Через широкое окно постепенно просачивался разгорающийся все ярче солнечный свет. Качающиеся на легком ветерке занавески плавно поднимались и опускались, пропуская с улицы приятную прохладу, от которой кожа покрывалась мурашками. Причудливые тени, снующие по комнате, разбредались по своим углам. Отпускающее напряжение уходило вместе с ними, уступая место спокойствию. Чужие стены уже не казались фактором разрушения, а были просто… стенами.

Гермиона сидела в центре широкой мягкой кровати, которую еще недавно считала ложем для свершения измены. Грустная усмешка самоиронии исказила ее лицо, и она тряхнула головой, чтобы отогнать очередную порцию размышлений из серии «было или нет?» прочь, попытавшись сосредоточиться на том, что важнее. А главным в этот момент было родное создание, расположившееся на ее коленях и мурлыкающее так знакомо, что, если бы не голые участки кожи на некогда пушистой шубке, можно было бы подумать, что все прошедшие месяцы были страшным кошмаром, и она не пережила расставание с мужем, потерю любимого питомца, не щадящие душу терзания и похищение со всеми его последствиями. Словно не было последних месяцев в ее жизни вовсе, и она все еще рядовой сотрудник Министерства, вставший по привычке с рассветом и в субботнее утро.

Ей так и виделось, как она, устроившаяся в кресле-качалке, что стояло в гостиной в их с Драко квартире, почесывает Живоглота за ушком одной рукой и держит перед глазами книгу другой рукой, плавно раскачиваясь вперед-назад. Как спустя час или два в этом же положении ее застает всклоченный после сна муж. Как он подходит к ней, чтобы прогнать уже недовольно шипящего за то, что нарушили его райское блаженство, низзла, убирает в сторону книгу и склоняется к ней, чтобы пожелать доброго утра…

Гермиона мечтательно вздохнула, купаясь в воспоминаниях. У нее было все это когда-то – точное описание идеального утра из книжек, все по инструкции. Но она все испортила – сама, не кто-то. Даже особо стараться не пришлось. Что там последствия страшного заклинания, если она сама наслала на себя худшее из проклятий. Может, ей не стоило отнекиваться от помощи, которую предлагали всем участникам боевых действий, когда закончилась война. Может, посетить психолога – хотя бы для галочки – было необходимо, чтобы точно решать, нуждается ли она в консультациях специалиста. Но она ведь сильная, она гриффиндорка. Вот и вышла ей боком гриффиндорская принадлежность: упрямство, которое подстегивалось общим духом факультета, воспитало в ней чрезмерную самостоятельность, граничащую с гордыней. И когда пришло время дать слабину, когда можно было это сделать, не боясь пострадать, не опасаясь, что поднимут на смех или используют ее слабости во зло, она решила, что сможет справиться одна.

Смогла, как же – вот и сидит теперь у разбитого корыта. Только вместо деревянной посудины у ее ног исхудавший низзл, не раз и не два выручавший ее, а сама она – дряхлая старуха, не дожившая и до тридцати. О муже и говорить не хотелось, но неоспорим был тот факт, что рядом с такой старухой ему делать нечего. По крайней мере, ей казалось, что это правильная мысль. Логика всегда была ее сильной стороной, которая не подводила ее никогда, но которая, очевидно, не сработала, когда речь зашла о делах сердечных. Драко не был первой влюбленностью Гермионы, но был первой любовью. И она точно знала, что он будет и последней. Оттого ей хотелось для него только лучшего, и если она – не лучшее, то по какому праву она может удерживать его рядом, так?

Ей казалось, что так, но почему-то ее уверенность и вся эта теория дали сбой…

Дверь еле слышно скрипнула, выдернув ее из размышлений, и она подняла голову, встречаясь глазами с тем, кем были заняты все ее мысли. От резкого движения тела, дернувшегося навстречу вошедшему Драко, кровать скрипнула и пошатнула безмятежный сон Живоглота, который тут же поднял голову, чтобы проверить, кто нарушил его покой. Завидев замершего в дверях Драко, он встрепенулся и, аккуратно спрыгнув на мягкий ковер, подошел к нему, начав тереться о его ноги так же, как недавно делал это с ней. Учитывая, что раньше эти двое вечно делили ее внимание, сейчас эта картина казалась Гермионе чем-то нереальным из разряда мистики – даже по ее меркам, волшебницы, живущей в мистическом мире.

Решив убедиться, что не спит и не погрязла снова в своих фантазиях, она ущипнула свою руку, но видение не исчезло. Более того, в следующий момент Драко наклонился, чтобы подхватить на руки мурчащего Живоглота. Самым осторожным образом он обхватил его тельце и прошел с ним к кровати, сев на самый край, вполоборота к Гермионе. Он смотрел неуверенно, с сомнением, но все же не сводил с нее глаз, сверля своим взглядом так, что ей даже стало неловко от его молчаливых вопросов, ответы на которые он отчаянно искал в ее лице.

Отведя глаза в сторону, Гермиона отчетливо услышала разочарованный вздох, замаскированный под шуршание простыней. Повисшее молчание было еще более неудобным, чем безмолвное изучение им ее черт, поэтому, не выдержав и пяти минут, она решила, что играть в молчанку и дальше – глупое занятие. Они все-таки взрослые люди, а не дети. И учитывая количество граблей, на которых им довелось потанцевать в последние месяцы, им до́лжно стать умнее и научиться разговаривать друг с другом, а не рубить с плеча, принимая в одиночку страшные судьбоносные решения.

Поэтому, снова повернувшись в сторону бывшего мужа, отметив с тоской погрустневший профиль, она тихо сказала:

— Ты выглядишь… намного лучше. — Только произнеся это, она поняла, что сморозила глупость, но решила не уточнять свои слова, чтобы не потопить себя еще больше. К тому же, после сна Драко и вправду выглядел лучше – исчезли тени под глазами, веки посветлели, кожа стала почти полностью здорового цвета. Несколько часов в бессознательном состоянии без переживаний и беспокойства определенно пошли ему на пользу.

Драко в ответ на ее замечание только хмыкнул и качнул головой, что Гермиона расценила как благодарность. Она уже ругала себя всеми словами, ожидая, что между ними снова повиснет так ненавистная ею тишина, но остановилась на середине своей брани, услышав чуть хриплый голос.

— Не верю, что ты здесь, — ей показалось, что она ослышалась, но когда теплые пальцы коснулись ее щеки, через замерзшее тело прошел разряд, разогнавший кровь и заставивший сердце учащенно забиться в груди. Вспыхнувшая кожа лица окрасилась румянцем, и она чуть подалась навстречу невинной ласке, все же позволяя себе утонуть в его глазах. Мысли растеклись неясной лужицей, поэтому она не нашла ничего лучше, чем сказать очевидное «Я здесь», прежде чем притянуть его в свои объятия, чтобы доказать, что она действительно реальная, что с ней все в порядке. И пусть если ненадолго, но она позволит себе быть счастливой, просто сжимая руками его сильные плечи и ощущая стальное кольцо его хватки на своей талии.

Уткнувшийся в ее шею лицом, Драко опалял нежную кожу своим горячим дыханием, а окаменевшие в своем неосознанном стремлении удержать ее рядом мышцы напряглись до упора. Возможно, к вечеру на ее теле расцветет парочка новых синяков, но сейчас она не чувствовала боли. Только безграничное счастье и любовь, вырвавшуюся из заточения и затопившую собой все ее сознание. Гермиона так долго и упорно прятала ее в укромные места, где она была бы словно на виду, но словно недоступна, так сопротивлялась ее проявлениям, причиняла себе боль, заставляя светлое чувство покрываться колючей ледяной коркой, что теперь, когда все запреты были отброшены, а преграды – снесены, чувствовала себя слегка захмелевшей.

Решив проверить, насколько далеко простираются пределы ее чувств, желая вновь ощутить их пьянящее действие в полную силу, она, не разрывая объятий, переместилась вперед, пересаживаясь на колени к Драко и обхватывая его ногами. Все так же держась за мужские плечи, отклонилась назад, чтобы оказаться нос к носу с его лицом и, без слов спрашивая о чем-то, медленно приблизилась к нему. А едва их губы соприкоснулись, как в голове с ярким фейерверком из «К черту все!» взорвались все мысли, рассыпавшись сгорающими в воздухе искрами. И если бы можно было продлить это мгновение на век, Гермиона продала бы душу, умерла бы тысячи раз, но заплатила бы необходимую цену за свою счастливую секунду.

Когда воздух в легких закончился, они оторвались друг от друга, напоследок еще раз нежно соединив губы в невинном поцелуе. При других обстоятельствах они, возможно, уже бы боролось с несдерживаемыми порывами страсти, но сегодня их сердца бились не от адреналина, а от всепоглощающей нежности. Поэтому, прислонившись своим лбом к его, Гермиона, прикрыв глаза, восстанавливала дыхание, глубоко вдыхая приятный аромат любимого, не стремясь зайти дальше. И уже почти погрузилась в дрему, когда ощутила, что и без того крепкие объятия стали сильнее, а одна ладонь Драко переместилась к ее шее. Обхватив ту у основания, он чуть надавил на нее рукой, отталкивая лицо Гермионы, чтобы заглянуть ей в глаза, и твердо произнес, гипнотизируя своим взглядом:

— Прости меня.

Он был искренен, но за что он извинялся, Гермиона не понимала. Он нашел и спас ее, рискуя собственной жизнью, организовав такую кампанию, он принес ее сюда, когда все закончилось, не оставив одну… Мелькнувшее в ее глазах удивление едав не вырвалось наружу вместе с почти озвученным вопросом, но он не позволил ей заговорить, настойчиво прижав палец к припухшим после поцелуев губам.

— Прости меня, — повторил он. — Я не должен был оставлять тебя. Я должен был бороться за тебя, а в итоге доказал, что главное качестве Слизерина вовсе не хитрость, а трусость, — с последними словами его голос чуть осип, но он все равно не позволил прервать себя, вновь останавливая ее легким покачиванием головы.

И Гермиона решила, что теперь, когда у них впереди столько времени, она еще успеет сказать ему, как он ошибается. Драко не был трусом – может, в детстве, когда они учились в Хогвартсе, но какой ребенок не боится чего-то? Тем более, когда растет в таких условиях, в каких рос он, где все яблоки золотые, а любые подарки падают с небес, где не нужно и пальцем шевелить, чтобы все сделали за тебя. Она не считала его трусом, как бы ни выглядели его поступки. Она всегда находила ему оправдания, хотя ей самой они и вовсе не были нужны. Он был лучшим со всеми своими достоинствами и недостатками. И она не променяла бы своего Драко даже на его идеальную копию, не совершающую ошибок. Ни за что бы не променяла.

— Мне так жаль, Гермиона, — снова начал он, его лицо с каждым словом мрачнело все больше, а ее сердце рвалось на части от его боли. Она чувствовала, как настойчивый червь точит его изнутри, прогрызая неровные ходы и каналы, по которым тут же, следом, струится разъедающая его кислотная вина. Желая утешить и забрать всю скорбь из его души, она обхватила руками его лицо и, оставив крепкий поцелуй на его лбу, прижала бывшего мужа к себе еще сильнее.

— Пожалуйста, не извиняйся, ведь я все понимаю. Ты не виноват, это все они…

— Нет… Нет! — почти вскричал он, вновь отстраняясь, чтобы видеть ее лицо. Повторив ее жест, он обхватил руками ее щеки, большими пальцами утирая слезы с ее лица. — Все случившееся – подстроенная, заранее продуманная операция, я это знаю. Но я так легко поверил в то, что ты можешь… можешь изменить мне. И это моя вина и только, потому что… черт, кто угодно, но не ты! А я все равно поверил, потому что всегда ждал этого. — Сказать, что Гермиона была удивлена, услышав эти слова, – ничего не сказать. Она была огорошена его признанием, но смиренно ждала, какая еще правда сегодня выплывет наружу. Запрещала себе думать, что сама дала ему повод сомневаться, но все равно заранее напряглась, ожидая вердикта.

— Ты… ты такая идеальная, милая, умная, храбрая и такая красивая, — благоговейно прошептал он, его глаза лихорадочно блестели, словно он бредил, но взгляд при этом оставался осмысленным. — И я – последний трус, который при любой возможности прятался за спину, имя и репутацию отца, за его положение – за свое положение, которого и не имел. Кичился чистой кровью, хотя рождение в чистокровной семье – вовсе не заслуга, а стечение жизненных обстоятельств. Я не сражался для этого статуса и не выигрывал его, я просто получил его, а вел себя так, словно был одарен за то, кто я, какой я. Я не подходил тебе, но так отчаянно желал тебя – сначала твое внимание, потом твое сердце, а затем тебя всю, без остатка. В школе было проще заставить тебя заметить меня, но и это постепенно сошло на нет, когда ты повзрослела и перестала реагировать на мои подначки. На войне пришлось хуже всего, и я тогда же возненавидел себя еще больше, когда вас поймали егеря. Но хуже стало позже, когда ты оказывалась рядом каждый чертов день и вела себя при этом так, словно тебе не все равно. Все, кто сражался за Орден – большинство, во всяком случае, – смотрели так же, но ты была искренней. И было так легко иллюзорно выдать твое участие за чувства, что я не поверил, что это действительно они, даже когда ты сказала мне «да». Я готов был любого поднять за грудки лишь за твой неосторожный взгляд, потому что видел то, чего опасался больше всего: что однажды ты поймешь, кто я, и уйдешь к кому-то вроде красавца Крама или героя Уизли. На их фоне меркнут даже звезды, и я подсознательно ждал, когда и ты увидишь то же, что видел я, наблюдая за нашим отражением в зеркале или листая «Пророк» с очередной нашей фотографией. Я ждал удара в спину и, получив его, поверил, что он нанесен твоей рукой. И этого, этой веры в ложь, не искупит ни одно извинение в мире, потому что мне проще было поверить в твое предательство, чем в твои чувства…

Он выдохся, и это было видно по тому, как болезненно он сглатывает пересохшим от долгой речи горлом. По его увлажнившимся глазами. По сцепившимся еще сильнее прежнего рукам на ее талии. И по принявшим самостоятельно вынесенный приговор глазам, которые словно бы потухли. Больше не было в них жизни – даже припадочный болезненный блеск нездорового состояния пропал, осталась лишь пустота, в которой он топил себя сам, из финальных сил цепляясь как в последний раз за ее присутствие.

Слышать его признание было… больно. Знать, что человек, которому она отдала свое сердце, никогда не доверял ей до конца, было мучительно. Тоска, с которой они были уже так хорошо знакомы, вновь затянула свою протяжную песню, больше напоминающую вой умирающей волчицы. Заныло в груди, а горло обожгло от так и не выпущенного на волю всхлипа. Прошедший по позвоночнику холодок заставил тело еле заметно вздрогнуть, но Драко почувствовал его дрожь. Затопившее его сожаление так и сочилось из всех пор, но ей было тяжело даже попытаться его понять. На ней лежала вина ничуть не меньшая, ведь она так просто однажды сдалась, решив, что точно так же недостойна его, но она никогда не подозревала его в обмане и тем более измене, хотя видным красавцем в их паре была явно не она.

Подступившая к горлу тошнота повела ее чуть в сторону, и если бы не крепкая хватка бывшего мужа, она бы точно завалилась набок. Драко, вовремя перехватив подкосившуюся Гермиону, осторожно поддерживая ее под лопатками, переместился на кровати, устраивая ее голову на своем плече, и стал неспешно раскачивать их из стороны в сторону, надеясь хоть как-то успокоить ее. Но тяжелая ноша, легшая на плечи вместе с его словами, была слишком трудной для ее понимания. Не удержавшаяся в глазах слезинка повела за собой вторую, прочерчивая на обеих щеках ровные дорожки. Но как быстро появились, так же скоро обе они исчезли, высохнув под прохладным дуновением ветра.

Она ходила по самой границе острого лезвия, но не сходила с черты. Что-то билось на краю сознания, не давая провалиться вновь в темноту и холод одиночества. Было одно обстоятельство, которое все еще удерживало ее на месте, не позволяя сорваться с места и оставить его, чтобы побыть одной. Или остаться одной вовсе… Бороться, надо бороться, бились в ее мозгу слова, цепляя любую возможность вновь найти ему оправдания. Только на этот раз это было нужно не кому-то, а именно ей – им обоим.

Прокручивая в голове воспоминания последних недель, она пыталась зацепиться хоть за что-то, чтобы или окончательно разувериться в нем, или дать шанс быть их счастливому «мы». Несмотря на хороший отдых, она уже чувствовала себя слишком усталой, но все же просматривала все то, что могла упомнить из их встреч, пока…

— В больнице… в больнице ты сказал, что знаешь, что я не спала с Ноттом, — начала она, пытаясь убедить себя, что не борется с ветряными мельницами, а действительно сражается за них, что не слепо принимает обман, а слушает и слышит его.

— Это правда, — удивленно ответил он, не понимая, почему она заговорила именно об этом.

— Ты же не… ну, ты ведь еще не знал тогда про… все это…

— Нет, не знал, — его ответ прозвучал уже увереннее, улавливая, к чему она клонит.

— Тогда… — она замолчала, подбирая слова.

— Почему? — догадался он.

— Да, — облегченно выдохнула Гермиона, счастливая, что ей не придется окунаться в грязь их прошлого еще глубже.

— Потому что поверил – тебе и в тебя, — тихо ответил он.

Зимний сквозняк, вновь ворвавшийся в комнату, вкупе с его словами охладил не только лицо, но и ее пыл, утихомирив обиду и вызвав неуверенную улыбку. Пожалуй, она все же сможет однажды понять его. Ну а пока ей с головой хватит и этого.

— Я… люблю тебя, — несмело, но довольно твердо сказала она. И услышала то, что хотела.

— Я знаю. И я тоже люблю тебя, — счастливо выдохнул Драко, вновь склоняясь к ее лицу и нежно проводя своим носом по ее, даря то, что она мысленно окрестила эскимосским поцелуем, а он – возвращением домой.

Автор: Shantanel

Предыдущая глава || Следующая глава