Стеклянно-синее мерцание мертвых звезд приковало мой взгляд, заставляя невольно глядеть на них, становясь пленницей безжизненного ночного неба. Секунды тянулись невозможно медленно, а время вдруг стало слишком ощутимым, материальным, казалось, я чувствовала его, улавливала крупицы прожитых дней и годов в застывшем воздухе. Странное ощущение, противоречащее всем представлениям о времени и его течении, бросающее вызов сознанию и статьям в детских энциклопедиях, принуждающее думать о нем снова и снова. Несмотря на всю странность подобных размышлений, я была рада отвлечься на них хотя бы этой ночью.

Уже неделю я не могла спать. Под глазами появились ужасные темные круги от хронической усталости, обычно травянисто-зеленая радужка потускнела и будто выцвела, а мое лицо было нездорово бледным. Казалось, я умерла вместе со своей подругой, а по земле ходила тень, отголосок Дженнифер Винчестер. Осунувшаяся и вечно отсутствующая, целыми днями я лишь бесцельно бродила по Монтпилиеру, непонимающим взглядом смотря на свое отражение в стеклах витрин, удивленных прохожих и Кастиэля, ставшего вечным и незаменимым спутником в моих прогулках. Он слишком переживал за меня, чтобы оставить одну хоть на час, и даже дома ходил следом, наблюдал за каждым моим механическим движением. Он делал все: заставлял меня есть, следил, чтобы я одевалась по погоде и случайно не уходила в город в ночной рубашке, готовил отвар из каких-то трав, который я пила, несмотря на ужасный вкус и запах, только потому, что это было важно для моего ангела, и ужасно нервничал, когда я запиралась в ванной, словно боясь однажды найти меня на кафельном полу с перерезанными венами или наглотавшуюся таблеток. Вопреки потере благодати Кастиэль все еще оставался моим ангелом-хранителем.

Холодно. Несмотря на начало июня, по ночам температура неумолимо падала, а ветер все так же гулял по улицам, пронзая и сковывая своим дыханием редких прохожих. Съежившись, я сидела на обитой сливочно-белой тканью скамье, стоящей на веранде нашего дома, и неподвижно смотрела на театр иссиня-черного неба, где звезды, словно актеры, прилежно исполняющие свои роли, мерцали и гасли, а серебристый молодой месяц молча наблюдал за их игрой, медленно приближаясь к своему зениту. Время перевалило за полночь, и ни одно оконце не манило мягким светом ламп, ни в одном доме больше не слышалось ни смеха, ни задушевных бесед за чашкой чая или чего покрепче, утих звон детских голосов. Только я – единственный зритель ночного спектакля.
Позади меня раздался тихий скрип открывающейся двери, уныло затрещали деревянные половицы под тяжелой мужской поступью, и на мои плечи приземлилась огромная кожаная куртка. Мне не нужно было отрывать взгляда от холодного свечения, нависшего над городом, чтобы понять, что рядом был не кто иной, как мой отец, севший рядом на скамью.

– Здесь слишком холодно, Джен, – мягко сказал он, поправляя на моих плечах куртку, пропахшую дорожной пылью, бензином и порохом. – Идем в дом.

Я перевела невидящий взгляд на мужчину и, немного помедлив, нерешительно кивнула. Посмотрев на меня с жалостью и непередаваемой заботой, он прикоснулся ладонью к моему лицу, большим пальцем вытирая щеку от незаметных для меня слез, и поцеловал в лоб, едва прикоснувшись губами к бледной коже. Затем Дин поднялся, увлекая меня за собой, и повел на кухню, осторожно придерживая за талию, будто боялся разбить хрупкую фарфоровую куклу, рассыпающуюся острыми осколками от одного лишь неверного движения.

– Где Кас? – через пару минут обеспокоенно спросила я у суетящегося с чайником Винчестера. Я так привыкла к постоянному присутствию ангела-хранителя, что одна мысль о его незаметной пропаже заставляла всерьез занервничать.
– Спит. Он уже целую неделю играет в твоего надсмотрщика, а раз у тебя бессонница – у него не было выбора. Ему пора бы уже привыкнуть, что у человеческого организма есть и другие потребности, кроме постоянного наблюдения за своей пассией, – усмехнувшись, ответил отец, воюя с сахарницей.
– А ты? Почему ты не спишь? – резонно поинтересовалась я, принимая чашку дымящегося густым паром чая. Втягиваю носом аромат. Мята.
– Старая охотничья привычка – спать чутко, с ножом под подушкой и не дольше четырех часов в сутки.

Понимающе кивнула, сильнее закутываясь в кожаную куртку. Казалось, если я подожму колени, то помещусь в ней целиком, словно в теплом и безопасном коконе со своим непередаваемым запахом, который можно безошибочно узнать из сотни похожих. Я помню этот запах еще с самого детства, когда отбирала одежду старшего Винчестера и соглашалась засыпать только с его рубашкой вместо одеяла, будто это гарантировало присутствие отца следующим утром. Странно, что даже теперь, когда он остепенился и бросил охоту, запах костров и салона Импалы до сих пор чувствуется так отчетливо…

– Где ты работаешь? – словно очнувшись от долгого сна, спрашиваю я таким тоном, будто это Винчестер – бушующий подросток под моим руководством, а я этим утром обнаружила у него в рюкзаке пачку сигарет.
– «Автомастерская Фрэнка», механиком, – без запинки произносит он, делая небольшой глоток чая. – А что?
– Да? И как работается? – продолжила допрос с пристрастием я, проигнорировав вопрос подсудимого.
– Неплохо. Жалованье не баснословное, конечно, но хватает, – подозрительно глянул на меня отец, пытаясь понять, к чему я клоню.
– Как я рада, что тебя устраивает жалованье в разорившейся мастерской, – заявляю я, со стуком отставляя чашку, и наклоняюсь ближе к отцу, понижая голос. – «Автомастерскую Фрэнка» закрыли полтора месяца назад за неуплату налогов. Ты вернулся к охоте?
На секунду замешкавшись, Дин сразу же запротестовал против моих обвинений, отнекиваясь и активно жестикулируя, то и дело подергивая ворот рубашки или помешивая ложкой чай. Слишком активно для человека, говорящего правду.
– Мама знает? – спросила я, пропустив мимо ушей неиссякаемый поток оправданий.
– Нет, – виновато ответил мужчина, поняв, что я больше не намерена вестись на его уловки. Встретившись с моим осуждающим взглядом, он устало вздохнул и поднялся со стула, прихватив с собой чашку. – А зачем ей об этом знать? Даже если я скажу: «Милая, я снова вернулся к охоте, и сегодня меня чуть не порвал на куски вендиго», она всего лишь хмыкнет и начнет рассказывать, как тяжело работать официанткой и что Миранда с мужем едут в Малибу на следующей неделе, а я, такой подлец, никуда ее не вожу.
– Так тебе и надо, – заявила я, наблюдая, как чай отца благополучно выливается в раковину, а его счастливый обладатель рыщет в холодильнике в поисках пива. – По твоей милости, я жила с этим человеком десять лет в полном одиночестве, до этого ты хоть раз в пару месяцев принимал часть удара на себя.

Нахмурившись, Винчестер откупорил бутылку и, сделав глоток, наградил меня фирменным взглядом под названием «Опять вы, бабы, все портите»:

– Джен, кажется, ты пропустила ту часть, где жалеешь меня и всячески утешаешь.
– Ужас какой, как я вообще жить буду с такими-то грехами? – театрально ужаснулась я, но затем снова вернула себе серьезный вид. – Почему ты все еще с Эмили? Тебя рядом с ней ничего не держит, ведь вы даже не женаты!
– Держит, кое-что очень важное, что я бросил столько лет назад, – ответил охотник, грустно посмотрев на меня. – Тебе уже лучше? Ну, после того, что случилось с Лиз и…
– Да, лучше, – я поспешила его прервать, чтобы не воскрешать воспоминания о кладбище и постоянных видениях. – Наверное, я так наслаждалась своим горем, что просто перегорела.
– Я рад за тебя. Скучал по противному и наглому ребенку, который переворачивал всю мою жизнь с ног на голову и не давал спать, заставляя заниматься ночными рейдами по клубам, – ласково улыбнувшись, сказал Винчестер, устало облокотившись о кухонную тумбу.
– Пап… – задумчиво протянула я, вставая со стула, и неожиданно для самой себя крепко обняла отца. – Спасибо тебе.
– Господи, у меня украли ребенка, а нанятая похитителями актриса явно не справляется, – ошарашено заявил тот, но все же прижал меня к себе. – За что?
– За то, что ты рядом. Мне этого очень не хватало.

Мы просидели с отцом на кухне до самого рассвета и никак не могли наговориться, словно пытались наверстать упущенное за все эти годы холодной односторонней войны. Он рассказывал многочисленные охотничьи байки, говорил о нашей семье, о Касе, о бабушке с дедушкой и Бобби, который им с моим дядей стал роднее кровных родственников. Винчестер уснул перед самым восходом солнца во время моего рассказа о частной школе, и я, предусмотрительно убрав из его рук почти пустую бутылку, зашагала вверх по лестнице.

Тихонько войдя в комнату, я закрыла за собой дверь и прокралась к кровати, стараясь не шуметь. На небе только-только задребезжал рассвет, словно залив небо красно-желтыми разводами акварели, а в комнату начали пробиваться слабые лучи солнца. Мой ангел спал, немного хмурясь своим сновидениям, и был беззащитен, словно маленький ребенок. Опустившись на колени возле спящего Кастиэля, я поправила сползшее одеяло и осторожно коснулась указательным пальцем его раскрытой ладони, вырисовывая замысловатые узоры и округлые линии на мягкой коже. Рука мужчины дрогнула во сне от моих прикосновений, и он неохотно раскрыл глаза, с удивлением заметив меня.

– Джен? – тихо раздался хриплый спросонья голос. Тепло улыбнувшись сонному Кастиэлю, я прижалась щекой к его ладони, предварительно поцеловав ее:
– Да, она самая. Прости, я тебя разбудила… – немного смутившись, сказала я, заерзав на полу. Перехватив мою руку, Кас сжал ее в своей ладони и непонимающим взглядом уставился на меня.
– Так непривычно: ты разговариваешь и даже улыбаешься…
– Просто сегодня я наконец смирилась с тем, что люди уходят, а нам приходится жить дальше, – немного грустно сказала я, глядя на смятое покрывало, в котором, словно в гнездышке, уютно спал мой кот, свернувшись клубочком. Совсем как восемь лет назад, когда Розалин впервые принесла его к нам в дом, чтобы мне не было одиноко, когда она уедет из Вермонта. Правда, тогда он был маленьким испуганным комочком шерсти, а не злопамятным мстительным козлом.
– Я рад, что ты вернулась, – нежно проведя по моей щеке рукой, прошептал Кастиэль и потянул меня к себе на кровать. Ни мгновения не сопротивляясь, я уютно примостилась у него под боком, положив голову на плечо.
– Кас… Я хочу уехать отсюда, – через несколько минут молчания неуверенно сказала я, прижимаясь к ангелу крепче. Он ненадолго замолчал, но потом, поцеловав меня в макушку, спросил:
– Почему?
– Я не могу здесь больше оставаться. Слишком много воспоминаний, слишком много людей, которые никогда не поверят, что я могу измениться… Мы можем уехать в Нью-Гемпшир или Массачусетс, да хоть в Калифорнию, куда ты только пожелаешь! – я оживленно вскочила с кровати, размахивая руками, будто так мои шансы убедить мужчину росли. – Я поступлю в колледж, а ты устроишься на работу, и все. Все закончится, Кас. На меня больше не будут тыкать пальцем и считать проституткой, а ты избавишься от клейма педофила-психопата, – брови Кастиэля удивленно взметнулись вверх. Видимо, он даже и не думал, как наши отношения выглядят со стороны и что тривиальным обывателям это кажется немного странным. – Нас никто не будет осуждать, как в этом мелком городишке.

Тяжело вздохнув, Кас притянул меня обратно к себе и, обняв за плечи, тихо произнес:

– Мы уедем, если так тебе будет лучше. Не знаю, чем это закончится и как отреагирует Дин, но я сделаю все ради твоего блага.

Взглянув на ангела-хранителя с благодарностью, я наконец увидела, как он устал от постоянной опеки надо мной за эти месяцы: благодать больше не влияла на его состояние, поэтому отныне была заметна каждая бессонная ночь – опухшими веками, серостью лица, темными кругами под глазами она выдавала себя и заставляла меня стыдиться своей эгоистичности по отношению к человеку, столько сделавшему для моего спокойствия и продолжавшему идти на любые уступки. Именно из-за этого разъедающего изнутри чувства стыда и привязанности, я провела остаток раннего утра в постели, целуя ангела и неустанно шепча ему «Прости».

Этим же днем я обсудила с родителями свою дальнейшую судьбу и поступление в колледж в другом штате: удивительно, но отец почти не возражал, но для приличия все-таки недолго поворчал на то, что я спохватилась только сейчас, и шутливо предупредил, чтобы я стучала в двери, когда меня снова выставят из учебного заведения, и я вернусь домой. Окрыленная столь легкой победой, я выдвинула предложение о колледже в Санта-Монике, и мама сразу встрепенулась при одном лишь упоминании калифорнийских песчаных пляжей. Конечно же, ее согласие мне было не нужно, поскольку единственной целью бесшабашной Эмили было сплавить меня куда подальше, но чисто символическое одобрение уж точно не повредит. Скрестив за спиной пальцы, я обещала пригласить ее погостить, если все пройдет удачно, и началась беготня за справками и анкетами для поступления. К счастью, результаты моих декабрьских экзаменов были достаточно неплохи для зачисления, ведь летнюю сдачу я благополучно пропустила, находясь в почти что предсмертной меланхолии, так что оставалось лишь уладить вопрос с жильем, за которое неохотно взялось старшее поколение. Я же занималась прохождением медицинских обследований, являющихся обязательными при поступлении. Делать это в родном городе не хотелось из-за слишком частых появлений в больнице дорогих мне людей в самых разнообразных состояниях, поэтому было решено сделать все необходимые анализы в клинике Массачусетса, граничащего с Вермонтом.

Голова начинала болеть от четкого запаха хлорки и медикаментов, такого привычного и такого ненавистного. Я стояла, прислонившись спиной к холодной стене, игнорируя свободные кресла приемной, надеясь поскорее покинуть незнакомую больницу и вернуться в Монтпилиер. Неохотно раскрыв глаза, оглядела девушек в очереди: туповатая на вид брюнетка, все время трещащая по телефону с подругой, несколько женщин лет по тридцать-тридцать пять и милая девчонка со светлыми волосами, привлекшая мое внимание. В отличие от всех присутствующих она сильно нервничала и сидела немного сгорбившись, держась за живот и покачиваясь из стороны в сторону от боли. На бледных щеках застывшие дорожки от слез, а глаза покрасневшие, словно она плачет уже довольно долгое время. На вид девчушке лет шестнадцать, но тогда она выглядела как испуганный ребенок, и поэтому я чувствовала себя куда старше, а в мыслях вихрем пронеслось: "Помоги ей". Помоги... Знать бы чем. В сумке лежало огромное зеленое яблоко, которым перед отъездом меня снабдил Кастиэль, все еще следящий за моим питанием, хоть необходимость в этом частично отпала, и я уже стала есть сама, если не забывала об этом. На мгновение задумавшись, открыла молнию на сумке и достала яблоко, идя навстречу креслу, в котором сидела жертва моей необоснованной заботы.

– Возьми, – тихо сказала я, протягивая яблоко девушке. Та подняла на меня свои поразительно большие карие глаза, кажущиеся смутно знакомыми, и посмотрела с удивлением и благодарностью.
– Спасибо, – дрожащим голоском проговорила она, обеими ладонями сжимая мое жалкое подаяние. Немного опустив глаза, я наконец поняла, почему же так волновалась моя ровесница: теперь, когда она убрала руки, я четко заметила округлившийся живот. Беременна. В шестнадцать. Черт.
– Дженнифер Винчестер! Доктор Кендрик ждет вас в своем кабинете, – раздался звонкий голос незаметно подошедшей медсестры. Я лишь с непониманием уставилась на нее:
– Но мне ведь нужно только забрать результаты анализов...
– Я знаю, – кивнула девушка, беря меня за локоть, – но доктор хотел побеседовать с вами лично.

Договорив, медсестра потащила меня за собой прочь из приемной, а я даже и не думала сопротивляться, лишь еще раз оглянулась на беременную девушку. Кейси. Без сомнений, это Кейси Гольдстен – подруга детства, которая была знакома еще с Дженни, а не ее безбашенной маской.
Кажется, только увидев Кейси такой, я наконец уяснила одну простую вещь – детство окончено.

Проводив меня в просторный кабинет, наполненный ярким солнечным светом, Дэйзи (именно это имя было написано на бейдже медсестры) усадила меня в кресло и ушла обратно в приемную, напоследок тепло улыбнувшись. Я вслушивалась в удаляющийся стук ее аккуратных каблучков, пока доктор Кендрик, мужчина лет сорока пяти с седеющими висками, увлеченно говорил по телефону о закупке какого-то медицинского оборудования, иногда переводя на меня извиняющийся взгляд. Наконец не выдержав подобного обращения, я, не сводя глаз с врача и продолжая мило улыбаться, сбросила звонок, нажав кнопку отбоя, благо мужчина говорил не по мобильному, а по стационарному телефону.

– Вы хотели со мной поговорить? – я безуспешно старалась скрыть раздражение, сквозившее в голосе.
– Да… – врач был немного сбит с толку ситуацией и сразу же принялся копошиться в бумагах, хаотично разбросанных на столе. – Я хотел посоветоваться с вами по поводу проведения оставшихся анализов. Понимаете, некоторые из них могут повредить вашему ребенку и… Дженнифер! Дженнифер, только обмороков не надо в моем кабинете! О Господи, Дэйзи, где тебя носит? Неси воду, у нас тут молодые мамаши стали уж слишком впечатлительными.