Чикаго, Иллинойс
24 июня 1918

Дорогой кузен,
надеюсь, что это письмо застанет Вас в добром здравии. Боюсь, не так много здесь изменилось со времени моего последнего письма. Мать продолжает болезненно беспокоиться из-за моего намерения завербоваться при первой доступной возможности и по-прежнему пытается отговорить меня. Она уже начала новую тактику. Я боюсь, что матушка намеревается женить меня на первой девушке, которая согласится, если вы можете этому верить. Видимо, она решила, что если бы у меня была жена, то я бы не горел желанием стать убитым. Как бы хотелось, чтобы мать могла понять, что я не хочу «стать убитым», как она говорит. Наша страна находится в состоянии войны, и мой долг − защищать ее. Я не могу прятаться за материнской юбкой, когда другие борются за свободу наших семей. Только за последние несколько недель она представила мне не менее пяти подходящих барышень. Ума не приложу, как эта женщина себе представляет, что я буду обеспечивать семью, когда мне едва исполнилось семнадцать, да и к тому же я еще школьник. Ранее у нас ужинали новый помощник окружного прокурора с семьей, Мартины и Роллинсы. Кроме того, я сопровождал двух дочерей друзей матери в кино вместе со своими друзьями. По крайней мере, фильмы оказались хорошими. Девочки, однако, были глупы, как пробки. Разве я многого прошу: иметь возможность вести умную и культурную беседу? Надеяться на наличие оригинальной или умной мысли у нее в голове? У всех них хорошенькие мордашки и пустые головы. Юная мисс «Дочь помощника окружного прокурора», кажется, лидировала в глазах моей матери, хотя я не могу понять, почему. Мне сообщили, что я приглашу ее на прогулку по парку, где куплю мороженое, но, в первую очередь, мне нужно запомнить ее имя.

Благодарю за Ваше приглашение приехать этим летом, однако, не могу его принять. Вне школы я помогаю матери в ее волонтерской работе в Красном Кресте и больнице. Там действительно так много работы. Она сейчас служит секретарем в исполнительном комитете Чикагского филиала и инструктирует группы в доме престарелых. Недавно матушка работала над организацией ряда успешных аукционов по сбору денежных средств на ведение войны. Они посетили все выдающиеся семьи и предпринимателей Чикаго, после чего собрали достаточно пожертвований, чтобы выделить сумму в две тысячи пятьдесят долларов на нужды Красного Креста.

В больнице есть гениальный молодой врач по имени доктор Каллен. Едва ли не обязательно, пациентам, которых лечит он, гораздо лучше, чем тем, которые лечатся у любого другого врача, даже с многолетним опытом работы. Он по-настоящему одаренный врач, который без устали работает с ранеными солдатами. Кажется, этот мужчина никогда не отдыхает. Я даже не знаю, как он находит время для еды и сна между своей работы в больнице и волонтерством в Красном Кресте. Все медсестры почти влюблены, но страшатся его. Я говорил с ним о своем намерении стать врачом после войны, и он был так добр, что одолжил мне некоторые из его медицинских текстов. Он даже зашел так далеко, что рассказал о некоторых из его случаев и объяснил их лечение.

На мой день рождения мы с отцом приняли участие в игре White Sox. Это была хорошая игра. Мы обыграли Кливленд со счетом пять-четыре. Рей Шок отбил подачу в третьем иннинге (1) и украл вторую; Немо Лейболд выбил его и вывел из игры. Эдди Коллинз отбил один, чтобы сделать счет три-ноль. Кливленд набрал очков в пятом и седьмом иннигах и вышел вперед со счетом четыре-три. Забив еще два в седьмом, им уже некого было ставить на базы (2), а Дэйв Дэнфорт выбил Рея Чэпмена и заставил Стива О`Нилла вести двойную игру. Мы забили два мяча в девятом и выиграли.

Я рад, что мы смогли принять участие в игре, потому что вряд ли у отца в ближайшие месяцы будет много времени для бейсбола. Его контора сейчас сильно занята новым делом. Вы видели это в газетах? Уверен, что должны были. В последнее время это самая большая новость в городе. Два дня назад полиция арестовала четырех человек, и более ста официантов были взяты под стражу. Говорят, что они травили напитками людей, которые не оставляли чаевых. Среди арестованных муж и жена, обвиняемые в изготовлении используемого порошка, и два бармена, которые обвиняются в продаже порошка в баре штаб-квартиры союза официантов.
Ну, я должен закончить. Надеюсь, что вы здоровы и счастливы.
Ваш кузен,
Эдвард Мейсен

– Эдвард, дорогой, можно войти?
Эдвард напрягся; он поднял глаза от письма, которое только что написал своему двоюродному брату Мику и увидел мать, стоящую в дверях. У Элизабет Мейсен были волосы цвета меди и зеленые глаза, и то и другое сын унаследовал от нее. Ее худоба и миниатюрность в сочетании со светлой кожей первоначально создавали впечатление слабости. Эдвард хорошо знал, что это было ложное впечатление. Его мать являлась самой сильной женщиной, которую он когда-либо знал. Более того, она была сильнее, чем многие мужчины, которых он помнил.

После ранней смерти матери Элизабет оказалась в значительной степени ответственна за воспитание четырех младших братьев и сестер, и ей пришлось работать медсестрой в больнице. Нет, его мать была какой угодно, но только не хрупкой. Когда он смотрел на нее, то ничего не мог поделать с обеспокоенностью в ее глазах, которая, казалось, всегда присутствовала с тех пор, как он рассказал родителям о своем намерении поступить на службу в армию. Эдвард ненавидел быть причиной этого взгляда.

Он отложил перо и чернила в сторону, после чего ответил женщине, и она вошла, присев на подоконнике под эркером. Любой, кто не знал ее хорошо, вероятно, не заметил бы, но Эдвард мог видеть ее страх, и знал, что страх этот был за него. Он видел улыбку, которая не достигла глаз, и ее покрасневшие глаза. Видел, что ее спина была слишком прямой, словно ее тело хотело наклониться вперед в изнеможении, но она упорно отказывалась сдаваться. Видел сложенные на коленях руки, которые сжимали платок так сильно, что побелели костяшки пальцев, и носовой платок, хранивший маленькую слезу. Эдвард вздохнул; мать собиралась еще раз пытаться уговорить его пересмотреть решение о вербовке.

– Мама, пожалуйста, не надо. Я настроен весьма решительно. Это заключение далось мне нелегко, и я вполне осознаю опасность. Пожалуйста, постарайся понять. Наша страна находится в состоянии войны, и я обязан защищать ее, так же, как и мои деды до меня. Я помню истории, которые они рассказывали, и я разговаривал в больнице с несколькими ранеными относительно их опыта. Я не идеализирую.
Элизабет посмотрела на своего единственного ребенка, и слова покинули ее. Она знала, что он скажет. Да, она была готова к этому, хоть и являлась женой очень известного и успешного адвоката. Элизабет многому научилась у мужа за почти двадцать лет брака. Она слушала, как он совершенствует свои вступительные речи, которые выступали красноречивыми и интересными, что, по ее мнению, могли убедить любого присяжного в мире, что верх это низ, а черное является белым. Она слушала и училась.

Элизабет готовилась к тому, что скажет, даже зашла так далеко, что репетировала в комнате перед зеркалом. Она собиралась изложить свои аргументы против его решения спокойно и рационально, тщательно продумывая ответы на каждый вопрос, который, как она знала, он мог задать, но теперь, когда женщина сидела здесь перед ним, то не могла вспомнить ни одного слова. Все, что пришло ей в голову, так это мужчины, вернувшиеся с войны, в которую он так стремился ввязаться. Все, что она могла видеть, были разбитые и искалеченные тела, и каждый носил лицо ее сына.

Элизабет чувствовала, что слезы навернулись на глаза, но не позволила им пролиться. Эдвард был просто похож на своего отца: логический и решительный. Она должна быть не менее логична и так же решительна. Слезами его не убедить. Напротив, женщина знала, что они причинят боль только ей. Если она позволила им пролиться, то он не будет по-настоящему слушать ее, а просто выбросит из головы, как слова обезумевшей матери, отчаянно пытающейся оградить сына от опасности. Ей нужно было вразумить его.
Миссис Мейсен расправила плечи, и если она потерпит неудачу, то не постесняется подмешать сыну снотворное, а после станет держать его взаперти в комнате до окончания этой ужасной войны.

Женщина посмотрела на сына, сделала глубокий вдох и успокоилась.
– Я пригласила доктора Каллена отужинать с нами сегодня вечером, но у него не вышло. Он отрабатывает дополнительную смену в больнице. Они потеряли так много врачей и медсестер на войне, а те, кто остался, едва держатся. Доктор Каллен работает по ночам, но думаю, что и большинство дней тоже там проводит. Он снова рассказал мне, как неоценима была твоя помощь. Женщин-добровольцев много, но чтобы молодой человек – это удивительно. Мужчине нужен другой мужчина, чтобы можно было поговорить, доверенное лицо. Кажется, у него к тебе неподдельный интерес. Моему мальчику очень повезло. В больнице доктора очень уважают, и его рекомендации будут полезны при подаче заявления в медицинскую школу, – женщина слегка расслабилась, когда закончила речь, которую планировала. В целом, Элизабет была довольна сказанным, поскольку затронула тему, к которой хотела подтолкнуть сына – показать ему, что помощь нужна здесь. Он может служить своей стране, оставаясь здесь и став врачом, как всегда планировал.

Эдвард нежно улыбнулся матери. Он надеялся, что щеки еще не залились краской от ее похвал.
– Мама, моя помощь в больнице вряд ли бесценна, в отличие от твоей. Мне семнадцать, и я не подготовлен. Я могу сделать немного больше, чем выполнять распоряжения и быть на побегушках.
Элизабет продолжила:
– Ты не понимаешь значения тех, кто может выполнять распоряжения и быть на побегушках, Эдвард. Твои действия позволяют подготовленным работать там, где необходимы их навыки, а не выполнять свои же поручения. Ты был бы удивлен, узнав, сколько людей совершенно неспособны следовать даже самым простым инструкциям, особенно касательно бедного доктора Каллена. Почему я вижу умных, квалифицированных и опытных медсестер, которые при разговоре с ним забывают половину из того, что собираются сказать? Я не могу понять это.
Эдвард сейчас был гораздо спокойней. Он почти рассмеялся.

– Доктор Каллен очень богат, красив и холост. Уверен, что это связано с этим. Я думаю, что было очень любезно с твоей стороны пригласить его. Такого доктора высоко ценят, но, кажется, друзей в больнице у него нет. Выглядит так, словно люди боятся его, хотя я не могу понять, почему.
Слабо улыбаясь, Элизабет подумала, что все происходит даже лучше, чем она надеялась. Они разговаривали. Она знала, как Эдвард восхищался молодым врачом, и насколько очевидным было внимание последнего к ее сыну. Вместо того чтобы удерживать его от военкомата, женщина должна напоминать сыну о его первой любви, медицине. Элизабет всегда чувствовала, что Эдвард был рожден, чтобы стать врачом. У него было бесконечное терпение для больных и раненых в сочетании с естественным чувством сострадания к боли и страху, которым нельзя научить.

Он был самым блистательным среди лучших в своем классе, и обладал ненасытной жаждой знаний. Элизабет оказалась так глупа, думая, что барышни вдруг заинтересуют его настолько, что он передумает. Глупость, вдохновленная слепой паникой. Эдвард произошел из солдатских семей. Оба его деда воевали в Гражданской войне, а отец служил в армии, к счастью, до войны с Испанией. Ему с колыбели была привита обязанность служить своей стране. Элизабет понимала необходимость борьбы и поддерживала военную экономику как могла. Она добровольно отдавала время Красному Кресту, помогая возвращению раненых, будь они травмированы физически или страдали от контузии. Она навещала семьи тех, кто служил, и помогала людям, которые были потеряны. Да, она сделает все от нее зависящее, но не пожертвует своим сыном.
Элизабет убедила себя в том, что Эдвард больше поможет своей стране, как врач, посвятивший жизнь служению тем, кто получил ранения во время войны, а не как солдат. Какая разница между тем, что может еще один солдат по сравнению с тем, что может еще один врач? Сейчас ей только нужно было уговорить его.

– Большинство людей запугать намного легче, чем они себе представляют. Их уверенность в собственных силах слишком легко пошатнет кто-то более опытный, чем они сами. Тем более, когда человек моложе других, и, как ты отметил, очень богат и очень красив. Ты не тот, кого легко запугать, – и никогда не был, – так что не удивляюсь, что не можешь этого понять. Доктор Каллен слишком хорош, чтобы быть правдой. Даже слишком, боюсь, себе во вред.
Эдвард посмотрел на мать:
– Что ты имеешь в виду, говоря «даже слишком – себе во вред»?
Элизабет ответила ему:
– Боюсь, доктор Каллен настолько предан своей профессии, так стремится помочь своим пациентам, что не заботится о самом себе. Почему? Да просто посмотри на этого человека... Он бледен, как привидение, а иногда выглядит таким уставшим, словно никогда не спал. Бывали дни, когда он был настолько поглощен своей работой, что просто забывал поесть. Однажды я спросила его, ел ли он хоть что-нибудь, и, кажется, доктор оказался весьма удивлен. Не знаю, было ли вызвано это удивление тем, что он не замечал времени, или тем, что кто-то обратил внимание на то, что он еще не ел. Признаюсь, я беспокоюсь за него. У доктора нет собственной семьи: ни родителей, ни братьев или сестер, и, как ты заявил, нет близких друзей.

Эдвард не удивился, что его мать заметила эти вещи в докторе Каллене. Она всегда улавливала в людях то, чего не видели другие, – еще одна черта, которую он унаследовал от нее. Прежде чем молодой человек успел ответить матери, она поднялась и заговорила снова.
– Не буду больше отвлекать тебя, дорогой. Я только хотела сказать, что ужин подадут в ближайшее время. Твой отец позвонил заранее. Он будет дома, чтобы поужинать с нами сегодня вечером. Я не ожидаю, что это будет случаться часто, пока идет судебный процесс, который, вероятно, продлится достаточно долго. Я рада, что вы с ним насладились бейсбольным матчем на твой день рождения. Боюсь, что этим летом матчей будет не так уж и много. Подумать только, травить людей из-за того, что они не оставляли достаточно щедрые чаевые. Куда катится это мир? Возвращайся к своему письму. А кому ты пишешь?

Эдвард поднялся из-за стола, когда его мать подошла к двери.
– Двоюродному брату Мику, но я уже закончил. Спущусь через минуту.
Когда мать покинула комнату, Эдвард снова сел за стол и покачал головой, улыбаясь. Матушка была единственным человеком, который всегда мог удивить его. Он был так уверен, что она пришла поговорить, дабы еще раз попытаться убедить его не вербоваться, как только Эдварду исполнится восемнадцать лет в июне следующего года. Он надеялся, что мать наконец-то смирилась с его решением, но знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что она еще не утратила надежду отговорить его. Эдвард рассмеялся про себя. Это было временным затишьем в сражении, но он еще не выиграл войну. (Прим. пер.: символичное сравнение, не находите?)
Сидя за столом, Эдвард вспомнил о своем деде по линии Мейсенов. Прошло уже шесть лет с тех пор, как он отошел в мир иной, но Эдвард все еще ужасно по нему скучал. Иногда он почти чувствовал, что, если закрыть глаза и не слушать, то все еще можно было услышать его голос.
Стол, ранее принадлежавший деду, являлся самым ценным имуществом Эдварда. Он был изготовлен из красного дерева с зеленой тисненой кожаной поверхностью, и казалось, имел девять ящиков с закругленными латунными ручками по четыре с каждой стороны и один длинный неглубокий ящик посередине. Однако то, что казалось двумя нижними ящиками с обеих сторон, на самом деле выступало одним двойным глубоким ящиком. Будучи ребенком, Эдвард был заворожен дедом и историями, которые тот рассказывал. Он вспомнил его, показывающего ему скрытую тайну стола, словно маленький. В нем находился тайный отсек, и они часто рисовали секретные карты сокровищ и прятали их там. Эдвард знал, что это ребячество, но некоторым образом продолжал эту игру даже сейчас, скрывая там любые письма, которые писал, прежде чем отправить.

И сейчас… как только он опустил туда написанное им письмо некоторое время назад, то вспомнил обоих своих дедов и понадеялся, что они будут гордиться тем, каким мужчиной он становится, и выбором, который сделал в своей жизни.
Встав из-за стола, Эдвард спустился к обеду. Мать находилась там, где он и предполагал ее найти: в ее комнате отдыха, в окружении вязания, усердно вяжущей теплые вещи, чтобы отправить их мужчинам, ведущим боевые действия в Европе. Он улыбнулся ей, когда прошел мимо и открыл раздвижные двери в музыкальную комнату по соседству.
– О, это было бы прекрасно, Эдвард. Кажется, под твою музыку моя работа продвигается быстрее.
– Что бы ты хотела, мама? Дебюсси?

– Пожалуйста, Эдвард. Ты знаешь, что он мне нравится. Его кончина – такая трагическая потеря. Хоть человек и страдал такой ужасной болезнью, но, возможно, для бедняги это стало благословением.
Эдвард подошел к пианино, стараясь сдержать тихий смех и вздрагивание плеч. Должно быть, молодого человека никогда не перестанет удивлять, как его мать всегда смотрит в сторону, когда обсуждает рак, словно посмей она сказать это слово вслух, то это приведет к его распространению. Элизабет Мейсен может выхаживать человека с отсутствующими конечностями, которые были ампутированы или оторваны в бою, перевязывать любую рану, перебинтовывать самые сильные ожоги, но она отказывалась произносить такое простое слово, как «рак».

И действительно, бедняга, безусловно, был таков. Оказалось хорошо известно, что в молодости у Клода Дебюсси состоялся роман с замужней женщиной, а потом он жил с другой вне брака в течение нескольких лет и был недолго помолвлен с еще одной. Позднее мужчина женился, но начался роман с матерью одного из его учеников, и он бросил свою жену ради любовницы, которая оказалась беременна. И это было только то, что стало известно. Сколько же еще он сделал, что осталось неизвестным? В доме Элизабет никогда бы не появилось такого человека, как Клод Дебюсси, но, поскольку он теперь мертв, она называла его «беднягой». Еще при жизни Дебюсси уделял мало внимания цензуре своего поведения, пока жена, от которой он отказался, не попыталась покончить с собой. Эдвард понимал, что ему только семнадцать, и не все суетно, но твердо считал, что если проживет еще сто лет, то никогда не поймет готовность общества прощать творческим людям грехи, которые никому другому не простили бы.

Когда он сел за пианино и начал играть, то признался самому себе, что был ничем не лучше, чем общество в целом. Он не уважал Дебюсси, как собрата, но почитал его талант.
Эдвард играл уже довольно долго, когда они с матерью услышали, как горничная открывает дверь отцу. Тот вскоре вошел в комнату, и семья поднялась ему навстречу.
– Вот почему человеку так нравиться приходить домой? Если каждого будут так приветствовать в конце дня, то думаю, для таких людей, как я, настанет время безработицы. Элизабет, дорогая моя. Трудолюбива, как всегда. Эдвард, пожалуйста, продолжай играть, мой мальчик. Твоя игра успокаивает после трудного дня. (Прим. пер.: панацея прямо =)) Так и вижу рекламные плакаты: «Вам плохо? Или вы устали? Зовите Эдварда – пусть вам сыграет»)

Эдвард сел и снова начал играть. Он знал, что это новое дело было особенно тяжелым для отца. Преследуя в судебном порядке много трудных случаев в прошлом, таких, как убийства и похищения, он слишком долго наблюдал худшие стороны человечества, но Эдвард знал, что это дело являлось другим. Всегда находился мотив для преступления; всегда была причина. Деньги, ненависть, ревность, месть, насилие, вызванное гневом или пьянством, или просто жестокость... Какова бы ни казалась причина, она всегда была таковой. Хотя этот случай выглядел другим. Веская причина отсутствовала. Эдвард предполагал, что причины редко весомы для кого-то, кроме самого преступника, но это было по-настоящему непонятно. Более ста человек вполне могли отравить множество других, подсыпая в напитки порошок Микки Финна, из-за чего-то столь тривиального как недостаточно щедрые чаевые. Непростительно, как вопиющее неуважение к вреду, который они могли нанести, хоть и случилось чудо, что никто не пострадал. Эдвард решительно полагал, что таким существам не место в обществе, и очень гордился своим отцом, который защищал невиновных и преследовал виновных по всей строгости закона.

Молодой человек продолжал играть еще несколько минут, пока не объявили, что ужин подан, и они вместе направились в столовую.
После трапезы Эдвард с отцом провели время за игрой в шахматы, а мать продолжила вязать. Именно в такие тихие и спокойные моменты, когда они оставались втроем в полной безопасности, Эдвард задумывался, как чувствуют себя мужчины, несущие службу в Европе, находясь далеко от семьи. Он посмотрел на отца, обдумывая следующий ход, а мать, тихо напевая про себя, вязала теплый свитер для человека, которого никогда не узнает. Он волновался о том, на что будет похожа их жизнь, когда он уйдет. Вместо того чтобы тихо напевать, матушка будет рыдать над вязанием, переживая за него? В безопасности ли он... Холодно ли ему... Голодно ли... Может, он ранен? И вообще жив ли еще? Будет ли его отец сидеть за этим столом, пристально всматриваясь в шахматную доску и пустой стул напротив? Будут ли они волноваться каждый раз, когда звонит телефон или кто-то постучит в дверь?

Сейчас Эдвард больше всего на свете жалел о том, что у него нет ни братьев, ни сестер. Они располагали большой семьей и несколькими близкими друзьями, но все было бы по-другому, будь у них еще дети, которым также требовалось внимание, и которые отвлекали бы их от постоянной тревоги о нем. Он вздохнул про себя. Нехорошо сосредотачиваться на том, что ты не можешь изменить. Другие семьи сталкиваются с такими же сложностями. Некоторые считали, что это Война, Которая Положит Конец Всем Войнам. И ради всего святого, Эдвард надеялся, что они окажутся правы. Отравляющие газы, самолетные сражения, подводные лодки, атакующие пассажирские суда, казалось, нет предела тому, что человек может создать для убийства других людей. Никогда еще мир не сталкивался с подобной ситуацией; все страны находились в состоянии войны. Нужно покончить с этим и гарантировать, что такого никогда не повторится. Надо гарантировать, что никакому другому поколению не придется когда-либо вновь столкнуться с подобным.

Это был жаркий, вязкий день, который начался ярко и солнечно, но потом перешел в более облачный. Небо быстро потемнело, и пришлось включить электрический свет еще до того, как отец вернулся с работы. Ветер усилился, и в отдалении слышались раскаты грома. После первого удара грозы мать Эдварда отвлеклась от вязания и подняла глаза.
– По всей видимости, сегодня вечером следует ожидать бурю. Такой ужасный ветер, – начала она, отложив вязанье в сторону, и встала. – Эдвард, дорогой, я хотела бы завтра приехать в больницу с утра пораньше. Это нормально для тебя?
Эдвард поднял голову от шахматной доски.

– Да, мама, это прекрасно. Старый мистер Робардс завтра ожидает отгрузки предметов бытового обихода из отделения Рокфорда. Я обещал пойти с ним, чтобы забрать их на вокзале. Он сказал, что зайдет за мной в больницу.
Взяв свою сумку с вязанием, Элизабет подошла к мужу и сыну, слегка поцеловала каждого в висок и пожелала им спокойной ночи.
Теперь, оставшись наедине, сын и отец могли говорить свободно. Эдвард как раз «съел» слона, когда его отец произнес:
– Мистер Уилсон получил известия от своего сына Мэттью. С фронта. Где-то во Франции. Не могу сказать, откуда именно. Он рассказывает, что они попали ночью под сильный немецкий обстрел. Осколки сыпались градом. Была объявлена газовая тревога. Маски пришлось надевать очень быстро. Рассказывает, что они спасали их жизни уже много раз. Говорит, что фрицы довольно часто прибегают к газовой атаке, а он может надеть маску за пять секунд, – говоря это, отец смотрел куда угодно, но не на него. Эдвард множество раз слышал, как он высказывает аргументы в суде, и знал, каким красноречием тот обладал. И слушая, как отец говорит сейчас, избегая длинных предложений, не глядя на сына, Эдвард понимал, что отец был напуган.
Сын обратился к нему:

– Сегодня я получил письмо от Альберта Флетчера. Помнишь его? Он был в старшей школе выпускником, когда я же только новеньким. Он – двоюродный брат Коллинзов и играл со мной в бейсбольной команде. Недавно Альберт выходил в море. Пишет, что корабль прибыл благополучно. Была хорошая погода, а море спокойное, и он не страдал морской болезнью. Альберт просил, чтобы я сказал всем нашим друзьям написать ему. Он говорит, что приятно получить весточку из дома.
В шахматах Эдвард с отцом были равны. Он наблюдал за тем, как мистер Мейсен перемещает ладью, и думал о том, насколько же жизнь оказывается похожа на шахматную игру: родители на одной стороне доски, а ты – на другой. Они делают свой ход, ты – свой.
– Да, мне кажется, что миссис Уилсон пишет почти каждый день и часто отправляет посылки. Ты должен сразу написать своему друг. Отправить газету. Мистер Уилсон говорил, что Мэттью написал, как их приободряют газеты из дома. Они передают их друг другу по кругу.
Эдвард снова посмотрел на отца, который по-прежнему не глядел на него.

– Я так и поступлю, – молодой человек посмотрел вниз, на доску; отец совершил ошибку. Эдвард мог объявить ему шах, поэтому передвинул ферзя. – Шах.
Мейсен-старший вздрогнул и посмотрел на доску.
– Я не заметил этого. Хороший ход, мой мальчик. Отлично играл, – его отец несколько мгновений изучал доску, прежде чем пойти оставшимся слоном, чтобы защитить своего короля. – Я забыл сказать твоей матери, жена Фрэнка Каррингтона с дочерью заходили в офис сегодня. Они пригласили нас на ужин в пятницу.
Эдвард подумал про себя: «О, замечательно. Мисс «Дочь Нового окружного прокурора», а вслух ответил:

– Уверен, что все пройдет хорошо. Мама говорила, что они обсуждают возможность организации танцев для сбора средств. Аукцион по этому вопросу на ведение войны был успешным; теперь они хотят провести что-то в том же духе. Кажется, она рассказывала о том, что они рассматривают тему сбора осеннего урожая. Быть может, миссис Каррингтон и Виолетта заинтересуются оказанием помощи в планировании. – «Виолетта!» Да, так зовут девушку. Эдвард был очень горд тем, что запомнил это, и смеялся про себя: «Как я мог забыть? Мама ведь так любит фиалковые конфеты «Vi-O-Let» от LifeSaver (3), не удивительно, что она неравнодушна к девушке».
Ум отца явно играл против него, и вскоре Эдвард поставил ему мат. Мистер Мейсен посмотрел на сына, возможно, в первый раз после ужина, и поздравил его с победой.
Эдвард улыбнулся, убирая шахматные фигуры:
– Благодарю, отец, у меня был очень хороший учитель.

Отец признал комплимент; он оказался единственным, кто учил мальчика играть в шахматы. Учил ловить и бросать мяч... ездить на велосипеде... водить машину. Учил своего сына гордости и уважению, и долгу. Эдвард-старший очень гордился своим сыном. Мейсен надеялся, что Эдвард пойдет по его стопам и будет изучать право, но все видели, что он должен был стать врачом. Он понимал желание сына пойти служить и сражаться за свою страну, и уважал его за это еще больше. Мейсен-старший разочаровывал сам себя. Он знал стольких людей, чьи дети воевали там. Многих из тех мальчиков он помнил еще с тех пор, когда они пешком под стол ходили. Слишком многие из этих юношей уже никогда не вернутся домой. Каждый раз, когда он узнавал о чьей-либо смерти, или же кто-то остался калекой на всю жизнь, даже когда выражал свое сочувствие, в его голове звенела только одна мысль: «Слава Богу, это не мой сын. Слава Богу, мой мальчик, мой Эдвард, в безопасности».

Эдвард Мейсен-старший обнаружил, что теперь, когда он взглянул на своего сына, то оказался не в состоянии заставить себя отвести от него взгляд.
– Эдвард…
Положив шахматную доску и фигуры в шкаф, Эдвард повернулся к отцу, чтобы ответить:
– Да, отец?
Он хотел просить сына не вербоваться. Хотел попросить оставить боевые действия кому-то другому. Хотел сказать ему так много всего, но не сказал ни слова.
– Уже поздно, сынок, и я устал. Пойду прилягу.
– Доброй ночи, отец, увидимся утром. Я тоже собираюсь ложиться спать.
– Доброй ночи, Эдвард. – Когда Эдвард-старший повернулся и стал устало подниматься по лестнице, то его единственной мыслью было: «Боже, пусть поскорей закончится эта мерзкая война».

Эдвард-младший вошел в свою комнату и сел за стол, чтобы подумать о том, что бы еще рассказать Мику в своем письме. Он открыл скрытый отсек, но письма там не оказалось. Разве он не положил его туда? Нет, положил. Эдвард был уверен, что сделал это, как по привычке.
Всегда, когда молодой человек писал письма, то клал их в скрытый ящик стола, чтобы не поддаться соблазну тут же отправить их по почте. И он отчетливо помнил, что в этот раз тоже положил туда письмо. Тем не менее, послания не было. Ну, Эдвард, должно быть, ошибся, и тому есть разумное объяснение; должно быть, оно потерялось. Вот и все. Юноша пошарил во всех ящиках и на полу вокруг стола, но не тут-то было. Письма не оказалось даже в корзине для мусора. Эдвард предположил, что письмо скользнуло и застряло между столом и стеной, но там его тоже не обнаружилось. Это было просто нелепо. Эдвард не мог представить, что еще могло случиться с письмом.
– А, ладно, неважно, – сказал себе молодой человек. – Оно должно быть где-то здесь.
Завтра он поищет еще.
В конце концов, не могло же письмо исчезнуть.



От автора:

Эта история завершена и состоит из пятидесяти глав. Потребовалось больше года, чтобы написать ее. Я читала много писем, написанных солдатами Первой Мировой, чтобы использовать правильные выражения и формулировки.
Поначалу рассказ может напомнить вам фильм «Дом у Озера» с Сандрой Баллок и Киану Ривзом, но на самом деле идея пришла от просмотра телефильма 15-20-тилетней давности «Любовное письмо».

Я старалась писать как можно ближе к истории. Аукцион по сбору денежных средств на ведение войны действительно был проведен и собрал (радостный возглас) $2050. Бейсбольный матч Эдварда списан с реального матча, сыгранного White Sox 20 июня 1918 года, а дело, над которым работал его отец – реальный случай, произошедший в Чикаго в июне 1918. Описание жизни Клода Дебюсси – из Википедии. И еще, Life Savers были не только с фиалковым вкусом, а также шоколада, лакрицы, корицы и… гвоздики. (Фу-у-у!)

От переводчика:

(1) Иннинг − часть бейсбольного матча, во время которой команды по разу играют в защите и нападении. Как правило, матч состоит из девяти иннингов. Если по окончании девятого иннинга какая-либо из команд набрала больше очков, команда победила. Если счёт равный, играют ещё иннинг. Каждый последующий иннинг может стать последним − надо только, чтобы кто-нибудь выиграл в этом иннинге. Теоретически, иннингов может быть бесконечное количество. (Источник: http://www.pro-baseball.ru/i.php и личный опыт переводчика)
(2) База − их четыре: дом, 1, 2 и третья базы. Расположены в вершинах квадрата со стороной 27м или даже что-то ещё более точное, вроде 27,43м и ещё что-то там. Место, где бегущий находится в безопасности (осаливать его нельзя). Чтобы оказаться в безопасности, бегущий должен любой частью тела коснуться базы. Она представляет из себя подушечку примерно 30х30см, набитую песком или чем-то в этом роде. (Источник: http://www.pro-baseball.ru/b.php )
(3) Подробнее здесь: http://en.wikipedia.org/wiki/Life_Savers.