12. Перелом

- Эдди, я должен передать его тебе. Ты и правда путешествуешь налегке, - Питер бросил мне мой черный рюкзак, взяв его с заднего сиденья такси. – Возможно, есть надежда, что ты станешь кочевником в конце концов. - Исключая этот роскошный автомобиль.

Я поймал рюкзак на лету одной рукой и закатил глаза.

– Эд…

- …вард. Я знаю, - он положил руку на плечо Шарлотты, к большому разочарованию полудюжины или около того носильщиков, которые уже пускали слюни от перспективы помочь ей с багажом. Мы втроем стояли там несколько мгновений под светом люминесцентных ламп, когда плотный воздух вокруг нас задрожал от турбин реактивных двигателей.

Интересно, должны ли мы предложить ему пойти с нами. Или, по крайней мере… — мысли Питера стали бессловесными, но я видел Джаспера, отвечающего на телефонный звонок.

- Пожалуйста, не звони Джасперу, - это было последнее, что мне нужно. Я мог только представить, что Шарлотта и Питер сказали бы о моих действиях. Ведь, как они думали, я слишком привязан к дому, чтобы должным образом выжить самостоятельно. Я съежился, представляя, что они скажут моей семье о времени, проведенном нами вместе.

Потому что ты собираешься ему звонить, я уверен. Питер закатил глаза.

- Я позвоню, - на мгновение я вспомнил мысли Карлайла в тот момент, когда мы стояли вместе в углу платформы на вокзале. "Если у тебя возникнет необходимость использовать это, пожалуйста, позвони и скажи нам, куда ты направляешься". - Я обещал Карлайлу, что позвоню, если уеду из страны.

Питер поднял брови.

- Только если уедешь из страны? Я догадывался, что он слишком мягкий человек. А я еще удивлялся, что у него нет комендантского часа.

Я всегда мог сказать, когда Питер в очередной раз забывал про мой дар.

Мы неловко застыли на мгновение, избегая смотреть друг другу в глаза. Наконец Шарлотта обняла меня, прижимая мои руки к бокам.

- Удачи, Эдвард, - сказала она. - Мы в тебя верим.

- Хм, спасибо? - она не отпускала. Слегка пошевелив руками, я бросил на Питера беспомощный взгляд.

Он усмехнулся.

- Шарли, у Эдди посадка на рейс. Он не сможет этого сделать, если ты его не отпустишь.

Почти нехотя Шарлотта ослабила свою хватку и, смущенно улыбаясь, отступила в руки Питера.

- Кстати, - сказал я, когда она отошла. Достав из кармана свои ключи от машины, я протянул их ей. Ее глаза расширились.

- Автомобиль?

- Он у отеля. Вы должны принять его, - она жаждала эту машину в течение некоторого времени, и это было меньшее, что я мог сделать. Если я когда-нибудь увижу их снова, то должен буду взять ее прокатиться на Vanquish.

Она все еще не взяла ключи. Что, если ему нужен будет автомобиль, когда он вернется?

- Я куплю другой, - в любом случае я мог бы взять автомобиль, который будет немного быстрее. Это будет, если я вообще вернусь. Если предположить, что поиски Виктории, когда я нахожусь на другом континенте от Беллы, дадут мне некоторую долю спокойствия. Это, безусловно, стоило попробовать.

Выражение лица Шарлотты изменилось на чистый восторг, и она взяла ключи, сжав их с благодарностью.

- Кроме того, - запинаясь, сказал я и обнаружил, что не в состоянии встретиться взглядом с кем-то из них. - Это... ну это подарок за помощь, - это правда, что в каком-то смысле Питер и Шарлотта однозначно завели меня в тупик, но, с другой стороны, не будь они так настойчивы с поездкой в Новый Орлеан, я бы не двигался сейчас в правильном направлении. Полтора часа до Майами, где у меня будет двухчасовое ожидание, а затем еще тринадцать часов перелета до Бразилии. Пасха, Великий пост и еще Марди Гра – все проводится с опозданием в этом году, так что Карнавал будет продолжаться еще неделю. Возможно, Виктория все еще была в гуще событий. И убивай она, был бы след.

На моем лице, должно быть, вновь отразилась решимость, потому что Питер кивнул.

– Мы пойдем, - он хлопнул меня по плечу. - Мы еще увидимся, ладно? Не говоря уже о том, что Шарлотта захочет прокатиться на этом автомобиле как можно скорее.

Я кивнул.

– Увидимся, ребята, - я повернулся и направился к автоматической двери, ведущей в аэропорт, который был по-прежнему оживленным даже в этот поздний час.

- Как-то я сомневаюсь в этом, - достигла меня мысль. Оставив свои мысли при себе, я наблюдал за собой глазами Питера. Он смотрел мне вслед, когда я вошел в ярко освещенный терминал, его мысли мчались вперед, в Бразилию. Борьба двух вампиров. Безликая женщина рвалась к моей шее.

Я вздрогнул, но продолжил идти вперед средь суеты аэропорта. Непосредственно перед тем, как мой ум был сокрушен множеством мысленных голосов пассажиров в терминале, я поймал последнюю тревожную мысль:

Эдди, я надеюсь, ты не будешь делать глупостей.

А потом его голос пропал, потерявшись в суматохе сотен смутных мыслей, когда я вошел в терминал.



19 июля 1921

Хрупкая.

Хотя было много прилагательных, с помощью которых я мог описать свою возлюбленную — любящая, веселая, чувствительная, невероятно красивая, именно это прилагательное пришло мне в голову сейчас. Когда мы лежали в лесу около нашего нового дома этим вечером, я спросил ее, что ей нравится или не нравится больше всего в ее новой жизни. Ее предпочтения были теми, что я ожидал, но это согрело меня все равно – подтверждение ее любви ко мне и к Эдварду, ее бесконечная преданность к той неординарной небольшой семье, которую мы невольно создали. Но ее антипатия застала меня врасплох. Я ожидал, что она будет оплакивать свою новую темную сущность, утрату своего сына, возможно, даже хорошую цивилизованную еду. Но не то, что она скучает по снам, как возможности мечтать.

Когда она была человеком, в сновидениях она видела недоступные для нее места. Именно в своих снах она мечтала, что жизнь ее сына пройдет без мучений, которые она знала от рук его отца. В этих сновидениях она представляла жизнь со мной. Она убедилась, что Эдвард был вне досягаемости, прежде чем сказать мне это, и я не уверен, радоваться ли мне или ужасаться возможным последствиям.

Теперь, когда она вампир, именно о снах она скучала. Я не мог помочь, но чувствовал, что, признавая это, она открывает свою уязвимость, которая в течение семи месяцев парящим полетом придавала окраску ее отношениям со мной и с Эдвардом. Эта женщина, которую я люблю, теперь почти вся сделана из стали, и внешне она изображает такую же стойкость, которую предоставляет ей ее новое физическое тело. Тем не менее, когда я смотрю на нее, я вижу, что любовь не смогла поглотить всю боль от ужаса жизни с человеческим монстром и от потери сына – единственного лучика света в темной жизни. И именно в своих снах она могла отпустить эти события.

Я боюсь, что лишил ее этого. Сколько бы она ни уверяла меня, что именно обо мне, как о возлюбленном, и Эдварде, как ее сыне, она мечтала, безусловно, есть нежеланные грани ее новой жизни, как существуют и части ее прежней жизни, от которых она до сих пор неспособна избавить себя. И перед лицом этого я беспомощен.

Тем не менее что-то в этой вселенной свело нас двоих не один раз, а дважды, заставив сопровождать друг друга на этой странной и бесконечной дороге. Если она хрупка, а я беспомощен, то, возможно, это наши слабости, предназначенные сцепить нас, как доски в столе, который Эсми, поглощенная работой, отделывала для моего кабинета. Сами по себе соединенные "ласточкиным хвостом" концы – это только куски дерева, легко разделяющиеся даже человеческими руками. Но собранные, они сильнее любого гвоздя. Мы могли бы быть теми досками — уязвимыми поодиночке, но вместе мы сильнее, чем любой мог надеяться, будучи сам по себе.

Возможно, как хрупкие существа, объединившись вместе, мы сможем все еще видеть сны.

– К. К.

С мягким стуком я закрыл дневник и положил голову рядом с ним на столе, осматривая комнату. Я почувствовал щекой прохладу гладкой древесины. По прибытии в Рио я снял маленькую квартиру, чтобы она стала моей главной базой. Она была обставлена небольшим бюро, рабочим столом с простым деревянным стулом и двухместной металлической раскладушкой с плоским матрасом в пятнах. Время от времени ветер задувал в единственное небольшое окно, принося с собой ароматы морской воды и сырой рыбы.

Я наслаждался покоем.

Когда Мария упомянула Рио, она только намекнула, что Виктория будет здесь на вечеринке, которая в несколько раз больше, чем в Новом Орлеане. И вот я вскочил на самолет, не останавливаясь, чтобы подумать о том, что это означало.

Карнавал в Рио был абсолютно не реальным. Везде, куда бы я ни смотрел, были женщины, почти ни во что не одетые, часто украшенные в основном нарочитыми головными уборами с перьями, они танцевали на крупных парадных платформах или по обочинам. Как и в Новом Орлеане, атмосфера была гнетущая — пульсирующая музыка самбы, кричащие толпы, пьяный разгул на улицах, сделавшие отвратительными недели вечеринок. Тем не менее я бросался в самый разгар разгула ночь за ночью. Я должен был. Виктория была где-то здесь, и если она снова переедет, то я не смогу найти ее.

Когда я только приехал в Рио, мое внимание было абсолютным. Найти Викторию. Уничтожить Викторию. Защитить Беллу. Но недели шли, становилось все труднее заставлять себя выбираться из квартиры каждую ночь, и я проводил все больше времени там, где я был теперь, развалившись за крошечным столом рядом с дневником Карлайла. Ночные патрули, поначалу еженощные, сократились до двух раз в неделю. Я не выходил на улицу, как и из города, в поисках любой другой цели, кроме рыжей, которая была моим единственным приоритетом. Карнавал заканчивался последним грандиозным праздником гедонизма, когда толпы народа гуляли целую ночь, а на следующий день я наблюдал со своего балкона, как люди брели на службу в день Пепельной среды по осколкам на улицах (прим.пер.: Пепельная среда – это первый день Великого поста в западном христианстве). Католический город начал свое соблюдение шести недель ожидания и скорби. Рыбная ловля возрастает, мясники продают меньше красного мяса, а я провожу больше времени в своей крошечной квартире, слушая внизу гудки и крики оживленного города и ютясь в одиночестве.

Только несколько вещей в комнате указывали, что здесь вообще кто-то жил. Мой черный рюкзак валялся скомканным на небольшом бюро, одежда Карлайла вывалилась из него, как будто сумку выпотрошили. На столе лежал мой бумажник, который был пуст за исключением моей кредитной карты, водительских прав и двух неакцептованных векселей. Рядом с ним лежал мой мобильный телефон, тонкое серебристое напоминание, что за пределами комнаты есть еще мир.

Элис была та, с кем я разговаривал, когда на второй день в Рио позвонил домой, чтобы сказать им о моей поездке на юг. Я сначала попытался позвонить на телефон Карлайла, но тот был выключен. Он был в хирургии, Элис сообщила мне это, когда я набрал ее. Эсми находилась в своей мастерской, а Эммет и Розали отправились в канадские Скалистые горы. Элис передала мне всю эту информацию в течение двух секунд после ответа на звонок, увидев, что я захочу узнать это. Затем она сменила тему, чтобы спросить, как у меня дела.

- Я в порядке, - сказал я, но она была настроена скептически.

- Эдвард, - начала она, но я прервал ее.

- Нет, на самом деле, - я рассказал ей о Питере с Шарлоттой, а также о Марии и объяснил, как оказался в Бразилии.

- А Виктория?

- Пока мне не везет. Но это произойдет. Я видел, как она сказала это в мыслях Марии. Про то, куда она направлялась.

Элис втянула в себя воздух. Она постоянно просила меня быть осторожным с мыслями людей. «Мысли – это не точные действия», - была ее мантра. Но Мария скрывала что-то и была потрясена, когда я вытащил упоминание о Рио из ее головы. Я знал, когда кто-то пытался скрыть от меня свои мысли.

- А тот факт, что Виктория, возможно, находится на другом континенте от Беллы, не заставляет тебя перестать считать ее угрозой? - продолжила моя сестра.

Я вздохнул. Если быть честным, это был тот вопрос, которым я сам задавался. Ничто, на самом деле, не указывало, что Виктория следует за Беллой. Сан-Франциско, Техас и теперь Южная Америка — это не было маршрутом, который сворачивал к Олимпийскому полуострову. И потом был белокурый вампир — возможно, ее новый спутник? Это имело смысл.

Но это была не единственная причина, по которой я отслеживал ее. Независимо от запланированного ей, был тот факт, что прежде всего она была одной из ответственных за помощь Джеймсу в его пути до Феникса. Следовала ли она за Беллой или нет, не имело значения.

- Это не имеет значения, - ответил я.

- Имеет. Ты не мстительный человек, Эдвард.

Я не был мстительным человеком?

- Ты забыла о годах, когда меня не было с Карлайлом и Эсми?

- Нет, - ответила она задумчиво. - Но я также не забыла, что ты вернулся.

Один – ноль, ведет Элис Каллен.

Я сменил тему.

- Как все?

Наступила очень длинная пауза.

- Элис?

- Ты должен вернуться домой, - выпалила она.

Ее тон застал меня врасплох.

- Что-то случилось?

- Ничего плохого, - сказала она тем же тоном. - Но ты должен вернуться домой, Эдвард. Все скучают по тебе. Или, по крайней мере…

- По крайней мере что? - продолжил я.

- Мы собираемся в Денали через две недели, одиннадцатого. Во время весенних каникул в Корнельском университете. Карлайл решил, что ему нужен отпуск.

Я нахмурился. Время от времени мой отец и Эсми брали отпуск на их годовщины, но он всегда пытался передумать в последнюю минуту. Эсми сначала терпеливо объясняла ему, что люди берут отпуск и поэтому он тоже должен брать его время от времени, чтобы соблюсти внешние приличия. Но это никогда не помогало, поэтому, когда наставало их время уезжать, она в итоге практически тащила его из больницы за шиворот. До его семьи именно работа была тем, что давало ему цель и направление. В те годы, когда я помогал ему, я чувствовал умиротворение, которое исходило от него каждый раз, когда он лечил своих пациентов. Я знал людей, которые утверждали, что любили свою работу, но их чувства не сравнить с эмоциями, испытываемыми Карлайлом. Он становился явно недовольным, когда был слишком долго вдали от своей работы.

Что-то было не в порядке.

- Карлайл решил, что ему нужен отпуск? Что произошло?

Наступила долгая пауза. Именно поэтому я ненавидел телефонные звонки — отсутствие мыслей моей сестры было невыносимо. Правда, члены моей семьи были теми немногими, кто владел мастерством хранения от меня информации, если они не хотели, чтобы я знал, но большую часть времени я все еще мог выхватить что-то. Особенно в такой ситуации.

- Элис? - повторил я. - Скажи мне, что произошло.

- Ты должен просто приехать, Эдвард, - сказала она наконец. – Только на неделю. Затем ты мог бы вернуться в... Бразилию?

- Да, Бразилия.

- Просто присоединись к нам на неделю. Это все, что я прошу.

Я сразу же увидел себя в пышно обставленной гостиной Тани, огонь, пылающий в огромном камине. Карлайл и Эсми будут вне себя от радости, увидев меня. Эсми суетилась бы вокруг. Карлайл будет тихо наслаждаться моим присутствием. Эммет, Джаспер и я пошли бы охотиться на нескольких медведей гризли, которые только что вышли из спячки. Розали и я спорили бы ни о чем. А Элис… исходя из всего этого, вероятно, попытается убедить меня остаться.

- Я не думаю, будто это хорошая идея, - я знал, что моя семья думала по этому вопросу. «Ты должен быть с нами, - сказала Эсми на Рождество. - И мы должны быть рядом с ней».

Элис вздохнула.

- Эдвард…

- Элис, я не могу, - и это было правдой. С кристальной ясностью я помнил страдальческое лицо Эсми, мученическое выражение на лице Джаспера, беззвучное рыдание Карлайла. Я не мог сделать этого с ними снова.

- Я не могу, - повторил я больше для себя, чем для нее.

Она глубоко вздохнула и выдохнула.

- Хорошо. Я не буду настаивать. Могу ли я сказать Карлайлу, что ты звонил?

Не это ли было целью моего звонка?

- Да. Пожалуйста, сообщи ему, что я больше не нахожусь на вашем континенте.

- Он может тебе позвонить?

Я поморщился. Скажи Элис Карлайлу о том, что я, как она думала, делал, любой разговор между мной и им закончился бы доставкой до моей двери авиабилета в один конец до Анкориджа. Ненужного билета.

- Я предпочту, чтобы он этого не делал.

Это заставило Элис снова вздохнуть.

- Хорошо. Но, Эдвард?

- М-м-м?

- Береги себя, - ее голос сорвался, и я снова пожалел о своей неспособности услышать ее мысли.

- Ладно.

- Пока, Эдвард. Я скучаю по тебе.

- Я тоже по тебе скучаю, - это было правдой.

Элис была верна своему слову; никто больше из семьи не попытался позвонить мне. Мой телефон молчал в течение нескольких недель, я перестал носить его, когда выходил на патрулирование. Я взял его в руку сейчас, поднося к своему носу так близко, что видел каждый дефект буквы «М» логотипа на крышке телефона. Я провел пальцем по нему.

Они сейчас все были у Денали. Я задался вопросом, что они делали. Даже если бы я совсем не любил Таню и ее сестер, мне придется признать, что они могли быть очень интересными собеседниками. Годы, которые мы прожили вместе, как один клан, были насыщены событиями, если не сказать больше. По большей части было весело. Последний раз я видел Таню в ту неделю, когда я в первый раз встретился с Беллой. Я не говорил ей ничего о причинах своего визита в Денали. Теперь моя семья расскажет ей всю жалкую историю.

Возненавидит ли Таня меня за то, что мое сердце принадлежит человеческой девочке, а не ей?

Закрыв глаза, я был неспособен остановить свои мысли, уносящиеся назад, в дом шерифа Свона, в комнату наверху с шатким столом, древним компьютером и креслом-качалкой, в которой Рене и, возможно, даже Чарли когда-то проводили ночи, успокаивая свою грудную дочь, и где семнадцать лет спустя я проводил свои ночи, также ее охраняя. И у меня перед глазами возникла ясная картина той ночи, когда мое более чем столетнее существование было перевернуто вверх дном.

- Эдвард, - голос Беллы прозвучал во время спокойного сна, полсекунды, навсегда пойманные в ловушку моей памяти.

- Белла, - позвал я тихо в ответ, мое дыхание нарушило тонкий слой пыли, находящейся в воздухе, и песка, покрывавшего небольшой стол. Я наблюдал, как крошечные пылинки и песчинки вихрем взмыли вверх на мгновение, а затем снова легли слоем пыли на столе.

Я провел здесь слишком много времени в одиночестве.

Днями я в одиночестве ютился под искусственным светом, пролитым единственной лампочкой, свисавшей с потолка в центре комнаты. Но в большинстве случаев я забывал ее включать. Время от времени я блуждал по разрушающемуся цементному балкону в моей квартире, где я мог следить за широкой avenida (прим.пер.: – на португ. проспект) внизу. Сначала я смотрел на громкие празднования карнавала, а теперь я видел повседневную рутинную жизнь жителей Рио. В течение дня я мог глядеть вверх в горы и на О Кристо Редентору, статую Иисуса Христа, который окидывал взглядом весь город, и вниз на белые пляжи. Однажды, когда я путешествовал сюда с Карлайлом, мы мчались ночью друг за другом наперегонки к горе, служившей основанием для статуи, после того, как ворота были закрыты для туристов. Эсми, Розали и Эммет были с нами в то время, но это было за несколько лет до того, как Джаспер и Элис удивили нас своим внезапным появлением. Но в итоге только Карлайлу и мне захотелось увидеть статую, возведенную около десяти лет назад.

Мы с ним оставались на склоне горы в течение нескольких часов. Он с любопытством ходил вокруг статуи и пристально смотрел на нее, я же просто стоял и наблюдал за его восхищением. Карлайл был воспитан в презрении к католицизму и всем его атрибутам, но поскольку он жил уже очень долго, иконография вероисповедания постепенно захватила его воображение. Не говоря уже о том, что для Карлайла было очень трудно ненавидеть что-то или кого-то долгое время.

Поэтому нам пришлось обойти статую в течение некоторого времени, раз уж он исследовал ее лицо, вытянутые руки и вид оттуда вниз на улицы города уже тогда с миллионом жителей. А потом мы сидели у ее ног в темноте, его руки лежали на моих плечах, когда он рассказывал мне все, что помнил о своей человеческой жизни. Возможно, из-за ласкового лица, или он мог увидеть некоторое сходство в том, как статуя стояла на страже города, и тем, как он охранял созданную им странную семью, но что-то в тот момент вызвало отклик в моем отце, и он говорил так, как никогда не говорил прежде.

Карлайл почти никогда не изъяснялся вслух, когда мы были только вдвоем. Обычно он предпочитал думать и полагаться на мою способность слышать и следовать за его сложными мыслями. Но той ночью он проговаривал каждую из этих мыслей, и я слышал крошечное эхо его голоса в скалистом склоне горы и чувствовал колебания его голосовых связок, когда сидел рядом с ним. Он говорил о том, насколько был разбит ревностным преследованием тех, кого его отец считал грешниками. Он рассказал мне, как его отец, который хотел, чтобы сын стал священником, был непоколебимо против его светского образования. Они ломали копья в течение многих лет, пока Карлайл рос и мужал, а его отец старел и слабел. В конце концов Карлайл подчинился, согласившись продолжать дело своего отца, хотя и был с ним не согласен. Несколько месяцев спустя его смертная жизнь закончилась.

Эти двое никогда не сделали ничего, чтобы исправить отношения.

Я спросил его тогда, сожалеет ли он об этом, на что он рассмеялся.

- Сожалею? Я думаю, да, - сказал он мне. - Но, Эдвард, пути, которые мы выбираем, это не всегда наш выбор. Не будь у меня такого количества разногласий с моим отцом и жажды перехитрить и доказать ему, что он неправ по отношению ко всем людям, которых преследует, я бы тоже убивал невинных людей, как это делал он. Вместо этого, моя жизнь приняла немного другое направление.

У Карлайла всегда был невероятный дар преуменьшения.

Я спросил его, сожалеет ли он о «немного другом направлении», и снова он только рассмеялся и взъерошил мне волосы.

- Это было интересное путешествие, - размышлял он. – Но, принимая во внимание, что это было за два столетия до того, как родились моя жена и сын, я не могу сказать, будто расстроен по этому поводу. Как и другие, я просто сделал все возможное с тем, что мне дали. Я определенно доволен результатом.

И, к моему крайнему смущению, он поцеловал меня в лоб.

Хотя у Карлайла и меня было много откровенных бесед на протяжении десятилетий, никакая другая никогда не была такой, как его размышление о своем отце у ног Кристо. Чувствовалось, будто он ищет какого-то искупления для себя, рассказывая эту историю своему сыну, когда мы вместе смотрели на город и океан внизу. Мы сидели там остаток ночи, вернувшись в нашу арендованную виллу как раз перед рассветом. Мы почти не говорили об этом с тех пор, но в следующем году он подарил Эсми на годовщину остров у берегов Рио.

Только я один знал, что это были не просто красивые пляжи, которые привлекли его в этом месте.

Я не был на горе с тех пор, как приехал в Рио. Фактически я не покидал города. Сезон дождей начал ослабевать, и туманных дней было мало. Это подразумевало, что большую часть своих дней я проводил в крошечной квартире в ожидании темноты, чтобы выйти и начать охотиться. Ночи я тратил, пробираясь сквозь толпы пьяных завсегдатаев вечеринок, отчаянно нуждающийся хоть в намеке болезненно сладкого аромата, принадлежащему другому из моего вида.

Ничего не было.

И поэтому все чаще я оставался в помещении. Я знал каждый дюйм столешницы, так как провел много времени лежа на ней. Мое горло горело, потому что у меня не было энергии или желания охотиться на что-нибудь, кроме моей рыжеволосой добычи. Столешница была отполирована в месте, где моя голова соприкасалась с ней, как и следовало ожидать.

С улицы доносился звон церковных колоколов, созывая толпы набожных католиков города на субботние вечерние службы. Мой слух мог отличить индивидуальный оттенок звона каждого колокола, и я сосредоточился на самых низких и долгих, которые, казалось, лились в мою квартиру через окно и пульсировали в тишине, отражаясь от голых бетонных стен. Я слушал, позволяя звукам окутывать себя, сидя неподвижно за столом.

Суббота. Последний раз я покидал квартиру четыре дня назад, во вторник, после заката. Дни снова начинали сокращаться, поскольку в Бразилии наступало осеннее равноденствие. Улицы становились пустынными довольно рано вечером, и я прочесывал узкие переулки в поисках кого-нибудь, кто мог бы информировать меня о присутствии одного из моего вида. В умах людей, окружавших меня, я видел детей, туристов, пляж, но Виктории нигде не было. И, конечно, даже ночью я привлекал внимание. Даже бледные люди, не проводившие много времени в Рио, приобретали какой-нибудь загар.

И сейчас, в одиночестве своей квартиры, когда летнее солнце начало опускаться, я закрыл глаза и еще раз увидел образ, после чего не способен был остановиться. Лицо Беллы — впервые счастливое, улыбающееся – на лугу, о котором я давно думал, как о нашем, а не просто моем. Она смеется надо мной, ее веки мирно трепещут, когда она спит. А потом ее потрясенное выражение, когда я отбросил ее от Джаспера. Ее смятение, когда мы вели себя отстраненно на следующий день в школе, и дрожащие губы, после того как мрачная ложь слетела с моих губ.

Ты недостаточно хороша для меня, Белла.

Я не хочу, чтобы ты шла со мной.

Это будет, как будто я никогда не существовал.

Сдавленный крик сорвался с моих губ и отозвался эхом в пустой комнате, диссонируя при встрече с перезвоном колоколов. Как будто я никогда не существовал. Сбывающееся пророчество, если оно когда-либо существовало. Даже если бы я действительно вернулся к Белле, что я смогу предложить ей? Это жалкое, разбитое существо, склонившееся над столом в крошечной квартире Рио? С каждой минутой все большая часть меня переставала существовать, медленно испепеляясь от боли и становясь слишком слабой, чтобы бороться.

Но даже когда я об этом подумал, странная теплота вспыхнула во мне. Слабость. Хрупкость. Уязвимые поодиночке, а вместе все же более сильные, чем любой мог надеяться, будучи сам по себе. Так мой отец написал почти девяносто лет назад.

Как человек Белла была хрупка. Но без нее я был еще больше уязвим. С ней я был другим человеком. Я видел в воспоминаниях Элис ее ответ на вопрос Беллы, почему вся моя семья пришла ей на помощь ровно год назад.

- Ты не видишь изменений, которые видим мы, те, кто был с ним так долго.

Я видел, как изменились двое из моей семьи — первым был Карлайл, когда его необъяснимо повлекло к Эсми, а затем, четырнадцать лет спустя, у Розали случился тот же неожиданный поворот в сторону Эммета. Они оба, как и их возлюбленные, навсегда изменились, навечно окутанные порывом первой любви.

У меня было похоже на это? Это имела в виду Элис?

И если я изменился, как могла Белла полагать, что я не любил ее? Потому что это было проблемой. Когда мы шли в лес тогда, в тот день шесть месяцев назад, я был подготовлен. У меня был арсенал из лучшей лжи, самые нечитаемые выражения лица. Я был готов спорить в течение многих часов, так как знал: она понимала, что стала центром моей вселенной. Но потребовалось только одно предложение, чтобы сломать ее веру в меня. Я снова закрыл глаза и вернулся к тому дню в темном лесу, видя красивые карие глаза Беллы, выражающие невероятную боль и шок, когда она смотрела на меня в недоумении.

Край стола превратился в щепки, прежде чем я даже понял, что схватил его. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я бросил куски дерева, упавшие на пол с мягким стуком.

Уязвимые поодиночке. Это было правдой. Но будем ли мы с Беллой вместе сильнее, чем любой мог надеяться, будучи сам по себе?

Может быть, я просто посмотрю авиарейсы.

Прежде чем я сомкнул пальцы на телефоне, он зазвонил.

Я застонал. Моя надоедливая всевидящая сестра. Я уже принял решение вернуться в Форкс? Единственное, что она могла увидеть, это мое решение посмотреть рейсы. Или она увидела, как я разговариваю с турагентом. Как это могло быть даже отдаленно интересно?

Я начал готовить себя к разговору. Восторг Элис будет нелегко сдержать. Я перевернул телефон.



Было написано там.

Розали?

Я щелкнул телефоном, открыв его так быстро, что чуть не оторвал крышку.

- Я думал, что это будет Элис.

На другом конце был вздох облегчения.

- Слава богу. Значит, она звонила тебе. Хотя сказала, что не собирается. Только делала вид. Я знала, что она не сможет сдержаться, ты ведь ее любимчик.

Сдержаться?

- Извини?

- Послушай, Эдвард, я понимаю, ты, наверное, вне себя. Но ты хорошо держишься. Я рада. Ты в порядке?

- Я - …в порядке? Если считать лежание на столе в сырой квартире в течение четырех дней подряд «порядком». - Роза, что…

- Великолепно. Слушай. Элис сказала, что ты был в Рио? Как скоро ты сможешь вернуться? Мы должны ждать тебя здесь, или ты хочешь встретиться с нами в Итаке?

- Я… - как она узнала, что я думал о возвращении? И Денали? Итака? Это точно не было тем, о чем я думал при выборе рейса. - Что происходит?

На другом конце линии наступило внезапное молчание.

- Розали?

- Я подумала, ты сказал, что Элис звонила тебе, - ее голос звучал тихо.

- Я сказал, что ожидал телефонного звонка от Элис. Я не получал известий от нее с тех пор, как позвонил ей сразу после моего приезда сюда. Что случилось? - я прокрутил начало нашего разговора. Элис сказала Розали, что не собирается мне звонить. О чем именно?

- Где Элис? - задал я вопрос, когда Розали все еще не предоставила никакой новой информации после нескольких секунд ожидания.

Моя сестра ответила так тихо, что я почти не слышал.

- В Форксе.

- В Форксе?! - мое сознание пошатнулось. Я едва начал думать о своем возвращении, поэтому начал проигрывать несколько прошлых дней, ища что-нибудь, что могло дать намек Элис. Не говоря уже о нашем договоре, что она не следит за мной.

- Она уехала позавчера. Вернулась, чтобы помочь Чарли, - неудачно добавила Розали.

- Помочь Чарли? - у Элис не было особенно тесной связи с Чарли — да, она играла роль лучшей подруги Беллы, но разве она вернулась не для того, чтобы увидеть Беллу?

- Ты должен вернуться домой. Пришло время. Все кончено. Вернись.

Я нахмурился еще раз, погруженный в слова Розали. "Она вернулась, чтобы помочь Чарли… Ты, наверное, вне себя… Пришло время. Все кончено…"

Все кончено.

- Нет, - я слышал голос, как будто он исходил не из моей груди. Это не было возможно. Это было не то, о чем я подумал. Этого не могло быть. - Нет…

- Я очень сожалею, Эдвард. Но кто-то должен был сказать тебе. Элис видела, как она спрыгнула со скалы…

- НЕТ! - дверь балкона с грохотом упала от силы моего крика.

- Эдвард, пожалуйста… - голос моей сестры становился все более неистовым, - …просто вернись домой, пожалуйста, вернись домой. Все кончено… пожалуйста, возвращайся. Карлайл, Эсми, Эммет, все… — просто, пожалуйста, возвращайся. Нет причин больше…

Щелчок закрывшегося телефона в моей ладони дал мне понять, что я закончил разговор с сестрой, прежде чем осознал свое желание его завершить. Телефон беспорядочно трясся у меня в руке, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять – это был не телефон, а моя дрожавшая рука.

Она лгала. Она делала именно это. Я не мог понять, почему Розали хотела вернуть меня домой таким ужасным способом, но она не могла говорить правду. Элис позвонила бы. Мой телефон должен был зазвонить второй раз, Элис увидела бы, что это было. И Белла обещала.

- Не делай ничего безрассудного или глупого, - сказал я, и она согласилась.

Розали лгала. Не было никакого другого приемлемого варианта.

Телефон немедленно зазвонил еще раз. Снова Розали.

Я нажал "игнорировать".

Не задумываясь, мой палец нажал номер «1», а руки продолжали дрожать, когда на другом конце раздавались гудки. Один… два... три.

- Здравствуйте, - сказал голос моего отца. - Вы позвонили доктору Карлайлу Каллену…

Вой, звучавший так, будто исходил от нескольких диких зверей, отразился от голых стен.

Мой разум обдумывал другие варианты. Я мог позвонить в полицейское управление Форкса, но как мне объяснить, кто я и как узнал, что могло что-то произойти? Или… я мог позвонить самому начальнику полиции.

Телефон зазвонил прежде, чем я осознал, что набрал номер, так знакомо это было моим пальцам. Для собственного блага я не запрограммировал ее номер в мой новый телефон, когда мы переехали, но не сделал ничего, чтобы удалить его из своей памяти. Да. Это нужно сделать. У меня будут доказательства лжи Розали, а затем я смогу вернуться к вопросу, что делать.

- Дом Свонов, - голос был мужским и незнакомым. Друг семьи? Он был слишком взрослым, чтобы быть кем-то из школы, и в любом случае я знал все эти голоса.

Я изменил свой голос, чтобы соответствовать нежному баритону моего отца.

- Это доктор Карлайл Каллен, - сказал я незнакомцу. - Могу я поговорить с Чарли Своном?

- Его здесь нет, - ответил незнакомец, его голос внезапно стал ледяным.

- Могу я узнать его местонахождение? - именно так поставил бы вопрос Карлайл.

- Он на похоронах, - ответил человек, и связь оборвалась.

Раздался оглушительный звон стекла, и я повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть сформировавшееся прямоугольное отверстие в стекле. Трещины расползались из отверстия, как фейерверк, и долю секунды спустя стекло выпало из оконной рамы. Внизу на улице что-то забренчало.

Мне потребовалась целая секунда, чтобы понять, что в моей руке больше не было телефона.

Это было невозможно.

Мир по-прежнему вращался. Солнце по-прежнему начинало садиться в Рио. Церковная башня с часами по-прежнему привлекала взгляд. Автомобили по-прежнему гудели на улице.

Белла не могла умереть.

Я стукнул рукой по столу, оставляя глубокую трещину посередине. Не думая, я опустил руку во второй раз, ломая стол еще раз. Когда древесина отлетела, металл распылился под моими пальцами, все ящики превратились в опилки после того, как я бросил их в бетонную стену. Вскоре вся комната была завалена расколотыми остатками стола. Именно здесь я провел дни, которые в итоге будут последними днями моего жалкого существования. Существования, в котором был свет в течение всего шести месяцев из почти ста шести лет.

Инстинктивно мои глаза начали метаться по комнате, разыскивая следующую вещь, которая падет жертвой моей мучительной ярости. И тогда я увидел его среди обломков стола – толстый черный дневник, который был моим спутником и проводником, олицетворение моего отца, что я переносил с одного континента на другой. Слова девяностолетней давности, зовущие меня к разному виду любви и жизни, слова, которые, как я думал только несколько часов назад, были написаны для меня. Но не теперь. Не когда-нибудь снова.

Яростно сжимая руки, я снова открыл дневник с самого начала.

9 января 1921

Итак, я начинаю новый том, хотя старый остался незаконченным. Моя жизнь, кажется, началась в третий раз, и снова я нахожусь в сомнениях, чего ожидать от следующей главы…

Мои глаза застыли на втором предложении. Моя жизнь, кажется, началась… Моя жизнь… Моя жизнь. Белла была моей жизнью. Всей моей жизнью…

Дикий вой вылетел из моих легких, и, прежде чем я понял, страница была в моих руках, вырванная из остальной части дневника. Мгновенье я смотрел на слова, так глубоко потрясшие меня четыре месяца назад, а затем внезапно они исчезли. Страница была изодрана в рваные клочья, аккуратный почерк моего отца стал неразличимым.

Мгновение я смотрел на это, болезненные ощущения возникли у меня в животе. Потом мои руки стали размытым пятном, когда остальная часть дневника оказалась в моих пальцах. Сначала одна страница, потом две, четыре и вскоре сразу двадцать превратились в груду клочьев на грязном полу. Кожаный переплет, лишенный содержания, обвис. Я сгреб клочья бумаги и отнес их на балкон.

Подо мной по avenida прогуливались туристы, некоторые остались после карнавала, другие недавно прибыли, чтобы наслаждаться последними днями лета. Мое тело начало дрожать, когда я наблюдал, как они смеются, ходят, дышат.

Живут.

Почему Земля не знала, что без Беллы Свон не было никакой причины, чтобы продолжать вращаться? В своем эгоистичном выборе остаться около Беллы и любить ее, несмотря на опасность, которую представлял, я впервые подверг опасности ее жизнь. А затем, оставив ее, я положил ей конец.

Удушающий звук – рыдание пополам с рычанием, а еще с чем-то, что я даже не мог определить – вырвался из моего горла.

Сначала сжав клочки бумаги в кулаке, я медленно раскрывал ладонь и смотрел, как надежды моего отца, мечты, страхи и вся любовь к его возлюбленной падали с ладони на землю. Я смотрел, как клочки бумаги разлетались по ветру. Некоторые быстро стремились вниз на улицу, другие пролетали несколько кварталов, прежде чем осесть на земле. Они сыпались на гудящие автомобили. Они падали на кричащих продавцов. Они летели на головы людей, которые не знали, что где-то две жизни – одна смертная, другая нет – подошли к концу. И я наблюдал со своего места, как они падали над безразличным городом до тех пор, пока последний клочок не закончил наконец свой путь, опустившись на обочину грязной ливневой канализации.

Никто даже не поднял глаз.