очень легко, если игнорировать правила, забыть, где находится правильная сторона и как мир должен выглядеть, и если смотреть достаточно долго и пристально.

Я легонько провела пальцем по воде, искажая собственное изображение и задаваясь вопросом, а не было ли оно метафорой моей жизни. Иногда возникало такое чувство, будто все события, случившиеся до появления Эдварда и его домика, не происходили, будто мне нужно открыть глаза и игнорировать все правила, чтобы имитация померкла. Или, может, всё перемешалось, и прямо сейчас именно отражение готово было распасться при малейшем колебании.

Я тряхнула головой, прогоняя вопросы, на которые не существовало ответов. Бесспорно, я становилась странной.

– Разве это не поразительно? – прошептала я Эдварду. Мы сидели на невысокой, крупной скале, врезавшейся в озеро и предлагавшей великолепный, ничем не скрытый вид на горы и небо.

Я вытащила пальцы из воды, склонившись к ней ближе, ожидая, пока рябь исчезнет. Эдвард крепче ухватился за другую мою руку, вызывая меня улыбку. Он тенью следовал за мной сегодня.

Эдвард согласно промычал, кладя подбородок мне на плечо, и вместе мы наблюдали за формирующимся изображением. Громадная ель, широкая и внушительная, росла на самом краю берега, но меня покорила не она, а её отражение в воде. С нашей выгодной позиции на скале казалось, будто мы лежим у основания дерева, смотря снизу-вверх на каждую ветку; передача деталей, вплоть до паукообразного мха, поросшего на толстом стволе, поражала воображение.

– У тебя нет чувства, будто ты можешь вытянуть руку и коснуться его? – Я придвинулась ближе, чувствуя лёгкое головокружение. – Если я прямо сейчас спрыгну, то упаду на ветки, и всё опять пойдёт задом-наперёд и перепутается, но будет настоящим. Я, словно Алиса, упаду в кроличью нору. – Оглянувшись через плечо, я со смешком улыбнулась Эдварду.
Он чмокнул меня в кончик носа.
– Ты совсем меня запутала, любимая.
– Знаю, – усмехнулась я. Мне нравилось, что я без стеснения могла говорить, в том числе кидаться бредовыми, экстравагантными фразами, к которым у Эдварда не будет претензий. К подобной свободе я не привыкла.
Эдвард стал выводить круги на моих бёдрах, превращая меня в мягкотелое желе.
– Так, ты бы прыгнула в Страну Чудес? – Очередной поцелуй в плечо.
– Быть может, давным-давно, – рассмеялась я, – когда было от чего бежать.
– А сейчас тебе не отчего бежать?
Хотя его голос был обманчиво ровным, я знала, о чём именно спрашивал Эдвард. Я не сразу дала ответ. Я понимала его алогичность – мне следует желать побега от будущего, от всех надвигающихся неприятностей… но побег означал бы уход от Эдварда, а я ни за что его не брошу, даже ради будущего. А что вообще стоит жизни без него?
– На всё есть причина, – пожала я плечами. – Я могла бы изводить себя многочисленными «а если» и «может быть», но это того не стоит. Сейчас я счастлива – только это важно.
Я откинулась головой ему на плечо. Спустя мгновение я спросила:
– А ты бы убежал, будь у тебя такая возможность? – Я застенчиво понурила голову.
Эдвард так долго молчал, что я засомневалась, а ответит ли он мне. Затем он сделал глубокий вдох.
– А я, по-твоему, уже не сбежал?
– О.

Я нахмурилась в ответ на его загадочную реакцию, но не стала настаивать на объяснениях, зная, что окажусь в опасной близости от запретной темы его прошлого. Дрожь прошлась по моему позвоночнику, когда я поняла, что эти шесть слов, наверное, открыли мне больше, чем все его предыдущие высказывания.

Я всегда знала, что Эдвард от чего-то бежит. Неспроста человек решает перебраться в городишко в отдалённом уголке США, отсекая себя от внешнего мира – ото всех друзей и родственников. Я тихонечко вздохнула, гадая, а не стало ли это лаконичное предложение тем максимально близким порожком в разговоре на эту тему. Вероятно.

Уставшие от утренней пешей прогулки к водопадам Мэример, мы долго просидели у озера, наблюдая за перемещением и колыханием отсветов на водной глади. Стояла приятная для февраля погода – не слишком холодно или дождливо, и было чудесно провести день на открытом воздухе с Эдвардом.

– Мне придётся уехать на пару недель в Лос-Анджелес.
Я резко отпрянула от Эдварда, поворачиваясь к нему и пытаясь прочесть спокойное, невозмутимое выражение его лица.
– Пару недель? – переспросила я, чувствуя нарастающую в груди панику.
– Может, две. Вряд ли потребуется больше.

Что такое важное находилось в Калифорнии?

Я прикусила губу, подавляя вопрос. Эдвард бы сказал мне, если бы желал ввести в курс дела… И пусть формально мне дозволялось спрашивать что угодно, я не хотела давать повод для неловкого молчания, неизменно наступавшего после неосмотрительно заданных мной неправильных вопросов. Не потому, что Эдвард скверно реагировал, он просто закрывался в себе и мысленно переключался. Иногда проходило несколько часов, прежде чем он снова возвращался к привычному поведению.

Этого того не стоило.

– Когда ты едешь? – в конце концов, струсила я.
– На второй неделе марта.
– И я не могу поехать с тобой?
Эдвард отрицательно покачал головой.
– Предоставленная сама себе, ты заскучаешь, а у меня не планируется много свободного времени. – Он стиснул моё плечо, понимая, как сильно я перебарывала мысль о такой длительной разлуке с ним. – Я подумал, что, быть может, ты съездишь в Остин – погостишь у Элис и Джаспера. Ты же знаешь, они рады встрече с тобой.
– Может быть, – подёрнула я плечами. Дерьмо, он ещё не уехал, а я уже чувствовала себя одинокой и жалкой. Раньше моё счастье никогда, никогда не зависело от другого человека – ни от Рене, ни даже от Чарли; оно делало меня беспомощной и давало понять, как сильно я нуждалась в Эдварде… Мне совсем не нравилось такое положение вещей.
– Эй, всё хорошо, – Эдвард развернул меня за щёку к себе. – Это всего лишь две недели.

Две недели. А казалось – вечность.

~Март~

Вопреки изначальной неохоте, я тем не менее поехала в Остин на неделю. При моём желании Элис приютила бы меня и на больший срок, но, как бы я ни любила её, я немного дёргалась, будучи вдали от дома так долго.

После отъезда Эдварда я толком не знала, чем себя занять. Было чуждо находиться в одиночестве, в опустелом доме и тишине. В кои-то веки этот домик едва ли не стал для меня чересчур большим, возможно, потому, что Эдвард заполнял собой дополнительное пространство. Во мне взыграло любопытство: каково ему было так долго жить одному до моего переезда; интересно, он когда-нибудь ощущал, что безмолвие поглощает его целиком, наслаждался ли он им?

Действительно ли он всё время жил один?

Нет, согласно слухам, гуляющим по Форксу, – все клялись, что до меня к нему чуть ли не строем ходили женщины…

Я старалась не думать о том, чем он занимался в Калифорнии, с кем встречался. Уже не раз мне приходилось закрывать глаза и прогонять эти противные мысли. Разве это имело хотя бы малейшее значение, если Эдвард тем не менее возвращался домой ко мне? Более того, более рассудительная часть меня знала, что, несмотря на наш нетрадиционный брак, Эдвард был не из тех, кто стал бы скрывать от меня нечто подобное.

Каждый вечер мы болтали с Эдвардом по телефону перед сном, то были странные, односторонние разговоры, дававшие мне скудное представление о его тамошних делах. Взамен я рассказала ему об Элис и её магазине, об Остине, а Эдвард – немного о Лос-Анджелесе – о местной погоде, отеле, в котором остановился, – о несущественных вещах. А мы ещё притворялись, что всё нормально.

Странно, но до Эдварда в центре внимания я испытывала неуют. Из меня выходил «хороший слушатель», который сливался с фоном, пока все остальные говорили, пока все остальные поведывали мне свои истории. А сейчас Эдвард хотел слушать меня, хотел, чтобы я делилась информацией и была в центре внимания, смеялся, когда я шутила или когда на самом деле была серьёзной.

Одному Богу известно, что он находил занимательного в моих словах.

Во время недельного пребывания у Элис я осознала, насколько сильно я привыкла к непоколебимому интересу Эдварда ко мне, как сильно я скучала по его наблюдательному взгляду. Я тосковала по нашему тихому укладу, тосковала о разговорах – одновременно ни о чём и обо всём.

Я застала себя за наблюдением Элис и Джаспера, пытливая в желании понять, насколько их «нормальные» отношения отличались от наших с Эдвардом. Были ли причиной тому отсутствие тайн, взаимная любовь? Так же ли содержателен лёгкий, счастливый и мерцающий отсвет, как и настоящий семейный союз? Не в силах сдержаться, я мучилась этим вопросом.

Я пыталась втолковать себе, что не имело значение, что я так мало знала о прошлом Эдварда или в половине случаев – о его действиях, когда он был не со мной; откуда он родом и от чего бежал. У Элис и Джаспера была вечность, у меня с Эдвардом – несколько месяцев.

Чем больше я видела, тем сильнее осознавала, что наша общая с ним история практически полностью восполняла недостаток моих знаний о нём. Совместное препровождение создавало особенную близость, безмятежность. И, может, так было из-за столь скоротечного времени, этой связи, когда нам почти не нужно было общаться, чтобы знать мысли другого.

Может, тому способствовало то, что Эдвард стал моим первым… во всём. Моим первым весёлым прикосновением, моим первым поцелуем, моей первой бессонной ночью, моей первой ответной улыбкой, моим первым волнующим признанием. Моим первым.

Я не знала иного пути. Не знала другой нормальности. Ни Элис с Джаспером, ни мои родители не были нами – мне нужно было вспоминать об этом, когда вдали от Эдварда комплексы выскакивали на моём пути.

В ожидаемый день возвращения Эдварда от меня мало было толку. Я бесцельно шаталась по дому, пытаясь отвлечься уборкой и готовкой, хотя так отвлеклась, что пришлось с особой внимательностью следить за тем, чтобы ничего не спалить.

Примерно в девять вечера я наконец-то увидела блеск фар на подъездной дорожке. Не успела я опомниться, как ноги ступили на пол и я уже распахивала дверь, мчась к нему.

Эдвард поймал меня в полупрыжке, удивлённое «уф» слетело с его губ, когда я врезалась в него. Руки мужа мгновенно обняли меня, скользя вверх-вниз по моей спине, лицом же он уткнулся в изгиб моей шеи.

– Я соскучилась по тебе, – пробубнила ему в грудь я, вдыхая его запах, словно голодающий.
Он добродушно осклабился, целуя местечко у меня за ухом, то самое местечко, посылавшее дрожь по телу.
– Я тоже по тебе скучал, Белла.

Эдвард крепче сжал меня в объятиях, стискивая мне рёбра и не ослабляя хватку даже, когда отодвинулся рассмотреть моё лицо. Выпутав пальцы из моих волос, он нежно очертил контур моей щеки. Он выглядел уставшим, счастливым и весьма удивлённым. Кривоватая усмешка на его лице преобразовалась в улыбку – настоящую, лучистую, блистательную и довольную. Он согнулся, проводя носом по моей скуле, поцелуями поднимаясь к губам.

– Я думал, две недели – это не так долго, но, чёрт, они текли бесконечно.
Я ответила поцелуем, а когда этого стало не хватать, приникала к его губам вновь и вновь, словно это неким образом могло стереть из памяти несколько недель расставания. Когда поцелуев всё же оказалось недостаточно, мы просто стояли, плотно стискивая друг друга в объятиях.
– Боже, приятно возвращаться к кому-то, – проговорил Эдвард шёпотом, еле слышно, что я задалась вопросом, а предназначалось ли это вообще мне. Я теснее прильнула к нему, ощущая, как отголоски его слов проникают в каждый уголок моего тела.
В конечном счёте даже руки Эдварда не смогли уберечь от свежего воздуха, и я отстранилась, ведя его в дом.
– Ты голоден? Я могу подогреть тебе ужин?
Эдвард помотал головой.
– Чуть позже. В данный момент я просто хочу сбросить эту одежду и залезть в душ. Аж самому противно. – Он скривился. – Я уже и забыл, как сильно ненавижу летать.
– Пойдём, – я схватила любимого за руку. – Позволь мне набрать тебе ванную.
– Ты не обязана это делать – заговорил он, но я прервала его.
– Помолчи, Эдвард. Просто позволь мне сделать это для тебя.
Десятью минутами позже, потискав Клэр, пока я наполняла старомодную ванну в форме ступни, Эдвард издал низкий стон, осторожно ступая в горячую, дымящуюся воду.
– Не припомню, когда в последний раз я принимал ванну. – Я смочила водой его волосы, когда он стал втирать приличную порцию шампуня в кожу головы, покрытой густыми, буйными волосами.

Я улыбнулась, наблюдая за тем, как с раскрасневшимися от жара щеками он закрывает глаза и наклоняет голову вперёд.

Мне когда-нибудь наскучит его вид? Проснусь ли я как-то утром, неподвижная, перекачусь и нащупаю пустоту? Я не могла себе этого вообразить.

Несколько долгих мгновений, смывая шампунь, я позволяла себе наслаждаться этим зрелищем, пока наконец не пустила в ход руки. Взяла мыло, вспенила его, намыливая руки и позволяя им скользить вниз по его широким плечам.

– Ты хорошо провела время с Элис? – сонным и удовлетворённым голосом поинтересовался он, в конце концов.
– Да. Хотя я рада быть дома… с тобой. Без тебя тут всё иначе. И Клэр тосковала по тебе – сидела на подоконнике в постоянном ожидании.
Я замолкла, наблюдая за улыбающимся Эдвардом. Он уставился на мои руки, наблюдая за их скольжением по своей груди, словно впервые их видел. Заворожённо.
– А ты приятно провёл время? – осторожно поинтересовалась я.
– Конечно, – пожал он плечами. – Стояла приятная погода, не то чтобы я много бывал на воздухе, однако я многое успел, так что поездка прошла с пользой.
– Хорошо.
– Я кое-что привёз тебе оттуда. – Эдвард накрыл ладонями мои руки, останавливая их, – я недоверчиво вскинула бровь, на что муж только усмехнулся. – Он в переднем отвороте моего рюкзака.
– Хочешь, чтобы я достала это сейчас?
– Да, прошу.

Я встала, вытерев руки насухо, затем пошла в гостиную, где Эдвард бесцеремонно скинул свой багаж возле софы. Порывшись несколько мгновений в его сумке, я наткнулась на футляр для ювелирных украшений с чистым компакт-диском внутри.

– Включи его!

Не теряя хмурого выражения лица, я прошла к неприлично навороченной – и дорогой – стереосистеме, вставив в неё диск. После того как я повозилась пару секунд с кнопками управления, в динамиках заиграла музыка. Нежные, сладкие напевы фортепиано.

Я так удивилась, что, замерев, слушала изысканную, совершенную мелодию. Начиналась она медленно, затем нарастала, нарастала, нарастала, набирая силу. Красивая, с лёгким привкусом горечи… и тоски?

– Это ведь Фостер, не так ли? – прошептала я, по возвращении в ванную комнату. Стереосистема была настолько хорошей, что звуки рояля резонировали в всём доме. Из дверного проёма мне был виден Эдвард, лениво смотревший в потолок. Он кивнул с лёгкой улыбкой на губах.
– А ты молодец. Я сомневался, распознаешь ли ты его без голосового сопровождения.
Я прислонилась головой к дверному косяку и закрыла глаза.
– Никто так больше не играет. Мелодия великолепна.
– Один мой друг работает в звукозаписывающей компании, продюсирующей Фостера, – объяснил Эдвард. – Когда я пристал к нему с расспросами о его музыке, он дал мне этот диск. По-видимому, эти мелодии не вошли в альбом. – Неожиданно в его голос закралась нерешительность и робость. – Это колыбельная. Я решил, что тебе она может понравиться.
Я двинулась вперёд, упав на колени перед ванной.
– Эдвард, я люблю её. Тебе не стоило утруждаться. Я знаю, как тебе претит, когда я слушаю Фостера.
В знак согласия муж одарил меня кособокой усмешкой. Эдвард никак не мог взять в толк, почему я так сильно любила именно эту группу, и не упускал возможности поддеть меня на этот счёт или, по меньшей мере, состроить выражение глубочайшего отвращения и покинуть комнату.
– Без вокала он не так уж плох, – признал он. – Просто голос этого парня действует мне на нервы.
Песня перешла в диминуэндо, смягчаясь и замедляясь, хотя горько-сладкое ощущение крепчало. Нечто во мне отзывалось болью на эту музыку.
Я задумчиво приложилась щекой к бортику ванны.
– Интересно, что занимало его мысли во время сочинения этой мелодии. Она отдаёт грустью, словно он… что-то теряет. Нечто важное, что он не сможет вернуть.
Эдвард долго не встречался со мной взглядом. Наконец он вышел из ванны.
– Вода остыла. – Он накрыл ладонью мою щёку. – Пойдём.

Позже тем вечером, после ужина, мы практически затащили друг друга в кровать. И я потерялась между влажной, разгорячённой кожей и мягкими простынями, так долго пустовавшими, – навязчивая мелодия вновь заиграла в моих мыслях. Снова и снова, пока я не прильнула к Эдварду, по непостижимой причине нуждаясь в утешении.


~Апрель~

В апреле Эдвард слёг с сильной простудой или гриппом, да таким, который сбивает с ног навзничь, обессиливает. С виду, так он, с покрасневшим и заложенным носом, чувствовал себя скверно, но, в отличие от моей матери, во время болезни задававшейся целью отравить жизнь окружающим, Эдвард страдал молча.

Я варила ему куриный бульон, накрывала дополнительными одеялами, когда его пробивал озноб, смотрела телевизор, уложив его голову себе на колени, поглаживанием стремясь унять его боли. В перерывах между болезнью Эдварда и холодной, дождливой погодой на улице я прежде не смотрела ещё так много телевизионных передач.

Жизнь с Чарли означала, что при просмотре телевидения существовало два варианта – любая спортивная игра и новости, ни один из которых меня не прельщал. Иногда, когда Чарли рано ложился спать или работал допоздна, гостиная оказывалась в моём распоряжении, что случалось редко. Учась в школе, я за все выходные просмотрела с матерью телепередач больше, чем за всю жизнь с Чарли.

Я чуть больше стала проводить времени за просмотром телепередач, когда переехала к Эдварду, однако не тогда, когда мы оба были загружены. При больном Эдварде и безделье я открыла для себя несколько марафонов «Шеф-повар», затем переключилась на чудеса канала «Дом и сад». Однако не в силах удержаться, я натыкалась порой на редкостную чепуху, особенно когда Эдвард спал.

Однажды днём, когда я бездумно щёлкала по каналам, а Эдвард распластался рядом на диване, я на секунду задержалась при виде улыбающегося блондина. Я узнала его по неформальным, пятничным ужинам у Рене, перед которыми мы устраивали совместный просмотр – не то чтобы шоу о пластической хирургии усиливало мой аппетит. Но Рене была ярой его фанаткой, а значит, возражения не принимались.

Эдвард перекатился на спину, сонно потирая глаза. Его волосы торчали в разные стороны, кожа раскраснелась, глаза прищурены и воспалены… и как же он был очарователен. Я улыбнулась ему, потянувшись разгладить непослушные пряди.

– Как насчёт того, чтобы немного пообедать?
– Звучит неплохо. – Эдвард привёл себя в сидячее положение, потягиваясь, словно кот. Я поднялась на ноги, но не успела пройти мимо него, как Эдвард поймал меня за руку и легонько коснулся губами костяшек пальцев. – Спасибо, Белла, – улыбнулся он.

Я вернула улыбку, гадая, как Эдварду удавалось быть таким удивительным. Он не мылся три дня, у него была температура в тридцать семь и два градуса, а на щеке засохла слюнная струйка. Какая несправедливость.

Подогрев немного бульона и захватив коробку с крекерами из шкафчика, я сгрузила всё на поднос и отнесла его в гостиную. Эдвард сидел на прежнем месте, смотря передачу, которую я случайно оставила включённой.

Женщина на экране выглядела устало и была в синяках, однако при взгляде на свою новую грудь её улыбка стала почти мечтательной; наклонившись, женщина звонко чмокнула доктора в щёку.

Я фыркнула, когда кадр сменился, показав женщину в едва заметной маечке, демонстрировавшей её новый, выпирающий бюст.

– Нравилась бы я тебе больше при таких формах? – крикнула я Эдварду, смеясь над нелепостью той женщины. Вот ведь глупый, неуместный вопрос, однако я по-прежнему ожидала, что Эдвард обратит это в шутку. Как обычно рассмеётся, когда я вела себя странно.

Этого не случилось. Эдвард выпрямился, внезапно напрягшись всем телом. Он дотянулся до пульта и выключил телевизор, затем швырнув хрупкий пластик на стул. В неожиданной тишине комнаты я могла слышать его тяжёлое дыхание, будто он только что пробежал короткую дистанцию.

– Эдвард? – я шагнула к нему в нерешительности.

Очень медленно он повернулся ко мне. У меня сердце ёкнуло. Оголённое до самой глубины, его лицо выражало весь спектр эмоций, которые раньше он не позволял мне видеть. Наши взгляды встретились, его полыхнул, когда злость вдруг завладела Эдвардом.

Гнев. Не умеренное раздражение или недовольство, или разочарование – гнев. Направленный на меня. За девять месяцев мы ни разу не поругались – немного спорили, подтрунивали друг над другом, шутили, взвинчивались, повышали голос, но никогда, никогда не сатанели. Уже только за это я любила Эдварда, уже только поэтому мне было так с ним комфортно.

Никогда, ни разу я не видела его с этой стороны. Та напряжённость, тот огонь, горевший так глубоко, что я не знала, по силам ли мне найти очаг его возгорания, и это пугало меня больше, чем я хотела то признавать. Я неуверенно запнулась в полушаге.

Когда Эдвард заговорил, то голос его звучал лаконично, резко и сдержанно, однако гнев по-прежнему кипел за этим словами.

– Не смотри подобную фигню, Белла, – рявкнул он, едва не рыча. Затем Эдвард встал и пошёл к лестнице – пару мгновений спустя по всему коттеджу разнёсся громкий хлопок закрывшейся двери в спальню.

Несколько долгих минут я стояла с подносом в руке, усиленно моргая и отчаянно пытаясь понять, что вынудило Эдварда сорваться? Что я сделала? Посмотрела глупое телевизионное шоу? Я не счесть сколько пересмотрела их за прошлую неделю, однако Эдварду, похоже, было всё равно – в большинстве случаев мы вместе смотрели эти телепередачи.

С дрожью в руках я опустила поднос на обеденный стол. И уткнулась взглядом в пол, слишком потрясённая, чтобы соображать.

Что мне делать? Оставить Эдварда грустить об этом наверху? Притвориться, что ничего было? Что?..

Нет, слишком уж легко, но я не позволю никому из нас хандрить. Я взошла по лестнице, моя решительность крепла с каждым шагом. Наши отношения – или что там у нас Эдвардом было – складывались потому, что мы обладали способностью обсуждать их, быть честными по отношению друг к другу, пусть весьма странным способом.

Я трижды постучала в дверь, нервически облизывая губы, одновременно обдумывая слова, и не стала дожидаться, когда Эдвард откроет мне дверь. В спальне было темно, но я смогла различить фигуру Эдварда, сидевшего с краю кровати, уронив голову на руки.

– Что… что произошло? – Запнулась я, краска залила мне щёки, когда я села на стул напротив мужа.
Эдвард поднял голову и улыбнулся мне, но не было в этом жесте ни привычной теплоты, ни подбадривания. Улыбка не коснулась его глаз.
– Извини, мне не следовало так разговаривать с тобой. – Он почесал затылок. – Пустяк. Полагаю, я просто устал, и капризничаю.
Чушь собачья. Я неодобрительно взглянула на него.
– Я так не думаю, Эдвард, ты реально разозлился.
Я наклонилась ниже, упёршись локтями в колени. Впусти меня. Прошу, ты должен меня впустить.
В нём говорила та самая закрытая, упрятанная часть – этот взрыв спровоцировала точно не дурацкая передача, – но я не знала, смогу ли я когда-нибудь её раскрыть.
– Белла, я не хочу говорить об этом. Это… это пустяки. Я всего лишь утомлён и всполошился на пустом месте. Брось. Пожалуйста.
Мне хотелось надавать на него, но я понимала, что не могу. Личное пространство. Единственное, о чём когда-либо Эдвард просил меня.
Я откинулась на стуле в измождении.
– Ладно, Эдвард.
Губы мужчины изогнулись вверх в красивой, горько-смешливой улыбке.
– Ладно.

~Май~

Я стояла на крыльце с видом на озеро. Выдалось великолепное утро – всё налилось голубизной и зеленью, солнце слепило. Один из тех дней, когда чувствуется весна. Я никогда не находила сил устоять перед такими днями: они придавали мне сил, энергии, жизни; словно мне нужно было выйти на улицу и сделать что-нибудь, что угодно.

Я вынесла ноутбук на крыльцо, чтобы поработать над тем, что с любовью начала называть «своей книгой». Не совсем книгой, по крайней мере, она никогда не будет опубликована, но это моё детище. Все триста пятьдесят семь страниц. И она почти закончена. Иногда я листала страницы, с трудом веря, что я закончила что-то… более того – оно мне нравилось.

Началось всё с желания заполнить свободные часы любимым занятием, которое постоянно откладывалось в сторону из-за других обязательств. Я не могла предсказать, насколько далеко всё зайдёт, чем обернётся этот масштабный проект… а теперь я видела финишную черту. Ещё немного правки, и я наконец-то смогу написать «Конец»; я решила, что напишу его с заглавной буквы. Торжество с привкусом горечи, нежели победы.

Я всегда знала, что когда-то наступит конечный срок, что если я не допишу книгу к маю, то она никогда не будет закончена… Однако в конце наступает чёткое понимание того, как много времени утекло – и как мало осталось.

Как только я напишу эти строки, обратного пути уже не будет, как и не будет смысла притворяться.

Я вздохнула и поджала ноги под себя, придвигая компьютер ближе и открывая текстовый редактор. Но не успела я пролистать к странице, на которой остановилась, как послышался стук в дверь. По пальцам одной руки я могла посчитать количество раз, когда кто-нибудь приходил к нам, и почти всегда это была служба доставки.

Я быстро встала, пытаясь вспомнить, а не заказывала ли я что-нибудь в интернет-магазинах, когда в окне, выходящем на улице, уловила проблеск длинных, светлых волос. Я обмерла – какого чёрта она тут делает?

Моя сводная сестра.

Я неловко повозилась с ручкой двери.

– Розали, – воскликнула я, когда дверь поддалась. В сильном удивлении я несколько мгновений стояла соляным столбом; из всех людей меньше я всего ожидала увидеть её здесь.
– Привет, Белла, – тихо поздоровалась она, слабо улыбаясь. Обведя меня с ног до головы взглядом, девушка изогнула бровь. Я машинально покраснела, вспомнив, что оделась в семейные трусы Эдварда и в одну из его фланелевых рубашек с длинными рукавами. Та доходила мне до середины бедра, но я ощущала себя беззащитной, словно и вовсе стояла голой.
Я беспокойно взбила волосы рукой.
– Гм, проходи, – отступила в сторону, впуская сестру в домик. – Всё нормально? Рене…
– Всё в порядке. Я пришла увидеть тебя, Белла, и поболтать. Давно мы не общались.
– О. Ну, гм, я вот сидела на крыльце.

Как можно быть такой нелепой, Белла?

Пока я вела её на веранду, Розали обвела комнату взглядом, оценивая разнобойную мебель, книги, диски и не мешающий жить хлам; любопытно, что она думала об этом. В коттедже стояла отнюдь не безупречная чистота, и он не был прибран, как на развороте журнала, или же как у неё дома; однако домик всегда излучал очарование и уют. Хотя это всего лишь моё мнение.

Клэр днём с огнём было не отыскать. Наверное, убежала наверх, спрятавшись от звуков, доносившихся от машины Розали с подъездной дорожки. Умная кошка.

На веранде я уселась обратно в своё кресло, закрыв ноутбук и поправив все тетради и нескреплённые листы, скопившиеся на моём рабочем месте. Я нервничала, колебалась и чувствовала… вторжение.

Розали смотрелась настолько неуместно, спокойно взирая на озеро. Она не принадлежала этому месту, этому миру, делая его хрупким.

– А тут действительно красиво, Белла, – наконец проговорила Розали удивлённо. Что же такого наговорила Рене о моей новой жизни: наверное, что Эдвард утащил меня жить в хибаре без воды и электричества. С неё станется.
– Прошу, присядь. Могу я предложить тебе что-нибудь? Чай? – Я осеклась, пока не залепетала как идиотка.
Розали покачала головой, тем не менее присев.
– Ты тоже хорошо выглядишь, Белла, ты выглядишь счастливой.
– Так и есть, – улыбнулась я. – Уверена, Рене говорила тебе обратное. В её глазах я сумасшедшая, раз предпочла такую жизнь.
Розали засмеялась – глубоким, гортанным смехом, которому я люто завидовала в подростковую пору. Такой смех всегда привлекал внимание.
– Да, говорила. Она скучает по тебе. Когда я вернулась домой два дня назад, мы три часа просидели за кухонным столом, обсуждая, как она волнуется о тебе. Она не может понять, почему ты уехала в… – Она распростёрла руки, намекая на коттедж.
– Жаль, что она волнуется, – тихо сказала я.
– Дело не только в ней. Честно сказать, я тоже посчитала тебя безумной, когда Рене рассказала о твоём поступке. Ты всегда была такой… степенной. Я не могла вообразить, что ты укатишь с парнем, которого знала от силы пару месяцев.

В это легко поверить: они с Эмметтом встречались больше семи лет, прежде чем обручились. Сестра методично составляла списки «за» и «против», основательно взвешивая каждое решение.

Розалии стеснённо поёрзала на стуле.

– Вообще-то я тут именно поэтому. А… – тут она заколебалась, – Эдвард сказал тебе, что мы с Рене вчера столкнулись с ним в аптеке?
У меня брови взлетели вверх.
– Нет… не говорил.
– Я не удивлена: Рене повела себя нелицеприятно.
– Что она сказала? – решительно поинтересовалась я.
– Ох, она просто разошлась, ну ты знаешь, как она заводится. Она впервые видела его с тех пор, как… Ждала его реакции, а он только стоял, совершенно не встревоженный, пока она несла чушь, что сильнее её распалило. По существу она обвинила его в том, что он воспользовался тобой и увёз из семьи…
– Неправда! Рене сама решила не общаться со мной, хотя могла обратиться в любое время. А с Чарли я вижусь постоянно.
Розалии оценивающе оглядела меня. Я сделала глубокий вдох, тряся головой.
– Мне претит постоянно оправдываться. Я взрослый человек, а он… он делает меня… – Я наклонила голову, не в силах завершить предложение.
Слабая, задумчивая улыбка тронула губы Розали.
– Я рассудила точно так же. Эдвард сказал нам почти то же самое.
– Что он сказал?
– Ну, когда Рене перестала разглагольствовать, он взглянул ей прямо в глаза и сказал: «Я делаю её счастливой. Вы вообще знаете, как выглядит счастливая Белла?»
Розали скептически помотала головой. Глаза сестры мерцали уважением.
– Разумеется, это взбесило Рене, особенно если учесть, что он ушёл прежде, чем она собралась с ответом. Однако это заставило меня задуматься: видела ли я тебя когда-нибудь счастливой? Послушай, знаю, мы не близки и слишком разные, чтобы быть друзьями, но мне плохо от того, что я не попыталась наладить отношения между нами.
Я покрылась румянцем, застигнутая врасплох её прямотой.
– Всё хорошо. Мне… мне следовало бы тоже приложить усилия. Мы обе виноваты.

Не то чтобы Розали третировала меня. Между участием в группе поддержки, хоккеем на траве и парнями у неё не было времени плохо обращаться со мной. А если быть честной, то я не знаю, как бы поступила, возьми она меня под своё крыло. Я чувствовала себя гораздо счастливее, предоставленная самой себе, и комфортнее, игнорируемая окружающими.

По крайней мере, так было тогда.

Раздвижные двери, ведущие на пристань, внезапно распахнулись, и в проёме появился Эдвард с мокрыми, растрёпанными волосами после утреннего заплыва. У меня сперло дыхание при виде широченной ухмылки на его лице.

– Белла. – Склонившись, он поцеловал меня в щёку, не заметив Розали, всё ещё сидевшую в своём углу.

Невольно я зарделась и расплылась в ответной улыбке. Наклонившись ближе, я вдохнула его мокрый запах, вплетая пальцы во влажные волосы на затылке мужчины. И жалела, что Розали не находится сейчас где-нибудь в другом месте… далеко-далеко.

Она вдруг кашлянула, и Эдвард отпрянул, нахмурившись при виде моей сводной сестры. Выражение его лица мгновенно сменилось, потеряв мягкость, – не эту ли маску он демонстрировал всем, кроме меня?

Эдвард выпрямился.

– Здравствуй, Розали.
Легко было заметить, что он не в себе в её компании, и я схватила его за руку, нежно сжимая, пытаясь успокоить. Он ответил пожатием, встретившись со мной взглядом, спрашивая меня таким образом, не требовавшим слов, в порядке ли я. Последовал мой кивок.
– Если понадоблюсь, то я наверху.
– Ладно.
На прощание кивнув моей сводной сестре, Эдвард спешно покинул комнату.
Когда я повернулась к Розали, то она с явным любопытством наблюдала за мной. Как будто не видела меня прежде.
– С тобой он ведёт себя иначе, ты знала это? – Не в силах встретиться с ней взглядом, я только пожала плечами.
– Да.
– Что ж, думаю, это отвечает на тот вопрос. Эдвард оказался прав. – Розали наклонила голову, отчего красивые, блондинистые волосы рассыпались по плечам. – Поначалу я определённо не понимала, но, думаю, ты принадлежишь этому месту… или, может, просто принадлежишь ему.
Девушка встала и пересекла крыльцо, заключая меня в объятия.
– Я расскажу Рене.
После ухода Розали я поднялась в спальню и застала Эдварда за одеванием после душа. Я обхватила его руками и уткнулась лицом ему в плечо.
– Она хорошо себя вела? – Он притянул меня ближе.
– Да, что… странно. Она никогда так долго со мной не разговаривала… Не знаю, что и думать. – Из меня вырвался вздох. – Она сказала, что столкнулась вчера с тобой. Прости за маму, судя по всему, ты удачно разрешил конфликт.
– Извини, мне следовало сказать тебе. – Я повела плечами. – Знаешь, думаю, нам нужно немного развеяться – на завтра обещает быть хорошая погода, как насчёт поездки на мотоцикле?
– Звучит, и правда, хорошо, – улыбнулась я.


Ничто не сравнится с поездкой на пассажирском сидении несущегося мотоцикла, ветром, треплющим твою одежду и… руками, плотно обнимающими парня твоей мечты.

Иногда, до того как мышцы сводило от однообразного положения, я просто хотела ехать и ехать без остановки. Весело будет посмотреть, куда нас занесёт.

Я лениво поигрывала с молнией на куртке Эдварда, уставшая от долгого дня, проведённого в поездках по побережью Капэ-Флэттери, и мечтавшая завернуться в любимое одеяло перед камином и прислониться к плечу Эдварда. Рай.

Удар прошёлся по телу Эдварда, и я резко подняла взгляд, увидев крупный «пикап», слишком стремительно выезжавший из-за поворота – и по нашей стороне дороги. Слишком поздно, но водитель вдарил по тормозам. Эдвард выругался, уводя байк с пути и потеряв контроль.

Раздался оглушительный визг шин – звон стекла, металлический скрежет, – хриплое ворчание Эдварда, когда его катапультировало вперёд, рывком вырыв из моих рук.

Время обратилось в ничто. То была самая долгая минута в моей жизни – и самая медленная. В один миг мои руки крепко сжимали Эдварда, в другой – я летела. Так быстро, что уловила обрывки ярко-зелёного, кусок серого неба и чёрного асфальта.

Я жёстко рухнула на землю, выбив воздух из лёгких. На импульсе меня покатило вперёд, одежда царапалась о грубый асфальт. Я ждала наступления боли, но ничего не последовало.

Никаких звуков, кроме свиста крови в ушах, никаких ощущений, ни зрения, ни воздуха.

Я не могла ясно мыслить; с усилием моргнув, я попыталась прояснить оцепенелый разум, но не сработало. Всё казалось бессмысленным, а чувства – ненастоящими. Я подвигала рукой, ища…

Эдвард?

Окоченелое, онемелое ощущение стало утихать, острые приступы боли в судороге прихватили моё тело, сосредотачиваясь вокруг левого запястья. Сырой, липкий и неуютный холод просочился сквозь ткань джинсов, заставляя дрожать всем телом. Звук вернулся с удвоенной силой – громкие, яростные шумы, на попытки отождествить которые с чем-либо не хватало сил. Резкий, металлический запах наполнил воздух. Кровь?

Моя?

Я силилась восстановить дыхание, однако, похоже, не могла втянуть достаточное количество кислорода. Задыхающаяся, в ловушке тяжёлого шлема и кожаной мотоциклетной куртки, я ощутила себя загнанным зверем. Мне нужно было перевернуться, однако ноги и руки перекрутились подо мной в неудобной позе, затрудняя перекат на спину. Наконец я умудрилась немного прилечь набок, что, впрочем, не сильно облегчило ситуацию, так как я почти ничего не видела через треснувший предохранительный щиток.

Боже, где Эдвард? Почему я не вижу его? Не слышу его? Он должен где-то быть… но я не могла пошевелиться.

На фоне нестихающего звона я различила слабый, неровный звук, походивший на чьё-то сдавленное, тяжёлое дыхание. В испуге я осознала, что этот звук – этот ужасный звук издавала я. Резко приведя себя в вертикальное положение, я, заметавшись, принялась срывать с себя куртку. Мне нужен воздух. Мне нужно найти Эдварда. Мне нужно проснуться от этого ужасного кошмара.

Но не успела я сдёрнуть с себя шлем, как сильные руки сомкнулись вокруг моих плеч, полностью обездвиживая.

– Ш-ш-ш, Белла. Прекрати. Ты навредишь себе.
Эдвард. Я боролась в его руках – мне было недостаточно слышать или чувствовать его, мне нужно было увидеть его.
– Осторожно, Белла. Пока не двигайся. Ты в порядке?
– Не-не могу ды-ш-ш-ать! – выкрикнула я в крайнем отчаянии. Панической атаке. Я знала, что происходит, но не могла это остановить.

Очень аккуратно Эдвард поднял щиток, горячий, душный, спёртый воздух шлема смешался со свежим бризом; я жадно его глотнула. Зрение прояснилось, мысли обрели связность. Я стала замечать вещи, ранее казавшиеся мне бредом: Эдварда, нависшего надо мной, обездвиживавшего меня весом своего тела. Его лицо было бледным как полотно, волосы торчали в беспорядке. Высокими, пепельными столбами дым поднимался позади него.

Сердце застучало – быстрее привычного. Быстрее, чем при первой встрече с Эдвардом или когда я набралась смелости заговорить с ним. Быстрее, чем в первый раз, когда он занялся со мной любовью, и во все последующие. Оно колотилось в моей груди. Тук-тук-тук.

А в голове слышались лишь слова доктора Томпсона, что у меня есть от силы год, его рекомендации воздержаться от любых чрезмерных физических нагрузок, возбуждения, шока – всего, что усилило бы сердцебиение выше определённой отметки.

Однажды – через полгода, год или шестнадцать месяцев – ваше сердце просто остановится.

Но всё произойдет быстро, вероятно, безболезненно. Вы даже не поймете, что происходит…

Моё время вышло, за шесть страниц до Конца, и сердце стучало так быстро, что я могла чувствовать его каждым дюймом тела.

Но я до сих пор жива. О Боже, я до сих пор жива.



Приветствую читателей, которые, надеюсь, ещё остались у этой истории. Как вам такой вираж в жизни наших мучеников? И как во всём этом замешан Фостер? Ответы, впечатления с радостью жду на форуме.