“Чувствование духовного в материальном.” Карта Сад Духов, колода Симболон.



— Грейнджер! Эй, Грейнджер.



Пошёл к чёрту.



— Грейнджер?

— Пошёл к чёрту.

— Я без тебя никуда не пойду. Ну, хватит, хватит лежать. Уже всё зажило. Грейнджер, я есть хочу, в конце концов!

— Ешь. Всё в сумке. Бери, готовь и ешь. А я буду спать.

— Я ведь не постесняюсь напомнить, что вновь спас тебе жизнь. Неужели жизнь не стоит тарелки овсянки?



Гермиона застонала и перевернулась на спину.



— Дай ещё хоть пять минут!

— Две. Сто девятнадцать секунд, сто восемнадцать, сто семнадцать, сто шестнадцать...



Под этот монотонный отсчёт Гермиона опять задремала было, но когда Малфой громко объявил “Ноль!”, вздрогнула и открыла глаза. И заморгала.



Ярдах в трёх над нею клубился мглистый куполообразный свод. В центре свода посверкивал демон. Сверкание его играло в тумане маленькими радугами. Он развлекался — менял цвета и, видимо, смотрел, как меняется цвет радуг.



Гермиона села и огляделась. Малфой сидел на свёрнутом спальном мешке. Рядом с ним, лапы муфтой, лежал Живоглот. Оба смотрели в центр купола, на демона, и по их физиономиям бродили цветные туманные блики. На лице Малфоя было задумчиво-созерцательное выражение, а кот не очень успешно боролся с охотничьим инстинктом. Когда Гермиона взглянула на него, кошачья сторона натуры как раз взяла верх, и Глот, поднявшись на задние лапы и совершая передними гипнотические пассы, принялся нежно попискивать и пощёлкивать — приманивал демона, словно птичку. Глаза у него при этом горели, как у дьявола.



— Да, — сказала Гермиона, — не знаю, как тебя, а его точно пора кормить.



Живоглот, не отводя глаз от демона, молитвенно сложил лапы и жалобно пискнул.



— Вот-вот, — меланхолически заметил Малфой, — точно такие же сиротские песни он исполнял перед гарпиями. Бедные старые курицы оказались куда глупее нашего малыша...



Малыш горделиво пробежал по всем цветам радуги в прямом и обратном порядке, словно гамму сыграл.



— А может быть, они забыли, что на свете существуют коты, и подлетели слишком близко...



Живоглот прыгнул, вхолостую взмахнул лапами и шлёпнулся наземь.



— Это он балуется, — пояснил Малфой, — а по гарпиям он не промахнулся ни разу.



Живоглот шаловливо повалился набок и заиграл хвостом, кокетливо поглядывая на Гермиону поверх толстой своей задницы.



— Как они орали, Грейнджер.



Живоглот перекатился на спину и уставился на Гермиону перевёрнутой мордой.



— А уж перьев налетело — туча.



Живоглот чихнул перевёрнутой мордой и брезгливо дёрнул в воздухе всеми лапами. Малфой тоже чихнул и сказал:



— А самое обидное, Грейнджер, что они невкусные.

— А ты их попробовал? — изумилась Гермиона, — ты что, всё-таки научился самостоятельно превращаться в хорька? Какая жалость, я опять всё пропустила. Это же, наверное, была феерическая битва — кот и хорёк против гарпий!

— Ты недооцениваешь доблесть сэра Живоглота, — укоризненно сказал Малфой, — означенный сэр вполне способен одолеть стаю бешеных кур без посторонней помощи. Он даже демона отпасовал подальше, чтобы не мешал. А о скверном вкусе этих кур я сужу по выражению морды сэра Живоглота.



Живоглот перелёг на живот и фыркнул.



— Моё участие заключалось лишь в том, что я залечил лапу сэра Живоглота.



Живоглот вытянул вперёд лапу и выпустил когти, доказывая полную исправность механизма.



— Правую, — не глядя, поправил Малфой.



Живоглот взрыл землю когтями правой лапы.



— Заднюю.

— Слушай, кончай, — не выдержала Гермиона, но Живоглот повернулся к ней задней частью и демонстративно сжал и разжал бежевые, совершенно целые пальцы задних лап.

— Если меня не примут в колдомедики, обижусь и уйду в колдоветеринары, — меланхолически продолжал Малфой, — и тогда ты даже не взглянешь в мою сторону, Грейнджер. Твоё тщеславие не позволит тебе водить знакомство со скромным колдоветеринаром...



— Кто бы говорил о тщеславии, — огрызнулась Гермиона, подтянула рукав, осмотрела предплечье и удостоверилась, что от раны остался только маленький круглый шрам.



— Тебя примут в колдомедики, при условии, что ты сохранил стрелу, — сказала она, — иначе никто не поверит, что здесь была такая жуткая дырка, да ещё и с ядом.



Малфой кивнул.



— Наконечник я сохранил, — сказал он, — очень интересный яд, вызывает мгновенную гангрену...



Гермиона вздрогнула всей спиной, и Малфой невесело улыбнулся.



— Да-да, Грейнджер, декан с большим умом подобрал тебе телохранителя. Никто из твоих знакомых не справился бы с такой раной, только он и я.



Она потянулась к нему и погладила его руку. Он меланхолически улыбнулся.



— Который час?

— Между девятью и половиной десятого утра, — меланхолически ответил Малфой.

— И сколько я спала?

— Вечер и ночь.



Гермиона встала и подошла к туманной стене купола, внимательно её осмотрела, коснулась тумана — тот оказывал едва заметное сопротивление. По ощущениям, чары Головного Пузыря, но гораздо более мощные. Она оглядела туманный купол. Ярдов десять в диаметре, офигеть.



— Зачем ты поставил такую сильную защиту? — спросила она.

— От безделья, — ответил он. Выдержал паузу и объяснил по-человечески, — понимаешь, этот Лес... Очень неприятен на вид, и на запах тоже. А на опушке оставаться было нельзя, там бродят кентавры со своими луками. Пришлось уходить глубже в чащу и ставить защиту.



Он перестал пялиться в потолок и посмотрел на Гермиону. Теперь, когда его лицо было освещено резким светом Люмоса, а не расцвечивалось туманными бликами, стало видно, что под запавшими глазами у него круги, щёки серебрятся от щетины, губы серые, а нос острый, как никогда.



— Ты что, совсем не спал?

— Спал. Но ты сама знаешь, как быстро здесь тает сила заклятий. Так что я просыпался примерно каждый час, от... запаха. Обновлял защиту, перевязывал тебя и спал дальше.



Гермиона, уставилась на него, пытаясь найти подходящие слова для выражения благодарности, и понимая, что нет таких слов. Разве можно рассказать, что чувствуешь, сидя в Седьмом круге Ада и глядя в глаза старому врагу?



Малфой тоже смотрел на неё. Ресницы у него уже отросли почти до прежней длины, поэтому взгляд не был таким голым и бесстыжим, как раньше, но всё-таки был наглым. Ужасно наглым, и ревнивая частица души неуёмного профессора зельеварения терпеть эту наглость была не намерена. Она гневно ворохнулась в своей ладанке, и Гермиона машинально прижала её ладонью.



У Малфоя в глазах запрыгали злобно-весёлые пикси.



— Узнаю декана, — сказал он, — похоже, на этот раз он твёрдо намерен не упустить своего.

— Ну, — сказала Гермиона, — если уж рыжему кентавру пришлось посчитаться с моим мнением, то и твоему декану придётся с ним считаться. И тебе тоже, похотливый враг мой.

— О, у тебя уже есть мнение?

— Не-а, нет. Вот когда всё кончится...

— А, ну, я до этого точно не доживу.

— Почему же?

— Умру. От голода.

— Зануда, вот зануда.



Она полезла в сумочку и мстительно вытащила из неё пачку овсяной крупы. Малфой облизнулся и нетерпеливо махнул демону. Тот снисходительно мигнул, не двинувшись с места, и возле Малфоя образовались два ледяных котелка, из которых почти мгновенно повалил пар. Малфой покачал головой, и демон вызывающе сверкнул ему красным.



— Совсем старших не уважает, — вздохнул Малфой.

— А почему ты решил, что ты старше? — рассеянно поинтересовалась Гермиона. Она думала, может ли каша подгореть в ледяном котелке. Так и подмывало устроить эксперимент.

— По внутреннему ощущению, — объяснил Малфой. Помолчал и добавил, — в этом котелке ничего не горит, Грейнджер, но вполне может перевариться. Поверь мне на слово, мы находимся в местечке, достаточно отвратительном и без испорченной овсянки.

— Ты меня пугаешь своими намёками на то, что там, снаружи, вот я и тяну время.

— Я тебя не пугал,— возразил он, — я тебя готовил.

— Как я овсянку, — хмыкнула Гермиона, — и тоже слегка передержал.



Малфой нехотя улыбнулся. Гермиона вручила ему ложку, и они в два счёта выгребли овсянку. Демон мигнул, котелок закрутился водяным смерчиком и опасно завис над головой Малфоя. Малфой вынул палочку и наставил на демона.



— Давай, — предложил он, — рискни.



Демон бы, наверное, рискнул, но тут что-то произошло с туманной стеной — она потемнела, померкли рассылаемые демоном радуги, и потянуло тем самым запахом, о котором так много говорил Малфой — жирной и приторной вонью мертвечины.



У Гермионы потемнело в глазах. Она уткнулась лицом в колени, стараясь не дышать и страшно желая вздохнуть.



Её аккуратно, но сильно взяли за волосы на затылке и подняли голову от колен. В губы ей ткнулось холодное и гладкое, пахнущее металлом и алкоголем, рот обожгло. Она машинально глотнула коньяка и воздуха одновременно, и катастрофически закашлялась. Голову сразу овеяло прохладой, должно быть, демон вспомнил о своих добровольных обязательствах.



Гермиона отдышалась, вытерла слёзы, осторожно отстранила демона и огляделась. Воздух очистился, плотная туманная стена играла перламутром, как внутренность раковины. Глот сидел и страшно таращил глаза, Малфой стоял с открытой фляжкой в руке и тоже таращил глаза.



— Ещё? — спросил он.

— Нет, спасибо, — хрипло ответила Гермиона. — Лучше воды.



Малфой хихикнул, сделал глоток, завинтил крышечку, после чего выбросил в воздух стайку водяных шариков. Потом он разлил по чашкам кофе из второго котелка.



— Придётся идти под Головными Пузырями, — сказала Гермиона, выпив залпом обжигающего кофе без сахара и переловив половину водяной стайки. Остальную половину слопал Живоглот.

— Как мы пойдём — это как раз понятно, — сказал Малфой, — непонятно, куда пойдём.

— То есть?

— То и есть. Из-за твоего рыжего Несса мы проскочили Первый Пояс — Пояс убийц.

— Почему — из-за моего? Он мне вообще не понравился.

— Кстати, почему? Такой большой, рыжий, добродушный такой дурак. По-моему, как раз твой тип.

— Да уж. Гораздо более привлекательный, чем двое тощих от злости слизеринцев, один из которых вообще пока что мёртв. Собственно, у меня ещё осталась надежда на личное счастье. Ты сказал, они пасутся на опушке? Вот сейчас встану и пойду.

— Сейчас мы все встанем и пойдём на опушку.

— Это ещё почему?

— Ты вообще слушаешь, что я говорю? Мы проскочили Пояс убийц! Нам нужно вернуться назад, к Флегетону!



Гермиона недоверчиво уставилась на него. Он кивнул и помахал в воздухе “Божественной комедией”. Гермиона потёрла лоб и оглянулась на перламутровые стены защитного купола.



— Вот блин, — сказала она.

— Не спорю, — сказал Малфой.



Гермиона подумала.



— Флегетон остался справа, верно?



Малфой кивнул.



— Что ж, равниной кентавры нас не пропустят. Значит, пройдём лесом, сколько сможем, — предложила Гермиона, — а когда не останется другого выбора, выйдем на равнину под Дезиллюминационными чарами.



Малфой укоризненно уставился на неё.



— Раньше ты не могла об этом подумать? — сварливо спросил он. — Мы бы просто пошли себе по равнине под Дезиллюминационными чарами, тебя бы не подстрелили, и не пришлось бы мне переводить на тебя противоядие. Ты, между прочим, выхлебала целый котелок.



Гермиона развела руками:



— Значит, не могла. И не забывай, что Хамелеонское заклятье и в нормальных условиях не очень долговечно, а уж здесь оно, наверное, держится считанные минуты. Придётся его постоянно обновлять...



Малфой покусал губу, тяжело глядя на Гермиону.



— Слушай, не дави на меня, — не выдержала она, — что ещё?

— Лес, — объяснил он, — знаешь, сотвори себе Головной Пузырь, а я уберу защиту на несколько секунд. Посмотри сама, на что это похоже, а потом будем разговаривать. Идёт?



Гермиона сотворила по Пузырю себе и Живоглоту. Посмотрела на Глота, попыталась припомнить, в каком это мультфильме она видела кота в скафандре, так и не вспомнила, посмотрела на Малфоя, попыталась припомнить, в какой это космической опере она видела крестоносца в скафандре, и тоже не вспомнила. Обречённо вздохнула и кивнула Малфою — давай!



Туманный, играющий радугами купол исчез, и оставшийся без игрушки демон обиженно забрался Гермионе в рукав.



Она едва ощутила это. Сознание поплыло почти сразу же, но окружающее мучительно засело в памяти: деревья, обтянутые не корой, а кожей, голой человеческой кожей, ветви — не ветви, а обрубленные культи, рук, ног, и, кажется, шей. На стволах — телах — не мох, а волосы, как содранные скальпы, и из разрывов кожи-коры остро торчат сучья-кости, и судорога боли бежит под кожей, выдавливая из разрывов тёмную кровь,точно древесный клей, и она сочится, засыхает ржавыми потёками, и снова сочится, и вопль боли — сотен тысяч, миллионов голосов. Беззвучный вопль — деревья молчат...



Вопль.



Это она кричит, скорчившись и вцепившись руками в волосы. Это в ней кричат те, кто обречён на безмолвие. Кричат.



— Грейнджер, перестань. Гермиона, перестань, перестань, посмотри на меня, это я, Драко, а ты Гермиона, здесь только ты и я, посмотри на меня...



Кто может говорить здесь? Здесь можно только кричать.



Что-то больно толкало её в грудь, кто-то схватил её за плечи, за шею — они, они, вцепились в неё кровавыми обрубками, забьют, задушат, разорвут. Они не простят ей того, что она может кричать...



Обожгло лицо, левую щёку и сразу правую, а потом окатило ледяной водой. Она захлебнулась криком, воздухом, водой, светом. Драко Малфой провёл мокрой ладонью по её мокрой и горящей щеке, и крепко прижал к себе её голову. Жемчужина на груди больше не билась, только грела едва ощутимым теплом рвущееся наружу сердце.



Малфой отстранил её от себя, не отпуская, внимательно посмотрел в лицо.



— Прости, — сказал он.

— За что? — хрипло спросила она, — за пощёчины? Так нам, истеричкам, и надо.

— Я не подумал, что это так на тебя подействует, — сказал он, — чёрт, я и забыл, как они выглядят. Мне как-то было не до их вида, меня больше беспокоил запах...

— Они кричат, — сказала Гермиона и зажмурилась, — кричат.



Она не могла плакать. В ней дрожала каждая жилка, дрожал и вновь рвался наружу крик. Драко Малфой тихо целовал её в лоб, в веки, в щёки, точно грелку прикладывал. Точно хотел всего лишь согреть её, всего лишь напомнить, что она здесь не одна. И дрожь утихала, ужас, жалость, отвращение, сковавшие Гермиону, перетекали в Малфоя... так нельзя, он тоже отравится этой болью.



Она вздрогнула, попыталась высвободиться из длинных его рук, но он, как будто того и ждал, удержал её, неодолимо мягким движением ладони заставил её запрокинуть голову, коснулся губами ямки у горла, чуть отстранился, одним горячим дыханием провёл по шее вверх и тихо сказал в самое ухо:



— Т-с-с, ну, что ты? Я умею загораживаться от постороннего воздействия, я всё-таки тёмный маг. Не бойся за меня, ничего не бойся, я с тобой...



И когда она вся, от лона до кончиков пальцев, до темени взялась, наконец, живым, горячим ознобом, когда у неё раскрылись губы, чтобы, наконец, сознательно, глубоко вздохнуть, он приблизил свои губы к её губам и замер, не касаясь. Даже руки опустил, ах, лицемер, иезуит, слизеринец, враг мой...



— Враг мой. Мой.

— Твой, чей же ещё.

— Крепче.

— Сломаю, глупая, я сильный...

— Ты сильный. Ты снова спас меня, враг мой...



Те, кто боялись жизни и те, кто не боялись смерти, корчатся в одинаковой безмолвной муке и рвут душу тех, кто может их услышать. Но её враг не дал её душе разорваться, сжал, удержал в ладонях.



— Грейнджер...

— Молчи, молчи...

— Изменница...

— Молчи, не могу больше. Ты мой, мой.

— Послушай меня.

— Нет. Не хочу слушать. Не хочу ничего знать. Драко, пожалуйста...

— Приди в себя!



Он больно сдавил её плечи, оторвал её от себя, встряхнул.



— Посмотри на меня!



Она помотала головой, не открывая глаз.



— Я сегодня уже всякого насмотрелась. На всю жизнь хватит, — и снова потянулась к нему.

— Грейнджер.



Она открыла глаза и спросила раздражённо:



— Ты что, железный? Или в монахи собираешься?



Он тяжело дышал. Под раскрытой мантией, расстёгнутой рубашкой билось его сердце, и билась жилка на шее, и жилка на виске. Совсем стал прозрачный, видно, как кровь бежит. Взъерошенный, глаза горят, как у Живоглота — нет, он не железный.



— Я не железный. Я просто садист. Одно удовольствие смотреть, как ты мучаешься.

— А, тогда понятно, — она отвела его руки, оглядела себя и нашла, что ей тоже не помешало бы застегнуться.

— Ничего тебе не понятно. Ну же, Грейнджер, признайся, ты ведь считаешь, что обязана соблюдать верность декану? Ты полагаешь, что, если ты отдашься мне, ваша связь пропадёт, и он затеряется в этом аду, так? Судя по поведению его души, это похоже на правду. И если бы я сейчас взял тебя, ты бы меня никогда не простила!



Она застегивала рубашку, пыталась пригладить волосы, искала Живоглота и демона, творила воду — только бы не поворачиваться к Малфою. Он продолжал говорить у неё за спиной:



— Видишь, ты уже винишь меня. Но я предпочитаю, чтобы ты обвиняла меня в том, что я тебя оттолкнул, чем в том, что я воспользовался твоей слабостью.



Она почувствовала неслабый подзатыльник и возмущённо обернулась. Малфой сидел у противоположной стены и деловито мазал щёки бальзамом для бритья. Он подмигнул ей, вытянул из сумочки салфетку и принялся стирать бальзам вместе со щетиной.



— Ты тяжело мне достаёшься, Гермиона Грейнджер, — заявил он и испепелил салфетку. Он встал и выпрямился во все свои шесть футов и два дюйма, — и я не собираюсь терять тебя из-за твоего неуёмного темперамента. Я не желаю соперничать с мертвецом! Когда декан будет стоять передо мной, живой и здоровый, тогда...

— Тогда я вас обоих пошлю к чёрту, — мечтательно закончила Гермиона, — к чёрту, к чёрту, к чёртовой матери!!



Она подманила к себе сумочку с такой силой, что дремавшего у стенки Живоглота развернуло задом к Гермионе и, как ни тормозил он когтями, юзом подтащило к ней на несколько футов. Демона тоже сорвало с его насеста под сводом, но он, выбросив реактивную струю пара, со свистом пронёсся прочь от Гермионы и ввинтился в землю за спиной Малфоя. Малфой создал щит и сказал с упрёком:



— Давай обойдёмся без выбросов, Грейнджер. Мы же не дети.



Гермиона яростно покидала лагерь в сумку. Малфой сидел у стены с перепуганным Живоглотом на коленях и обиженным демоном в волосах, и опасливо наблюдал за нею.



Гермиона воинственным движением намотала цепочку сумочки на запястье, повернулась к Малфою и скомандовала:



— Флягу!

— Хочешь напиться с горя? Право же, любимая, не стоит так расстраиваться. Как только мы вернёмся в мир подлунный, я тебя тут же трахну, хочешь, поклянусь?

— Идиот! — бешено заорала она, — я не собираюсь идти в этот ёбаный Лес на трезвую голову, ясно тебе?!



Несколько секунд тишина, звеня, натягивалась между ними, потом Малфой сказал:



— Будем считать, что слов "идиот" и "ёбаный" я не слышал. Что касается самой идеи, то она просто гениальна. Отрезвляющее у меня с собой.

— Всегда? — удивилась Гермиона, забыв о своей ярости.

— Как и фляжка. Декан говорил, где яд — там и противоядие.

— Умный всё-таки человек.



Предусмотрительно сотворив Головные Пузыри, которые, слава богу, не мешали проникновению твёрдых предметов, а значит, не мешали прикладываться к фляге, Гермиона и Малфой принялись целеустремлённо надираться, для контроля поглядывая на Живоглота. Когда вид кошачьей головы, заключённой в мыльный пузырь, вызвал у Гермионы приступ хихиканья, Малфой удовлетворённо кивнул и завинтил колпачок.



— Пока хватит, — сказал он. — Пошли. Бери руку.



Гермиона обиделась.



— С-сама пойду! — заявила она.



Малфой, не вдаваясь, нацелил на неё палочку.



— Будешь буянить, вырублю, свяжу и запихаю в сумочку. Вопросы есть?

— Так точно, есть, с-сэр. Какого чёрта ты тр-р-резвее меня?

— Мне не нужно так напиваться. Я не такой впечщат... не такой чуствити... мне всё пофиг, поняла?

— Да, сэр.

— Вот и хорошо. Бери руку, я сказал.



Истаяла туманная преграда, и чудовищно изуродованные создания обступили их, корчась и истекая кровью. Гермиона закрыла глаза, нашла ощупью руку Малфоя с флягой, поднесла флягу ко рту и отхлебнула.



— Идём, — прошептала она и сделала шаг, и другой, и третий...



Они шли, стараясь не глядеть ни вверх, ни по сторонам, а только на Живоглота, который вышагивал в трёх ярдах впереди, вызывающе задрав хвост, и на путеводно посверкивающего демона. Хвала огневиски, уши были словно ватой заложены, и страшные силуэты точно скользили поверх взгляда, почти не затрагивая сознания, но она чувствовала, что от стволов тянет воспалённым жаром — как от тел, не как от теней. Это невыносимо, отвратительно, какая сволочь придумала такую муку? Какие все сволочи...



Крик пробивался сквозь алкогольное марево, пришлось снова хлебнуть. Малфой тоже приложился, потом вдруг высоко поднял флягу и гортанно заорал на весь Лес:



— Nightingales von Zypressen und der Mond ?ber dem See,

Schwarz Stein, wei?en Stein, ich trank viel Wein.

Ich sang lauter jetzt Flasche meines Herzens:

Die Welt nur aus dem Gesicht des Tr?gers andere, alles andere sein Schatten![2]



— Ты с ума сошёл! — ахнула Гермиона и вдруг поняла, что крик утих. Деревья словно прислушивались.



"Соловьи на кипарисах и над озером луна,

Камень черный, камень белый, много выпил я вина.

Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:

Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!"



— Подпевай же, Гриффиндор! Прорвёмся! Прозит!

...Ich liebte die Butler, nicht heute, nicht gestern,

Nicht gestern, nicht heute und betrunken in den Morgen... — орал этот недобиток, таща подмышкой спотыкающуюся Гермиону и норовя отвесить Живоглоту леща.



"Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,

Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.

И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:

Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!"



— Грейнджер, у тебя что, совсем нет слуха? Пой, кому сказал! — и Живоглот, идущий впереди, поддержал его ликующим весенним воплем. Демон переливался в тяжёлом ритме песни, и Гермионе ничего не оставалось, кроме как без слов подхватить вызывающе-мрачный мотив:



— "Я бродяга и безбожник, непутевый человек,

Всё, чему я научился, всё забыл теперь навек,

Ради розовой усмешки и напева одного:

Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!"



...F?r rosa L?cheln und eine Melodie:

Die Welt nur aus dem Gesicht des Tr?gers andere, alles andere sein Schatten!..

— Прорвёмся, враг мой!



Раздался неблагозвучный вопль, словно бы престарелого павлина, и над ними закружились уродливые крылатые твари. Пока Гермиона пыталась прицелиться, демон сбил двух, ещё двух вспушил Живоглот, а единственную оставшуюся Малфой оделил сногсшибательным золотым оперением.



Гарпия посидела с минуту в полном ошеломлении, оглядывая себя, ероша и снова приглаживая сияющие перья. Вид у неё был нелепейший: в полном соответствии с описанием Малфоя, она была более всего похожа на курицу-переростка с преужасными загнутыми когтями и кислым морщинистым личиком, то ли младенческим, то ли старческим.В обрамлении сверкающих перьев тёмное это личико сделалось ещё более жалким, но гарпия-то не видела своего лица! Она видела только великолепное оперение. Малфой почесал палочкой затылок и с пьяным размахом сделал когти гарпии рубиновыми.



— Пусть сия птица носит цв-вета Гр-р-риффиндора в т-твою честь, Гр-р-рейнджер. Золото и р-рубины — воистину адская безвкусица!



Гарпия опробовала рубиновый коготь на ближайшем стволе, и отчаянный вопль дерева пробил алкогольный наркоз. Гермиона вскрикнула и зажала уши. Рана заплыла чёрными в сумраке каплями. Гарпия с торжествующим кудахтаньем взмыла ввысь.



Гермиона с третьей попытки открыла сумочку, з-запустила в неё руку по пле-чо и вытащила склянку Заживляющего зелья. Малфой с пьяным вниманием осматривал глубокую рану, и даже отколупнул смолистую каплю, заставив дерево ещё раз болезненно вздрогнуть.



— Малфой!



С застывшим лицом он медленно отошел в сторону. Гермиона щедро плеснула на глубоко пораненный ствол. Дерево содрогнулось и снова вскрикнуло, и Малфой словно очнулся. Заорал: “пошли отсюда, сестра милосердия!” и потащил её дальше.



— Зачем ты трогал рану?

— Мне интересно. Я тёмный, ужасно тёмный маг.

— А гар-рпию зачем покрасил? Сейчас они все сюда слетят-ся, сколько их ни есть!

— Ни фига. Эта красавица трупом ляжет, но больше никого к нам не подпустит, только чтобы остаться единственной обладательницей таких пёрышек.



Ещё несколько раз над ними раздавались резкие старушечьи крики, переходившие в визг. Сверху сыпались седые перья, и иногда даже тушки, но нападений больше не было — златопёрая прима оправдала ожидания Малфоя.



— Hier gehe ich ?ber den Gr?bern, wo sind meine Freunde, — завёл вновь Малфой и,и салютуя, широко повёл флягой.

"Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,

О любви спросить у мёртвых неужели мне нельзя?

И кричит из ямы череп тайну гроба своего:

Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!"

— и он сунул горлышко фляги Гермионе в рот, потом крепко поцеловал туда же, проигнорировал её возмущение и поволок её дальше, прямо и чуть вправо, туда, откуда тянуло тяжёлой жарой.

— Unter der Mond raste in der rauchigen See Je-e-e-t, — сообщил он.



"Под луною всколыхнулись в дымном озере струи-и-и,

На высоких кипарисах замолчали соловьи,

Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего-о-о:

Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!"



Обнимаясь, толкаясь, целуясь и отвешивая друг другу тумаки, они вывалились из-под сени Леса на берег чёрного бурлящего потока. Малфой так разогнался, что Гермионе удалось удержать его от падения во Флегетон только при помощи Живоглота. Кот самоотверженно, хотя и нечаянно, угодил Малфою под ноги. Малфой споткнулся, выразился охально и с размаху сел на землю,



— Выбрались, — выдохнул он и неверной рукою полез в карман за Собриумом. Сделал глоток из склянки, скривился и протянул Гермионе. Гермиона, отведав, скривилась тоже — по вкусу это напоминало крепкий чай, заваренный газировкой и разбавленный нашатырным спиртом.[2]



— ... alles andere sein Schatten, — хрипло сказал Малфой и принялся растирать щёки. Гермиона зажмурилась на мгновение, привыкая к почти болезненной, пронзительной ясности восприятия. Потом осторожно открыла глаза и, моргая, стала осматриваться.



[1] — стихотворение Гумилёва "Пьяный дервиш" в исполнении Василия К. Перевод, господа, машинный, ибо литературного перевода я не нашла. Прошу прощения у знатоков немецкого языка.

[2] — компоненты Отрезвляющего зелья свистнуты с благодарностью из "Гадких Лебедей" Стругацких. И никакой магии