ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

– Что значит «наставил на тебя пистолет», папа, он сошел с ума?

– Да, подозреваю, что так, Эдвард, но мне кажется, лучше бы с ним поговорить тебе. – Карлайл передал трубку своему брату, который неловко принял ее левой рукой, правой удерживая оружие.

– Дядя, что, блядь, происходит?

– Не ругайся, Эдвард.

– Ты наставил пистолет на моего отца и говоришь мне не ругаться? Ты, блядь, мудак!

– Это ради твоего отца, Эдвард, если он поможет мне с исследованием, я смогу спасти его.

– Что значит «спасти его», о чем ты говоришь?

Энтони посмотрел на Карлайла, который качал головой, умоляя взглядом ничего больше не говорить.

– Твой отец умирает, Эдвард, у него рак поджелудочной железы. Если ты поможешь мне найти то, что я ищу, его жизнь можно спасти. Ты ведь хочешь, чтобы я это сделал, а?

– О господи! – воскликнул тот, и по щекам покатились слезы. Белла могла лишь наполовину уловить разговор, так что пропустила известие о раке и не знала, что происходит. Она слышала, как Эдвард сказал слово «пистолет», но выстрел не различила.

– Уже догадался, что я ищу, да? Я почти закончил, Эдвард, почти раскусил, а когда сделаю, это изменит мир. Больше не будет ни болезней, ни смертей, если только не несчастный случай. Можешь представить себе подобный мир, Эдвард?

– Могу, дядя, но это не тот мир, в котором я хотел бы жить. Кажется, ты не до конца это обдумал.

– Не о чем здесь думать. Я старею, Эдвард, и больше не хочу болеть, да и пока не готов умирать. И не желаю, чтобы умер твой отец. Мне нужна его помощь, как, впрочем, и твоя, но в первую очередь нужно, чтобы вы с мисс Свон привезли руку в мою лабораторию. Никто не должен знать об этом, слышишь.

– Я не сделаю этого, дядя, не собираюсь помогать тебе уничтожить жизнь, какой мы ее знаем. Ты чертовски безумен, если думаешь, что я стану содействовать твоему вызову природе. Хочу поговорить с отцом, передай ему трубку.

Энтони вернул телефон убитому горем Карлайлу и злобно сказал:

– Лучше бы тебе убедить его.

Карлайл сделал глубокий вдох, взял себя в руки, а затем прижал телефон к уху:

– Прости, сынок, я собирался рассказать тебе лично по возвращении на следующей неделе. Диагноз поставили недавно, так что я не специально скрывал от тебя известия.

– Когда ты узнал, папа?

– За день до твоего разрыва с Аннабель. Не хотел говорить, поскольку в твоей жизни и так хватало неразберихи. Ты простишь меня?

– Конечно, я прощаю тебя и желаю быть с тобой, но что мне делать, папа? Хочешь, чтобы я уступил требованиям Энтони?

– Абсолютно нет, сын, и если брат сейчас застрелит меня, то я лишь потеряю несколько недель жизни, которые были бы болезненными, так что на самом деле он сделал бы мне одолжение. Так что, если это последняя возможность поговорить с тобой, то я еще раз скажу, что люблю и очень горжусь тобой. Как можно чаще присматривай за своей матерью.

Сейчас Эдвард уже рыдал:

– Хорошо, папа. Пожалуйста, попробуй убедить Энтони остановиться. Он не задумывался о последствиях. Пожалуйста, поговори с ним.

– Постараюсь, сынок, постараюсь.

Энтони выхватил у брата телефон:

– Ты привезешь мне руку, Эдвард?

– Нет, катись в преисподнюю, чертов тупой ублюдок! И если хоть один волосок упадет с головы моего отца, никакое количество эликсира бессмертия не спасет тебя, потому что я знаю, как уничтожить ткань, и поверь мне, дядя, прежде чем гореть в аду, ты будешь медленно и мучительно гореть и на этой земле.



Эдвард выключил телефон и упал в объятия Беллы, которая держала его, пока тот рыдал, и она чувствовала дрожь его тела от сочетания потрясения и горя. Не слыша всего разговора, она недоумевала, как поступить или что сказать, но частично догадывалась. Когда она утешала молодого человека, на ее сотовый телефон позвонил Сет. Коротко переговорив с ним, она, не желая больше отвлекаться, переключила аппарат в беззвучный режим.

Рыдания Эдварда стихли, и Белла вытерла его лицо салфетками, которые всегда хранила в рюкзаке. Успокоившись достаточно, чтобы говорить, он поведал ей о разговоре, и девушка пришла в ужас от того, через что ему придется пройти: неизлечимо больной отец, и вдобавок подтверждены опасения по поводу намерений Энтони.

– Не могу в это поверить, Эдвард. Ты искренне считаешь, что он мог создать препарат, который позволит людям жить вечно?

– Не знаю, Белла, но если кто-то и сможет, то он. Уверен, сейчас он ищет способ замедлить дегенерацию клеток, чтобы человек мог жить в течение сотен лет. Но это же неправильно. Нельзя идти наперекор природе.

– Что думаешь делать с рукой, Эдвард?

– Сжечь! Мы вернемся в Сиэтл и спалим ее, Белла, чтобы ни у кого не возникло соблазна сделать это. Остальную часть тела сожгли, и рука не должна была попасть к нам. Я виню себя за то, что передал дяде образцы, это так глупо.

– Не стоит. У тебя были честные намерения. Ты пытлив, как и должен быть хороший исследователь. Не было бы новых открытий, если бы ученые в прошлом не задумывались о причинах произошедшего. Возьми, к примеру, пенициллин. Если бы Флемингу не стало любопытно, что за плесень в чашке Петри, он никогда бы не обнаружил лекарство, спасшее миллионы жизней. Передача образцов дяде – взвешенное решение, не забывай об этом.

Эдвард кивнул, а затем снова заплакал:

– Мой отец умирает, Белла. Я не могу представить свою жизнь без него.

– Мне очень жаль, Эдвард, я помогу пережить это, обещаю.

Белла обнимала мужчину, пока тот оплакивал отца. Если бы смотрела на дорогу, то увидела бы, как мимо них, возвращаясь в Сиэтл, проехали Джаспер с Элис, но она не заметила, сосредоточившись на любимом мужчине, мир которого разваливался на куски.



– Собираешься стрелять в меня?

– Не знаю, Карлайл. Ты предашь меня?

– Все зависит от того, что ты сделаешь дальше, Энтони. Почему бы тебе не опустить пока пистолет? Я не собираюсь уничтожать твои эксперименты, бежать в правительство, даже если ты настаиваешь на идее. Просто расслабься, и мы обсудим это.

Тот задумался, а затем швырнул пистолет на лабораторный стол, рядом с которым стоял у лотков для документации.

– Давай спустимся к озеру, Энтони, лучше говорить там, чем здесь, в окружении всей этой неразберихи.

Брат кивнул, затем медленно встал и с помощью Карлайла осторожно выбрался через стеклянные двери на солнечный свет и свежий воздух. После затхлой вони, окружавшей их в лаборатории, аромат свежескошенной травы походил для их обоняния на французские духи, и они оба одновременно глубоко вдохнули чистый воздух.

Братья, помогая друг другу, спустились к скамейке.

– Тебе нужна трость, – прокомментировал Карлайл, но Энтони фыркнул и отмахнулся. Они устроились на лавочке и какое-то время сидели в созерцательном молчании, наблюдая за неподвижной озерной водой, гладь которой разбивалась лишь утками и гусями, наслаждавшимися теплом послеобеденного солнца.

– Итак, ты собираешься попытаться отговорить меня от продолжения работы, полагаю?

– Нет, не собираюсь, потому что ты не услышишь из этого ни слова. Так ведь? Я просто хочу, чтобы ты остановился на секундочку и подумал о последствиях того, что может произойти, если тебе удастся раскрыть секрет замедления дегенерации этих клеток.

– А что тут думать? Люди будут жить дольше, а если захотят, то и вечно.

– Но ты не принимаешь во внимание последствия для нашего мира, Энтони. Несбыточная мечта о бесконечной жизни застила тебе реальность существования популяции на этой маленькой, переполненной планете.

– Скажи мне, Карлайл, что же такого плохого в людях, живущих долгой и здоровой жизнью? Лишь несколько тысяч лет назад средняя продолжительность жизни человека была менее тридцати лет. Теперь мы можем рассчитывать прожить до восьмидесяти, девяноста и даже более ста лет, если повезет. Этому способствует улучшение качества жизни и медицины. Так что же такого плохого принесет следующий шаг в нашей эволюции? Можешь ли ты объяснить мне это, Карлайл?

– Причины, по которым это неправильно, безграничны, Энтони. Например, что насчет рабочих мест? Ты не задумывался об этом?

– Какое это имеет значение? Какие рабочие места, чьи рабочие места?

– Что ж, если люди станут жить в течение сотен лет, появятся поколения безработных. Миллионы человек в Америке ищут работу сегодня, сейчас, сию минуту. Что произойдет, если тебе достаточно повезет получить работу, но в отставку уйдешь, скажем, лет через пятьсот, а затем, как долго продлится пенсионный возраст и кто будет за это платить? А задумайся о том, насколько счастлив был бы ты, работая в течение нескольких жизней шахтером, дворником или даже доктором?

– Ну, люди могли бы сменить профессию.

– Но не будет никакой работы, Энтони. Помнишь, никто не болеет, не умирает? И дальше. Как насчет отношений и брака? Хотел бы ты состоять в браке с кем-то вечность?

– Можно развестись.

– А что делать, если ты религиозен и венчался в церкви перед Богом? Ты обещаешь быть верным, но лишь на сто лет?

– Но это так глупо, Карлайл.

– Нет, это практично. Вся структура нашей жизни должна быть пересмотрена и переписана, даже для людей, которые получили пожизненное заключение. Жизнь действительно означала бы жизнь. А серийные убийцы также имеют право на подобное отношение?

На это ответа у ученого не было, и он молчал.

– Хорошо, Энтони, как насчет медицины, врачей, медсестер, всех фармацевтических компаний и предприятий, связанных с обеспечением твоей жизнедеятельности? Все эти люди вдруг останутся без работы, кроме тех, кто занят в акушерстве. Подумай о том, сколько детей может родиться у женщины за чрезвычайно долгий срок жизни: пять, десять, сто? Медицинское страхование, страхование жизни, тысячи компаний обанкротятся, если Энтони Мейсен откроет секрет долгой или бесконечной жизни.

Энтони недоверчиво смотрел на брата, но тот еще не закончил. Ученый не мог подобрать слова, когда осознание того, о чем он даже не задумывался, попало не в бровь, а в глаз.

– Так скажи, кому ты собираешься преподнести это?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты же не можешь предоставить это всем.

– Почему нет?

– В мире уже семь миллиардов человек, Энтони. Что произойдет с популяцией, если каждый начнет жить сотни лет? Мы сейчас не можем прокормить население планеты. Так что, черт возьми, ты думаешь, случится, когда произойдет демографический взрыв?

Энтони на какое-то время задумался об этом:

– Ну, мы могли бы предоставить это немногим избранным людям, тогда, по крайней мере, нам все равно потребуются больницы и страхование.

– Хорошо, давай рассмотрим этот сценарий. Ты объявишь всему миру, что можешь продлить жизнь до бесконечности, но это привилегию будут иметь лишь немногие избранные. Кто станет выбрать, кому предоставить лекарство и посему жить намного дольше? Ты или будет принято решение обращаться в комитет?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты же фактически создал бы высшую расу: те, кого выберут, будут сильными и нужными и станут жить сотни лет, а остальные – проживать короткое болезненное существование. Можешь представить спровоцированное негодование?

Энтони потерял дар речи.

Карлайл пребывал в ударе и не собирался останавливаться. Это его единственный шанс заставить Энтони увидеть смысл и остановить то, чем занимался брат, пока не стало слишком поздно. Требовалось сейчас выложить свою козырную карту.

– А ты предоставишь это только американцам или русские с китайцами тоже получат немного?

– Не знаю. Настолько далеко я не думал.

– Конечно, нет, Энтони. Если иностранные державы вдруг поймут, что в великой и могучей Америке внезапно срок жизни перешагнул далеко за глубокую старость, им захочется узнать, что, черт возьми, происходит. Задумайся обо всех деспотичных лидерах, которых мир видел за последние несколько веков, да и в современном их достаточно. Ты и вправду считаешь, что они не начнут войну, чтобы попытаться прибрать к своим рукам вещество?

Энтони опустил голову на руки:

– Я только хочу помочь людям, Карлайл. Вся моя жизнь посвящена подобной цели, и, когда я обнаружил перед собой это, просто захотел использовать во благо. Деньги, заработанные лабораторией, вероятно, оплатили бы большее количество исследований, возможности были бы бесконечными.

– Знаю, Энтони, и догадываюсь о твоей дилемме, но ты же понимаешь, что не следует проводить эти эксперименты сейчас, когда слишком многое поставлено на карту.

Энтони кивнул, и Карлайл обнял брата за плечи. Они сидели в тишине, наблюдая за утятами на озере, что не обращали никакого внимания на произошедшее обсуждение, которое могло бы навсегда изменить мир?

В конце концов, Энтони встал:

– Мне действительно нужно пойти и убраться в лаборатории.

– Тебе помочь? – предложил Карлайл.

– Нет, я буду в порядке. Думаю, тебе нужно поговорить с сыном, успокоить его, а затем помочь смириться с твоим состоянием.

– Ты прав. Я позвоню ему, как только выйду отсюда. Давай помогу подняться по склону.

Энтони оперся на руку Карлайла, и оба с трудом добрались до дверей лаборатории. Оказавшись внутри, профессор закрыл дверь и запер ее.

– Тебе следует оставить ее открытой, здесь попахивает плесенью, – сказал Карлайл, а брат рассмеялся: – Думаю, это я так воняю. А сейчас иди и звони моему племяннику. Он, должно быть, волнуется.

Карлайл обнял родственника:

– Я рад, что мы смогли разобраться в этом. У тебя безупречная репутация в мире науки, и ты должен покинуть этот мир, оставив ее незапятнанной.

Энтони кивнул и практически вытолкал брата за дверь.

– Давай, убирайся, – сказал тот и закрыл створку.

Карлайл пошел по коридору и услышал щелчок. Неужели лаборатория снова заперта? Может, ему показалось, поэтому он продолжал идти, размышляя о тяжелом телефонном разговоре, который ему вскоре предстоит с Эдвардом.



Энтони запер дверь и подошел к своему лабораторному столу. Взял какие-то бумаги, разбросанные по клавиатуре, и сложил их в аккуратные стопки. Подобрал пистолет и положил обратно в ящик, затем коснулся мышью коврика, что вернуло на экран изображение образца кожи. Несколько минут он сидел, наблюдая за определенной клеткой, медленно разделившейся и ставшей самостоятельной, затем обратил внимание на свои блокноты, в которых до сих пор записывались результаты.

Его левое колено пульсировало от боли всего лишь после нескольких минут ходьбы к озеру и обратно, и, даже не подтягивая штанину, заметил, что оно опухло. Да и другое колено сегодня тоже сильно болело, и суставы пальцев стали негнущимися и воспаленными, что частично связано с артритом, но еще и потому, что за последние несколько дней он слишком много писал. Ученый вспомнил предложение Карлайла купить трость и усмехнулся.

Он наклонился над столом, вытащил еще один блокнот из-под каких-то папок и еще раз просмотрел расчеты. Как близко он подобрался, нужно просто чуточку вдохновения, и искомый результат появится.

Он размышлял о сказанном Карлайлом. Это имело смысл. Мир не может поддерживать больше миллиардов людей, а предоставление бессмертия лишь горстке избранных вызовет ожесточение и обиды, и да, может начаться война, но это не остановило бы его от продолжения исследований. Он хотел этого для себя и не собирался сидеть в кресле и дряхлеть, когда в его руках находился ответ на прекрасное здоровье и долголетие. Он хотел больше «дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет»¹, что обещал ему этот вымышленный бог, желал, по крайней мере, вдвойне, а то и больше, если это было возможно.

– Вздор, Карлайл, – заявил он в пространство. – То, что ты не знаешь, навредить тебе не может.

Вот так Энтони и вернулся к своим экспериментам, а ангелы затаили дыхание, когда земля снова зашаталась на своей оси.



Они просидели в машине больше часа. Эдвард все еще ощущал разбитость, а Белла оставалась в недоумении, что же сказать ему. Она обнимала его, целовала, шептала слова поддержки и любви, но он пока был не в состоянии продержаться и нескольких минут, после чего его накрывала очередная волна отчаяния. У нее закончились салфетки, и Эдвард зарывался головой в один из ее свитеров, теперь уже мокрый от слез.

Она держала телефон Эдварда, когда тот зазвонил, и на экране высветилось имя Карлайла.

– Это твой папа, – сказала она и встряхнула руку Эдварда.

– Папа! – закричал он в трубку. – Я думал, что ты умер!

– Пока нет, сынок, еще нет.

– Ты все еще с Энтони?

– Нет, я в своей машине, мы долго разговаривали, и он согласился прекратить исследования.

– Слава Богу! Но как тебе это удалось?

– Мы говорили о последствиях для мира, и, в конце концов, он пришел в себя.

Эдвард облегченно вздохнул, хотя на первый взгляд, это являлось наименьшей из его забот.

– Я еду домой, пап.

– Хорошо, сынок, как только сможешь, но не торопись. Я не собираюсь умирать прямо завтра, поэтому в панике нет необходимости. В эти выходные мне будет, чем заняться: навестить людей и места, так что приезжай через несколько дней. И помни, мы в любое время можем беседовать по телефону. Во всяком случае, я думаю, что сейчас мы оба слишком взволнованы для рационального разговора.

Эдвард усмехнулся:

– Хорошо, папа, я приеду домой после выходных. Сейчас мы возвращаемся в Сиэтл из Форкса, и мне о многом нужно рассказать тебе.

– О, хорошо, что ж, с нетерпением буду ждать этого. До свидания, сынок.

– До свидания, папа. Я люблю тебя.

Эдвард завершил звонок и посмотрел на телефон. Сколько еще разговоров ему осталось с отцом? Ранее он был таким беспечным с поддержанием контакта, а теперь дорожил каждой драгоценной секундой, когда мог слышать его голос. Вспомнились слова старой песни: «ты не знаешь, что у тебя есть, пока не потеряешь», но его папа еще не умер, и, по крайней мере, с ним можно провести какое-то время до конца, и за это Эдвард был благодарен, ведь многие люди не получили такой роскоши.

Он вытер лицо свитером Беллы, повернул в замке ключ зажигания и выехал с парковки.

– Поехали домой, – сказал он.

---

¹ «Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет» – (библ.) цитата из Ветхого завета, Псалтырь, Псалом 89, строфа 10 (примечание переводчика).

---

Огромное спасибо за проверку и редактирование главы amberit.

Поделиться своими впечатлениями вы можете в нашей КРИМИНАЛЬНОЙ ЛАБОРАТОРИИ.

Так же на форуме разыгрывается ВИКТОРИНА, участвуя в которой вы можете получать маленькие сюрпризы, а, набрав больше всего правильных ответов, выиграть и главный приз - последнюю главу перевода раньше всех остальных читателей.