“...не позволяйте себя излишне опекать и/или позвольте другим совершать свои ошибки.” Карта Вызов, колода Симболон.

— Уверен, Грейнджер, даже ты не знаешь, что это такое.

— Это треножники.

— Это я и сам вижу. Понятно, что любая штука, у которой три ноги, называется треножником, пусть даже эта штука высотой с Хогвартс. Хотелось бы более точного определения.

— Пожалуйста. Это боевые треножники. А если хочешь ещё точнее — это боевые марсианские треножники.

— Именно марсианские?

Гермиона задержала дыхание, чтобы унять нервный смех. Как-то это невоспитанно — встречать смехом каждое адское явление. И, если разобраться, ничего тут нет такого уж смешного. Подумаешь, железные самоходные ящики на высоченных подпорках. Причём не такие, как у Спилберга — сверкающие, по-живому гибкие, стремительные, почти неуязвимые, а такие, как на первых иллюстрациях к "Войне миров" — нелепые ржавые скворечники-переростки, словно сделанные из гигантских мусорных баков, с треугольными крышами, к которым так и просится печная труба, с круглыми, выпученными, как глаза, окнами. Типа иллюминаторы. Гермиона спряталась от смеха лицом в коленки.

Их маленький отряд стоял на привале под крутым берегом пройденного, наконец-то пройденного десятого рва. Он был самым широким из всех, к тому же, в него было интересно смотреть, по крайней мере, Малфою. Гермиона, выплакавшись, впала в апатию, но Малфой периодически застревал на мосту, пытаясь разглядеть и разгадать, для чего предназначено творение очередного алхимика, и Гермиону тормошил, и приговаривал: “Нет, ты только посмотри!”. Довольно скоро, впрочем, выяснилось, что творения относятся в основном, к трём видам: резервные копии адских стражей, воплощения болезненных мечтаний в механическом теле и — Гермиона даже немного пришла в себя и долго вглядывалась, не желая поверить собственным глазам — трещотки, рогатки, плётки, предназначенные для того, чтобы отгонять "поддельщиков людей", иначе, самозванцев. Эти несчастные бешено носились среди алхимиков, неподвижных от занятости, и фальшивомонетчиков, обездвиженных болезнями — и натурально кусали их за разные чувствительные места. В лёжку болящие фальшивомонетчики вовсе бессильны были с ними бороться. Но и чудеса изобретательности, проявляемые дееспособными алхимиками, не особенно помогали.

В конце концов и Малфой преисполнился то ли впечатлений, то ли отвращения, заскучал, перестал дёргать Гермиону и они пошли, наконец, прямиком к противоположному берегу, не останавливаясь и не обращая более внимания на происходящее во рву. Потому, видимо, и пропустили цех, где клепали этих вот трёхногих уродцев. Уродов. Уродищ.

Они так устали, что не сошли, а буквально скатились с высокого берега и уснули там, где оказались, не потрудившись толком осмотреться. Через какое-то время Гермиона проснулась, обнаружила, что кругом, как ни в чём не бывало, горят серные огни, установила Сигнальные чары, вытащила спальные мешки, набросила один на Малфоя, другой на себя и снова уснула. И проспала бы неделю, да-да, если бы не Живоглот. На этот раз он не мяукал от голода, а рычал от ярости, сжавшись в комок и сверкая глазами на марширующую вдалеке вереницу треножников, подсвеченную серным заревом. Это было настолько бредовое зрелище, что Гермиона исщипала себе все руки, надеясь проснуться, пока не догадалась ущипнуть спящего Малфоя. Малфой, не открывая глаз, сообщил, что такой способ пробуждения кажется ему слишком грубым. Пусть Гермиона придумает что-нибудь понежнее. Хотя нет, лучше не надо.

А то она опять заведётся, начнёт к нему приставать, а потом полезет в драку, обвиняя во всех смертных грехах. Он, Малфой, знает этот сценарий наизусть...

Гермиона поняла, что добром он не заткнётся и вообще нарывается, и ущипнула его покрепче. Тут уж он взвился, как шутиха, взорвался, как хлопушка и осыпал Гермиону ругательствами, словно целым мешком конфетти. Больше всего Гермиону поразило то, что он ни разу не повторился и ни разу не назвал её грязнокровкой. По крайней мере, по-английски. За немецкий ручаться было нельзя. Потом взгляд его упал на шипящего Живоглота, а потом и на то, на что кот шипел. Тут и его словарный запас иссяк, минуты на две. Потом он высокомерно заявил, что даже Гермиона не знает, что это такое. А вот фиг ему, она знает.

— Слушай, ну откуда тут марсианские треножники, да ещё и боевые? А главное, зачем?

— Их придумал один умный человек. А другой умный человек, видимо, придумал, как приспособить их для охраны спуска в Девятый круг...

Малфой полез было грязной рукой в карман за книгой, но увидел грязь, сморщился, посмотрел на Гермиону, сморщился ещё сильнее и сказал:

— Давай почистимся.

— И поедим.

— А потом подумаем.

— И покурим.

— В твоём возрасте, Грейнджер, пора курить свои.

— А если я погибну в Девятом круге? Ты всю жизнь потом будешь вспоминать, как пожалел мне сигарету перед смертью, и в конце концов тебя сгрызёт совесть. Что, в конце концов, и к лучшему — вы с ней хоть познакомитесь.

Он возвёл очи горе, вздохнул и упрекнул:

— Знаешь, достаточно было бы напомнить мне, что я ем твои припасы, причём гораздо чаще, чем ты куришь мои сигареты. Нет, вольно же тебе рассказывать всякие ужасы про какую-то совесть....

После трапезы он всё же предложил ей портсигар, и Гермиона вытянула ментоловую “Salem” с сине-зелёным ободком вокруг фильтра, и обрадовалась ей, как родной. Всё её детство прошло под гнётом родительских попыток бросить курить. Попытки сопровождались бурными ссорами, а возвращение к дурной привычке приносило тишину и покой, по крайней мере, на ближайшую пару недель. Поэтому, застав родителей в кухне с одной сигаретой на двоих, Гермиона вздыхала с облегчением. Она вовсе не жалела об их слабохарактерности, наоборот, гордилась отцом, который не терпел вкуса мяты, но героически дымил именно материнской ментоловой сигаретой, принося свои вкусы в жертву семейной гармонии. И негодовала на мать, которая ни разу в жизни не согласилась отпраздновать примирение отцовскими “Мальборо” — от них, видите ли, в горле першит. Как бы то ни было, длинная сигарета с синеватым ободком и мятной начинкой — аналог трубки мира в семействе Грейнджер. Интересно, а как Малфой относится к ментолу?

Гермиона протянула Малфою сигарету. Он скосил на сигарету глаза, заявил, что Гермиона хочет его смерти, издевается над ним и буквально сосёт из него кровь, после чего несколько раз со вкусом затянулся. Вернул же сигарету со словами: “Ненавижу мяту” и тут же вытащил из портсигара “Мальборо”. Гермиона точно вернулась в детство. Малфой заметил, что у неё поднялось настроение, грустно покивал, заявил, что это благотворное влияние его чистой крови, и предложил ей поработать головой, пока благотворное влияние не кончилось.

— Потому что новой порции я тебе сегодня не дам, — заявил он, — в крайнем случае предложу тебе пососать что-нибудь другое, вместо крови. Но только, если ты очень попросишь... Ты что, с ума сошла?!

Гермиона уже расстегивала вторую пуговицу его брюк (да-да, не “молния”, а именно пуговицы. Костяные). Он сделал движение оттолкнуть её, но вдруг загасил сигарету и приглашающе развёл руки в стороны. Гермиона почувствовала, как жемчужина толканула её в грудь и прекратила предосудительные действия.

— И это всё? — осведомился он.

— Драко, я тебя прошу... — сказала она, не поднимая головы.

— Я понял, что ты просишь. Я тебе уже всё разрешил и жажду продолжения.

— Я очень тебя прошу — не провоцируй меня. Как ты не понимаешь, чем ниже мы спускаемся, тем хуже я владею собой. У меня просто башню рвёт!

— По-моему, ты прекрасно собой владеешь. Ты вовремя остановилась... почти.

Гермиона отстранилась от него, выразительно ткнула пальцем в ладанку, села и спрятала лицо в ладони.

— Хотя бы застегни, как было...

— Не буду, — мрачно ответила Гермиона в ладони, — ты меня разочаровал. Костяные пуговицы — какое убожество!

— Убожество, Грейнджер, это не отличать кость от рога. Пуговицы выточены из рога нарвала, ясно тебе?

Гермиона заинтересовалась и подняла голову.

— Зачем? Ты что, и там ядовитый?

— Как тебе сказать? Пока никто не отравился, но ведь на тебе я ещё не проверял. М-м-м?

— Откушу.

— С тебя станется, — хмыкнул он и застегнул злосчастные пуговицы. Посмотрел на руку Гермионы, безотчётно сжавшую ладанку, и преувеличенно громко спросил:

— Хочешь я его выброшу?

— Хочу, — ответила она тоже громко, — только тогда наше путешествие станет совсем бессмысленным.

— Но не перестанет быть интересным. Например, мне очень интересно, какое отношение эти треножники имеют к Аду? Спуск в Девятый круг должны стеречь гиганты — тут же написано: Бриарей, Антей...

— Ты же видел, в десятом рву полным ходом идёт промышленная революция. Технический прогресс, понял?

— Понял. Хочешь сказать, алхимики решили модернизировать производство. Предположим. Но чем им не угодили именно гиганты? Смотри, что про Антея написано: “От чресл до шеи ростом в пять аршин”! Однако. Сколько же это вместе с ногами?

— Может гиганты были слишком неповоротливыми. Или не такими уж гигантами. В Антее, получается, было ярдов двенадцать росту, а треножники — посмотри — мне кажется, раза в три выше. Потом, они вооружены!

— Треножники? Господи, чем?

— Тепловыми излучателями!— торжественно ответила Гермиона и хихикнула.

— Это смешно?

— Ну в общем, да. Понимаешь, это всё равно что... ну, не знаю. Видел когда-нибудь угольный утюг?

— Я вообще никогда не видел утюга.

— Блин...

— Но я понимаю, о чём ты говоришь. Об устаревшем вооружении.

— Хуже. О воплощённой фантазии на тему устаревшего вооружения. Построили бы, скажем, танки — так нет, сконструировали этот ходячий ужас...

— Танки, — задумчиво повторил Малфой, — танки? А, это такие... — он обеими руками изобразил, как сумел, гусеничную передачу, — нет, зачем нам танки? Нам танки не нужны. А вот данный ходячий ужас очень может быть полезным.

— Ты, по-моему, бредишь.

— А по-моему — нет. Ты мне скажи вот что — там ведь кто-то есть, в этих ящиках наверху?

— Марсиане.

— По-моему, это ты бредишь.

— При чём тут я? Что читала, то и пересказываю, от себя не добавляю.

Малфой, добыв, закурив и зажав в зубах новую “Мальборо”, разглядывал в кулаки маячившие вдалеке треножники. Его характерный длинный профиль, рисовавшийся на фоне серной зари и боевых марсианских машин — профиль, окутанный дымом, подсвеченный багрово-лиловым сиянием демона, являл собою зрелище даже не фантастическое, а просто-таки сюрреалистическое. У Гермионы даже глаза заболели, и она зажмурилась. Под ладонь ей сунулась круглая голова Глота, она машинально приласкала голову и решительно поднялась на ноги.

— Пошли.

— Не спеши. Давай сначала подумаем, что делать.

— С такого расстояния всё равно ничего полезного не разглядим. Подойдём поближе, там и подумаем.

— А если они нас заметят и прижгут этим твоим тепловым лучом?

— А Хамелеонские чары на что? Пошли, пошли,не можем же мы сидеть здесь до конца жизни!

— Хорошо, пойдём. Под чарами, осторожно и без подсветки.

— What do you mean by that?! — с расстановкой вопросил демон дрожащим баритоном и разразился гневными вспышками. Гермиона подставила ему ладонь и заворковала, легонько подкидывая его и ловя:

— Мы идём на разведку, поэтому нам нельзя привлекать к себе внимание. А вот когда мы всё разведаем, когда составим план действий, тогда мы точно без тебя не обойдёмся. Ты же знаешь, мы не можем справиться без тебя...

Глот взирал на эту сцену с вельможной снисходительностью, а Малфой иронически улыбался. Демон страшно и красно сверкнул в лицо Малфою, и сиганул Гермионе в рукав.

— Совсем обнаглел, — сказал Малфой, величественно протирая заслезившиеся глаза, — ты, Грейнджер, воспитываешь исключительно хамов. Когда я тебя возьму за себя, тебе придётся пересмотреть свои методы. Не желаю, чтобы мои дети вели себя подобным образом.

— Не беспокойся ты так, я за тебя в любом случае не выйду.

— А в койку?

— Малфой, я же просила!

— Ну, ладно, ладно... Эй, ты куда? А Хамелеонские чары, а связка?

Они связались верёвкой, прикрылись Дезиллюминационнными чарами и направились к треножникам тропою Живоглота. Кот вновь показал себя достойным проводником — если путники и оступались иногда, то не по вине Глота, а потому, что очень трудно ходить в полутьме, не видя при этом собственных ног.

Чем ближе они подходили, тем отчётливее видели, как цилиндры мерно поворачиваются из стороны в сторону, освещая окрестности резким зеленоватым светом, бьющим из круглых окон, и тем яснее слышали, какой адский скрип и скрежет сопровождает эти повороты.

Вдруг ближайший треножник перестал вертеть цилиндром и уставился окнами прямо на них.

— Стой! — шёпотом сказала Гермиона.

Малфой поразился:

— Эта штука нас заметила! Как такое может быть?

Треножник стоял, покачиваясь, слегка приседая на своих суставчатых опорах, а свет в иллюминаторах разгорался всё ярче.

— Ложись! — крикнула Гермиона, упала и услышала шум падения Малфоя. В ту же секунду воздух прорезал не то свист, не то вой, и её опалил страшный жар. Земля впереди, ярдах в десяти, раскалилась докрасна. Глот с криком поскакал куда-то назад, Гермиона нащупала мантию Малфоя, вцепилась в неё и потянула, поползла назад, пятясь и не сводя глаз со зловещих иллюминаторов. Они вновь стали наливаться жаром. Мало того — чёртова машина, пронзительно скрипя, медленно и неуклонно зашагала к ним! Гермиона взвизгнула и вскочила на ноги.

— Спокойно, Грейнджер, — велел невидимый Малфой сквозь зубы, — бежим!

Они отбежали на несколько десятков шагов. Только Гермиона подумала, что скрип не приближается, а затихает, как Малфой сказал, слегка задыхаясь, но с глубоким удовлетворением:

— Так я и думал.

Гермиона оглянулась. Треножник стоял, переминаясь с опоры на опору и угрожающе клонясь вперёд, к ним, и не сводя с них пылающих иллюминаторов. Это выглядело так, будто кто-то держит его за все три ноги и не даёт сдвинуться с места.

— Мы в нейтральной зоне, — пояснил Малфой, — ближе он не подойдёт, но и нам не подойти к колодцу. Тебе, Грейнджер, есть что сказать по этому поводу?

— Только то, что у этого козла...

— Я бы попросил, — чопорно произнёс Малфой.

— Ты не в счёт, ты единорог. А вот у него, у козла, явно инфракрас... короче, он чует тепло наших тел. А может, запах. Тут Хамелеонские чары нам не защита. Я предлагаю прорываться к колодцу под чарами Морозного Пламени. А теперь я с удовольствием выслушаю тебя. У тебя явно есть более конструктивные предложения.

— Что ж, могу сказать, что нам мало прорваться к колодцу, нам ещё нужно спуститься по нему в Девятый круг. Данте, — Драко назидательно поднял руку с “Божественной комедией”, — спускался на ладонях гиганта по имени Антей. Гиганты были призваны охранять колодец-спуск в Девятый круг. Мы не имеем гигантов. Мы имеем чудо враждебной техники. Я вижу в чуде огромный неиспользованный потенциал, и предлагаю — захватить чудо и спуститься на нём в Девятый круг Ада!

— Гениально! — восхищённо сказала Гермиона, — а как ты его захватишь?

— Во-первых, есть заклятие Порабощения...

— У треножника радиус поражения больше, чем радиус действия заклятий.

— Думаешь, и ты его не достанешь?

Гермиона ещё раз прикинула расстояние.

— Думаю, нет.

— Тогда у нас есть демон.

В рукаве у Гермионы защекотало.

— Нет! Категорически!

— В чём дело?

— Я его не пущу! Ты с ума сошёл — посылать малыша к этой громадине? Да от него и воспоминания не останется!

Демон уже выпорхнул из рукава и повис в воздухе почти неподвижно — надо полагать, оценивал противника.

— Он гораздо проворней “этой громадины”. Пока цилиндр наведёт прицел, демон сорок раз успеет увернуться.

— Предположим. Но что ты хочешь, чтобы он сделал? Он может, разве что, взорвать цилиндр, но нам же не это нужно!

— Нет, не это. Но демон сможет отвлечь его внимание, пока мы не приблизимся настолько, что сможем наложить на него заклятие.

— Не факт, что заклятие на него подействует. Помнишь, Цербера ничто не брало?

— Вот тут у меня есть идея, даже две. Во-первых, если демон будет маячить перед ним в определённом ритме, то сможет ввести его в нечто вроде транса...

— Господи, — сказала Гермиона, — ты, похоже, решил исходить из того, что внутри цилиндров действительно кто-то есть. Но если их собирали в десятом рву, как големов, как Харона, то скорее всего это просто механизм! Как ты введёшь механизм в транс?

— Посмотри на него, — предложил Малфой, — и докажи мне, что он не бесится от того, что не может нас достать! Где ты видела такой эмоциональный механизм?

Словно в доказательство его слов, треножник прижёг почву ярдах в тридцати от них, надо полагать, со злости, потому что достать их он всё равно не мог. Гермиона заслонилась ладонью от жара, подняла голову и посмотрела прямо в горящие иллюминаторы.

— А вторая идея? — спросила она.

— М-м-м?

— У тебя было две идеи. Первая — послать малыша воевать с великаном. А вторая?

— Ах, это и не идея вовсе. Просто нужна подходящая мелодия, чтобы помочь демону ввести Стража в транс. Что-нибудь... как это? Гипнотическое.

Гермиона поглядела на демона. Он подскочил, щекотно толкнул её в нос и в обе щёки, точно нетерпеливо и умоляюще расцеловал. Гермионе вдруг ни с того, ни с сего пришло воспоминание о Роне. Как бы Рон отнёсся к демону, Рон, панически боявшийся всего мелкого и щекотного? Она представила себе его реакцию и прыснула.

— Конечно, — проворчал проявившийся Драко, — когда я тебя целую, ты дерёшься. А когда он — хихикаешь. Что я должен подумать?

Демон гордо сверкнул и залез Гермионе в волосы.

— Ни одного полноценного соперника, — вздохнул Малфой, — рыжий муж, недоумерший покойник и мелкий демон. И я, Малфой, дошёл до такого...

Тут подошёл Глот и подрал Малфою когтями штанину вместе с коленом. Малфой серьёзно сказал ему:

— Прошу прощения. Один полноценный соперник у меня, конечно, есть. И он сейчас получит по заслугам!

Он с некоторым усилием поднял Живоглота за шкирку. Видимо, до сих пор это мало кому удавалось, потому что благородный полуниззл натурально обалдел. Он целую секунду провисел неподвижно, тараща глаза, после чего взвыл и принялся лягаться, как кенгуру.

— Малфой, прекрати!

— Он меня поцарапал!

— Оба прекратите! Нашли время...

— Ты уже подобрала подходящую мелодию?

— Отпусти Глота, тебе говорят!

Их перепалку прервал механический рёв, точно многократно усиленный гудок клаксона. Малфой обернулся на рёв. Гермиона тут же выхватила из его рук кота и тоже обернулась на рёв.

Демон метался из стороны в сторону перед иллюминаторами цилиндра, и тот, не успевая поворачиваться за шустрой алой искрой, невыносимо, раздирающе скрежетал ржавыми суставами и ревел от злости.

Гермиона ахнула, выронила Глота и бросилась к демону, но запнулась о Глота, и Малфой успел схватить её за рубашку.

— Пусти!

— Не мешай ему, Грейнджер. У него всё получится, вот увидишь.

Демон замедлил движение так, чтобы не вылетать из поля зрения цилиндра. Цилиндр всё ещё скрежетал и ревел, но как-то без огонька, и на опорах своих покачивался в том же ритме, в каком маячил перед ним демон.

— Вы нарочно меня отвлекли! — прошипела Гермиона, замахиваясь ногой на Живоглота. Кот величественно отошёл в сторонку, а Малфой хихикнул.

— Конечно, нарочно. Но надо же было как-то бороться с одолевшим тебя синдромом гиперопеки. “Не пущу, не пущу” — что он тебе, лялька?

Гермиона вынуждена была признать, что демон ей, конечно, никак не “лялька”. Он явно побеждал, громадный железный монстр поддавался ему, покачивался всё медленнее, рёв переходил в затихающее гудение, в стон, и сквозь стон этот прорывался отдалённый, едва слышный, словно из огромного далека, из другого мира, дробный барабанный бой.

Цилиндр перестал покачиваться и вдруг осел на трёх своих опорах, сложившихся, как лапы паука. Глот сказал: “П-пах!” и помчался к цилиндру так, что только камешки летели из-под лап.

Малфой и Гермиона побежали за котом. С каждым шагом барабанный бой звучал всё громче, всё отчётливей. Когда они приблизились к обездвиженному стражу, к барабанному бою присоединилась флейта. Странная какая-то флейта. Какая-то агрессивная. У Гермионы не было времени разбираться в своих ощущениях. Она вскинула палочку.

— Лучше я, — быстро сказал Малфой.

Гермиона мысленно отрепетировала движение палочкой. Посмотрела на Малфоя, на цилиндр, на демона, звучащего всё более громкой флейтой, на Глота — тот медленно моргнул. Да, Малфой сделает это лучше. И она сказала Малфою:

— Действуй, опытный наш.

Малфой кивнул, вынул палочку и сказал:

— Опыт мой, сила — наша.

Гермиона положила ладонь поверх его руки.

— Горячая, — заметил Малфой и велел, — учись, пока я жив.

Его рука двинулась — случайно ли, нарочно подчиняясь устрашающему ритму флейты. Гермиона сама ощутила, что её рука стала ещё горячей.

— Imperio!

Металлическое тело чуть вздрогнуло, скрипнули ржавые суставы.

— Кажется, получилось, — сказал Малфой, слегка задыхаясь. У Гермионы тоже билось сердце, как после бега.

— Командуй, — сказала она и сняла ладонь с его руки.

Малфой подумал и неуверенно сказал:

— Открой дверь.

Раздался скрип, как от заржавленных дверных петель, но больше ничего не произошло.

— С той стороны, — первой догадалась Гермиона. Малфой чмокнул её в макушку и похвалил:

— Умница!

Они осторожно обошли цилиндр. Гермиона почти с суеверным ужасом углядела на опорах громадные железные когти, каждый коготь с неё ростом.

— А ведь я прав. На когтях он, пожалуй, сумеет спуститься, — сказал предовольный Малфой.

Гермиону не оставляло опасение, что этакая громадина просто обязана сопротивляться заклятию и вполне способна сломать его, если захочет. Но цилиндр, надо полагать, просто не понимал, что его закляли, а может, не понимал что значит “сопротивляться”, и оставался совершенно неподвижным.

Они увидели железную дверь — обычную дверь, подвешенную на петлях, и её можно было открыть при помощи обыкновенной ручки. Собственно, она была открыта, и в проёме уже имел место нетерпеливо орущий Живоглот, и нетерпеливо сверкающий, гремящий жуткой музыкой демон. Демон присоединил к одинокой, агрессивно-монотонной флейте целый агрессивно-монотонный оркестр, нарастающий, наступающий, ползущий на скрипучем двойном ритме, как на танковых гусеницах. Танки...

... танки шли и шли, по асфальту и брусчатке, по камням и грязи, по болотам и полям, по оврагам и по телам, давили, дробили, перемалывали всё в кровавую, костяную, грязную кашу. Шли — неотвратимые, почти неуязвимые, тупо-смертоносные, и нескончаемый двойной ритм, не дающий вздохнуть, оглядеться, задуматься, нёс их вперёд.

Вперёд. Вперёд.

Седьмая Шостаковича...

— Грейнджер!

Гермиона глотнула воздуха и обнаружила, что стоит зажмурившись и зажав уши ладонями. Это мало помогало.

— Убери музыку! — рявкнул Малфой на демона, и тут же в ладанке тревожно ворохнулась жемчужина.

— Нет, — без голоса сказала Гермиона. Подняла голову и прохрипела:

— Нет. Его, — она коснулась ладонью ржавой стены и тут же отдёрнула руку, — держит в повиновении музыка. Нельзя переставать. Слышишь? Играй!

Она первая шагнула в тёмное нутро цилиндра. Обиженный Малфой вошёл следом за ней, ворча:

— При чём тут музыка? Его держит заклятие Подвластия!

— Без музыки не сработало бы, — с трудом сказала Гермиона, — ты же хотел “чего-нибудь гипнотического”, так вот тебе. И не ворчи, ради бога, нет у меня сил с тобой пререкаться, я сейчас с ума сойду от этого скрежета!

Вперёд. Вперёд.

Малфой прислушался и одобрительно сказал:

— А по-моему, гениальная вещь.

— Безусловно. Просто я не могу её выносить. Поехали быстрее, а?

Они огляделись. Внутри глухого цилиндра было почти пусто и кисло пахло ржавчиной, и приторно — машинным маслом. Где находилось загадочное нечто, которое можно было подчинить заклятием Подвластия — непонятно. Разве что в громоздком механизме, установленном напротив входной двери. Надо понимать, это был генератор тепловых лучей. А судя по тому, что больше здесь не было ничего, это был и двигатель тоже.

Малфой вынул палочку и нацелил на механизм.

— Спускайся вниз, — сказал он механизму.

Вперёд. Вперёд.

Загудело, заскрипело, потянуло железным теплом, потом заскрипело снаружи — это выпрямлялись коленчатые опоры. Цилиндр накренился, и все его пассажиры, кроме демона, поехали по клёпанному полу к двери. Гермиона быстро наложила на дверь Запирающее заклятие, а Малфой столь же быстро наколдовал железные цепи, вытянувшиеся прямо из стены и охватившие всех, кроме демона, вокруг пояса. Потом он крикнул механизму:

— Будь очень осторожен! Тебе нужно сохранить нас целыми и невредимыми во что бы то ни стало!

Гермиона спохватилась и торопливо проглотила таблетку от укачивания. “А мне?” — обиделся Живоглот. Гермиона с сомнением посмотрела на него, но всё же сунула ему таблетку в пасть. Кот облизнулся.

— И мне, — угрюмо сказал Малфой. Гермиона воздержалась от комментариев и протянула ему таблетку.

Вперёд. Вперёд.

Наверное, цилиндр был очень осторожен, просто Гермионе было не с чем сравнивать. В конце концов, она отродясь не ездила на боевом марсианском треножнике, хотя когда-то, очень давно, ещё до Хогвартса, сильно этого хотела. Отцу стоило огромных усилий убедить её, что никакого марсианского нашествия не было. (Вперёд. Вперёд). Гермиона поддалась давлению отцовских аргументов, но втайне ещё очень долго мечтала проехаться на боевой машине марсиан. Что ж, мечты сбываются, чтоб им пусто...

Во-первых, спуск проходил вслепую. В цилиндре не было никаких отверстий и, если бы не демон, царила бы кругом тьма кромешная. Во-вторых, стены колодца были, надо полагать, совершенно отвесными, и цилиндр несчётное число раз повисал на одной ноге, нащупывая опору оставшимися двумя. В-третьих, выедающая душу Седьмая симфония. А в-четвёртых, как раз в тот момент, когда истеричные скрипки провизжали атаку, их цилиндр был атакован. Донёсся сверху рёв и скрежет, и от той стены, где был генератор, пахнуло жаром. Цилиндр повис на одной ноге, и эта нога соскальзывала, сползала — вот-вот сорвётся.

— Держись, — строго велел Малфой, — крепче.

Цилиндр послушно отыскал опору, утвердился, железными когтями впился в скалу.

— Контратака, — невозмутимо продолжал Малфой, — внимание, целься...

Сейчас умру, подумала Гермиона. Мерцающая багровая тьма, убийственная музыка, ощущение бездны под ногами, а тут ещё остальные стражи сообразили, что их собрат захвачен, открыли огонь, и следующий залп тепловых лучей наверняка спалит их в угли, и угли полетят в колодец на дно, в Десятый круг. Вперёд. Вперёд.

Нет, спалить она никого не позволит. Она ведьма, чёрт возьми! И Гермиона наложила на себя, Малфоя, кота, демона, на стены, пол и потолок, на двигатель — заклятие Морозного Пламени. А вот хрен вам всем, теперь не сгорим!

Вой скрипок перебил барабанный бой контратаки, похожий на автоматную очередь, и Малфой выкрикнул:

— Пли!

Взвыло пронзительно, всё вокруг задрожало так, что зачесалось в дёснах и ушах, сверху, издалека, послышался нечеловеческий, с детства памятный, рыдающий вопль гибнущего марсианина:

— Ул-ла, ул-ла...

И загромыхало сверху, всё ближе и ближе, заглушая шквал контратаки — механическую флейту, барабаны и скрипки, трубы и фаготы. Раскалывалось в падении, визжа железом по камню, воняя гарью, пролетая мимо, вниз, в пропасть. И вдруг совсем рядом:

— Ул-ла-а-а!

Железный гулкий удар, железные ноги их треножника срываются со скалы, и они летят, запертые наглухо в железном баке, летят в бездну...